Текст книги "Языковая структура"

Автор книги: Алексей Лосев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)

5. Типы модусов

Переходя от понятия модуса к его типам, мы и здесь должны критиковать традицию греческих учебников. Конечно, эти типы здесь более или менее указываются применительно к своей формально-грамматической значимости. Но мы уже говорили выше, что эти типы рассматриваются в связи с каждым отдельным типом предложения, так что в крайнем случае здесь можно узнать, какие модусы употребляются в том или в другом типе придаточного предложения, и совершенно нельзя узнать, какие вообще существуют типы модусов.

Учебники не хотят обобщать даже того небольшого материала о модусах, который они сообщают при рассмотрении отдельных типов придаточных предложений. Так, например, читая главу о дополнительных придаточных предложениях, мы часто находим в учебниках указание, что модусы в этих предложениях употребляются такие же, какие в независимых предложениях. Казалось бы, такое важное сообщение уже само по себе должно было бы заставлять кое-что обобщать в проблеме различных типов модусов. Но этого обобщения здесь не производится. А далее, если мы перевернем несколько страниц греческого синтаксиса, то в главе об относительных предложениях тоже сообщается, что модусы здесь аналогичны модусам независимых предложений или такие же, как в дополнительных. Наше удивление растет еще больше, когда мы подобного же рода заявление встречаем в предложениях времени и в предложениях причины.

После этого сам собою встает вопрос: а не употребляются ли модусы во всех придаточных предложениях так же, как и в главных, и не зависит ли специфика в употреблении модусов отдельных типов придаточных предложений от причин совсем не принципиального характера, но, так сказать, местного и случайного характера? При изложении главы о предложениях опасения обычно, например, не говорится о том, что модусы здесь те же, какие и в главных предложениях. Однако многим ли отличается конъюнктив в предложениях опасения от обычного запретительного конъюнктива независимых предложений? В главе об условных периодах тоже не говорится об аналогии с модусами независимых предложений. Однако автор всякого учебника греческой грамматики не может не согласиться с тем, что из знаменитых четырех типов условного периода (на самом деле их, конечно, не четыре, а по крайней мере десятка полтора или два) реальный, футуральный, потенциальный и ирреальный – совершенно те же самые, что и в независимых предложениях; вопрос может возникнуть только о второй форме условного периода. Но и здесь футуральный конъюнктив сколько угодно употребляется в независимых предложениях, например, у Гомера.

Ползучий эмпиризм в изложении теории модусов, рассмотрение их только по типам предложений, игнорирование их как самостоятельной грамматической категории с бесконечным количеством подвидов, неучет модальной специфики греческого языка и причесывание его под современные общеизвестные языки, – все это приводит традиционную учебную литературу по греческой грамматике к полной невозможности разобраться в основных и существенных типах модусов и даже в тех из них, которые необходимы для самого элементарного изложения. И область эта настолько запущена, что в настоящее время было бы слишком самонадеянно обольщать себя иллюзиями относительно возможности построить сразу недостающую в науке типологию греческих модусов. От этой задачи мы в настоящей работе совершенно отказываемся, ограничив себя только одним-единственным разделением греческих модусов, без которого, как мы убедились, нельзя ступить и шагу в греческом синтаксисе модусов и без которого нельзя даже и приступить к упорядочению царящего здесь традиционного хаоса.

Это единственное разделение модусов, которое мы здесь пытаемся провести, тоже основано на использованном нами принципе отражения в греческом синтаксисе больше реальных связей самой действительности, чем формально-грамматической связи отдельных предложений. Действительно, если предложения мы разделили по объективной значимости выражаемых ими действий, то таким же способом мы должны делить и модусы, для того чтобы сопоставление каждого типа предложения с наличными в нем модусами тоже носило характер не только формально-грамматический. Подходя с этой стороны к типам модусов, мы находим следующее.

Модус есть выражение способа (типа, вида, формы, степени) осуществления действия. Но если ставится вопрос о способе осуществления действия, то среди всевозможных способов такого осуществления, с точки зрения объективной реальности, бросается в глаза прежде всего разная интенсивность этого осуществления. Об одних действиях можно сказать, что их интенсивность слабая, ограниченная одним данным действием, изолированная, когда действие рассматривается просто как действие же, как оно же само, независимо ни от каких других действий. Другие действия, наоборот, не остаются самими по себе в изолированном виде, не рассматриваются просто как таковые, а имеют ценность как начало других действий, как принцип становления и динамики, а не как принцип устойчивой непосредственности и статики. Другими словами, мы различаем модусы статические и модусы динамические. К первым мы относим индикатив и оптатив и ко вторым – конъюнктив и императив.

Почему это разделение модальных типов для нас важно? Оно важно потому, что отвечает общегреческой специфике языка и литературы, с чем мы уже встречались выше. Почему Белинский указывает на эпичность как на общее свойство всей греческой литературы? Это потому, что греческое искусство ценит прежде всего и больше всего объективное и внешнее явление жизни, и ценит это гораздо больше, чем ее внутреннюю логику. Почему зависимые предложения в греческом синтаксисе по своей модальной сущности мало чем отличаются от независимых предложений и весьма неохотно выражают логическую зависимость предложений, постоянно прибегая к сочинению вместо подчинения, а то и прямо нанизывая бессоюзные предложения? Это только потому, что само объективное содержание предложений, отражающих реальную действительность, интересует грека гораздо больше, чем формально-грамматическая зависимость предложений. Точно так же и в области модусов, несмотря на их бесконечное разнообразие, одно их разделение проводится в греческом синтаксисе особенно упорно и настойчиво – это разделение на модусы статические и динамические. Здесь тоже внешнее и объективное явление модально организованной действительности интересует грека гораздо больше, чем внутренняя логика самой модальности. Это своего рода эпический синтаксис.

Но как бы ни было объективно-реально разделение модусов на статические и динамические, мы погубим все дело, если эти модальные типы мы опять станем понимать метафизически и неподвижно. Если мы не хотим провалить все это дело модальной типологии, специфической для разных языков, мы должны и эту статику и эту динамику тоже понимать с точки зрения развития. Возьмем хотя бы конъюнктив. Являясь выражением становления, наступления и самого сдвига действия, конъюнктив наиболее интенсивно проявляет себя в так называемом побудительном конъюнктиве, в сравнении с которым финальный конъюнктив будет уже гораздо менее интенсивен, итеративный – разобьет наступление действия на множество отдельных мелких наступлений, а футуральный и вовсе отнесет это наступление к будущему и фактически превратится в простое его ожидание. То же наблюдаем мы и во всех других наклонениях, как об этом говорилось в рассуждении о самом понятии модуса. Следовательно, есть разная и притом бесконечно разнообразная степень динамики модуса и тем самым такая же разнообразная степень его статики. Это и заставило нас выше разделять и статические и динамические модусы на собственные и несобственные.

Только теперь, когда мы провели объективно-реальное разделение и типов предложения, и модусов, можно попробовать разобраться в том соотношении типов придаточных предложений с их модусами, которое традиционно представлено в учебниках в виде хаоса и которого по этим учебникам нельзя разумно усвоить, а можно только механически зазубрить.

6. Соотношение типов придаточных предложений с их модусами

Когда говорящий или пишущий употребляет тот или иной тип предложения, он этим самым отражает действительность в своем специфическом ее понимании. Когда мы рассматриваем данное действие не само по себе, а как причину другого действия, мы ставим союз причины «так как» и тем самым создаем придаточное предложение причины. И т.д., и т.д. Но все придаточные предложения, именно с этой точки зрения теории отражения, мы выше разделили на переходные, действие которых, наоборот, определяется действием соответствующего главного предложения. Теперь спросим себя: если таковы действия придаточных предложений, то могут ли не подчиняться им их же собственные модусы, и может ли тут быть какое-нибудь, хотя бы незначительное, противоречие? Само собою ясно, что малейшее противоречие модуса предложения с типом самого предложения привело бы к бессмыслице, и такая фраза просто оказалась бы непонятной. Нельзя, например, начать придаточное предложение с причинного союза «так как», а модус при этом «так как» понимать уступительно или следственно. Тут, таким образом, полное соответствие; и весь вопрос заключается только в том, какое именно соответствие существует между модусами и типами предложений.

Первое, что бросается здесь в глаза, при таком разделении типов предложений и при таком разделении модусов, это то, что переходное, или определяющее придаточное предложение, как независимое в объективном смысле от своего главного предложения, само же является и критерием для употребления в нем модусов; а непереходное, т.е. определяемое придаточное предложение, как целиком зависящее в объективном смысле от своего главного предложения, отнюдь не является последним критерием для своих модусов, но такой критерий оно находит в своем главном предложении, т.е. в своем управляющем глаголе. Это принципиальное положение дела в греческом синтаксисе и заставило нас сформулировать наш третий и четвертый законы сложного предложения, гласящие, что в переходных придаточных предложениях модусы зависят от типа данного придаточного предложения и что в непереходных они зависят от управляющего глагола.

В правильности этих законов каждый может легко убедиться путем эмпирического наблюдения фактов и рассмотрения хотя бы материалов традиционных учебников. В самом деле, если отбросить косвенный и итеративный оптатив и модальную аттракцию (факты, которые сюда не относятся и которые выше рассмотрены нами), то пусть кто-нибудь укажет хотя бы один случай, чтобы в предложениях относительных и обстоятельственных времени, места, причины, условия, уступления и следствия модус придаточного предложения в какой-нибудь мере зависел от главного предложения, т.е. от управляющего глагола. Здесь полная противоположность латинскому синтаксису. Правда, школьные учебники вбивают в голову учащимся, что, например, существуют только четыре типа условного периода и тем самым четыре типа соответствия протасиса и аподосиса. Получается такое впечатление, что протасис и аподосис раз навсегда прибиты один к другому; и в головах учащихся действительно зарождается мысль, что модус придаточного предложения с «если» на самом деле зависит от соответствующего главного предложения. Но греческий язык настолько противоречит всей этой схоластике, что даже сами авторы учебников иногда в примечаниях указывают на возможность более свободного комбинирования обеих половин условного периода; да и сам четырехтомный Кюнер, с которого авторы учебников обычно списывают свои материалы, рассматривает каждую половину условного периода совершенно отдельно и независимо от другой. Не может быть никакой речи о зависимости протасиса от аподосиса; и можно задаваться только вопросом об их наиболее естественных и наиболее ходовых комбинациях.

Таким образом, зависимость модуса определяющего придаточного предложения только от типа этого последнего, но никак не от управляющего глагола, есть факт для греческого синтаксиса вполне непреложный и к тому же вытекающий из его последних объективно-реалистических основ. В то время как латинский синтаксис любит ставить модусы определяющих придаточных предложений в совершенно точную и определенную формально-грамматическую зависимость от управляющего глагола, греческий синтаксис, наоборот, базируется не на формально-грамматической связи предложений, а на объективно-реальной связи самих действий, выражаемых этими предложениями. И если имеется группа придаточных предложений, действие которых независимо от соответствующих главных предложений, то и модусы этих предложений, оказываются тоже независимыми от главных предложений, вопреки всякой формально-грамматической зависимости любого придаточного предложения от его главного предложения. Настолько велика сила объективно-реального упора греческого синтаксиса на действительное взаимоотношение вещей, и настолько мало ценятся здесь формально-грамматические связи.

Другое дело – определяемые придаточные предложения. Действительно, уже школьные учебники принуждены проводить различие между дополнительными предложениями и, например, предложениями стремления или предложениями опасения. Правда, учебники плохо отдают себе отчет в том, что предложения стремления или опасения тоже есть дополнительные предложения. Но дело не в этом. Дело в том, что глаголы стремления, стоящие тут в главном предложении, действительно резко отличаются от глаголов думания, говорения или переживания. Глаголы опасения тоже весьма специфичны и являются отдельной группой среди всех бесконечных глаголов с дополнительным предложением. И вот оказывается, что в предложениях стремления и опасения – совсем другая комбинация модусов, чем в предложениях общедополнительных. Здесь играет основную роль конъюнктив, который едва мыслим в строгом дополнительном предложении. Не ясно ли после этого, что модусы этих придаточных предложений уже меньше всего зависят от типа самих этих предложений и находятся в огромной зависимости от своих управляющих глаголов. Стоит только управляющий глагол дополнительного предложения понять немного более динамично, немногим больше того, что нужно для простой информации, обозначения или регистрации, как тотчас же в дополнительном предложении делается возможным конъюнктив в качестве тоже динамического модуса. Примеры мы приводили выше. Но сейчас дело не в примерах, а в том, чтобы понять, почему модусы определяемых предложений зависят от управляющего глагола и почему этот закон греческого синтаксиса продиктован объективно-реальным упорством этого синтаксиса вместо латинской погони за формально-грамматической связью предложений.

Дальше остаются уже детали, которых мы касались выше и которые здесь не стоит повторять. Каждый может проделать такой эксперимент, а учащийся и обязан его проделать: берется каждый тип определяющего и определяемого придаточного предложения в отдельности и ставится вопрос о применимости к нему каждого из статических и динамических модусов по порядку. Продумав эмпирически во всех таких деталях соотношение типа придаточного предложения с его модусами, мы и получим те выводы, которые сформулированы.

7. Учет более редких случаев

Одной из важнейших причин огромной путаницы и бесчисленных противоречий в традиционных изложениях греческого синтаксиса является один принцип, который сам по себе не только правилен и желателен, но и совершенно необходим, и который в то же самое время в своем уродливом применении как раз и определяет собою всю хаотичность и невразумительность большинства учебников. Это – популяризации и упрощения. Из бесчисленных явлений языка берутся только те, которые считаются более подходящими, более элементарными и более понятными для учащихся. Они вырываются из живой связи языка и оказываются друг другу чуждыми и даже друг другу противоречащими. В самом организме языка эти явления пересыпаны огромным количеством тех фактов, которые считаются (и часто по праву) редкими и которые признаются не нужными для изучения языка, но которые как раз и составляют живое тело языка, заполняя все разрывы и зияющие дыры в нем, образующиеся после извлечения из него всего «понятного» и «постоянного».

Однако неучет этих так называемых редких случаев, разрывая живое тело языка и тем самым превращая его в кучу противоречащих фактов, ведет отнюдь не только к разрушению научно-теоретической грамматики языка, но вызывает также и дурные дидактические результаты. Ведь знание редких случаев одновременно оттеняет и подчеркивает то, что в языке обычно, и то, что не вызывает никаких сомнений. Учащийся, заранее знакомый с такими редкими случаями, при чтении незнакомого текста уже не смутится, встретив такой редкий случай, и этот редкий случай уже не поколеблет для него ту общую и обычную схему, которую он знает из общих правил и которая в языке действительно встречается чаше всего. Зияние «неправильностей» помогает знанию «правильностей» и закрепляет применение общих правил, защищая их от всяких «случайностей», которые то и дело встречаются в языке и составляют бесчисленные «исключения». Лучше уж сразу и заранее знать эти редкие случаи, чтобы они не смущали при чтении незнакомых текстов. Нужно только уметь объяснить, почему данный случай является редким, так как без этого объяснения изучение синтаксиса превратилось бы в механическое запоминание. Но все равно, так или иначе, а редкие случаи должны быть учтены заранее, и сейчас мы ими кратко займемся.

Если остановиться на определяющих придаточных предложениях, то учебники довольно добросовестно указывают для них реальный, потенциальный и ирреальный модусы. В изложении условного периода эти модусы особенно подчеркиваются и нумеруются и даже получают особые названия. Конечно, ради ясности и единообразия предложения с этими тремя модусами должны были бы получать такую же нумерацию и такое же наименование и во всех других переходных типах. Но этого почему-то не делается, хотя реальный, потенциальный и ирреальный модусы совершенно в такой же мере наличны в относительных предложениях и в обстоятельственных времени, места, причины, уступления и следствия. Получается совершенно неправильное впечатление, что в условных предложениях это – действительно три совершенно определенных и точных модуса, а в остальных в этом отношении какая-то путаница. Повторяем, решительно все определяющие придаточные предложения, т.е. относительные и обстоятельственные времени, места, образа действия, причины, условия, уступления и следствия, содержат эти три модуса и притом совершенно в одинаковой степени. Тут нет ничего редкого, а все совершенно обычно. Может быть только в предложениях времени и причины потенциальный и ирреальный модусы встречаются реже ввиду своей малой способности выражать твердые факты, необходимые для определяющих предложений вообще, а особенно для предложений времени и причины. Кроме того, потенциальный оптатив, который, как правило, соединяется с частицей an, иной раз не имеет этой частицы, особенно у поэтов, равно как и желательное предложение (правильно рассматриваемое как протасис потенциального условного периода) обычно стоит без этой частицы, но иной раз вдруг ее получает (как это бывает и с настоящим протасисом потенциального условного периода).

Однако несколько иначе приходится говорить здесь об оптативе без an в качестве гипотетического модуса. В относительных и временных предложениях большие грамматики его еще более или менее указывают. Но в остальных определяющих придаточных предложениях он почти, как правило, отсутствует. И только в предложениях условных и уступительных гипотетический модус безоговорочно красуется в протасисе потенциальной формы. Получается разрыв. Получается то, что условные и уступительные предложения нельзя объединить в одну группу с прочими переходными придаточными предложениями, а это вносит расстройство во все изложение, и авторам учебников приходится каждый тип придаточного предложения излагать заново без внимания к остальным их типам.

При этом мы должны, однако, сказать, что как для включения гипотетического оптатива в относительные и временные предложения, так и для исключения его в других типах переходных предложений, имеется некоторое основание.

Определяющие предложения, как мы знаем, это те, которые определяют свои главные предложения. Вследствие этого определяющее придаточное предложение несомненно предпочитает оперировать теми или другими твердыми фактами, пусть хотя бы только и мысленными, но не просто предположениями и произвольными допущениями. Это обстоятельство и делает гипотетический оптатив, вообще говоря, редким для переходных придаточных предложений, исключая, разумеется, те случаи, где гипотетичность модуса совпадает с самим типом придаточного предложения, т.е. с основной семантикой его союза, что и бывает как раз в условных и уступительных предложениях. С другой стороны, можно понять и то, почему этот гипотетический оптатив все же упоминается иной раз в разделах относительных и временных предложений. Ведь относительные предложения суть бессоюзные предложения; и тут часто не сразу понятно, каким союзным предложением можно было бы замелить данное относительное предложение. Этим несколько стирается определяющий характер данного здесь относительного предложения, и употребление здесь гипотетического оптатива становится более понятным. Предложения времени тоже могут пониматься в очень общей форме, так что временная зависимость тоже иной раз не противоречит гипотетическому отношению разных моментов времени. На самом же деле гипотетический оптатив, с точки зрения логики, свойствен решительно всем определяющим придаточным предложениям, хотя ввиду указанной причины он, несомненно, является более редким, особенно в относительных и временных предложениях.

Конечно, ввиду безраздельного господства в греческом синтаксисе схоластической традиции, найдутся и такие ярые возражатели против гипотетического оптатива в определяющих предложениях, которые станут доказывать даже и просто логическую несовместимость этого модуса с данной группой предложений. Однако, если даже и согласиться с недопустимостью здесь гипотетического оптатива в нашем смысле, то уж во всяком случае никакой учебник не осмелится возражать против косвенного оптатива в этих предложениях. А что такое косвенный оптатив? Ведь это же есть оптатив в косвенной речи после исторического времени управляющего глагола, т.е. изображение такого действия, которое не есть действие реальное и объективное, но только мысль о действии, принадлежащая субъекту главного предложения, мысль, оторванная от действительности и данная только как представление. Далеко ли это от гипотетического оптатива? Косвенный оптатив – это и есть в основном гипотетический оптатив. Таким образом, никакие скептики не смогут отвертеться от гипотетического оптатива в определяющих придаточных предложениях, как бы его ни понимать и как бы он ни был редок в некоторых случаях.

Очень важно также понимать, почему гипотетический оптатив, имеющий свое коренное место в условных и уступительных предложениях и попадающийся в относительных и временных, совсем не встречается в причинных и следственных предложениях. Дело в том, что причина и следствие, т.е. результат причины, требуют для себя модусов, более связанных с фактами, пусть хотя бы и только мыслимыми, и никак не выражаются при помощи одних предположений или произвольных допущений. Поэтому гипотетический оптатив, т.е. оптатив абстрактного представления и предположения, оптатив произвольного допущения является слитком бессильным для выражения причины и результата причины. А потому отсутствие гипотетического оптатива в предложениях причины и следствия не есть какое-нибудь исключение, а вполне закономерное явление.

Таким образом, все те четыре статических модуса, которые мы называем статическими модусами суждения, а именно реальный, гипотетический, потенциальный, ирреальный, без всякого исключения в той или иной степени свойственны всем определяющим придаточным предложениям, такое обобщение только и можно сделать благодаря учету столь часто игнорируемого гипотетического оптатива. Более редкий характер этого последнего совершенно ничему не вредит, так как причина этой редкости вполне ясна, так что и сама редкостность оказывается вполне естественной. Это и видно на схемах определяющих придаточных предложений, рассмотренных нами выше, в предыдущем параграфе.

Что касается двух остальных статических модусов, желательного и уступительного, то первый из них довольно часто указывается в учебниках для относительных и консекутивных предложений, другой же совсем никогда не указывается. Причиной и здесь является его слабая пригодность для определяющих предложений. Если же гипотетический оптатив мало соответствует определяющему характеру этого типа предложений, то еще меньше того соответствует этому уступительный оптатив, указывающий на признание действия и в то же время на отход от этого действия. Таким образом, уступительный оптатив здесь – абсолютная редкость. Но выкидывать его целиком не стоит, так как он здесь вполне мыслим и допустим (см. схемы определяющих предложений в предыдущем параграфе).

Конечно, можно и прямо говорить об отсутствии уступительного оптатива в относительных и следственных придаточных предложениях. Однако это не есть просто метафизическое и ничем не мотивированное отсутствие, но это есть вполне закономерное доведение до нуля некоей вполне определенной и очевидной величины. Также и в союзных определяющих предложениях нельзя находить уступительный оптатив только в одних уступительных предложениях. Конечно, здесь его главное место, и здесь без него немыслимо даже само уступительное предложение определенного типа. Но он вполне возможен также и во временных, и в причинных предложениях, поскольку временная и причинная зависимость, как это мы видели выше, в §3, вполне мирится с отношением уступления, в результате чего мы получаем в греческой литературе немало примеров временных и причинных предложений с уступительным оттенком. Примеры были приведены выше. Что же касается условного предложения, то искать в нем уступительный оптатив было бы бессмысленно, потому что условный период уступительного типа – это по-гречески и есть само уступительное предложение, что и фиксируется почти полным тождеством уступительного и условного союзов.

Если теперь перейти к динамическим модусам определяющих придаточных предложений, то особенным признанием учебников пользуются здесь итеративный и отчасти футуральный конъюнктивы. Обычно итеративный конъюнктив очень четко преподносится в относительных и обстоятельственных предложениях времени, места, образа действия, условия и уступления. Особенно повезло этим двум модусам в условных и уступительных предложениях, где они тоже стоят под особым номером и где они четко между собою различаются. Почему бы не занумеровать их и в других предложениях? В предложениях причины и следствия эти конъюнктивы не встречаются. Но нигде никогда не говорится, почему же именно в этих предложениях отсутствуют итеративные и футуральные конъюнктивы. Отсутствие такого объяснения, конечно, не способствует установлению ясного грамматического строя сложного предложения. Поэтому выше нами и было предложено такое объяснение, исходящее из несовместимости самого понятия причины и следствия с понятием греческого конъюнктива.

Однако, несмотря на всю популярность итеративного и футурального конъюнктива в определяющих придаточных предложениях, мы все же сделали бы два замечания к традиционному их изложению. Во-первых, надо смелее выдвигать футуральный конъюнктив и не ограничиваться только одним итеральным конъюнктивом. Итеральный конъюнктив действительно в учебниках на первом плане, как только заходит речь об обобщенном случае относительного и обстоятельственного предложения времени, места, образа действия, условия и уступления. Футуральный же конъюнктив в этих случаях опять попадает в примечания и исключения, а то и совсем не упоминается. На самом же деле тут он законен точно так же, как и конъюнктив итеральный. Во-вторых же, надо смелее в этих случаях выдвигать конъюнктив без an. Конечно, конъюнктив с an в данном случае есть норма. Но пример Гомера и других поэтов настолько показателен, что конъюнктив без an напрасно тут игнорируется и напрасно загоняется на последнее место. Отсутствие указанной частицы тоже, конечно, не случайность, поскольку оно связано с отсутствием указания на обусловленность данного действия. И то, что поэты так легко выкидывают эту частицу в итеративном модусе, объясняется именно частым отсутствием у них внимания к подлинной обусловленности изображаемых ими действий. Точно так же поэты ставят эту частицу там, где они рассматривают какое-нибудь действие как обусловленное, в то время как прозаик не стал бы видеть здесь обусловленности. Подобные явления попадаются не только в поэзии. В предложениях времени, например, ее пропускает Геродот, а с союзами prin и mechri – даже и аттики. Очень часто наблюдается пропуск этой частицы у Фукидида. А Гомер даже должен пропускать эту частицу в предложениях с prin, потому что у него конъюнктив с этим союзом все еще сохраняет свой первоначальный волюнтативный характер. Пропуск этой частицы так же понятен, как и присутствие указанной частицы в потенциальном и ирреальном протасисе условного периода во многих текстах. Хотя учебники знают эти протасисы только без данной частицы, на самом деле она тут вовсе не редкость; и объясняется это, как мы видели выше, обусловленностью самого протасиса, который сам тут мыслится как аподосис другого, выраженного или невыраженного, условного периода.

Из остальных динамических модусов, ингрессивного и финального, первый довольно прочно держится в подробных грамматиках при изложении относительных и консекутивных предложений. Но о финальном модусе здесь ровно ничего не говорится. И это тоже создает большую путаницу, так как оказывается неизвестно, куда же делся здесь столь важный конъюнктив. В данном случае надо точно и ясно сказать, что финальный модус присутствует здесь целиком и полностью, но что греческий язык установил тут другие способы для его выражения. А именно, финальный модус в относительном предложении выражается при помощи индикатива будущего времени, а в консекутивном предложении – при помощи инфинитива. Это указание заполняет зияющую здесь модальную лакуну и восстанавливает живое единство модальной системы в определяющих предложениях динамического типа.