Текст книги "Языковая структура"

Автор книги: Алексей Лосев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)

8. Модальная совместность законов придаточных предложений в зависимости от семантической текучести этих последних
(косвенные вопросы)

До сих пор мы рассматривали значение времени, в котором выражены действия придаточного предложения, для самого придаточного предложения и тем самым для всего сложного предложения. Однако наряду с временным основную роль в структуре придаточного предложения играет модус, который так же текуч и непостоянен, как и время. Классическое правило последовательности времен щеголяет своей простотой и неуязвимостью только потому, что авторы учебников и руководств представляют себе модус опять-таки в виде застывшей глыбы, недоступной никаким переменам и никакому становлению. Конечно, если брать индикатив и конъюнктив, как некоторого рода предельные точки модального становления, то они оказываются чем-то устойчивым, постоянным и, если угодно, неподвижным: индикатив не есть конъюнктив, и конъюнктив не есть индикатив. Но эти предельные точки ни в коем случае нельзя абсолютизировать и превращать в метафизически-неподвижные абстракции. Это только пределы для бесконечно разнообразного приближения к ним неисчислимого количества модальных оттенков, которые меняются от фразы к фразе, от абзаца к абзацу, от произведения к произведению, от писателя к писателю, и от эпохи к эпохе.

Выше нам приходилось говорить о разной степени придаточности и о том, что между придаточным и главным предложениями возможны бесконечные переходы, накладывающие каждый раз свою собственную печать на всю структуру сложного предложения. Сейчас можно сказать, что разная степень модальности есть одна из самых ярких выражений этой разной степени придаточности придаточного предложения. Для иллюстрации мы возьмем такую казалось бы несомненную в латинском языке грамматическую категорию, как косвенно-вопросительное предложение.

Никому и в голову не приходит, что сама косвенность и сама вопросительность есть текучая категория, а не какие-то твердые камешки, которые можно сколько угодно перекладывать из одного ящика в другой. Косвенный вопрос, с одной стороны, может сливаться с обыкновенным придаточным предложением и представлять собою твердое и устойчивое дополнительное предложение. Косвенность такого косвенного вопроса будет максимальная, а его вопросительность – минимальная. Однако можно себе представить и противоположную крайность: косвенный вопрос по своей интонации приближается к прямому вопросу; и этому способствуют те выражения главного предложения, от которых этот вопрос формально зависит. Косвенность такого косвенного вопроса – минимальная, он тут меньше всего является дополнительным предложением; и вопросительность его – максимальная. Между этими двумя крайностями и распределяются все оттенки косвенного вопроса, то более близкие к дополнительному придаточному предложению, то более близкие к прямому вопросу. Но эта текучая семантика косвенного вопроса тотчас же отражается и на его модальной структуре.

Действительно, еще в середине XIX века Э. Беккер установил факт огромной распространенности индикатива в косвенных вопросах архаической латыни, а также его известное наличие и в более поздней латыни, классической и серебряной. Труд Беккера был использован Дрегером в его классическом труде по историческому синтаксису латинского языка, излагаются Кюнером в его трехтомной грамматике и вообще стал прочным достоянием науки вплоть до настоящего времени. Установлены и все главнейшие условия употребления индикатива в косвенных вопросах с приведением огромного текстового материала. Распределяя эти выводы по-своему и делая из них собственные заключения, мы можем по этому поводу сказать следующее.

Мы выставляем здесь общий тезис: чем косвенный вопрос по своей интонации и по своему лексическому составу и окружению ближе к прямому вопросу, тем возникает больше вероятности появления в нем индикатива; и чем он ближе к дополнительному придаточному предложению, т.е. чем менее он самостоятелен и чем более является придатком к своему главному предложению, тем больше можно ожидать в нем конъюнктива. Отсюда можно наметить такие случаи употребления индикатива в косвенный вопросах у Плавта и Теренция.

Во-первых, главное предложение косвенного вопроса указывает на ожидание немедленного ответа, то есть задаваемый здесь косвенный вопрос очень близок к прямому вопросу. Это главное предложение либо является просто императивом в смысле требования ответа (dic, loquere, responde mihi, narra, memora, indica, expedi, opta, doce), либо каким-нибудь другим выражением того же требования или ожидания (rogo, quaero, volo scire, expeto audire, fas me certum):

loquere quid venisti –

«скажи, зачем ты пришел» (Plaut. Amphytr. 377);

scire volo, qui reddidisti –

«Я хочу знать, кому ты отдал» (Curc. 543);

die mihi hoc quod te rogo: album an atrum vinum potas –

«Скажи мне то, о чем я тебя спрашиваю: белое или красное вино ты пьешь?» (Menaechm. 914).

Во-вторых, косвенный вопрос сливается со своим главным предложением как бы в одно восклицание, так что сама косвенность этого вопроса, а вместе с тем и его конъюнктивность, исчезает.

…audin quae loquitur –

«Что он, слышь, говорит?» (Menaechm. 909).

Особенно часто после video:

viden me, ut rapior –

«смотри, как меня хватают» (Rud. 869).

В-третьих, главное предложение при косвенном вопросе может и совсем поблекнуть и свестись на какое-нибудь наречие или местоимение. Так, nescis quis или quid означает просто aliquis, aliquid:

nescio, unde haec his spectavit –

«Откуда-то он это подглядел» (Amphytr. 424).

В этом же поблекшем смысле употребляется и scio, правда, только у Плавта, а не у Теренция.

В-четвертых, многие латинские местоимения и наречия могут иметь то относительный, то вопросительный смысл. И поскольку здесь возможно разное толкование, эта категория предложений не всегда является убедительной. При относительном местоимении конъюнктив, конечно, не обязателен даже и в классической латыни, поэтому не следует особенно настаивать на этой категории. И без нее примеров на индикатив в косвенном вопросе огромное количество.

Классическая латынь формально закрепила конъюнктив в косвенном вопросе. Но даже и в классической латыни все же попадаются примеры индикатива и притом не только в поэзии, но и в прозе.

Admirari desine, cur fugiunt –

«Перестать удивляться, почему они бегут» (Catull 69, 10);

dic, quaeso, num te illa terrent –

«Скажи, пожалуйста, неужели тебя это пугает» (Cic. Tusc. I 5, 10).

Такие примеры мы найдем у Вергилия, у Проперция. Не чужда ему также и более поздняя латынь (Петроний, Апулей, Авл Геллий, Сенека младший, Валерий Максим и др.). Правда, многие редакторы встречают все эти индикативы в штыки и стараются их вымарывать. И действительно, некоторые тексты в этом отношении сомнительны. И все же факт индикатива косвенных вопросов нужно считать фактом вполне несомненным, и текстов для этого – огромное количество. Можно сказать, что индикатив в косвенном вопросе не умирал в течение всей истории римской литературы.

9. Другие придаточные предложения

Теперь скажем о значении семантики у других придаточных предложений для их функционирования в составе сложного предложения. Как мы сейчас увидим, косвенные вопросы занимают в этом смысле некоторого рода среднее положение, предполагающее два других противоположных полюса анализируемой нами семантики. Эти два полюса суть, с одной стороны, предложения цели и следствия и, с другой стороны, предложения времени и причины.

Предложения цели и следствия обладают по-латыни той замечательной особенностью, что вопреки другим языкам индоевропейской системы, они решительно никогда не расстаются с конъюнктивом. Предложения цели в этом смысле наиболее упорны, и конъюнктив восходит в них еще к индоевропейской основе. Это и понятно, если вспомнить то, что мы говорили выше, в §4, п. 2. И предложения цели, и предложения следствия являются выражением смыслового определения действия. А когда мы определяем смысл того или иного действия, мы прежде всего смотрим на его назначение, на то, куда оно движется, на его целевую установку и на те результаты, которые получаются на путях приближения к этой цели, то есть на следствие этого приближения. Поэтому с точки зрения индоевропейской системы языков предложение цели только и может обслуживаться конъюнктивом. В других языках, кроме латинского языка, предложение следствия трактуется, правда, несколько свободнее. Например, в греческом языке предложение следствия осталось на ступени еще близкой к тому сравнительному предложению, на которое указывает греческий союз следствия; и поэтому в греческих предложениях следствия фигурируют те же самые наклонения, что и в независимых предложениях, а конъюнктив был бы здесь совсем бессмыслен. Латынь, наоборот, понимает следствие как смысловое следствие, как логический вывод, а не как самостоятельно данное действие, и поэтому конъюнктив здесь максимально упорен и необходим.

Таким образом, эти два типа придаточных предложений, предложения цели и следствия, обладают такой семантикой, что всякие модальные колебания исключаются здесь целиком и окончательно, так что никаких частных случаев, даже и для архаической латыни, засвидетельствовать невозможно.

Другим модальным полюсом семантического значения придаточных предложений являются предложения времени и причины. Этого рода предложения, как само собою понятно, выражают объективно наличное действие, объективно существующее во времени и пространстве и объективно определяющее другое действие. Что тут царство индикатива, это едва ли требует доказательства; и тут не стоит приводить текстовых примеров, которые всякий новичок в латыни встречает целыми сотнями, как он встречает на каждом шагу и конъюнктивы в предложениях цели и следствия. Если предложение говорит только о временном или только о причинном отношении, индикатив здесь абсолютно необходим. И если здесь (весьма редко) мы и можем встретить конъюнктив, то этот последний говорит здесь только об условности того или иного времени, или той или иной причины, как это мы видели в конъюнктивах, согласно I закону сложного предложения (§4, п. 1 и §5, п. 1). Но временные и причинные предложения с таким оттенком условности гораздо лучше выражаются по-латыни самими же условными предложениями, потенциального или ирреального типа; и потому в этих условных временных и условных причинных предложениях, собственно говоря, нет никакой надобности. Время и причина в их объективном смысле есть царство индикатива.

Однако в этих предложениях нет такого модального напора, как в предложениях цели и следствия с их конъюнктивом. Очень рано и те и другие предложения начинают получать вместо объективного и логическое значение. Союз cum, в начале только пространственно-временной, скоро начинает нести на себе и чисто логические функции, то есть обозначать причину в логическом смысле, которая в логике обычно называется основанием. Образуется так называемый cum causale, то есть cum обосновывающее, которое в архаической латыни все еще имеет тенденцию к индикативу, поскольку в этом обосновании у Плавта и Теренция все еще не выветрилось первоначальное пространственно-временное утверждение. Однако потребность выражать логическое основание иными средствами, чем причинное объяснение, была у римлян так велика, что в дальнейшем cum causale навсегда закрепилось с конъюнктивом и резко противопоставилось всем индикативным объективно-причинным союзам, вроде quod, quia, quoniam, quando, quatenus и прочих. Следовательно, прямым полюсом для конъюнктивных предложений цели и следствия являются только те причинные предложения, которые выражают объективную причину, но не логическое основание, и которые поэтому навсегда и остались с индикативом.

Точно так же и предложения времени являются полной модальной противоположностью предложения цели и следствия только в том случае, когда они выражают собою исключительно временные отношения, лишенные всяких других логических элементов. Как указывает всякий элементарный учебник, предложение времени может носить и целевой оттенок (когда, например, союз времени мы переводим по-русски «пока не»), и тогда здесь необходим конъюнктив. Только в чистом виде предложение времени есть прямая модальная противоположность предложения цели и следствия.

Таким образом, предложения цели и следствия по-латыни всегда конъюнктивны, а предложения времени и причины (в их чистом виде) всегда индикативны. Косвенный же вопрос занимает среднее положение между этими двумя противоположностями. Что же касается основной причины такого модального колебания придаточных предложений, то заключается она только в семантике самих придаточных предложений, обладающих то устойчивым, то текущим характером в зависимости от намерения пишущего или говорящего.

Остальные придаточные предложения легко ориентировать на этом модальном фоне.

Совершенно ясно, что относительные придаточные предложения тоже занимают среднее место между установленными нами модальными полюсами. Они могут выражать собою и цель, и следствие, и время, и причину. Следовательно, их можно относить к самим этим обоим полюсам. С другой же стороны, они, иной раз, совершенно неотличимы от косвенного вопроса, разделяя с ним решительно все интонационные оттенки, ведущие, как сказано выше, то к индикативу, то к конъюнктиву.

Условные и уступительные придаточные предложения либо имеют реальный смысл, и тогда они индикативны, то есть в модальном смысле неотличимы от предложений времени и причины. Или же эти предложения потенциального или ирреального смысла, и тогда они конъюнктивны. Но этот их конъюнктив отнюдь не имеет косвенного значения и потому не подчиняется правилу последовательности времен. Как мы видели выше (§3, п. 1), конъюнктивы в этих предложениях ставятся свободно, то есть так, как они стояли бы в независимых предложениях того же модального смысла. Таким образом, условные и уступительные придаточные предложения тоже занимают среднее место между нашими двумя модальными полюсами, но несомненно тяготеют к полюсу предложений времени и причины.

§ 7. Заключение

Мы начали настоящий раздел с указания на необходимость методической переработки латинского синтаксиса, который в своем традиционном изложении накопил огромное количество всякого рода неясностей и путаницы и потому уже давно требует упорядочения и приближения к живому языку. В заключение проделанной работы мы опять хотели бы вернуться к вопросам методики и дидактики. Мы сейчас укажем на те идеи, которые, по нашему мнению, должны способствовать этому упорядочению и этому оживлению латинского синтаксиса.

Схоластика в науке возникает там, где вопреки элементарному требованию дидактики все части целого рассматриваются изолированно от этого целого, как будто они имеют самодовлеющее значение. В этом и заключается причина всего грамматического хаоса в латинских учебниках и причина необходимости механической зубрежки здесь мертвых и разорванных частей целого. Целым в данном случае является совокупность способов подчинения придаточных предложений главным предложениям. Нужно знать, какие вообще способы подчинения существуют в латыни, и нужно знать, в каком они находятся между собой отношении, то есть чем они друг от друга отличаются и в чем они друг на друга походят. Мы настаиваем, что это именно и есть то целое, в отрыве от которого способы подчинения отдельных типов предложений являются мертвыми частями, элементами цельного организма латинского синтаксиса. Именно по этой причине традиционные учебники в каждом типе придаточного предложения начинают развивать модальную теорию заново, так, как будто бы между отдельными типами придаточных предложений не было ровно никакой модальной общности. Мы осмелились восстать против этого всеобщего раздробления латинского синтаксиса и прежде всего установить то целое, благодаря отрыву от которого мертвеют все его, даже самые необходимые, составные элементы.

Далее, установив такое целое, мы попытались рассмотреть его как принцип для возникновения всех подчиненных ему отдельных моментов, то есть, говоря конкретно, установить в зависимости от этого целого все частные случаи модального подчинения в отдельных типах предложений. Это привело нас к необходимости создать новую классификацию придаточных предложений, которая отвечала бы не общеграмматическим целям, то есть была бы выражением не тех общих категорий, по которым придаточное предложение присоединяется к своему главному, а которая имела бы специально модальный смысл и в точности соответствовала бы установленным нами способам подчинения.

Эта классификация придаточных предложений по способу подчинения обладает уже тем огромные преимуществом, что она заранее исключает всякую неточность в теории модусов придаточных предложений. В такой теории модусов не может быть ровно никаких исключений. Ведь мы в данном случае не перечисляем модусы общих и абстрактно взятых придаточных предложений, но самые типы придаточных предложений конструируем по способам их подчинения. Перечислив все типы придаточных предложений с данным способом подчинения, мы тем самым исчерпываем весь круг действия данного способа подчинения, так что говорить в данном случае о каких-нибудь исключениях просто бессмысленно. Это заставляет нас выходить за пределы общеграмматической классификации придаточных предложений; но зато этим достигается абсолютная закономерность в теории модусов, не допускающая никаких исключений. Мы получаем определенный круг придаточных предложений простого, или свободного подчинения; а также круг неполного, полного и сверхполного подчинения. Таким образом, способы подчинения оказываются у нас закономерными принципами разных групп придаточных предложений, составляя вместе с ними то живое целое, которое попрано и забыто в традиционных формалистически-метафизических учебниках латинского языка.

Только после этого мы можем вернуться к традиционной классификации придаточных предложений и рассмотреть фактически употребляемые в них способы подчинения тем самым модусам. Но при таком подходе это будет не просто перечислением модусов, как это обычно делается, а осмысленным рассмотрением и всех оснований, заставляющих употреблять в отдельных придаточных предложениях те или иные модусы. Так, например, мы установили, что в предложениях цели и следствия ставится только конъюнктив. Но в результате нашего подхода мы установили также и то, почему употребляется здесь именно конъюнктив, а не какое-нибудь другое наклонение. Мы нашли, что в предложениях следствия ставится конъюнктив любого времени. Но это было не просто констатацией факта, а еще и ответом на вопрос, где, когда и почему ставятся в предложениях следствия те или другие времена конъюнктива. Таким образом, традиционная классификация придаточных предложений вовсе не отвергается нами раз навсегда, а только предваряется модальной классификацией. Эта последняя дает возможность безошибочного определения модуса в отдельных типах придаточных предложений, после чего получает осмысленный характер уже и сама традиционная общеграмматическая классификация, впервые направляемая, таким образом, в нужную сторону.

Наконец, мы сделали попытку преодоления формалистической метафизики традиционных учебников путем построения грамматических категорий как непрерывно становящихся, как непрерывно меняющихся и постоянно переходящих одна в другую. Мы не употребляли широковещательных терминов «диалектика», «переход от количества к качеству», «единство противоположностей» и т.д. Мы не хотели исходить из общих категорий и подгонять под них грамматический материал. Мы постарались войти в стихию живого языка и реально нащупать в ней жизненно необходимые для него закономерности. Отсюда и получилось, что, например, перфект придаточного предложения, оставаясь грамматически одним и тем же, семантически непрерывно движется от прошедшего к настоящему, входит в это настоящее и даже растворяется в нем. Мы нашли также, что индикатив, являясь в предельном смысле модусом действительности, непрерывно движется в своем модальном становлении и, продолжая иметь одно и то же грамматическое выражение, постепенно лишается характера полноценной действительности, переходит к потенциальности и даже в прямую ирреальность. Точно так же и конъюнктив, если взять достаточно большое количество текстов, постепенно приближается по своей семантике к обыкновенному индикативу. Конъюнктив и индикатив – это только предельные точки развития модальности, проходящей решительно все свои категории путем непрерывного перехода одной категории в другую. Даже и сама придаточность предложения рассмотрена нами как становящаяся категория. В порядке постепенного нарастания придаточности мы нашли на этом пути становления четыре типа придаточности. Но фактически этих типов придаточности в языке, конечно, гораздо больше, если не прямо бесчисленное количество. Исследовать их нужно в специальном труде.

Желающие могут весьма легко найти в предложенном нами изложении все главнейшие категории диалектики и их теоретически трактуемый взаимопереход. Однако этим мы здесь заниматься не будем и предоставим эту легкую задачу самому читателю.

Было бы глупо думать, что предлагаемое нами изложение обладает полнотой или совершенством и носит исчерпывающий характер. Изложение это, конечно, предварительное, приблизительное и ставит своей целью дать только некоторые основные принципы, чтобы сдвинуть традиционный латинский синтаксис сложного предложения с его столетней мертвой точки. Для структуры сложного предложения характерен не только способ подчинения придаточного предложения главному. А мы исследуем только способы подчинения. Этих способов подчинения очень много, и подходить к ним можно по-разному. Но мы подошли к пим только модально и нашли их только четыре. (Правда, те, которые мы считаем наиболее главными). Для каждого способа подчинения мы установили ряд придаточных предложений. Но более точное исследование, несомненно, найдет по каждой такой группе гораздо больше придаточных предложений. Мы старались определить разные формы совмещения установленных нами способов подчинения. Но этих форм, безусловно, гораздо больше, чем установили мы, если их не прямо бесконечное количество.

Наконец, претендуя на методическое и дидактическое обновление латинского синтаксиса, мы отнюдь не думаем, что установленные нами принципы можно сейчас же и немедленно проводить с игнорированием всей традиционной учебной литературы. Для установления нами принципов нужно еще набрать большое количество подходящих текстов. Их изложение необходимо связать также и с латинским синтаксисом простого предложения. Да и самые формулы, которые мы предложили выше, рассчитаны пока только на преподавателей или вообще на тех, кто уже знаком с элементарной латынью. Пусть преподаватель сначала усвоит себе все главнейшие способы подчинения и все относящиеся к ним типы предложения, чтобы не попасть впросак при вопросе смышленого ученика и заранее знать все возможные вопросы учащихся. Дальнейшее же придет само собой, и его методика уже не составит больших трудностей. Но эта методика еще не написана, и предложенное нами изложение отнюдь на нее не претендует и отнюдь ее не заменяет.