Текст книги "Языковая структура"
Автор книги: Алексей Лосев
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)
Наконец, Дж. Лайонз вводит различение между значением (смыслом, или, как он еще выражается, интенцией) и аппликацией (референцией, или экстенцией). В чем тут дело?
Это последнее, то есть различение референции («экстенции», денотации), с одной стороны, и значения («интенции», смысла), с другой, восходит в современной лингвистике к Фреге[144]144
Frege G. Über Sinn und Bedeutung. – Zeitschrift für Philosophie und philosophische Kritik, 1892, 100, SS. 25 – 50.
[Закрыть]. Немного проще и понятнее из этих двух терминов первый. Для его усвоения достаточно принять лишь существование, наряду с языком, некоего «внешнего», «объективного» мира, к элементам которого приложимы единицы языка, при установлении более или менее однозначных соответствий между языком и «объективным» миром. Дж. Лайонз именует эту приложимость языка термином «аппликация».
«Там, где между единицей языка и наблюдаемой характеристикой ситуации (вещью, личностью или свойством, или классом вещей, лиц или свойств) устанавливается отношение референции, говорится, что эта единица апплицируется к данной сущности или классу сущностей».
Выражено это у Дж. Лайонза тоже не очень ясно. По-видимому, аппликацией значения является для него вообще приложимость значения к той или другой вещи, или вообще возможность понимать данную вещь в том или другом ее значении. Здесь необходимо сказать, что понятие аппликации тоже не вполне соответствует декларированной у Дж. Лайонза теории семантики как чисто языковой теории. Получается так, что среди всех отношений, которыми определяется значение данного слова, огромную роль играет также и денотативная предметность. Но если это действительно так, то нельзя говорить о значении слова как о системе внутриязыковых отношений. И зачем было тогда городить весь огород, если каждое слово всегда предметно соотнесено с объективным миром или, по крайней мере, с тем миром, который кажется объективным? Значит, для Дж. Лайонза, в конце концов, все остается благополучно на своих местах: всякое слово всегда так или иначе денотативно, и всякое слово всегда так или иначе связано с языковым контекстом. Здесь можно только дружески пожать руку мистеру Лайонзу и расстаться с ним вполне спокойно и беззаботно.
Гораздо сложнее обстоит дело, по Дж. Лайонзу, со значением (смыслом) слова, рассматриваемым до его аппликации. Расхождения между различными теоретиками здесь, однако, настолько велики, что надежная база соглашения между ними, по Дж. Лайонзу, крайне узка.
Можно сказать, что рассуждение Дж. Лайонза о значении как таковом проводится им в довольно наивном виде. Собственно говоря, ему очень не хочется иметь дело с этим «значением». Прежде всего, он не дает ему никакого определения и прикидывается, что он вообще не знает, что такое значение. А потом тут же оказывается, что оно прекрасно ему известно, но только он не хочет формулировать его специфики. Он формулирует ее в терминах формальной логики, допуская при этом типичную для всякого асемантического подхода логическую ошибку petitio principii. Все оттенки понимания этого значения, которые он тут же приводит, получают свой смысл только тогда, если уже известно, что такое вообще значение. Это мы сейчас увидим на перечислении семи отношений значения, причем тут же становится ясным, что под значением он понимает вообще всякое отношение или всякую соотнесенность, а не ту первичную языковую интуицию, о которой он говорил раньше, под признаками же этих значений он понимает только формально-логические разновидности отношения вообще. Всякий скажет, что такое оперирование с термином «значение» очень скудно и только лишь весьма косвенно вскрывает специфику семантики. Да еще нужно сказать, что Дж. Лайонз всю эту плохо классифицированную систему разновидностей отношения именует «структурой», будучи наивно убежден в том, что он занят именно структурой, т.е. семасиологией как наукой, а не просто формальной логикой.
Избегая обсуждения и определения «значения», Дж. Лайонз переходит к проблеме отождествления и отношения значений. Здесь он намечает следующие категории[146]146
Lyons J., Op. cit., р. 57 sq.
[Закрыть].
1. Несовместимость (incompatibility).
2. Антонимия.
3. «Гипонимия». Этот термин введен самим Дж. Лайонзом для определения «отношения, которое имеет место», например между «алым» и «красным», между «тюльпаном» и «цветком» и т.д.
4. «Обратимость» терминов (например, «продавать» – «покупать»).
5. «Отношение значения, имеющее наибольшую важность при описании той части словаря Платона, которую я исследовал, есть отношение, которому я даю наименование консеквенции („следования“). Это – отношение, имеющее место, например, между manthanein („учиться“) и epistasthai („знать“), между gignesthai („становление“) и einai („бытие“), между lambanein („брать“) и echein („иметь“) и т.д.» При этом первый член отношения следования (например, manthanein) Дж. Лайонз называет «антецедентом», а второй (например, epistasthai) – «консеквентом».
6. Синонимия.
7. Весьма важное, но не нашедшее у Дж. Лайонза строгой терминологической фиксации отношение деривации, например, между понятиями «добрый» и «доброта», «прекрасный» и «красота» и т.д.
Не все из перечисленных семантических отношений, по Дж. Лайонзу, равнозначны. Универсальны среди них лишь «несовместимость» и «гипонимия»; некоторые из отношений имеют силу лишь для греческого языка и могут, по-видимому, не встречаться в других. Важно, что
Помимо указанных категорий, Дж. Лайонз вводит, тоже явно из формальной логики, термины «импликация» и «эквивалентность».
Легко заметить, что общий набор «оперативных» категорий, понятий и терминов, вводимых Дж. Лайонзом, имеет характер смешения, эклектичности и произвольности. Никакого общего и объединяющего принципа, помимо старого и неизбежного в любом исследовании понятия отношения, в его семантике обнаружить, к сожалению, не удается.
Если подвести итог всем предыдущим рассуждениям Дж. Лайонза, то можно сказать, что описательные принципы его структурной семантики, безусловно, имеют большое значение и соответствуют современному развитию этой науки. То, что нельзя перечислять значение слова формально-логически; то, что нужно весьма осторожно относиться к максимально общему и основному значению слова; то, что перечисление значений всегда может производиться с точки зрения совершенно неожиданных и вполне специфических структур; то, что главную роль в семантике играет дистрибуция или, по крайней мере, контекст; то, что семантические поля только весьма редко подчиняются формально-логическому принципу и могут как угодно сближаться и даже пересекаться, – все эти и подобные положения Дж. Лайонза можно с полной убежденностью допускать в семасиологию, и без них немыслима никакая живая структура семантики.
Однако там, где у Дж. Лайонза, вместо описания, появляются теоретические принципы и претензии на логически выраженную структурную семасиологию, этот исследователь почти всегда оказывается уязвимым и стоит на произвольно выбранных и ничем не доказанных позициях асемантизма, ситуативизма и в конце концов субъективного идеализма. Спор с ним в этом отношении малоплодотворен, да никакого субъективиста ни в чем и убедить нельзя. Дж. Лайонз хорошо доказал связь значения со структурой, правда, никак не определив термин «значение». Но структура у него абсолютизирована, формализована и ситуатизирована. А это уже никуда не годится.
Уязвимым местом для критики теории структурной семантики Дж. Лайонза является то, как он определяет само значение. Он пишет, что
значение – это «набор отношений, в которые рассматриваемая единица языка вступает с другими языковыми единицами (в контексте или в контекстах, в которых эта единица встречается)»[148]148
Lyons J. Op. cit., р. 59. Цит. в переводе О.Н. Селиверстовой (указ. соч., с. 196), которой принадлежит весьма основательный и, мы бы сказали, тоже весьма уничтожающий анализ разобранной нами книги Дж. Лайонза.
[Закрыть].
Что это за «единицы языка», Дж. Лайонз не говорит. Как же, спрашивается, можно устанавливать отношения между такими членами, о которых ровно ничего не известно? О.Н. Селиверстова очень вежливо и академично делает при этом замечания, которые тоже разрушают теорию Дж. Лайонза в самом ее основании:
«Таким образом, для Лайонза является первичным не определение значения как такового, а определение различных отношений, составляющих значение».
Основной принцип критики асемантического структурализма Дж. Лайонза необходимо и достаточно выразить, как говорилось выше, при помощи логической ошибки petitio principii: значение слова определяется структурным соотношением его с другими словами; а структурное соотношение данного слова с другими словами возможно только при условии знания того, что такое значение данного слова, ибо как можно устанавливать структуру того, значение чего неизвестно? Поэтому, как ни важно понятие значения и понятие структуры для марксистско-ленинского языкознания, такая беспомощная логическая ошибка petitio principii в корне мешает использовать асемантический структурализм Дж. Лайонза для правильной теории языка; и мы бы сказали, что для настоящего момента он уже стал заметным анахронизмом, хотя неожиданно выползает там и здесь при всей своей принципиальной беспомощности.
Минуя подробности и останавливаясь только на самом существенном, мы можем в заключение формулировать четыре основные противоречия, на которых базируется асемантический структурализм Лайонза.
Во-первых, Лайонз исходит из постулата интуитивной данности единицы языка; а в дальнейшем утверждает, что всякий элемент языка получает свое значение только в виде набора отношений его с другими элементами языка, с которыми он встречается в определенных ситуациях или контекстах. Тогда спрашивается, что же такое этот основной для Лайонза языковой элемент?
Во-вторых, остается неизвестным не только исходный языковой элемент, но эта категория языкового элемента присутствует также ведь и в этом наборе других, контекстуальных языковых элементов. Они ведь тоже семантически ничто. Но тогда этот набор отношений оказывается отношением одного семантического нуля к другому семантическому нулю.
В-третьих, Лайонз понимает семантическое поле как континуум значений, залегающий между двумя данными значениями. В то же самое время оказывается, что отношения между двумя значениями вовсе не есть непрерывная текучесть, а определяются семью вполне раздельными и формально-логическими категориями, вроде: несовместимость, противоречие, подчиненность, обратимость, консеквентность и др.
В-четвертых, сначала говорится о невозможности противополагать содержание и выражение, а в дальнейшем оспаривается, что основной языковой элемент не имеет никакого смыслового содержания и получает его только из своей выраженности в контексте речи.
Вывод один: семему и структуру можно и нужно различать, но различение это предварительное и абстрактное, которое в конкретном анализе языка снимается и превращается в такое исследование, в котором уже нельзя сказать, что важнее и что чем определяется. Семема и ее структура представляют собою единство и борьбу противоположностей и ни в чем друг друга не перевешивают.
Можно сказать, что основной грех построений Лайонза заключается в том, что Лайонз находится всецело во власти формально-логических и метафизически противостоящих друг другу категорий и не имеет никакого представления о диалектическом единстве противоположностей. Вполне естественно поэтому, что при своем правильном установлении противоположностей он везде так и оставляет эти противоположности в их взаимоизолированном виде, почему и приходится упрекать его в постоянном противоречии с самим собою. На самом же деле, если мы интуитивно установили тот или иной элемент языка, то тут же тем самым установили и его рациональное отношение с другими языковыми элементами. Нельзя оторвать интуитивную данность предмета от его дискурсивной организованности как внутри него самого, так и в его сравнении с другими предметами. Но это значит, что интуиция и дискурсия являются только подчиненными моментами такой целости, которая выше того и другого и является новым качеством, уже не сводимым ни на то, ни на другое. То же самое нужно сказать и о противоположности формы и содержания, а также о противоположности континуума и вполне прерывной структуры. Но это третье и более высокое начало как раз и есть то, что наиболее характерно для языкового потока.
Это третье начало, в котором совпадают правильно установленные у Лайонза противоположности, можно называть по-разному, хотя несомненно здесь одно, а именно – символическая природа таких языковых начал. И только диалектика целого и частей может привести такого рода исследование к безупречному и вполне отчетливому виду. Целое есть некоторое новое качество в сравнении с теми частями, из которых оно состоит, но в нем нет ровно ничего, кроме этих частей. И каждая часть целого содержит в себе как все прочие части, так и свое целое; но она не есть ни какая-нибудь другая часть, ни само целое. Только при помощи такой диалектики целого и частей можно установить в окончательном виде соотношение семантического рассмотрения языка с его структурными функциями. И то, что одного формально-логического соотношения понятий здесь слишком недостаточно, в этом нас как раз глубоко убеждает внимательный анализ теории Лайонза.
Раздел VII.
О ВОЗМОЖНОСТИ СБЛИЖЕНИЯ ЛИНГВИСТИКИ КЛАССИЧЕСКОЙ И ЛИНГВИСТИКИ СТРУКТУРАЛЬНОЙ
Классическая и структуральная лингвистика не только могут быть сближены, но их сближение уже фактически началось, как мы пытались показать в разделе III «Логическая характеристика методов структуральной типологии»[149]149
См. в данном издании с. 41.
[Закрыть].
Расхождение обоих лингвистических методов основано на абстрактно-метафизическом разделении формы и содержания. Классическая лингвистика взывает к языковому содержанию, структуральная лингвистика – к языковой форме. Однако невозможность существования формы без содержания или содержания без формы не только давно доказана мировой диалектикой, и идеалистической и материалистической, но является необходимым достоянием общечеловеческого здравого смысла.
Структуралисты же, правильно выдвинувшие на первый план язык как систему отношений, тут же стали безмерно увлекаться этой идеей, отрывая языковые отношения от самого языка и мечтая построить какую-то внесмысловую науку о языке. Они забыли, что система языковых отношений еще не есть сам язык, что внесмысловая характеристика языка, проводимая некоторыми структуралистами, имеет единственной целью все же осознать не что иное, как именно естественные языки и что, понимая под морфемой, словом и предложением только формальное сочетание «каких угодно» звуков, они оказываются либо вне всякого языкознания, либо изучают именно язык, но с использованием отвергнутой ими же школьной грамматики.
Уступить должны обе стороны. Представителям классической лингвистики придется всерьез отнестись к более глубокому и последовательному оформлению своих категорий с точки зрения логики и всерьез учитывать то, что языка не существует вне языковых отношений. Но, пожалуй, не меньшие уступки должны сделать и структуралисты. Приведение науки о языке к математическому виду необходимо математикам и конструкторам различных языковых машинных автоматов. Но это не имеет никакого отношения к самой теории или истории языка. Не стоит упрекать структуралистов в том, что они для своих утверждений используют обозначительный аппарат математической логики и стремятся к нагромождению буквенных формул вместо ясных и простых словесных тезисов. В этом нет ничего плохого. Однако под этим упорством представить все в науке о языке в виде буквенных формул кроется вредное намерение построить науку о языке вне всякого содержания и заменить живую грамматику внесмысловыми таблицами. На это, конечно, никакой представитель классической лингвистики не пойдет. Но фактическая картина современного языкознания не внушает столь серьезных и безнадежных опасений. Скорее можно рассчитывать на сближение и примирение, т.е. на такое соединение двух методов, когда они являются либо двумя соподчиненными методами, либо двумя сторонами одного и того же метода, либо просто одним и тем же методом в разных аспектах.
Следует указать на некоторые явления в современной лингвистике, которые в этом смысле могут иметь положительное значение.
Относительно общеиндоевропейского языкознания здраво и спокойно рассуждает Э.А. Макаев, а также другие[150]150
Макаев Э.А. Проблемы и методы современного сравнительно-исторического индоевропейского языкознания. – ВЯ, 1965, № 4; Клычков Г.С. Типологическая гипотеза реконструкции индоевропейского праязыка. – ВЯ, 1963, № 3; Адмони В.Г. Развитие структуры простого предложения в индоевропейских языках. – ВЯ, 1960, № 1.
[Закрыть]. Такие же тенденции можно наблюдать и в современной советской германистике, и в славистике[151]151
См., например: Макаев Э.А. Структура и стратиграфия общегерманской лексики – ВЯ, 1965, № 5; Журавлев В.К. Генезис протезов в славянских языках. – ВЯ, 1965, № 4.
[Закрыть].
М.И. Бурлакова, Т.М. Николаева, Д.М. Сегал, В.Н. Топоров[152]152
Топоров В.Н. Структурная типология и славянское языкознание. – В сб.: Структурно-типологические исследования – М., 1962.
[Закрыть] исходят из более сложного понятия типа, не сводя его ни к простой сумме признаков, ни к родовой общности, ни к результату классификации. Они пишут:
«Речь идет о переходе старого „классификаторского“ принципа определения научных понятий (в частности, типа) к новому типу „ступенчатого“ (abstufbar) образования этих понятий. Последний заключается в том, что не просто классификационно описывается данное явление (например, тип), но указывается его место в „признаковом пространстве“ (Merkmalraum), каждое измерение которого определяется градацией одного из признаков»[153]153
Топоров В.Н. Указ. соч., с. 7.
[Закрыть].
Здесь дается несомненно более тонкое учение о типе, но указанные авторы, насколько можно судить, не отдают себе полного отчета во всех тех трудностях, которые возникают у исследователя в связи с таким понятием типа. Кроме того, эти авторы слишком резко противопоставляют типологический метод генетическому и ареальному, и даже отказывают своему понятию изоморфизма в хронологическом моменте[154]154
Там же, с. 4, 5, 7.
[Закрыть]. Негенетическая и нехронологическая, внелокальная типология нам непонятна. Примеры же, приводимые указанными авторами из области славянских языков, равно как и список обширной литературы, приводимой в их статье, свидетельствуют пока о самых начальных попытках; а те намерения и планы, которые формулируются в их статье, либо рассчитаны на несколько десятилетий усиленной работы, если не на целое столетие, либо просто невыполнимы (особенно в связи с идеей общей грамматики)[155]155
Там же, с. 6, 9, 17.
[Закрыть]. Трудности возникают также и в связи с определением модели у названных авторов. Понимая под математической моделью аксиоматическую конструкцию, авторы говорят о соответствии ее каким-то объектам, под которыми, очевидно, нельзя понимать сразу же физические объекты, поскольку отнюдь не всякое аксиоматически конструированное пространство обязательно должно соответствовать какому-нибудь реальному физическому пространству. Поэтому совершенно непонятно не только утверждение, что математические модели аппроксимируют отношения внутри системы реальных объектов, но уже совсем непонятно (а если с известной точки зрения и понятно, то уж вовсе невыполнимо) конструирование таких языковых моделей, которые были бы одновременно и аксиоматической дедукцией и объяснением бесчисленного числа языковых фактов[156]156
Там же, с. 9.
[Закрыть]. В сравнении с этим является гораздо более реалистическим и весьма полезным пожелание И.И. Ревзина дополнить существующую типологию языков двумя другими принципами – однородности и неоднородности языка и полной или неполной трансформации[157]157
Ревзин И.И. О понятиях однородного языка и языка с полной трансформацией (ЯПТ) и возможности их применения для структурной типологии. – В сб.: Структурно-типологические исследования. Даваемые И.И. Ревзиным определения однородности и трансформации на этот раз являются вполне ясными, но только давать мы их предпочитаем в более простой форме.
[Закрыть].
В разделе III[158]158
См. в данном издании с. 44.
[Закрыть] мы уже говорили о принципе вариативности, который выдвигается Б.А. Серебренниковым при обсуждении понятия языкового типа. Такова также работа В.М. Жирмунского, показавшего наличие в германских языках общей историко-фонетической закономерности, сводящейся к динамической направленности общегерманского силового ударения, с учетом местных оригинальных тенденций[159]159
Жирмунский В.М. Общие тенденции фонетического развития германских языков. – ВЯ, 1965, № 1, с. 20 – 21.
[Закрыть]. Такова характеристика структуры слова в древнейших рунических надписях, которую дает Э.А. Макаев[160]160
Макаев Э.А. Язык древнейших рунических надписей. – М., 1965, с. 92 – 95.
[Закрыть] на основе типологического сравнения с древнеиндийскими языками, в связи с историей морфемной и полиморфемной акцентуации.
Специальной расшифровки требует работа «О возможности структурно-типологического изучения некоторых моделирующих семиотических систем»[161]161
Зализняк А.А., Иванов Вяч.Вс., Топоров В.Н. – В сб.: Структурно-типологические исследования. – М., 1962.
[Закрыть]. Если не входить в рассмотрение специфически-структуралистической и весьма нарочитой терминологии, которая здесь употребляется, и если обращаться не только к мифу, о формализации которого здесь идет речь, но также и к языку, на который авторы тоже постоянно ссылаются, то эту концепцию, кажется, можно выразить очень просто. Во-первых, требуется чисто теоретическое исследование того, что такое миф и язык и какие возможны теоретические их типы с точным указанием дифференциальных признаков, т.е. требуется «единая» максимально полная система, которая может реализоваться в отдельных мифах и языках. Во-вторых, должны быть изучены мифы и языки исторически, т.е. в виде отдельных периодов с нагромождением в них всех реальных существенных и несущественных признаков [при этом авторы не избегают логической ошибки circulus viciosus[162]162
Там же, с. 135.
[Закрыть] (теорию они строят на истории, а историю на теории)]. В-третьих, история мифа и языка должна строиться так, чтобы каждый исторический период давал не картину во всей ее конкретности, но только систему царящих в ней отношений, т.е. структурно. И, наконец, в-четвертых, установленные исторические системы должны быть возводимы к системам все более и более общим, вплоть до предельного метамифа и метаязыка. В этой концепции необходимо положительно оценить такие принципы, как многомерность или многоярусность при описании мифов и языков, различные комбинации дифференциальных признаков для каждого отдельного типа, возможность далеко отстоящих друг от друга изоморфов, внутренняя реконструкция разных семиотических систем, статистическая обработка материалов, и наконец, понимание системы как активно моделирующего принципа. Все это чрезвычайно важно для языкознания, хотя указанная статья прямо-таки поражает полным отсутствием конкретных примеров из естественных мифологий и языков. Само понятие структурной типологии как теории моделирующих систем звучит у этих авторов богаче, чем в других работах на эту тему.
Следует отметить также работу Вяч.Вс. Иванова и В.Н. Топорова «К реконструкции праславянского текста»[163]163
Славянское языкознание. Доклады советской делегации: V Международный съезд славистов. – М., 1963.
[Закрыть]. Этим же авторам принадлежит книга «Славянские языковые моделирующие семиотические системы (Древний период)» (М., 1965). Последняя работа, посвященная реконструкции славянских мифов, производит гораздо более слабое впечатление, ввиду большой разбросанности материалов и ввиду отсутствия точно проводимого метода формализации. Особенно показательны в этом отношении две последние главы книги, в которых говорится о системе записи и приводятся примеры формализации текстов. По-видимому, авторы плохо отличают формализацию от условной регистрации и от стенографии. Если N есть имя или именная группа, а индексы этого N обозначают падежи, или Pron – местоимение, а Prp – предлог, то ясно, что это не формализация, а только стенография. Однако стенография текста есть чистая условность, не имеет никакого отношения к делу и ничего собою не формализует.
Примеров того, как проявляется тяга к взаимному сближению передовой традиционной и структуральной лингвистики, можно было бы привести множество. Из иностранных ученых, идущих в своей разработке сравнительной грамматики в направлении структурализма, можно было бы отметить Г.М. Хёнигсвальда и У.Ф. Лемана[164]164
Hoeningswald Н.М. Language change and linguistic reconstruction. – Chicago, 1960; Lehmann W. Historical linguistics. – New York. 1962.
[Закрыть].
Постепенную сдачу первоначальных непримиримых позиций в направлении науки об естественных языках можно наблюдать также по многочисленным статьям и выступлениям Вяч.Вс. Иванова. В 1957 г. этот исследователь еще мог написать такую фразу:
Отсюда прямо вытекает, что язык является не чем иным, как системой чисто количественных операций. Правда, в дальнейшем в этой статье Вяч.Вс. Иванов признает необходимость также и вероятностного анализа естественного языка для сравнения этого последнего с языковой системой – кодом, который устанавливается только методами математической логики и теории множеств. Однако автор не приводит здесь ни одного примера ни на логически-математический, ни на теоретико-множественный, ни на вероятностный анализ теории языка, ни на взаимное сравнение всех этих областей, что, конечно, и невозможно сделать, а в 1957 г. это было просто фантастикой. Уже в 1958 г. Вяч.Вс. Иванов взывает к языку как к «целостной структуре» и протестует против тех традиционных лингвистов, которые продолжают ограничиваться отдельными разрозненными наблюдениями[166]166
Иванов Вяч.Вс. Типология и сравнительно-историческое языкознание. – ВЯ, 1958, 5, с. 34.
[Закрыть]. Но прослеживая дальнейшую эволюцию взглядов Вяч.Вс. Иванова[167]167
Ср.: Иванов Вяч.Вс. Вопросы математической и прикладной лингвистики на VIII Международном лингвистическом конгрессе в Осло. – Бюллетень объединения по проблемам машинного перевода. 1958, № 6; его же. Теория отношений между языковыми системами и основания сравнительно-исторического языкознания. – Тезисы совещания по математической лингвистике 15 – 19 апр. 1959 г. – Л., 1959; его же. Математическая лингвистика. – Аннотация пленарных докладов IV всесоюзного математического съезда. – Л., 1961.
[Закрыть], можно сказать, что в своей концепции 1966 г.[168]168
Тезисы доклада «О соотношении между сравнительно-историческим языкознанием и структурным описанием языков» на расширенном заседании Бюро Отделения литературы и языка АН СССР 25 января 1966 г.
[Закрыть] он занимает уже чрезвычайно мягкую позицию, во многих отношениях приемлемую даже для принципиальных противников структурной лингвистики. По мнению Вяч.Вс. Иванова,
внутренняя реконструкция «по существу перекидывает мост между изучением структуры языка и реконструкцией его истории».
Правда, противники структурной лингвистики тут же хотели бы поточнее знать, что такое внутренняя реконструкция, широко применяемая, по Вяч.Вс. Иванову, в современной лингвистике. Но автор и здесь допускает обычную для структуралистов логическую ошибку idem per idem: метод внутренней реконструкции есть метод, «основанный на внутреннем анализе системы одного языка».
Для внутренней реконструкции истории языка, – сказано далее у Вяч.Вс. Иванова, – очень важен метод порождающих грамматик, который тоже, по мнению автора, сближает структурный и исторический методы. Вероятно, это так и есть. Но что построение порождающих грамматик явилось «результатом развития методов структурного и математического описания языковой системы» – это уже сомнительно, так как порождающая грамматика имеет весьма мало общего с каким-нибудь отделом математики. Можно с удовлетворением принять попытки автора сблизить синхронное и диахронное описание, хотя соответствующие работы А.А. Зализняка и М. Халле вызывают очень много разных сомнений. Е. Курилович пытался не без успеха в своей последней монографии о словоизменительных индоевропейских категориях объединить сравнительно-историческое исследование с типологией; и хорошо, если Вяч.Вс. Иванову в дальнейшем удастся применять этот синтетический метод. Нельзя не признать отходом от прежних несгибаемых позиций также допущение толковать индоевропейский «праязык» и как реальную историческую данность, и как только логическую структурную модель. Неожиданна также похвала у Вяч.Вс. Иванова по адресу нашей Казанской лингвистической школы, которая будто бы в чем-то совпадает с Блумфилдом и Лаунзбери, равно как и заявление о необходимости снять противопоставление синхронии и диахронии и, еще больше того, языка и речи и даже лингвистики и поэтики. Синтетизм теперешних взглядов Вяч.Вс. Иванова доходит до того, что языки в структурном отношении сближаются у него и со всеми другими науками, вроде антропологии или этнографии, так что структурно-изученный язык оказывается только моментом некоей общей социально-исторической структуры. Несмотря на фантастичность такого рода проектов, уже самый факт их планирования свидетельствует об отрадном для всякого лингвиста отказе структуралистов от своего абсолютизма, от непримиримой изоляции, а также от презрения к традиционным методам лингвистики и других гуманитарных наук.
Приведем еще ряд примеров, ярко свидетельствующих о том, как можно разрабатывать структурную лингвистику, не только не пользуясь математическими формулами, но даже и самим термином «структура». Первым таким примером может явиться воззрение одного из основателей самого же структурализма, а именно Н.С. Трубецкого, на индоевропейскую проблему. В своей талантливой работе на эту тему[169]169
Трубецкой Н.С. Мысли об индоевропейской проблеме. – ВЯ, 1958, № 1.
[Закрыть], Н.С. Трубецкой допускает прежде всего ряд логических промахов, на которые необходимо указать, хотя говорить мы сейчас собираемся о другом. Он начинает свою работу с фразы:
«Индоевропейцы – это люди, родной язык которых принадлежит к индоевропейской семье языков».
Но дело не в этой тавтологии. Дело в том, что соединив индоевропейский язык с индоевропейским народом, он тут же от этого народа отказывается и, уж тем более, от пранарода, а представляет себе индоевропейский язык в виде смешанных языков разных народов, когда эти языки пришли к единству путем «конвергенции» совершенно разных языков. Об этом у Н.С. Трубецкого целое рассуждение[170]170
Там же, с. 65 – 70.
[Закрыть]. Далее этот автор указывает шесть признаков, которые он называет структурными, для языка индоевропейского семейства. Признаки эти относятся главным образом к сочетаемости и положению звуков и только один – к положению подлежащего во фразе. Признаки эти – настолько внешние и поверхностные, что языковедам нетрудно было их опровергнуть[171]171
Э. Бенвенист нашел эти же шесть признаков в явно неиндоевропейском языке такелма (штат Орегон, США) (см.: Бенвенист Э. Классификация языков. – В сб.: Новое в лингвистике, III. – М., 1963, с. 48).
[Закрыть]. Да и сам Н.С. Трубецкой тут же высказывает свою неуверенность в этом вопросе, считая свои заключения не столько необходимыми, сколько более или менее вероятными[172]172
Трубецкой Н.С. Указ. соч., с. 74 – 75.
[Закрыть].
Но статья Н.С. Трубецкого приводится здесь не для этого. Дело в том, что Н.С. Трубецкой на основании многочисленных фактических данных довольно убедительно доказывает, что семейство индоевропейских языков постепенно продвигается от гипертрофированно-флективного типа северо-кавказских, или точнее, восточно-кавказских языков к агглютинирующему типу угро-финских и алтайских языков. Н.С. Трубецкой считает предрассудком общераспространенное мнение о примитивном характере агглютинации. С его точки зрения, эта последняя указывает на более совершенный тип языка (небольшой инвентарь экономно используемых фонем, неизменяемые и стоящие в начале слова корни, отчетливо присоединяемые друг к другу и всегда вполне однозначные суффиксы и окончания) в сравнении с флективностью (где мы находим трудно уловимые, ввиду изменчивой огласовки, корни и расплывчатые префиксы и суффиксы, часто трудно отделяемые от корня и весьма многозначные). Рисуется тысячелетняя драматическая история индоевропейских языков, в которой весьма нетрудно рассмотреть многие категории современного структурализма, но совершенно без всякой его терминологии. Мне трудно судить о правильности всей этой исторической картины, потому что я не владею теми десятками и сотнями языков, которые были в горизонте Н.С. Трубецкого, и потому оценивать эту его концепцию я не берусь. Однако, если признать, что он действительно прав, то флективные языки можно назвать метаязыком для индоевропейских, а индоевропейские языки – метаязыком для угро-финских и урало-алтайских. Также можно сказать, что первые языки есть порождающая модель для вторых, а вторые – порождающая модель для третьих. Также можно сказать, наконец, и о том, что процессы преобразования первых языков во вторые и вторых в третьи есть процессы трансформации.
