Текст книги "Языковая структура"
Автор книги: Алексей Лосев
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)
«Сопоставим каждому корню дерева совокупность всех слов, входящих в этот класс и во все следующие за ним классы. Всю эту совокупность слов мы будем называть элементарной грамматической категорией. Значит элементарных грамматических категорий столько же, сколько корней у дерева грамматической омонимии»[108]108
Добрушин Р.Л. Указ. соч., с. 58. Ср. также более раннюю статью того же автора: Элементарная грамматическая категория. – Бюллетень объединения по проблемам машинного перевода, 1957, № 5.
[Закрыть].
Впрочем, и сам Р.Л. Добрушин откровенно сознается:
«Безусловно, что делаемые в настоящее время первые попытки теоретико-множественного подхода к построению грамматики, в том числе в предлагаемой работе, очень несовершенны. Однако их усовершенствование возможно лишь на основе большой экспериментальной работы, связанной с наполнением абстрактных математических схем конкретным языковым материалом из разных по грамматической структуре языков»[109]109
Там же, с. 59.
[Закрыть].
Этим Р.Л. Добрушин сам зачеркивает собственную математическую лингвистику как самостоятельную дисциплину, потому что, если бы он начинал с языковой конкретности, ею продолжал и ею кончал бы свое исследование, а математику понимал бы только как форму систематизации и изложения специфически языковой конкретности, то никакому здравомыслящему лингвисту и в голову не пришло бы возражать Р.Л. Добрушину.
Другой горячий сторонник математической лингвистики, И.И. Ревзин, писал:
«То, что математическая лингвистика изучает модели реального языка, указывает на ее зависимое и подчиненное положение по отношению к соответствующим разделам языкознания (в частности, модели строятся не на голом месте, а формализуют уже имеющиеся языковедческие концепции)»[110]110
Ревзин И.И. Введение в математическую лингвистику. – М., 1962, с. 28.
[Закрыть].
Прочитав такое сообщение И.И. Ревзина, всякий представитель классического языкознания облегченно вздохнет, и ничто остальное в подобного рода рассуждениях уже не будет для него страшным. Я бы, например, возразил против того, что структурный анализ языка обязательно связан с математическими рассуждениями[111]111
Правильно говорили Н.Д. Андреев и А.Р. Зиндер:
«Необходимо решительно отвергнуть утверждение, будто структурализм является обязательным путем к построению математической лингвистики». – ВЯ, 1959, № 4, с. 19.
[Закрыть]. Но всякий согласится, что это возражение имеет уже третьестепенный смысл в сравнении с приведенным у нас категорическим тезисом И.И. Ревзина. Очень важно отметить и то, что в цитируемой нами работе И.И. Ревзин считает все дососсюровские теории языка совсем не имеющими прямого отношения к самому языку. Все эти психологические, логические или социологические объяснения языка, не исходящие из системы самого языка, имеют для И.И. Ревзина минимальную ценность. С этим тоже необходимо соглашаться. Но отсюда вытекает, что и математические объяснения языка тоже нисколько для него несущественны. Этого вывода И.И. Ревзин не делает. А, собственно говоря, неспецифичность математики для языка сама собой вытекает из указанных воззрений И.И. Ревзина. Наконец, можно прямо сказать, что все существенное, высказанное о языке, легко может быть выражено и не математически; а все математическое о языке основано, по И.И. Ревзину, на самой же специфике языка. Тогда я уже не знаю, о чем же именно мы здесь спорим. Другое дело, это математические выкладки, делаемые якобы без использования классической лингвистики. Тут уже было бы прямое petitio principii: мы не хотим знать классического языкознания, а делаем математические выводы, которые почему-то вдруг чудесным образом с ним совпадают. Однако в данной книге И.И. Ревзин боится стать твердыми ногами на почву этой сплошной логической ошибки. Но тогда от всей этой книги И.И. Ревзина должно веять на всякого представителя классической лингвистики только нежным и успокоительным ветерком.
Стихийным опровержением отвлеченного лингвистического математизма является не только все вообще советское языкознание, но и теории самих же проповедников этого математизма. Где и у кого он использован – у нас существенно, на этот вопрос даже трудно и ответить. Ведь для того, чтобы что-нибудь подсчитывать и сопоставлять, для этого уже наперед надо знать то, что именно вы собираетесь подсчитывать и сопоставлять; и если вы говорите о структуре чего-нибудь, то уже наперед необходимо знать то, структуру чего вы хотите анализировать. У нас некоторые думали, что можно определить части речи только одним математическим, статистическим или структурным путем. Но если у вас нет теоретически продуманного определения частей речи и их разделения, то что же именно вы хотите в данной области подсчитывать? И если заранее нам известно, что такое винительный падеж, как чисто языковая категория, и если мы заранее чисто теоретическим путем не установили, какими главнейшими семантическими оттенками и связями обладает этот винительный падеж в данном памятнике литературы, у данного автора, в данную эпоху и т.д., то никакая статистика не поможет делу и никакая структура винительного падежа ни на волос не приблизит нас к искомому нами уточнению данной грамматической категории. Можно, конечно, тратить бесконечное время на получение очень длинных и трудных подсчетов, напр., встречаемости двух каких-нибудь асемантически данных языковых элементов. Но в данном случае самая точная статистика все равно окажется за пределами языкознания. Надо сначала затратить определенного рода интерпретирующий акт для установления данного языкового факта или события; и после всех подсчетов необходимо затратить опять-таки чисто языковой, но уже никак не математический акт интерпретации результатов математических подсчетов и структурных установок. Вот почему проповедь отвлеченного математизма остается в лингвистике пустой тратой времени и вот почему сами теоретики этого математизма в критическую минуту отказываются от абсолютизации этого математизма и начинают взывать к языку как к некоей специфической области, используя при этом несправедливо третированное раньше классическое языкознание.
В заключение мы указали бы на две работы, которые основаны, с нашей точки зрения, на правильном понимании качественных и количественных связей в языке и которые могут считаться некоторого рода примером или образцом.
Б.Н. Головин[112]112
Головин Б.Н. Из курса лекций по лингвистической статистике. – Горький, 1966.
[Закрыть] является горячим сторонником применения статистических методов в лингвистике. Он дает необходимые для этого объяснения главнейших статистических понятий и методов. В предыдущем, критикуя гипертрофию математических обозначений в лингвистике, мы оставляли за математической статистикой особую роль, положительную для прогресса лингвистической науки. Мы, однако, установили, что голая асемантическая статистика не имеет никакого отношения к изучению языков. Однако, при условии достаточного использования качественных методов, статистика не только имеет прямое отношение к языку, но является существенным уточнением его законов, которые иначе остаются на стадии исключительно только интуитивного описательства. Вот что пишет Б.Н. Головин:
«Ведь прежде чем считать, надо строго и однозначно выделить те элементы языка, которые мы собираемся считать, а это невозможно без качественного изучения языка, которое и позволило языкознанию создать учение о языковой структуре, ее составных частях и элементах, строго отграничить эти элементы от других – на основе качественных представлений о его форме и значении»[113]113
Головин Б.Н. Указ. соч., с. 10.
[Закрыть].
Формулируя первое условие правильного применения статистики, Б.Н. Головин здесь так и пишет:
«Пусть первым из этих условий и будет союз с традиционными методиками качественного анализа языка. Опираясь на качественное изучение языка „интуитивными“ методами, вероятностно-статистическое изучение, получая новые, еще неизвестные науке о языке сведения о количественных соотношениях элементов и участков языковой и речевых структур, вновь ведет к качественным характеристикам этих структур. В настоящее время бесплодны и наивны споры о том, какими методами, интуитивными (качественными) или количественными, можно обеспечить успешное развитие лингвистики: нужно не противопоставление одних методов (здесь точнее – методик) другим, а продуманный и постоянный союз тех и других в решении новых и новых задач языкознания»[114]114
Там же, с. 10.
[Закрыть].
Такая математическая методология языкознания у Б.Н. Головина не только не противоречит нашей критике отвлеченного математизма, но даже является для нас весьма желательной, будучи вообще одним из условий научного прогресса нашей науки.
Другая работа, на которую нам хотелось бы обратить внимание, принадлежит О.Г. Ревзиной[115]115
Ревзина О.Г. Структура словообразовательных полей в славянских языках. – М., 1969.
[Закрыть]. Этот автор совсем не пользуется математическими методами, и для количественных характеристик изучаемых им языковых явлений пользуется только самыми общими выражениями, хотя и здесь было бы очень легко применить методы математической статистики. О.Г. Ревзина ограничивается чисто семантическим исследованием словообразовательных полей, используя вполне качественным способом такие важные понятия, как поле, структура, квалификативный признак, денотат и денотативный признак, суффиксальный цикл и др. Исследование у этого автора ограничивается семантическим сопоставлением суффикса и производящей основы и типологическими понятиями, которые связаны с таким сопоставлением. Если и можно возражать против некоторых сопоставлений О.Г. Ревзиной, то во всяком случае ее работа есть работа именно о языке, а не о каких-то количественных, всегда однородных и однозначных, всегда одноплановых, изолированных и вневалентных элементах языка, не имеющих никакого отношения к самому языку. Только один раз во всей своей книге О.Г. Ревзина[116]116
Ревзина О.Г. Указ. соч., с. 69.
[Закрыть] прибегает к формуле, которая с первого взгляда имеет как будто бы математическое значение. На самом же деле это есть не больше как краткая стенографическая запись того, что и без всякой такой записи О.Г. Ревзина прекрасно объяснила обыкновенными словами. То обстоятельство, что О.Г. Ревзина не пользуется в своей книге никакими математическими обозначениями, хотя они здесь напрашиваются сами собой, является положительной стороной исследования, потому что, если выяснена семантика той или иной области языка, то никакая математическая статистика уже не будет страшной и ее построение будет делом нетрудным и второстепенным, хотя и несомненно важным и желательным.
Раздел V.
О ПРОТИВОРЕЧИВОСТИ ОСНОВНОГО ПРИНЦИПА АСЕМАНТИЧЕСКОГО СТРУКТУРАЛИЗМА
Период асемантического структурализма уходит в историю. Общеизвестно стремление структуралистов изучать структуры языков при отвлечении от всякого содержания и от всякой семантики. Теоретически рассуждая, нет никаких оснований изучать форму какого бы то ни было предмета с отвлечением от его содержания. В этом смысле структурное оформление чего бы то ни было никогда не потеряет своей значимости; и языковые структуры в этом смысле не только должны изучаться, но уже школьные грамматики любых языков состоят из структур, хотя сам этот термин и не употребляется, а употреблялись такие термины, как «правило», «закон», «исключение» и др. Одна ко все эти законы и правила в традиционном языкознании определенным образом базируются на анализе содержания. Если же исключить само содержание, то невозможно установить и тех правил или законов, при помощи которых оформляется данное содержание. Для такого асемантического исследователя остается один путь – делать вид, что никакое содержание не принимается во внимание, а законам и правилам, именуемым в данном случае структурами, придать самостоятельное значение.
Но такое положение основано на ошибке petitio principii: данный тезис доказывается при помощи самого же этого тезиса. Мы, дескать, не знаем, что такое значение данного языкового элемента, а узнать его можем только из сопоставления с другими языковыми элементами. Но другие языковые элементы тоже не имеют собственного значения и узнаются только из сопоставления с другими языковыми элементами путем установления определенного структурного соотношения между ними. Получается, что нуль свое конкретное содержание получает из сопоставления тоже с нулями. Мы бы не стали критиковать эту беспомощную логику, если бы не появлялись труды такого же направления. Поэтому и хотелось бы разобраться в структуральном учении современного английского языковеда Дж. Лайонза, хотя о нем уже не раз поднимался вопрос в нашей научной литературе[117]117
Lyons J. Structural semantics: An Analysis of Part of the Vocabulary of Plato. – Oxford, 1963. Эту книгу у нас обсуждали О.С. Ахманова (Вопросы языкознания, 1968, № 5, с. 113 – 121) и О.Н. Селиверстова (Семантическая структура слова. – М., 1971, с. 195 – 207). Оба эти исследователя понимают Дж. Лайонза совершенно правильно, но их изложение требует все-таки некоторого заострения, а именно указания той основной и генеральной логической ошибки, на основании которой строится карточный домик асемантического структурализма.
[Закрыть].
Книга Дж. Лайонза распадается на две части: первую. «Теория структурной семантики», с главами «Условия адекватности», «Семантика и грамматика», «Структурная семантика», «Значение», и вторую, «Некоторые лексические подсистемы в словаре Платона», с главами «Пролегомены к анализу», «Метод анализа» и «Значение (слов) technē, epistēmē, sophia и т.д. у Платона».
Забавнее всего то обстоятельство, что невозможность чисто структурного понимания значения без вскрытия самого этого термина «значение», понимает уже сам Дж. Лайонз. Именно, он определяет значение слова как
Что это за «единицы языка» Дж. Лайона ничего не говорит. Как же, спрашивается, можно устанавливать отношения между такими членами, о которых ровно ничего не известно? На самом же деле под единицей языка Дж. Лайонз уже понимает нечто семантическое. И если это так, то, конечно, определение значения у Дж. Лайонза основано только на логической ошибке idem per idem. Этому автору сначала хочется свести значение только на одни структуральные отношения, а потом оказывается, что эти последние сами уже требуют в качестве своей основы те или иные значения слов.
Мало того, Лайонз заговаривает даже об интуитивных элементах в языковой области. Однако и здесь эта интуитивность оказывается у него только пустой и предварительной мерой.
«Ради строгости метода, – пишет он, – семантическое и грамматическое исследование должно быть раздельно. Семантические „интуиции“ – это, так сказать, леса, которые надо отбрасывать всякий раз, когда оказывается, что они не поддержаны дистрибутивной структурой, воздвигнутой на своих собственных, твердых основаниях»[119]119
Lуоns J. Op. cit., р. 6.
[Закрыть].
Следовательно, основной задачей лингвистического исследования Дж. Лайонз все-таки считает установление формальных отношений в языке без всякой интуитивной значимости составляющих его элементарных «единиц языка».
Чтобы понять всю беспомощность подобного рода асемантического структурализма, достаточно привести хотя бы некоторые материалы из второй части книги Лайонза, где этот исследователь пытается применить свои теоретические принципы к анализу поля понятий technē «искусство», epistēmē «наука», sophia «мудрость» и т.д. в 25 главных достоверных диалогах Платона. При этом он заранее предупреждает, что общей картины этих терминов у Платона нарисовать не удастся, поскольку они входят в несколько различных лексических подсистем в словаре Платона[120]120
Lyons J. Op. cit., р. 94 – 95.
[Закрыть].
Методическими принципами своего исследования Лайонз называет некоторые вполне традиционные и отвечающие здравому смыслу предпосылки. Так, диалоги Платона принимаются им за реальный отчет о действительно происходивших беседах. Исследование значений слов совершается методом выдвижения гипотез с последующей их проверкой, в результате чего устанавливаются корреляции и эквивалентности между терминами. Для сокращения записи вводятся простейшие символы и буквенные обозначения. Для сведения сложных конструкций к более простым применяется грамматическая трансформация, доводящая любую конструкцию до «ядерного предложения», которое в греческом языке, по мнению Лайонза, имеет форму «субъект» – «предикат». Попросту говоря, Лайонз хочет здесь сказать, что все грамматические конструкции можно свести к ряду мелких предложений, содержащих только субъект и предикат. Для выявления семантического отношения консеквенции («следования») Лайонз уделяет большое внимание грамматическим категориям аспекта и времени[121]121
Lyons J. Op. cit., p. 107 – 110.
[Закрыть]. Мы опускаем другие менее важные методические принципы.
С помощью определенных выше категорий отношения и устанавливается у Лайонза структура греческого поля «знания» и «мудрости». Для разграничения входящих в это поле слов выясняются «классы окружения», в которые эти слова входят. «Классы окружения» устанавливаются Лайонзом как на основании грамматических, так и на основании семантических признаков. Например, класс «А» представляет такое окружение, в котором интересующее нас слово стоит в сочетании с собственным именем и глаголом в неопределенной форме (в буквенном обозначении «Np/ – – – //Vinf»). В этот класс входят: epistasthai «знать», лишь по одному разу eidenai «ведать» и gignōscein «знать», ни одного раза agnoein «не знать». Пример: epistasthai ten bārbaricēn phōnēn «понимать варварский язык». Класс «В» представляет собой сочетание имени собственного и переходного глагола (в буквенном обозначении «Np/ – – – //Vt») и т.д.[122]122
Lyons J. Op. cit., р. 226.
[Закрыть] Совершенно непонятно, однако, как эти «классы окружения» должны служить у Лайонза для выяснения смысла слов, если они сами проясняются и вычленяются лишь ввиду этого смысла.
Лайонз не доверяет тем определениям, которые сам Платон дает интересующим его терминам, и старается полагаться в первую очередь на «бессознательное» использование терминов у Платона, поступая тем самым, как он говорит, согласно известному принципу научной лингвистики:
Прежде всего, Лайонз устанавливает поле, во главе которого стоят термины techne «наука», «искусство», «ремесло» и dēmioyrgos «мастер». Это – «собственные» имена занятия: tecton «строитель», chaleys «медник», gēōrgos «земледелец» и т.д. Tēchne и dēmioyrgos являются «словами-свидетелями» этого поля и стоят к нему в иерархическом отношении управления. Все это отражено у Лайонза в весьма простой таблице, которую мы приводим здесь в сокращенном виде. Таблица на стр. 89.
Все слова первого рода являются гипонимами к термину demioyrgos (ср. RP 370d, 342а, 396а). Лайонз замечает, что сам Платон с большой легкостью образовывал новые термины со значением мастеров тех или иных профессий с суффиксом icos. Поскольку подвести итог всем этим новообразованиям невозможно, Лайонз заключает, что
Таблица поля technē.
astronomos āstronomice «астроном» «астрономическое искусство» astronomia «астрономия» astronomēin «заниматься астрономией» aylētēs aylēticē «игрок на флейте» «искусство игры на флейте» aylēsis «игра на флейте» aylein «играть на флейте» gēomētrēs gēomētricē «геометр» «геометрическая наука, или искусство» gēomētria «геометрия» gēōmētreir «заниматься геометрией» gēōrgos gēorgicē «земледелец» «искусство земледелия» gēorgia «земледелие» gēorgein «заниматься земледелием» hēniochōs hēniochicē «возничий» «искусство возничего» hēniochia «занятие возничего»
Рассматривая глагольные окружения, в которых находится термин techne, Лайонз замечает, что у Платона этим «искусством» можно «обладать» (echein, Ion. 531е), можно его «получать по жребию» (lagchanein, Theaet. 210е), можно «принять» его (lambanein, Phaedr. 257а), можно «практиковать» его (ergadzesthai. RP 574а), можно «учиться» ему (manthanein, Protag. 312b, 315а)[125]125
Op. cit., p. 149.
[Закрыть]. В том же синтагматическом плане вокруг technē располагаются следующие эпитеты: sophōs «мудрый», deinos «способный», «искусный», empeiros «опытный», epistēmōn «ученый», agathōs «добрый», technicos «искусный», amathes «неученый», apeiros «неопытный», atechnos «неискусный» (см., например, Lach. 185b, Gorg. 449с, Hipp. Min. 367е). Эти синонимы Лайонз делит далее на пары антонимов: sophōs – amathēs, deinos – amathēs, empeiros – apeiros, epistēmōn – anepistēmōn, technicos – atechnos, agathos – cacos, agathos – poneros[126]126
Op. cit., р. 155 – 156.
[Закрыть].
Переходя к специфически парадигматическим отношениям термина technē, Лайонз говорит, что «наиболее важным парадигматическим отношением» при формулировке значения technē является отношение между technē и epistasthai (как, например, в Phileb. 63а). Поэтому от окружений типа «Np/ epistasthai //Vt» «некто умеет заниматься каким-либо искусством» Платона всегда легко можно переходить к окружениям «Np/ echein //tēn technēn» «некто владеет искусством» Apol. 20с[127]127
Lyons J. Op. cit., р. 159 – 163.
[Закрыть]. Напротив, всегда в антитетическом отношении находятся выражения technei «по искусству» и physei «по природе», ср. 889а, RP 381b.
В ближайшем парадигматическом соседстве находятся параллельные термины technē «искусство» – epistasthai «знать», epistēmē «наука» – eidenai «знать», gnōsis «знание» – gignōscein «познавать»[128]128
Op. cit., p. 175 – 176.
[Закрыть]. Казалось бы, в то же поле можно включить и gnōmē «положение», «мнение», но в действительности между ними лишь формальная связь. Фактически gnōmē сближается с apophainesthei «утверждать» и doxa «мнение» (ср. Protag. 336d, 340b; Gorg. 466c; Ion. 533a; RP 576e).
Наконец, Лайонз «проводит» термин technē по «классам окружения», в которых он встречается, и находит, что класс «Np/ epistasthai //Vinf» чаще всего служит «источником» предложений, содержащих technē. Только один раз technē употребляется с глаголом tidenai «ведать» (Legg. 818е) и только один раз – с глаголом gignōscein «знать» (RP 619а).
Конкретные лексикографические выводы, к которым приходит Лайонз, следующие:
Слово agnoein «не знать» служит отрицанием gignoscein «знать» и eidenai «ведать», но не встречается в том же окружении, что epistasthai «познавать». Из двух смыслов слова manthanein «изучать» и «понимать» второй совпадает со смыслом термина synienai «понимать». Распределение термина gnōridzein «познавать», «знакомить», общее с eidenai и gignōscein, хотя первый термин не встречается в окружениях, наиболее типичных для epistasthai. Лайонз не обнаруживает в языке Платона семантического противопоставления между eidenai и gignōscein (зафиксированного, например, в словаре Лидделл-Скотта), между gnoridzein, с одной стороны, и epistasthai, eidenai, gignōscein – с другой. Значение слова epaiein «слышать», «понимать» совпадает, по Лайонзу, с полем значений technē «наука», «искусство», хотя по своему употреблению epaiein «склоняется к негативной и партитивной конструкции» (например, oyden epaiein tēs technēs, Phaedr. 268e), «ничего не понимать в науке».
Несколько подробнее и более общо Лайонз останавливается на термине sophia «мудрость». «Наиболее постоянное и ближайшее отношение», которое наблюдается в анализе значения sophos «мудрый» / sophia есть антиномия его с amathēs «незнающий» / amathia «незнание». Эти термины являются эксплицитно градуируемыми (т.е. способными к более высокому значению), и имплицитно градуированными антонимами. Но sophos и amathēs уже не ограничены полем technē. Они «покрывают» все поле epistēmē, в которое, благодаря градуированию, они вводят, так сказать, другое «измерение». Sophia часто взаимозаменяется с epistēmē, но лишь в контекстах, где epistēmē градуирована «вверх».
В целом, однако, в своей оценке «софии» у Платона Лайонз присоединяется к Порцигу, который в своей книге «Чудо языка»[130]130
Porzig W. Das Wunder der Sprache. – Bern, 1950, SS. 63 – 64.
[Закрыть] пишет, заметив, что в термине «софия» современного читателя встречают удивительные неожиданности:
«По-гречески „софия“ есть „сноровка“, „опытность“, но сноровка с нравственной значимостью и нравственными обязательствами, т.е. разграниченная совсем иначе, чем у нас. Можно вполне общо сказать, что древнегреческие выражения для того, что, согласно нашему членению, является способностями рассудка, постоянно охватывают некоторую часть нравственной сферы, т.е. такой сферы, которую мы охотно противопоставляем рассудку. Понимание платоновской философии зависит от признания этого своеобразного членения».
Таким образом, на основании изучения языка Платона, Лайонз приходит к выводам, которые он в общей форме высказывал раньше. А именно, каждый из терминов Платона, даже общеизвестных и даже весьма частых, может получить свое значение только при условии учета его дистрибутивно-контекстуального функционирования, достигая при этом весьма большого семантического диапазона, в то время как эти же самые слова, взятые в отдельности, часто совершенно неразличимы и не дают никакого представления о подлинном тексте сочинений Платона. Тут Лайонз, по-видимому, в значительной мере прав.
Вместе с тем, однако, необходимо сказать, что весь этот анализ языка Платона у Лайонза производит неимоверно пустое и бессодержательное впечатление. Теоретически рассуждая, мы и без всякого Лайонза хорошо знаем воздействие контекста на значение данного слова. Но если книга Лайонза посвящена структуре значения, то, конечно, хотелось бы, пусть на этих немногих платоновских терминах, все-таки подробно и конкретно узнать, какие именно контексты и какую именно модификацию создают для значения данного слова. Но если подойти к исследованию Лайонза строго научно, то, собственно говоря, он только и занят перечислением самих контекстов, очевидно, понимая под этим структуральное изучение избранных им слов. Однако знать все возможные виды, например, управления данного глагола или знать все виды согласования данных существительных, без всякого анализа семантических модификаций изучаемых слов, допустим, в строго изученных и перечисленных контекстах, – это ведь дело и для грамматиста и для семасиолога, и для структуралиста довольно пустое. Достаточно взять сколько-нибудь подробный словарь греческого языка, чтобы все эти контексты данного слова не только перечислить, но и пронаблюдать влияние каждого такого контекста на общее значение данного слова. Что тут нового дает Лайонз? Какое слово и с каким именно другим словом сочетается. Но я не понимаю, при чем тут специальное учение о семантике, да еще о «структурной» семантике. Лайонз все время делает вид, что ему неважно знать значение слова, так как он, дескать, занят структуральным исследованием. Но понимать структуру в таком отрыве от значения – это не только нецелесообразно, но даже невозможно. Устанавливать отношения между такими членами, о значении которых ничего не известно, – это просто неосуществимая затея.
Полезных наблюдений над языком Платона у Лайонза достаточно. Это так же верно, как и то, что в теоретическом плане структуру слова необходимо точнейшим образом отличать от значения слова. Однако подобное различение ни в каком случае не может быть абсолютным разрывом. Можно наблюдать цвет вещи без какого бы то ни было внимания к ее форме, или ее форму без обращения внимания на цвет. И это будет нужно, и это будет правильно, и это будет научно. Тем не менее, говорить о цвете розы и в то же время утверждать, что вы не знаете никакой розы, – это просто невозможно. Тогда уже и говорите просто о данном цвете, причем о цвете неизвестно чего. Так поступать вполне можно, и даже научно. Но в таком случае не надо говорить, что вы изучаете значение вещи, структуру вещи, да даже еще и структурное значение вещи. И напрасно Лайонз здесь приводит Порцига, который понимает язык как раз одновременно и семантически, и структурально. Это нужно считать только бессильной попыткой спасти свою асемантическую семантику, которая просто немыслима логически и основана на ошибке petitio principii.
Таким образом, построение асемантического структурализма у Лайонза оказалось возможным только при помощи неимоверной путаницы исходных понятий и фактического изложения, чего иначе и не могло быть ввиду полной логической невозможности построить структурализм асемантически без нарушения элементарных правил самой обыкновенной логики или, вернее сказать, без нарушения самого обыкновенного здравого смысла.
Фактически там, где контекстуальное соотношение слова с другими словами что-нибудь дает для семантического углубления исходного языкового элемента, там везде Лайонз использует семантику соотносящихся элементов, так что не только структура и контекст определяет семантику слова, но и семантика слова тоже берется в неразрывной совокупности с его структурным положением в тех или иных контекстах. На конкретных примерах, приводимых Лайонзом из Платона видно, что либо семантика и структура берутся у него в неразрывном единстве, и тогда действительно получается нечто новое для семантического понимания изучаемого слова (но тут Лайонз, конечно, противоречит сам себе) либо структурное положение всерьез берется без использования его исходной семантики, но тогда исследование Лайонза оказывается простым перечислением тех структурных отношений слова в разных контекстах, которые в описательном виде уже без всякого Лайонза даны в любом более или менее подробном греческом лексиконе. Кроме того, отстранением семантики на второй план, в сравнении со структурными отношениями, Лайонз сам себя лишает возможности понять изучаемый им платоновский термин во всей полноте его смысловой насыщенности. Таким образом, предпринятое им изучение терминологии Платона слишком часто страдает бессодержательным формализмом и полной отчужденностью от специфики языка Платона.
В заключение приведенного выше анализа основной логической ошибки асемантического структурализма автор позволяет себе смелость указать на свои собственные, пусть несовершенные и пусть весьма далекие от окончательного завершения, попытки анализировать язык Платона в таком виде, чтобы ни семантика не отрицала структурного изучения, ни структура самого слова (как внутри его самого, так и во всех его наличных у Платона реальных контекстах) не противоречила его семантике. Из многочисленных примеров наших терминологических анализов мы привели бы здесь как раз анализ того самого термина sophia, который так интересует Лайонза. Мы не только использовали в исчерпывающем виде все контексты Платона для этого слова, но и обработали семантику в плане чисто структуральной систематики. Об этом можно читать в нашей работе «Ueber die Bedeutung des terminus Sophia bei Plato», напечатанной в журнале «Meander» (1967, № 7 – 8, S. 340 – 348); подробно метод этой структуральной семасиологии или семантического структурализма в отношении указанного платоновского термина проводится также в нашей книге[131]131
Лосев А.Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. – М., 1969, с. 478 – 484.
[Закрыть]. Другие историко-семасиологические исследования языка Платона до 1969 года перечислены в нашей статье «Лексика древнегреческого учения об элементах» («Ученые записки МГПИ им. Ленина, № 341. Вопросы филологии»).
