Текст книги "Эльфийская погибель (СИ)"
Автор книги: Александра Рау
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)
Я попытался сорваться с места, но не смог сделать и шага. Руки стали такими тяжелыми, что даже водрузить на плечи небеса казалось проще, чем пошевелить пальцем.
Драконы кружились над нами, различимые лишь на фоне редких облаков, но Минерва не замечала их, будто бы считая, что ни один из них не посмеет метнуть в нее огненный шар. На поле невыносимо пахло сладостью горелой, обуглившейся до черноты плоти.
– Не знаю, жаль ли мне, – задумчиво протянула Минерва, поправляя чуть накренившуюся тиару. – Но иначе ты всегда будешь идти по пятам, распыляясь о своих призрачных претензиях на трон.
Бросив короткий взгляд на Рагну, она кивнула, и тот приблизился к Ариадне, на мгновение прикасаясь к ее губам своими. Лисица несколько секунд старательно прокашливалась, прогоняя остатки его поцелуя.
– Не более призрачных, чем твои, – запротестовала она. – Считаешь, эти скудоумные толстосумы примут полукровку на троне? После того, как ты разожгла в них ненависть к эльфийскому народу?
– У них не будет выбора.
– И что ты будешь делать с несогласными? – Надрывный крик лисицы резал слух, раскрывая старые раны. – Убьешь и их?
– Раз я смогла расправиться с родом матери, то легко смогу подчинить и род отца, – самодовольно ответила Минерва. – Люди весьма бесхитростны.
– Почему я не заметила, как ты стала такой?
Плечи Ариадны слегка поникли, и взгляд приобрел оттенок бессилия. Мне так хотелось поспорить с ним, что я едва не выл, но чары магистра не получалось пробить ни силой, ни ответной магией; все молнии, возникавшие на моей коже, уходили обратно, причиняя мне предназначенную противнику боль.
– Почему не отличила подростковые капризы от столь существенных перемен? – сокрушалась лисица. – Как я могла быть так слепа?
Минерва подошла к сестре и успокаивающе, как это могла бы сделать встревоженная мать, приложила ладонь к ее щеке.
– В этом нет твоей вины, – тихо пропела она. – В детстве я была хорошей лгуньей. А затем мне надоело лгать.
Блеск клинка.
Кровь хлынула, забрызгав Минерве лицо. Ее лик казался возникшей посреди ночного неба луной, темные пятна на которой были каплями вязкой багровой жидкости. Кидо опустошенно уставился перед собой, полностью отпуская советника, но и тот, вопреки ожиданиям, замер, не желая верить собственным глазам. Как и любому светилу, ей настала пора зайти за горизонт, а Лэндону – перестать черпать кубком из кровавого моря. Жажда исчезла.
Рагна ослабил свою магию, и я наконец смог через нее пробиться. Держать меня боле не было смысла; как не было нужды и вырывать сердце из моей груди. Сверкающая светлыми волосами пара удалялась, зная, что плети в темноте подземелий были лишь прелюдией истинного наказания – на деле они избрали куда более изощренный метод.
Я рухнул наземь, как только подобрался к телу лисицы. Его сотрясала мелкая, интенсивная дрожь, а взгляд испуганно метался из стороны в сторону, пытаясь зацепиться за что-нибудь, кроме звезд и драконьих крыльев. Изящную шею, вместо привычных ожерелий и воротников, украшала длинная полоса: из-за отсутствия света она казалась черной, как кора дерева, из которой крупными струями вытекает густая, темная смола.
Ариадна жадно хватала ртом воздух. Я уложил ее к себе на колени, придерживая голову, чтобы уменьшить поток утекающей из пореза жизни.
– Нет-нет-нет, – бормотал я, едва успевая дышать. – Лисица, ты меня слышишь?
Лисица прохрипела в ответ что-то неразборчивое и тут же закашлялась, окропляя красными каплями мое лицо. Я протянул свободную руку к ее горлу и выпустил несколько маленьких молний, пытаясь прижечь рану: находящаяся на поверхности кровь забурлила и спеклась, а кожа в некоторых местах покрылась рубцами. Что-то внизу живота свело, будто мои внутренности сжали в кулак.
Я должен был отогнать смерть от ее тела. Отпугнуть ее.
Грудь Ариадны вздымалась все медленнее. Частое растерянное моргание превращалось в ленивое, редкое. Я не слышал ничего, кроме слабого биения ее сердца.
– Ариадна? – позвал я, страшась произносить ее имя вслух. – Нет, нет, пожалуйста…
“Аарон”, настойчиво прозвучал голос. Я проигнорировал, продолжая попытки докричаться до принцессы. Мне так хотелось отругать себя за то, что я пустил ее на поле боя, что не увез за океан, что позволил всему этому произойти. Я не должен был отходить от нее ни на шаг. Я должен был наплевать на ее протесты, должен был спасти ее, должен был…
“ААРОН”.
– Да сгинь же ты, дракон тебя побери! – взвыл я. – Замолчи!
“ААРОН. ААРОН. ААРОН!”
– ЗАМОЛЧИ!
Сердце лисицы едва слышно ударилось, как будто пытаясь пробиться через ребра.
И затихло.
Лишившись доверия к собственному слуху, я припал к ее груди, стараясь расслышать хоть что-то. Кидо метался, раскидывая желавших легкой добычи воинов, и лишь изредка бросал на меня короткий, но полный надежды взгляд. Один из них я поймал; в тот самый момент, когда потерял всякую веру. Капитан взревел, охваченный гневом, будто пламенем, полыхавшим в его душе, и ринулся в гущу сражения.
Ее имя комом встало в горле.
Я склонился, прижимаясь губами к ее лбу. Кожа была холодной и покрылась испариной, тут же смешавшись с пылью, вздымавшейся из-под бесчисленных ботинок. Магия в груди встрепенулась, собирая мелкие молнии в густой ком таких размеров, что я едва мог вдохнуть. Тело стало каменным, недвижимым.
Горе во мне разрослось до удушья.
Подняв взгляд к небу, я представил, что Богиня сидит на одном из облаков, по-детски свесив ноги, и невозмутимо наблюдает за происходящим.
– Надеюсь, ты довольна? – закричал я, захлебываясь слезами; на вкус они были горькими, будто сок неспелого, но уже загнившего фрукта. – Как ты могла это допустить?
– Аарон, – будто бы ответила она мне. Певуче, мягко, словно мы общались на утренней прогулке в саду, вдыхая аромат недавно распустившихся яблонь. Я понимал, что воображение играло со мной злую шутку, но не мог отделить его плод от реальности.
– ЗАМОЛЧИ!
Я прижал лисицу к себе, обрушив град слез на ее волосы. Они спутались и растрепались, испачкались кровью и грязью, но были прекраснее, чем когда-либо. Бледное подобие принцессы лежало в моих руках, тяжелое и безвольное, как будто после изматывающего дня она погрузилась в глубокий сон.
И я стану его стражем.
Останусь в обезоруживающей теплоте ее объятий навечно, если потребуется. Не отпущу, даже если в спину воткнется предательский клинок, а шею обовьет удавка. В глубине своей затхлой души я знал, что это неправильно, но не желал поступать по зову совести и чести; я мечтал лишь о мести, обрушающейся на головы виновных по воле чего-то высшего и непостижимого.
– Териат! – позвали меня; безликий голос, ставший неважным и потерявшийся в звуке ветра, как и все прочее.
Я не отреагировал ни одним мускулом.
– Териат, прекрати! – позвали снова. – Она мертва, и…
Из моего горла вырвался непроизвольный рык, сопровождаемый легким треском вырывающихся из-под кожи разрядов.
– Я знаю, как тебе больно. Но ты убьешь и всех остальных!
– Они это заслужили, – хрипло отрезал я.
– Остановись!
Я нехотя поднял глаза. Сражение несколько стихло, и на поле виднелись свободные от битв участки. Один из драконов важно вышагивал по земле, осматривая ране неизвестные ему владения, и даже величественный вид не помогал животному сделать походку коротких лап менее неловкой.
Капитан Фалхолт и сын азаани испуганно уставились на меня, застыв в десятке шагов. Их окутывало легкое холодное свечение; следы крови на их лицах и оружии переливались, будто бы роскошно украшенные наряды в свете солнца. Я пытался разглядеть за их спинами виновницу торжества, но взгляд постоянно застилали вспышки яркого, колкого света.
Кто-то позади меня пронзительно вскрикнул, и я инстинктивно обернулся. Обугленное, будто бы недели назад сгоревшее тело билось на земле в предсмертных судорогах, взбивая пыль. Ни один из владевших огнем тиаров не попадал в поле зрения, и я опустил взгляд, как будто бы мог увидеть там хоть что-то, кроме бездыханного тела лисицы.
Моя грудь превратилась в подобие змеиного гнезда. Извиваясь в смертоносном танце, молнии выползали куда дальше, чем я прежде им то позволял – даже в худшие времена моего самоконтроля, – и казавшийся тихим треск вдруг ударил по ушам оглушительным рокотом. Руки затряслись от напряжения, и я едва удержал любовь своей жизни от оскорбительного падения. Бледно-голубые змейки переплетались, набираясь друг у друга сил, и вытягивались, образуя вокруг нас с Ариадной мертвую зону; даже случайно попавший в нее камень мгновенно обращался в пыль.
– Териат! – вновь позвал меня… кажется, Индис. – Если ты сейчас же не придешь в себя, мы все погибнем.
– Не все ли равно?
Я равнодушно пожал плечами. Внутри моего разума буря эмоций сметала все на своем пути, но ни одна не выделялась на фоне других настолько, чтобы выбраться на поверхность; даже голос звучал, как из-под толщи воды – далекий и чужой.
– Неужели ты хочешь сделать ее смерть напрасной?
Я попытался глубоко вздохнуть, но тут же поперхнулся. Горло саднило от застывшего в нем крика. Бросив взгляд на серое, обескровленное лицо принцессы, я уставился на друга.
– Ей не было суждено умереть так рано.
Магия в груди трепетала, скидывая с себя ставшие бесполезными оковы. Я почти слышал, как звенят толстые цепи и тяжелые замки, как скрипят прутья клетки, раздвигаясь перед неведомой силой. Вкус свободы манил ее, как нечто столь сладкое, что от наслаждения подкашиваются ноги, и ей так решительно хотелось вкусить его, что все преграды казались незначительными. Подпитанная горем и подожженная гневом магия взорвалась, вырываясь наружу.
Молнии добрались до всякого, кто, закончив битву, имел глупость не исчезнуть за горизонтом. Я видел, как они обращают в пепел моих друзей и врагов, родных и незнакомцев. Всех, кто стоял на их пути. Даже драконья чешуя оказалась бессильна: светящиеся змейки долго танцевали вокруг исполинских животных, но слабые места находились и в их обороне. Огонь, что извергали их зубастые пасти, не имел на молнии никакого эффекта.
Индис принял смерть со смирением на лице – быть может, его мать предвидела подобное развитие событий, – в то время как капитан боролся до последнего, выкрикивая в мою сторону что-то очень громкое и колкое. Слова затерялись в холодном рокоте разрядов, а затем исчезли и их отголоски, смешанные с редким пеплом. Боль от их потери была сильна, и все же несравнима с той дырой, что и без того зияла в моей душе. Я смотрел, как мое отчаяние опустошало окружающий мир, стирая его с карты мироздания – и не чувствовал ничего, кроме тяжести тела принцессы в руках.
– Melitae, – прошептал я, убирая пряди с ее лица. Рука проскользнула сквозь них, оставив на пальцах слой пыли. – Не покидай меня.
Мне почудилось, что ее веки дрогнули, и я едва не закричал, желая сообщить о своей радости; впрочем, пепел едва ли мог похвастаться достаточным эмоциональным спектром, чтобы разделить мои чувства. Воображение рисовало картину, в которой я мог игнорировать любые намеки на истину, пока те оставались намеками. Но даже оно, столь старательное и изобретательное, не смогло застелить взгляд настолько красочным полотном, чтобы я не заметил главного.
Тело Ариадны рассыпалось, просачиваясь сквозь пальцы, как песок. Постепенно и равномерно, становясь прозрачнее, пока выученные наизусть линии не превратились в расплывчатые, нечеткие очертания. Я едва узнавал за ними лисицу. Хватался за остатки ее телесного воплощения, поднимал с земли пепел и осыпал им колени, на которых некогда лежала ее голова.
– Страшный сон, – бормотал я себе под нос. – Это просто сон…
Но я не мог заставить себя проснуться.
Оказавшись наедине с ужасом, который сотворил, я не справлялся с липким чувством стыда. Где-то в глубине я был счастлив, что больше не существовало глаз, видевших торжество моей скорби, и что я не почувствую на себе их тяжелый осуждающий взгляд; в остальном же ожидаемую от них ненависть я испытывал к себе сам.
Я лег на землю и свернулся в клубок, зарываясь в пепел, оставшийся на месте юной принцессы. Крепко зажмурившись, я вобрал в легкие столько воздуха, сколько смог, и разразился сокрушительным ревом. На моем теле не красовалось ни единого пореза, но я отчетливо чувствовал, как кровоточат раны, ломаются кости, выворачиваются суставы. Я невольно хватался за воспоминания о складках ее платьев, воздухе в ее волосах, играющем на коже свету, и тоска опаляла каждую частичку моей души, вгрызаясь в нее. Слезы огненными ручьями катились по щекам, оставляя за собой выжженные борозды.
Сердце вдруг забилось быстрее и громче, будто бы очнувшись ото сна. Конечности заныли, вспомнив о пропущенных ударах. Волна силы прокатилась до самых пят, вызывая непреодолимое желание встать, и я поднялся, но так и не набрался смелости открыть глаза. На это понадобилось время.
За пределами своих век я не увидел ничего, кроме темноты. Ни следа от доспехов или облаченных в них тел. Горы растворились на бесконечно черном полотне, заменившем моему зрению небо, землю, луну и горизонт. Я сделал шаг вперед, но, казалось, совсем не двинулся относительно пространства. Вытянул руку, но она не потерялась в черном тумане – коим, как я надеялся, он являлся, – а лишь возникла грязным пятном на черном фоне. Попытался оглядеться, но вскоре столкнулся с тошнотой и головокружением; не имея ориентиров, невозможно было понять, сколько оборотов вокруг своей оси я сделал – по моим подсчетам, где-то от десяти до тысячи.
Мир погрузился во тьму.
Глава 32
Мрак был нескончаемым. Солнечный свет не ознаменовал начало нового дня, а птицы не спели приветственную трель. Я использовал все возможности своего разума, чтобы найти края этой тюрьмы и пробить брешь в ее стенах, но так и не смог понять принцип ее устройства. От бега сводило ноги. Абсолютная тишина делала мысли столь громкими, что хотелось прикрыть уши; я понимал, что смысла в этом мало, но навеки остаться с жалким голосом моего разума казалось невыносимой перспективой.
Куда бы я ни шел, воспоминания сию секунду догоняли меня. Я старался думать о счастливом, проведенном в неведении детстве, о первой встрече с лисицей, о ночи в таверне с капитаном и его гвардейцами, но все картинки так или иначе сменялись на окровавленные, обугленные тела и пепел, от них оставшийся. Я уничтожил всех, кого когда-либо любил, и затронул тысячи жизней, которых не имел права касаться.
Надев маску странствующего аристократа и войдя в стены замка семьи Уондермир, я должен был помочь избежать войны. Взявшиеся из ниоткуда силы казались знаком от Богини, свидетельствующим о моем избрании на столь важную роль. Где же Она была, когда стало ясно, что предназначением моим было не спасение, а погибель? Или же Она сама наделила меня такой судьбой? Сомнительный поступок для той, что тысячелетиями тщательно оберегала эльфийский народ от растворения в людском многообразии.
Гнетущее предвкушение вечного одиночества медленно изводило меня. Я пересматривал в памяти каждый шаг, что делал в своей жизни, начиная с самого первого из тех, что вообще мог вспомнить, и, хоть раньше и казался себе вдумчивым, теперь куда более ясно осознавал многие вещи. Случайные прикосновения Бэт к Индису никогда не были так уж случайны. Сэр Фалкирк был, на деле, несчастным человеком; если бы не его воодушевляющая глупость, он бы давно напоролся на чей-нибудь более решительный клинок. Ариадна подвязывала волосы нитью, когда задумывалась или злилась, а…
Я тут же коснулся своего запястья. Нить пропиталась кровью и покрылась слоем пыли, но все еще крепко держалась на руке; даже крошечный бант остался в первозданном виде. Меня будто окатили холодной водой. Они были правы. Вместо того, чтобы продолжить начатое нами дело, я обесценил все шаги, что с таким усердием делались весь последний год. Ариадна боролась за то, чтобы ее страна жила с распахнутой душой и горящими глазами, но пепелище не сможет воплотить ее мечту.
Я обещал себе не связываться с людьми.
Не влюбляться, не дружить, не дорожить их короткими жизнями.
Боль была нестерпима.
Я раздирал кожу пальцами, но на ссадинах не выступало и намека на кровь. Тянул себя за волосы, вырывая клыками, затем бесследно терявшимися в темноте, но волос не становилось меньше. Самоистязание не приносило ни малейшего облегчения; оно казалось не наказанием, а желанием замолить грехи, и я плевался от собственной мерзости. Не думал, что когда-нибудь буду так сильно скучать по ударам плетьми.
Выбившись из сил, я попытался заснуть, но и это оказалось невозможным.
Усталость чуть проходила, и тогда я снова отправлялся на поиски края этого мрачного мира. Порой мне казалось, что с земли я переходил на стены и потолок, хоть для того и не было видимых причин. Как, впрочем, и чего-либо другого видимого.
Рассудок стремительно покидал меня.
Когда носа коснулся едва ощутимый сладковатый запах, я решил, что разум раскрасил воспоминания новыми красками, чтобы я окончательно не забыл о том, каково это – чувствовать. Однако затем запах стал более отчетливым, а слух уловил тихий шелест листьев. От восторга сердце едва не выпрыгнуло из груди. Определить источник звука было сложно, но я понесся к нему на всех порах, старательно прислушиваясь, приближается ли он. Находящееся в постоянном напряжении зрение среагировало на изменения острой болью.
Полотно прорезалось, и беспощадный мрак окрасился тонкой полоской солнечного света. В нем танцевали мельчайшие частички пыли, а цветочный запах ворвался в тюрьму лавиной. Создавалось впечатление, будто бы задуманная Отцом Духов пытка оказалась вероломно прервана его женой – и всей той жизнью, что она олицетворяла.
Мои шаги стали осторожнее. Я не мог знать, что в том оплоте света находится именно Она, как не знал и того, какие именно чувства испытывал по этому поводу. Благодарность за окончание скитаний в темноте была велика, но еще более ощутимым был гнев; кулаки сжались, и ладони засаднили там, где ногти впивались в кожу. Смелость, необходимая для выхода в свет, переливалась через край, но я дождался, пока пройдет захлестнувший меня порыв, и только потом ступил на территорию жизни.
Даже проведя все свои годы в одном из самых живописных эльфийских лесов, я не представлял, что на свете существовали цветы стольких видов и оттенков. Крошечный пруд был окружен поразительным буйством зелени; деревья и кустарники тянулись к его водам, будто бы они наполняли их ни на что не похожей силой. Птицы беспечно качались на хрупких ветках, щебеча с сородичами о чем-то сокровенном, но чем-то слишком красивом, чтобы приглушать чарующую песнь. Кочующие с цветка на цветок бабочки дожидались своей очереди, чтобы опуститься на вытянутую вперед длань Богини.
Она была именно такой, какой я ее себе представлял – что, впрочем, неудивительно, если происходящее было плодом обезумевшего воображения, – разве что чуточку выше. По крайней мере, так казалось издалека. Изящная женщина в облаке из полупрозрачной, воздушной ткани опустилась на камень, выглядывающий из воды у самого берега, и принялась увлеченно рассматривать прилетевших с отчетом насекомых. Они держались строго и прямо – благодаря чему я и определил цель их визита, – совсем не размахивая очаровательными крылышками. Волосы Богини обладали цветом солнца, и вероятно потому его свет так увлеченно играл с локонами в прятки; даже небесное светило понимало, кто из них в самом деле управлял мирозданием.
Мать Природа медленно перевела на меня взгляд, словно заметила случайно, и удивленно вскинула брови.
– А вот и ты, – протянула она, сверкнув легкой улыбкой. – Добро пожаловать в мои владения.
Едва заметно тряхнув рукой, Богиня прогнала своих крошечных подданных, и принялась разглаживать складки на юбке. Мне было страшно неловко от чувства, что я нахожусь на официальной аудиенции у той, кого всю жизнь смел лишь почитать, за чьим одобрением мысленно оглядывался после каждого поступка. Я оглядел себя: доспехи исчезли, а пропитанные кровью ткани сменились на невесомые, дышащие свежестью одежды.
– Не могла же я пустить тебя сюда в том виде, – объяснила Богиня, заметив мое замешательство. – Я не потерплю кровопролитий в своем доме.
– Значит, против жестокости в чужих домах вы ничего не имеете? – не выдержал я, позабыв о благодарности.
– Полно, Аарон.
– Мое имя звучит иначе.
– По-твоему, я в силах запомнить каждое из ваших имен? – усмехнулась она, всячески выказывая безразличие. – Их количество стремится к бесконечности.
– Почему же запомнили имя Аарона? Он не был рожден во времена, когда фантазия эльфов еще не успела вам наскучить.
– Оно… звучное.
Она пожала плечами, а я едва не поперхнулся, услышав столь поверхностное объяснение. Отношение Богини к созданным ею существам представлялось мне иным; казалось, будто она знала каждого из нас так, как не знал никто другой, и потому ее участие в жизни виделось мне неоспоримым фактом, очевидным даже тем, кто не проявлял большой любви к Природе. Ее отстраненность, однако, была ожидаема; редкий правитель ведает, что творится на его землях.
Я не заметил, как, занервничав, вновь начал раздирать старые ссадины.
– Не стоит так усердствовать, – указала Богиня на мои руки и поежилась от отвращения. – Времени здесь не существует, а значит, как бы того ни желал, ты не сможешь внести изменения.
– Времени… не существует? – Я ошеломленно замер, повторяя ее слова, чтобы получше их расслышать. – Я… уничтожил весь мир?
– Что? – переспросила она, заливаясь искристым смехом. – Вы, эльфы, часто бываете чересчур уверены в своих силах. Пожалуй, я избаловала вас, полюбив сильнее прочих детей.
Я смутился. Наивно было полагать, что молнии сумели распространиться по всему миру, и все же увиденное мной непрозрачно намекало о полном уничтожении поля битвы. Если они смогли стереть из жизни целое поле – почему не могли сделать этого со всем остальным?
– Но что произошло?
– Любому пиршеству настает пора завершиться, – холодно констатировала Богиня, расчесывая волосы. – Твой способ был столь же радикальным, сколь и действенным.
Я сделал два больших шага по направлению к пруду, и хозяйка небес настороженно замерла.
– Не думай, что сможешь противостоять мне, Аарон, – предостерегла она. – Я уже лишила тебя дарованных сил.
Не поверив словам, я выставил ладонь вперед и попытался вызвать безобидную светящуюся змейку. В груди зияла дыра. Я не почувствовал ничего, кроме новой порции смущения.
– Я зла на тебя.
– Как и я на вас.
Богиня пренебрежительно хмыкнула, пропуская мои слова мимо ушей.
– Я даровала тебе силу, коей не мог похвастаться никто прежде. Мне показалось, что ты сумеешь с ней совладать.
– Я справлялся, – перебил ее я. – До определенного момента.
– Ты был опьянен своим превосходством. Жадность тебе не к лицу.
– Разве я брал больше, чем полагалось?
– К тому же напрочь забыв о цене, – кивнула она самодовольно. – Учитель предупреждал тебя, но ты был настолько преисполнен чувством собственной важности, что отодвинул все на второй план. Так, будто в мире существует лишь две силы – та, которой обладаешь ты, и та, которую тебе только предстоит подчинить.
Я нахмурился; мне совсем не казалось, что я злоупотреблял особенными умениями. Несколько демонстраций, вероятно, были лишними, но не повлекли за собой плачевных последствий. Что касается войны… разве я мог поступить иначе? Правда – это всегда история со слов победителя.
– Так или иначе, ты все равно стал лучшим из моих экспериментов.
– Были и другие? С молниями?
– Большинство из них зажаривали себя во сне, – хихикнула Богиня, невинно поправляя упавшие на лицо волосы. – Другие – сходили с ума от звука моего голоса.
– Я был близок и к тому, и к тому, – мрачно ответил я. – Как могли вы обрекать их на такое?
Внезапно возникшая игривость Богини растворилась в воздухе, сменившись нескрываемым раздражением. Она поднялась на ноги, заслоняя собой солнце, и сказочный цветущий мир вдруг погрузился в угнетающий сумрак. Выдвигая предположения по поводу роста Богини, я слегка ошибся; ее строгие глаза отныне находились на высоте с два моих роста.
Я гулко сглотнул, почувствовав себя настолько ничтожным и крошечным, насколько это было возможно.
– Надо было оставить тебя во тьме подольше. Дать подумать.
По коже забегали мурашки. От воздушной нимфы не осталось и следа; Богиня нависла надо мной, подобно грозовому облаку – серая, тяжелая, готовая вот-вот взорваться. Я физически ощущал, как ее осуждающий взгляд ложится на мою кожу, оставаясь на ней толстым, несмываемым слоем.
– Я предостерегала тебя, но ты не слушал, – гремел ее голос в небесах. – Наказывала за совершенные ошибки, заставляя тело страдать. Откуда брались те синяки? Почему звенело в ушах? Отчего кожа горела огнем?
– Я не…
– Но ты был так ослеплен своей мнимой властью, что не внимал моим доводам! – Небеса содрогнулись, разразившись раскатом грома. – Защищая всех от тирании принцессы, ты и сам стал подобен ей.
– Разве я столь же честолюбив? – произнес я, не уверенный, что слова мои долетят до слуха Богини. – Разве стал бы убивать ради желания водрузить на голову венец?
– А разве не ты убил всех, кого знал, переживая смерть любимой?
Я всплеснул руками, не сумев справиться с эмоциями. По сути своей, в наших поступках действительно не было разницы: оба мы проявили жестокость из-за боли, наполнявшей наши души. Лишение родительской любви терзало Минерву на протяжении долгих лет. По крайней мере, ей хватило ума и терпения выстроить план и собрать войска, прежде чем обрушить гнев разбитого сердца на предка. Мое же сердце взорвалось мгновенно – без тени мысли о последствиях.
Богиня будто бы чуть уменьшилась в размерах, но стала еще темнее, поглотив остатки окружавшей ее жизни. Глаза пылали огнем, а нетерпение заставляло ее очертания подрагивать, как мираж, спешащий вот-вот исчезнуть.
– Твой отец тоже слышал мой зов, – мрачно заявила она. – И справился куда лучше.
– Он не обладал большой магией, – возразил я. – Всегда шутил, что его сила – это утомительные речи, своей скукотой неизменно наталкивающие на нужные мысли.
– Остроумно, – хмыкнула Богиня. – Но его достоинство было в ином – он знал цену своим действиям. Если бы не настигшее его несчастье, он прожил бы самую долгую жизнь, когда-либо известную полукровке. Жаль, он не успел научить должному поведению и тебя.
– В таком случае жаль, что его жизнь давно отобрали.
– Есть узы, которых не разорвать, Аарон.
Богиня коснулась пальцами моего плеча, и по телу прокатился холод, будто я с головой окунулся в ледяной зимний океан. Образ отца возник в памяти так ярко, что головокружение едва не сбило меня с ног. Мне показалось, что он стоял чуть поодаль Матери, и я зажмурился, прогоняя его лик из воображения. Поднимал веки я медленно и опасливо. Отец никуда не исчез. Точь-в-точь такой, каким был, когда я видел его в последний раз. Он протянул ко мне руку, насмешливо улыбаясь, как делал это всегда, когда хотел успокоить меня, но я спешно отвернулся, прячась от его взгляда. Побег не сулил утешения: в мгновениях от моего лица вырисовалось лицо лисицы. Бледная и уставшая, в рваной, испачканной одежде. Кровь густыми каплями вытекала из глубокой раны на шее.
– Прекратите! – взревел я, закрывая глаза руками. Мне казалось, что сама смерть касалась моего плеча. – Зачем вы это делаете?
– Если ты сможешь без страха смотреть в их глаза, то я позволю тебе все исправить.
– Разве ваш муж не отправил их души в новые тела?
– Я попросила его немного задержаться.
Все мое тело содрогалось, как в жутких рыданиях, но из глаз не пролилось и капли влаги. Лишившиеся жизни растения качались на слабом ветру, убаюкивая, но я все равно слышал, как на их листья падает вязкая бордовая жидкость. Присутствие Ариадны не вызывало сомнений. Древесный запах отчетливо угадывался в многообразии цветочных ароматов и больно бил по ослабшей душе. Я мечтал вновь увидеть ее лицо, но не знал, выдержу ли, если увижу его таким.
– Чего вы от меня хотите? – прошептал я обессиленно.
– Признания вины.
– Я виноват перед Ариадной и ее народом, – выпалил я. – И этот груз никогда не спадет с моих плеч. Но перед отцом мне раскаяться не в чем.
– Он так старался вырастить доброго эльфа с большим сердцем и чистым разумом. – Богиня склонилась, вкладывая слова прямо мне в ухо, исключая возможность скрыться от них. – И чем ты ему отплатил?
Я взвыл, не желая внимать ее речам. Необходимость и в то же время нежелание походить на отца боролись во мне всю жизнь; я должен был заменить его на посту примера для сестер, опоры для матери, главы семьи в обществе. Никто не ждал от меня того же величия, той же мудрости и силы, и я не чувствовал в себе возможности доказать обратное. Он редко посещал королевские приемы, потому что не хотел увязнуть в дворцовых интригах, но было ли заговоров в Арруме меньше? Я затруднялся с ответом. Влез ли я в них по уши, как только появилась такая возможность? Без промедлений.
– Ваши жизни – лишь нити, натянутые от рождения до смерти, Аарон, – отдалилась от меня Богиня. Мне показалось, что она обернулась вокруг своей оси, вызвав легкое дуновение ветра, но я все еще закрывал глаза руками. – Какие-то из нитей оборвались независимо от тебя, но многие ты перерезал собственноручно.
– Быть может, вы смилуетесь, оборвав и мою?
– Откуда ты знаешь, что она все еще цела?
– Весьма неприятное чувство, – хмыкнул я. – Сложно с чем-либо спутать.
Матерь Жизни звонко рассмеялась, позволяя всему вокруг вновь наполниться силой. Послышалось легкое жужжание насекомых. Сквозь импровизированные ставни к моему зрению стал пробиваться ненавязчивый солнечный свет.
– Твоя нить длинна настолько, что ее впору скатывать в клубок. Но я знаю, что ты не сможешь прожить ее, помня, что сотворил. К тому же, ты пошел совсем не по тому пути, который я для тебя уготовала, и теперь твоя сила будет для меня скорее обузой, нежели дополнительным орудием.
– И как же, по-вашему, я должен был поступить?
– Встать на сторону другой принцессы.
– В таком случае, вы крайне неопытны в выборе орудий.
Богиня вздохнула, и прозвучало это… разочарованно – словно родитель, вложивший в ребенка все средства и силы, вдруг понял, что его старания пошли прахом.
– Я не посылала горному королю того пророчества, – неохотно призналась Матерь. Голос ее был тихим, словно эти слова дались ей с небывалым трудом. – Это был лишь неверно воспринятый сон.
– Разве не в силах аирати отделить одно от другого?
– Ответ на этот вопрос заставил тебя отправить к Отцу сотни невинных душ.
Даже доверие, тонкой нитью прошедшее сквозь наш разговор, не заставило меня открыть глаза. Скрываясь в темноте, я лелеял надежду, что сумею прогнать то, что ждало меня за ее пределами, однако колкие нотки лимона по-прежнему висели в воздухе. Прежде я не мог и подумать, что буду молить, чтобы ветер унес их как можно дальше. Впрочем, молить мне больше было некого.
