Текст книги "Языковая структура"

Автор книги: Алексей Лосев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

§ 6. Залог

Залог есть выражение субъект-объективного взаимодействия в глаголе. Он тоже целиком подчиняется общеязыковому закону коммуникативного назначения речи. Значений залогов, конечно, не два, не три и не четыре, а огромное количество в связи с тем, что субъект и объект действия могут выступать с бесконечно разнообразными оттенками и взаимоотношениями, с бесконечно разнообразной силой. Рассматриваемый как грамматическая категория залог также никогда не характеризуется буквальной и непосредственной отнесенностью к предмету, но предполагает какой угодно предмет, с требованием, однако, определенной точки зрения на предмет.

Действительный залог – вовсе не тот залог, который выражает в глаголе действие субъекта на объект; и страдательный залог вовсе не тот залог, который объективно выражает в глаголе действие объекта на субъект. Все это – только та или иная практическая переработка предмета сознания с целью преподнесения его другому сознанию, то есть определенная точка зрения на предмет, а не просто прямое и непосредственное отражение самого предмета.

Действительный залог большей частью имеет своим предметом действие субъекта на объект, как об этом гласит и самое его понятие. Но что это есть всегда только результат определенной интерпретации, явствует из огромного количества случаев, когда форма действительного залога имеет значение вовсе не действительное, а среднее и даже страдательное.

Уже школьная грамматика греческого и латинского языка изобилует подобного рода примерами. Глагол в действительном залоге echō с винительным падежом имеет и фактически действительное значение «имею», «держу». Тот же самый глагол, но без прямого дополнения, а с наречием, уже означает «нахожусь в состоянии», то есть здесь мыслится не переход «имения» или «держания» от субъекта на объект, а ограничение этого действия только самим же субъектом. Или, другими словами, здесь получается значение не «имею», «держу», но как бы «имеюсь», «держусь». Это непереходное значение данного глагола неожиданно здесь только для тех, кто с самого начала абсолютизировал предметную направленность этого глагола и не понимал ее так, как нужно понимать орудие общения, то есть не понимал ее интерпретативно. То же самое мы имеем с греческим глаголом prattō. Греческий глагол действительного залога elaynō с винительным падежом имеет значение «гоню». Но он же употребляется и абсолютно, в непереходном значении, и означает «еду», «скачу», «прохожу», «гоняюсь». И таких глаголов очень много.

Есть и другая, довольно обширная группа глаголов иного свойства. Эти глаголы имеют форму действительного залога и даже требуют после себя прямого дополнения, но по существу даже не активные, а, по крайней мере, медиальные, если не прямо пассивные. Так, глагол thaymadzō значит «удивляюсь», но требует после себя винительного падежа. Получается такая картина, что действие объекта на субъект, а именно вызывание удивления, грамматически передано совсем обратно, то есть как воздействие субъекта на объект. В этом отношении еще более ярок глагол lanthanō, означающий «я скрыт». На первый взгляд кажется, что этот глагол, если не пассивный, то, во всяком случае, медиальный. Однако наличие при нем винительного падежа свидетельствует о том, что в данном случае субъект действует на объект как бы своим бездействием, как бы своей обусловленностью со стороны объекта. Логически это есть кричащее противоречие, потому что воздействие объекта на субъект (в данном случае закрытость субъекта для объекта) передано, понято и сообщено как воздействие, наоборот, субъекта на объект. Коммуникативно же это вовсе не есть противоречие, а очень яркий способ выражения субъектно-объектного взаимодействия. Наконец, то, что форма действительного залога имеет прямое пассивное значение, свидетельствуется не только массой глаголов в греческом и латинском языке, но и такой канонической формой, как греческий aorist. passivi, который вопреки всякому буквализму в понимании залогов, как правило, имеет форму действительного залога и страдательное значение. Разве это не доказательство того, что предметное значение залога и его коммуникативное значение представляют собою два совершенно различных акта мышления и сознания, акт объективирующий и акт интерпретирующий, что они только иногда совпадают по своему содержанию, но, даже совпадая по содержанию, все же являются двумя различными актами, и что для коммуникативных целей объективное взаимодействие субъекта и объекта может переделываться по-разному и рассматриваться с разных точек зрения, вплоть до полной противоположности, когда, например, объективно пассивное взаимодействие интерпретируется при помощи активного залога и когда объективно активное взаимодействие субъекта и объекта подается в языке при помощи пассивного залога. Таковы греческие и латинские verba deponentia, которые имеют страдательную форму, но значение активное или медиальное. Таковы латинские verba semideponentia, имеющие, вообще говоря, активное или медиальное значение, но форму в одних случаях активную, а в других случаях пассивную. Сколько угодно можно привести греческих глаголов в действительном залоге с чисто страдательным значением. Вообще, если по смыслу при глаголе в действительном залоге можно поставить действующее лицо или вещь в родительном падеже с предлогом hypō, то, собственно говоря, это уже есть страдательный глагол. Apothnēscō значит «умираю». Но тот же глагол, если при нем стоит упомянутый предлог с родительным падежом, означает «убит кем». Так же и глагол piptō сам по себе означает «падаю», но с упомянутой конструкцией, он означает «пал от кого», «повален кем». И вообще греческий глагол в залоговом отношении представляет собой неимоверный хаос залоговых форм и значений, так что сплошь и рядом активные формы имеют значение медиальное или пассивное, медиальные – активное и пассивное и пассивные формы – значение медиальное или активное. Если мы скажем, что любая залоговая форма может иметь любое залоговое значение, то мы не только не ошибемся, а, наоборот, точно выразим положение дела в греческом синтаксисе.

§ 7. Наклонение

В употреблении наклонений мы тоже на каждом шагу встречаем несовпадение предметно полагающего и сообщающего акта.

Индикатив вовсе не выражает действительности как таковой, что мы находим обычно в школьных учебниках; но он выражает любую степень действительности и в том числе полную недействительность, – правда, всегда как действительность. Индикатив в этом смысле, то есть предметно, выражает решительно все, что угодно, любую возможность и любую невозможность, любую действительность и любую недействительность, любое утверждение, любое сохранение и любую неопределенность. Однако раз данное действие выражено в индикативе, оно всегда понимается и сообщается только как действительность, подобно тому как «прожить три года в Москве» объективно выражает длительность в три года, а коммуникативно и интерпретативно выражено как аорист, то есть понимается и сообщается как один момент в прошлом. В научных грамматиках греческого языка обычно говорится, что никакой модус не имеет такого значения, которое можно было бы считать основным, и что наука может только регистрировать ту или иную семантику данного морфологического явления. Конечно, употребление каждого модуса в греческом языке настолько разнообразно, что сводить его к какому-нибудь одному основному типу не представляется никакой возможности. С другой стороны, однако, принципиально совершенно недопустимо такое положение дела, что морфологическое выражение модуса есть только какое-то складочное место для разных значений модуса, ничем между собой не связанных и механически друг от друга оторванных.

Мы считаем, что каждый тип модальности дан в языке не статически, не в виде отдельных разорванных модальных значений, а в движении, в виде непрерывного развития, в виде бесконечных степеней своего проявления. Если мы иной раз видим, что тот или иной модус имеет два совершенно несравнимых одно с другим значения, то это только потому, что для нас оказываются утерянными многочисленные промежуточные звенья между обоими значениями, так что, обладая этими звеньями, мы уже не могли бы оба эти значения считать в такой мере разорванными и несравнимыми. Самое главное – это понимать модус не как всегда постоянную и неизменную глыбу, но как интерпретативный принцип для бесконечного количества разнообразных смысловых оттенков данного типа модальности, разнообразных настолько, что они часто принимают вид полной противоречивости. Даже такое, казалось бы, простейшее и элементарнейшее наклонение, как индикатив, содержит в живом языке бесконечное количество модальных оттенков, включая и полную противоположность фактической действительности, которую чаще всего выражает индикатив, именно, включая и значение ирреальности.

Будучи на этой точке зрения, наметим кратко значения индикатива, конъюнктива и оптатива в греческом языке, исходя из данных элементарной грамматики.

А. ИНДИКАТИВ. Расположим основные оттенки значения индикатива в убывающем порядке, начиная с того значения в котором сущность индикатива выражена наиболее интенсивно.

1) Фактическая действительность. В этом значении индикатив чаще всего выступает в разных языках, но в чистом виде это значение встречается далеко не всегда.

2) Действие, происходившее только иногда и более или менее случайно. Модус действительности здесь уже начинает ослабевать, поскольку сюда вносится момент спорадичности и случайности. Индикатив ставится здесь с an:

«Кир приказывал (indic. aor. c. an) при случае одному из друзей, всегда окружавших его, брать имущество того, кто не являлся ко двору; когда это было исполнено, то иногда являлись (indic. imperf. c. an) ограбленные…».

В таких случаях при соответствующем индикативе лучше ставить какие-нибудь выражения, вроде «при случае», «иногда» и прочие, что мы и сделали при переводе этого текста.

«Хотя он часто говаривал (indic. aor. c. an), что кого-то любит, но…».

3) Действия совсем не произошло, но оно было очень близко к осуществлению. Здесь мы уже прямо переходим к отсутствию действительности, но пока она еще близка к осуществлению. Сюда можно отнести такие случаи, как употребление oligoy или microy с индикативом в значении «почти» (собств. «немногого недостает, чтобы» и т.д., то есть мыслится глагол dein):

«Они чуть было не взяли (indic. aor.) города».

Сюда же относится и употребление выражения to ер emoi (soi) («насколько от меня (тебя) зависит»), вносящего тоже ограничение в действие:

«Если б это от него зависело, то мы погибли (indic. perf.) бы».

Сюда же надо относить и Praes., Imperf. Aorist. de conatu, то есть выражение не самого действия, но только попытки действовать:

«Их я пытался убедить; и кого убедил, с теми пробовал выступить».

4) Действия не произошло, но оно всегда происходит при известных условиях. Это самый обыкновенный аподозис условного периода, именуемого в школьных грамматиках второй формой, то есть с конъюнктивом и an в протазисе. Поскольку эта форма условного периода выражает условное обобщение, постольку и индикатив в его аподозисе тоже выражает условное обобщение:

«Кто нескромно смотрит на солнце, тот лишается (indic. praes.) зрения».

5) Действия не произошло, но в данном случае его можно ожидать. Здесь модус действительности суживается в своем значении еще больше: речь идет уже не об общем законе возможных действий, а только об ожидании данного единичного действия. Это – тот же аподозис той же формы условного периода, но только не в условно обобщенном, а в единичном значении:

«Если будешь хорошо искать, найдешь» (indic. fut.) Plat. Gorg. 503 d.

6) Действие возможно. Этот случай мало чем отличается от предыдущего. Но его нужно специально отметить потому, что здесь мы имеем Indic. fut. c. an (ce), встречаемое только у Гомера и фигурирующее у аттиков в виде Optat. с. an:

«Тот, к кому я приду, возможно, разгневается» (indic. fut. c. an). Hom. Il. I 139.

7) Действие некогда было возможно, но сейчас оно уже невозможно. Здесь модус действительности не только исчерпывает себя, но уже начинает переходить в свою противоположность. Это встречается

а) объективно в таких выражениях, как edei, echren – «надо было бы», или calon ēn, agathon ēn – «было бы хорошо» и т.д.:

«В то время нужно было бы (indic. imperf.) взять залог» (Plat. Euthyd. 304 d.);

«Достойно было бы (indic. imperf.) выслушать»;

б) эта минувшая возможность выражается и субъективно: как предмет неисполнимого желания с использованием выражений eithe, ei gar или hōs (Xen. Memor. I 2, 46):

«О, если бы я встретился (indic. aor.) с тобой тогда, когда ты превосходил самого себя в этом деле»;

«О, если бы я имел (indic. imperf.) столь большую силу».

Также с ōphelon с последующим инфинитивом:

«О, если бы (ōphele) Кир был жив!».

8) Действие ирреально. Здесь индикатив переходит в свою прямую противоположность. Этот случай отличается от предыдущего тем, что ирреальность выражается не просто лексически, а уже формально, именно при помощи индикатива исторического времени с an.

«Скорее, чем кто-нибудь мог бы подумать» (indic. imperf. c. an) (Xen. Anab. I 5).

«Поистине, можно было бы подумать (indic. aor. c. an), что город был мастерской войны». (Xen. Ag. I. 26).

Эта возможность в прошлом есть не что иное, как полная недействительность в настоящем. Впрочем, как показывает протасис ирреального условного периода, ирреальность может выражаться даже просто одним индикативом, без всякой модальной частицы.

Так эволюционирует модус действительности, начиная от фактической действительности и кончая полным отсутствием всякой действительности. При этом необходимо сказать, что для греческого индикатива возможно семантическое развитие и в противоположном направлении, то есть не в сторону ослабления, а в сторону усиления действительности. Сюда надо отнести довольно частое употребление Ind. fut. вместо Imperat. в контексте вежливой речи или ослабленного приказания:

«Поэтому вы сделаете так (вместо: сделайте так) и послушаетесь меня» (Plat. Prot. 338а).

Б. КОНЪЮНКТИВ. Рассмотрим теперь значение греческого конъюнктива, располагая выражаемую им модальность тоже в убывающем порядке.

1) Conj. voluntatis. В наиболее насыщенном виде греческий конъюнктив является тогда, когда он выражает волевое усилие произвести то или иное действие, причем это волевое усилие дается в самых разнообразных степенях своего напряжения. Прежде всего, мы имеем здесь:

a) Conj. adhortativus, выражающий активное побуждение к действию:

Hom. Il. II 236 – «Поплывем (coni. praes.) домой на кораблях!»;

Xen. Anab. VII I 29. – «Ради богов, не будем безумствовать (coni. praes.) и пусть не погибнем (coni. aor.) позорно!»;

Plat. Phaedr. 271с – «Да не послушаемся» (coni. praes.).

Обычно – в 1-м лице множ. числа и гораздо реже – в 1-м лице единств. числа;

б) Conj. prohibitivus, выражающий запрещение, обычно во 2-м лице и реже в 3-м лице:

Soph. Phil. 486. – «Не оставляй (indic. aor.) меня в одиночестве»;

Dem. XVIII 10 – «Не поднимайте (coni. aor.) крика, а поднимитесь и уже забаллотируйте» (coni. aor.).

в) Конъюнктив опасения или боязни, с me – для выражения боязни того, что нечто будет, и с meoy – для выражения боязни того, что чего-нибудь не будет.

Hom. Il. II 195 – «Как бы в гневе он не сказал (coni. aor.) чего-нибудь дурного о сынах ахейцев»;

Dem. I 18 – «Боюсь, как бы этот поход не оказался (coni. aor.) напрасным».

г) Conj. deliberativus, выражающий сомнение, где волевой момент ослаблен до степени колебания. Ставится только в 1-м лице и, по существу, есть в вопросительной форме поставленный Conj. adhort.:

Hom. Od. XV 509. – «Ибо куда мне идти (coni. praes.), дорогое дитя, и в чей дом я пойду?» (coni. praes.);

Dem. XXIX 37 – «Что тебе могут сделать (coni. aor.) свидетели?».

2) Conj. finalis. Употребляется в предложениях цели.

3) Обобщенное действие. Употребляется с an в протазисе конъюнктивного условного предложения.

4) Conj. futuralis. Ожидаемое будущее. Здесь волюнтативная природа конъюнктива ослабела до выражения простого ожидания того что случится в будущем. Такой конъюнктив, часто с an, употребляется у Гомера. В дальнейшем, однако, произошло четкое размежевание между таким конъюнктивом и Indic. fut., причем последний – и уже без an, стал обозначать просто будущее независимо от его ожидания, а конъюнктив – и уже всегда с an, стал выражать не время, но лишь ожидание того, что случится в дальнейшем.

Hom. Il. VI 459. – «И как можно ожидать кто-нибудь скажет» (coni. aor.);

Hom. Od. XII 383. – «Я погружусь в Аид и буду светить (coni. praes.) среди умерших».

В. ОПТАТИВ. Располагаем значения оптатива по тому же принципу.

1) Opt. voluntatis. Мягкое изъявление воли или скромная просьба. Первый из этих моментов – в 1-м лице, второй – во 2-м и 3-м лицах.

Xen. Anab. VI 6, 18. – «Ввиду этого не воюйте с лакедемонянами и спасайтесь (opt. praes.) где кто хочет»;

Plat. RP. 362d. «При муже пусть будет (opt. praes.) брат».

В том же значении употребляется и Opt. с an, с оттенком зависимости высказываемого действия от обстоятельств.

Hom. Od. XV 195 – «Несторид, как же ты, по своему обещанию исполнил бы (opt. aor. c. cen) мое слово?»;

Eur. Med. 97. – «Увы мне, как же мне погибнуть (opt. aor. c. an) бы?».

2) Чистый оптатив, выражающий желание. Вместо предыдущего, более редкого, значения волеизлияния, одним из самых основных значений оптатива является выражение желания, у Гомера – как исполнимого, так и неисполнимого; у последующих же – только исполнимого, большею частью, с известными нам уже с частицами ei the, или ei gar; у поэтов – ei или hōs, поскольку неисполнимое желание, как предполагающее определенный факт, который не исполнился, стало более выразительно соединяться с Indic. Praeter. c. an.

– «Если, допустим, я советую то, что представляется мне наилучшим, пусть совершится (opt. aor.) для меня много добра; если же нет, пусть будет обратное». (Xen. Anab. V 6, 4).

– «О, если бы ты, прекраснейший, будучи таковым, стал бы (opt. aor.) нашим другом!» (Xen. Hell. IV 1, 38).

3) Opt. concessivus, выражающий уступлепие, соглашение, ограничение. Это есть ослабевшее желание, ставшее только некоторого рода пассивным присоединением к тому или другому действию.

– «Я, конечно, согласен с тем, что ты сам владеешь (opt. praes.) имуществом и царствуешь (opt. praes.) над своим домом». (Hom. Od. 1 402).

4) Opt. potentialis, в котором желание ослабевает еще больше, а именно до степени простой возможности, сначала все еще с выражением близкой связи с осуществлением соответствующей возможности и тогда – с an, а потом и без всякого учета каких бы то ни было условий для осуществления этой возможности, и тогда – без an. Eipoi tis – «возможно, кто-нибудь скажет»; Eipoi tis, an, – «возможно, что при известных обстоятельствах кто-нибудь скажет». То, что первый способ выражения встречается больше у поэтов, является вполне естественным, поскольку поэты дают более свободную картину действительности и не погружаются, как прозаики, в анализ того, как эта действительность фактически возникает. Кроме того, opt. c. an служит для выражения более мягкого утверждения или утверждения с оттенком сомнения или некоторой неопределенности, что особенно характерно для утонченного городского языка аттиков, часто употреблявших этот opt. c. an вместо самого обыкновенного индикатива.

Xen. Cyrop. I 6, 21. – «Ты, надо полагать, узнал (opt. aor. c. an), что это дело находится в таком состоянии»;

Plat. Crat. 402а. – «Дважды, надо полагать, ты не сможешь войти (opt. aor. c. an) в одну и ту же реку»;

Xen. Memor. III 5, 7. – «Пожалуй, наступает (opt. praes. c. an) время говорить»;

Plat. R.Р. 444d. – «Добродетель, как кажется, есть (opt. praes. c. an) и некоторого рода здоровье»;

Plat. Gorg. 502d. – «Итак, поэтическое искусство, надо полагать, есть некоторого рода витийство».

Следовательно, «риторическое искусство есть (opt. praes. c. an), как видно, витийство».

Можно добавить, что, хотя opt. c. an стал классическим выражением для opt. potentialis, настоящий opt. potentialis ставится, конечно, без an, поскольку устранение этого an есть устранение всякого указания на те условия, при которых возможно осуществление действия, так что остается только выражение простой возможности без всякой связи с условиями ее осуществления.

После всех этих примеров мы считаем доказанным тезис об интерпретативном значении модуса в противоположность его предметному значению, могущему иметь во всяком модусе самый разнообразный смысл.

Только это четкое различие коммуникативных и предметно-логических (или объективирующих) актов и только эта выразительная объединенность их обоих в каждом грамматическом наклонении и может сохранить грамматику от метафизики изолированных понятий и от пренебрежения всей выразительно сообщительной стихией того, что обычно называется наклонением.