Текст книги "Эльфийская погибель (СИ)"
Автор книги: Александра Рау
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)
Тишина в ответ. Только сбивчивое дыхание и бешено колотящееся сердце.
– Знаю, ты потеряла отца, – продолжал он, снизив громкость голоса, делая его вкрадчивым, интимным. – Я не беспокоил тебя, но за все эти дни ты ни на мгновение не задалась вопросом, где я пропадал.
– И где же?
– А тебе есть дело?
– Нет.
Хант громко вздохнул. Я слышал, как звук его сердца медленно приближается ко второму, горячему и злому.
– Я говорил, что буду ждать и бороться, – шептал принц. – Но я – живой человек, Ариадна. Удели мне хоть сотую часть того внимания, что я уделяю тебе, и ты полюбишь меня.
– Твой отец уделял тебе много внимания?
Я почти увидел, как принц нахмурился.
– Ответь.
– Чересчур много.
– Ты любишь его за это?
– Он – тиран и мучитель. Я уважаю его, но у меня нет ни единого повода его любить.
– Взгляни в зеркало, Хант, – сквозь зубы выдавила лисица.
– Я не похож на отца, – вспылил принц. – Он берет всё, что пожелает, ни с чем не считаясь.
– Точно так ты и поступил, оказавшись под папочкиным крылом. Взял то, что желал.
– О чем ты?
Не выдержав, я вновь выглянул из-за угла. Ариадна с вызовом уставилась на жениха. Не веря, что он в самом деле не понимал сути ее слов, она молчала. Роль невинной жертвы так прикипела к нему, что он, казалось, совсем не собирался с ней расставаться.
– О чем ты, Ариадна?
– Ты обесчестил меня, – выплюнула она. Халат сполз с ее плеча, и взгляд принца мгновенно переместился на оголенную кожу. – Видишь эти шрамы? Не прошло ни дня, чтобы они не напоминали мне о моем позоре.
– Я не трогал тебя, – изумленно шептал принц. – Клянусь.
– Разве не ты прижимал меня к резному изголовью, не взирая на крики боли и кровь? Не ты шептал, что теперь владеешь мной, что мне некуда от тебя бежать?
– Я этого не делал.
– Можешь подавиться своей ложью, – бросила она, поправляя халат. – Или захлебнуться в ней, как тебе угодно. Но я знаю, что это был твой голос, твой куорианский говор, твой запах муската. И ты знай, что, какими пьяными бы ни были вина в тот вечер, я никогда тебе этого не прощу.
Не найдя слов для ответа, Хант невидящими глазами уставился на принцессу. Она долго смотрела на него в ответ, ожидая реакции – оправданий или признания, – но его ступор был столь силен, что он молчал, пока она силком не выставила его за дверь. Хлопок дерева о камень вернул его к жизни; он сделал шаг обратно, но стражи оказались еще более настойчивыми, чем прежде.
– Вам пора, Ваше Высочество.
– И я даже знаю, куда, – процедил он.
Он пролетел мимо так быстро, что едва не зацепил мой любопытный нос плечом, и мгновенно скрылся в темноте ночных коридоров. Я хотел проследовать за ним, но предчувствие подсказывало, что мою нелепую слежку обязательно обнаружат. Хотел пойти и к принцессе, но голос разума молил оставить её в покое. В конце концов, я по-прежнему был пьян; увидь в своих дверях ещё одного захмелевшего гостя, Ариадна точно разорвет его на куски.
Пришло время для похорон короля. Они должны были быть такими же помпезными, как и свадьба, и, о удача, для этого имелись и закупаемые в течение полугода украшения, и многочисленные гости. Как бы Минерва ни была занята поглощением власти совета, похоронам отца она лично уделила недюжинное внимание. Она контролировала все. Традиционно цвет крови был верным спутником смерти; однако, несмотря на это, тело Эвеарда она приказала непременно обернуть в серый бархат. Принцесса не хотела, чтобы прощание затянулось, и потому лишь одному человеку она позволила произнести слова, что были призваны сопроводить душу короля в вечном плавании по реке духов, – и это была Ровена.
Королева не могла сдержать слез и большую часть речи жалобно всхлипывала. Удивительно, но старшая принцесса ничуть не раздражалась по этому поводу; раньше мне казалось, что она не испытывала теплых чувств к той, что пыталась заменить ей мать. В тот миг, возможно, она впервые ощутила нить горя, пропущенную через сердце каждого члена королевской семьи; ощутила, что общая боль объединяла не хуже, чем гнев или жадность. В тот день она не выглядела как строптивая наследница, отравившая своего короля; она была ребенком, оплакивавшим скоропостижно скончавшегося отца.
Похороны, вопреки ожиданиям, провели на городской площади, чтобы дать греианцам почтить память правителя. Сэр Фалкирк, демонстрируя суть своей натуры, чуть не задавил двоих детей, пытавшихся протиснуться в первые ряды, а после презрительным плевком замочил их одежды; однако не вся знать отнеслась к народу так пренебрежительно. Советник Лэндон привёл в зал жриц местного храма – тех самых, чьё завораживающее пение я слышал на дне осеннего равноденствия, – и, в знак уважения, проводил их в специально отведенную зону. Эвеард испытывал к жрицам глубокое почтение; с тех пор, как Агнесс стала их сестрой, они стали сестрами и ему. Госпожа Беатрис стояла неподалеку от тела короля и любезно давала советы желающим возложить дары усопшему, не брезгуя, если старый конюх пахнёт хмелем или ребенок протянет запачканные руки к дорогому платью.
Ариадна стояла поодаль от родни и прочей знати. Её лицо накрывала плотная, почти не просвечивающая вуаль, а длинные рукава платья плавно перетекали в перчатки, делая её ещё одной каплей в захлестнувшем город море крови. Однажды она говорила мне, что боится смерти; не её наступления, а того, что творится вокруг умершего. Её повергали в ужас все традиции, связанные с мертвым телом; я рассказывал ей, как тела умерших эльфов превращались азаани в цветы и деревья, и она попросила дать ей обещание, что с её телом однажды поступят так же. Воззвав к благоразумию, я не сумел этого пообещать.
Хант не посмел приблизиться к невесте. Потупив взгляд в пол, он занял место подле её старшей сестры, и по лицу его было видно, что за всю ночь ему так и не досталось ни секунды сна. Одежда на нем была та же, что и вчера, но он почтительно прикрыл её красным плащом.
Почтение, однако, ничуть не окрасило лики его соотечественников: им происходящее было откровенно безразлично. Они явились на прощание с королем в своих обычных кожаных доспехах, не уделив внимания ни традиции с тканью, ни традиции подношения даров. Обосновавшись в дальней части площади, они пили принесенное с собой вино и хохотали над шутками своего правителя, столь неуважительно поступавшего по отношению к будущему – ныне усопшему – родственнику. Не понимая, почему куорианцы столпились вокруг Дамиана, обхватив его плотным кольцом, я попытался разглядеть его в щели между голов южан, но попытки оказались тщетны. Я оставил их; рано или поздно он все равно попадется мне на глаза.
Завершающей традицией стал танец огней. Невероятно красивое зрелище, по размаху достойное лучших торжеств, но плотно связанное с самым грустным из них. Гости разошлись в стороны, встав вдоль стень, и в середине зала возвысилась фигура Лианны. Она вновь была молода и чарующа; красное золото её кудрей виделось мне главным из огней церемонии. Простой народ, разумеется, сжигал тела умерших: из соображений чистоты и экономии. Знать же имела возможность хоронить тела членов семьи в специальных гробницах, которые, вероятно, спустя годы станут оплотом легенд и слухов, и королевская семья Греи не была исключением – под эти цели была полностью отведена башня Луны. Однако все короли когда-то были простыми людьми, и погребальный костер был положен и им – хотя бы в виде представления.
Лианна умело жонглировала огненными шарами, изящно двигаясь в такт играющей музыке, но лицо её было полно скорби и отчаяния. Каждый раз, когда искры взмывали в воздух, народ напугано вздыхал, но ни на мгновение не выражал восторга мастерством друида: настолько сильна была горечь прощания. С каждой потухающей искрой на улицах становилось темнее, и к моменту наступления полной тьмы лишь по щекам самых стойких не прокатилось слезы. Я в их число не вошел.
Весь следующий день меня до жути утомляла атмосфера замка, и от нее нельзя было скрыться ни в садах – его внешний вид активно приводили в порядок, – ни в тренировочном зале – там стража репетировала праздничный марш, – ни в библиотеке, где местные писари уже вносили известия о смерти короля и свадьбе принцессы в родословные книги. В покоях был слышен шум коридоров, в городе – повсеместное сумасшествие. Единственным местом, где можно было укрыться, оказалась башня; мой выбор пал на дорогую сердцу восточную.
До свадьбы оставалось четыре дня.
Я много думал о подслушанном разговоре, но не мог подойти к лисице, чтобы обсудить его, ведь тогда пришлось бы признаться, что я сную по коридорам, как крыса, влезая во все, что меня не касалось, хоть это и было прямой и единственной целью моего пребывания при дворе.
При дворе, где уже негласно приняли нового правителя. Знать и чиновники радостно распахнули объятия, принимая под своё крыло белокурую принцессу, давным-давно захватившую их умы. Я не видел ответной радости в её лице; она жаждала власти, но села на трон так, будто её вынудили это сделать. Сапфировые глаза не горели, но устало таяли, когда очередной советник падал на колени, принося ей клятву верности. Занятый престол будто бы уже успел наскучить ей. Не так сладок запретный плод, как предвкушение момента, когда ты сможешь его заполучить.
Впрочем, уверен, она ещё распробует нектар правления. Несмотря на внешнюю незаинтересованность, за последние дни из разных уст я услышал о нескольких новых распоряжениях, из которых больше всего насторожили указы военной направленности. Минерва поручила расширить казармы, недавно и без того достроенные в связи с прибытием куорианских солдат, а также вне графика созвать на обучение всех пригодных юношей из города и окрестностей – Вильсдена, Аскода, Сэдбери и Лартона. Ни единому члену совета не было известно, к какой битве готовилась принцесса, но задавать вопросы никто не решался; все слепо, будто овцы по воле гоняющей их собаки, выполняли данные им приказы. Стоял ли за собакой пастух – ещё один важный вопрос, ответа на который ни у кого не имелось.
Город из окна башни выглядел завораживающе. Лето выдалось теплым и влажным, и урожай Греи был богат как никогда. Куда ни глянь – обязательно увидишь цветочника, несущегося в страхе оказаться лишним на дворцовом празднике. Крыши домов украшали тканями в цветах двух соединяющихся династий – смотрелись вместе они так же гармонично, как и, по мнению многих, будущие супруги, – и разнообразными самодельными гирляндами. Предстоящее торжество вдохновляло народ и находило ему занятие, позволяя забыть о горестях и потерях, о болях и муках.
– Все так счастливы.
Я стоял, наполовину высунувшись в окно, вдыхая запах кипящей жизни; голос прозвучал из-за спины. Теплые руки обвили мою талию, голова опустилась на спину. Я не смел пошевельнуться; мне давно не удавалось чувствовать её так много и сразу.
– Мне даже стыдно, что я не поддерживаю их в этом.
– Для них это – музыка и танцы, – возразил я. – Их судьбы в этот день не вершатся.
– А как по мне – вершатся.
Я не ответил. Лисица глубоко вздохнула и поерзала, будто устраиваясь на любимом диване. Её волосы щекотали мою кожу, игнорируя тонкую ткань рубашки, а пальцы держали так крепко, что ногти впивались мне в ребра. Так крепко, будто подует ветер – и я улечу в окно, оставив её справляться со всем одну.
– Я знала, что ты тоже сбежишь сюда.
– Разве тебя не занимают примерками платья и дегустацией тортов?
– Занимают, – протянула она. – Но не ты один умеешь быстро бегать.
Я слегка подался назад, намекая, что хочу выпрямиться; Ариадна тут же меня отпустила. Обернувшись, я онемел; казалось, взору предстал отблеск прошлого. Кожа лисицы сияла, вновь покрытая легким загаром и румянцем; простое бежевое платье наконец-то не сдавливало её ребра корсетом, пытаясь кого-то убедить в её красоте; серые глаза сверкали, будто танцующее на гранях драгоценного камня солнце. Губы застыли в легкой улыбке, отпечатывая ямочку на правой щеке. Она выглядела так, будто снова была свободной: всё её существо кричало об этом, и душа её пела, заглушая городской шум.
Лисица стояла совсем близко; в долю секунды моя ладонь оказалась у её щеки. Она прижалась к ней, будто истосковавшись по нежности, и блаженно прикрыла глаза. По телу прокатилась дрожь. Почему самые важные моменты случаются так внезапно? Впрочем, будь они запланированы, не были бы так важны.
– Ты позволишь?
Ариадна молча кивнула. Моё лицо было в мгновениях от её; горячее дыхание ласкало кожу. Пришлось нагнуться, чтобы дотянуться до её губ; смотря издалека, я совсем забывал о разнице в росте. Глаза закрылись сами по себе, предвкушая сладостную негу, и наши губы сплелись воедино так, будто ждали этого всю жизнь.
Оказалось, я давно и отчаянно мечтал об этом, хоть и отказывался себе в этом признаться. Вкус этого чувства несравним ни с чем, что мне доводилось вкушать в жизни; внушенное Минервой влечение не стоило и секунды касания губ лисицы. Меня накрыло волной неминуемого счастья. Думалось, что жизнь остановилась: не сновали по коридорам слуги, не хлопотали горожане, не дымила печь на кухне – двигались лишь мы, забывая о необходимости дышать. Моя рука на её щеке, её тяжело вздымающаяся грудь, два яростно бьющихся сердца – и ничего вокруг.
Низ живота будто наполнялся раскаленным железом. Мысли, коими искрился мой разум, не были похожи на сны о Минерве: в них не было животной страсти, рваных одежд, звериных рыков; покрывая прикосновениями каждую клеточку её тела, я искренне мечтал задеть хотя бы частичку её души, и желание не съедало меня – оно искрилось внутри, заставляя жить.
Ариадна отстранилась, жадно вдыхая воздух. Течение времени восстановилось. Сначала она прятала взгляд, и щеки ее медленно набирали краску, но стоило ей посмотреть мне в глаза, как они мгновенно вспыхнули.
– Что? – рассмеялся я, очарованный её невинным смущением. – Мы ведь целовались и раньше.
– Но не так.
Да, подумал я. Не так. В её словах не было укора, и я расплылся в улыбке. Лисица кинулась в мои объятия, будто вновь боялась, что я ускользну; я прижал её еще сильнее, до беспамятства боясь того же. Я не помнил, как дышал, говорил ли, двигался ли, но, когда Ариадна выбралась из моих рук, солнце за окном уже уходило за горизонт.
– Я хотела тебе кое о чём рассказать.
Тишина заполнила верхушку башни. Я припал к стене и скатился вниз, усаживаясь на пол; почему-то мне казалось, что разговор нам предстоит долгий, и, как бы я ни наслаждался обществом принцессы, неприятный.
– Я напомнила Ханту о… – замялась она, не желая произносить это вслух.
– Понял, – кивнул я.
– Сегодня утром он снова был у меня, – продолжила Ариадна. – По-прежнему утверждает, что это был не он.
– И ты ему веришь?
– Он сказал, что знает, кто виновен. Но не выдаст.
– И чему ты рада? – недоумевал я. – Даже если подлецом оказался не он, то он его покрывает. Это едва ли добавляет ему чести.
– Я по-прежнему ему обещана, и мы поженимся, – игнорировала моё недовольство она. – Но он более ничего от меня не потребует: ни любви, ни внимания.
– А в случае восхождения на престол? Что насчет наследников?
– Поклялся, что никогда и никому не выдаст моей тайны, и, если я не захочу этого сама, не заставит делить с ним ложе. Соврёт, что я не могу родить ему дитя. – Ариадна пожала плечами, будто ей совсем не было дела до общественного порицания жены и королевы, неспособной продолжить знатный род. – Мы будем воплощением политического союза наших родителей – и не более того.
– Чем же должна отплатить ему ты?
– Тем же самым. Никаких требований и вопросов.
– Значит ли это, что островитяне покинут Грею? – с неожиданной для себя надеждой произнес я.
– К сожалению, не все. Он заявил, что не вернется в проклятое логово отца. Останется, даже если все его воины до единого решат отправиться на юг.
– Удивительная преданность чужому государству.
– Скорее, удивительная ненависть к родной земле.
Ариадна присела напротив, старательно ловя мой тревожный взгляд; не вытерпев, двумя пальцами взяла мой подбородок.
– Это значит, что мы можем быть вместе, Эзара, – вдохновленно прошептала она.
– Я счастлив этой новости, melitae. – Я слегка коснулся губами её ладони. – Счастлив каждой секунде, что могу провести с тобой. Но не кажется ли тебе, что он поступает странно, несвойственно себе? И зачем ему жить в постоянном позоре, с женой, что так сильно ненавидит его, на её земле?
– Он потерян. Отец всю жизнь отвергал его, теперь отвергла и я.
– Хант ненавидит меня. Он не стерпит, если место фаворита займу я, и конфликт вспыхнет с новой силой. При дворе нам вместе не быть, но… что, если мы уедем?
– Уедем?
– Куда угодно. В Аррум, в Драрент, за Сапфировый океан, – перечислял я мечтательно. – Туда, где его грязные руки не дотянутся до наших душ.
– Нет, – решительно отрезала она. – Я не покину Грею. Когда-нибудь моя страна позволит мне жить так, как я того хочу. Но для этого за нее нужно побороться.
– Хорошо.
Ариадна взглянула на меня с недоверием; краткость моего ответа показалась ей недостаточно убедительной.
– Ты волен ехать, куда пожелаешь, – объяснила она, будто мое местоположение совсем ее не заботило. – Я не смею просить тебя сражаться за мое королевство.
– Я не оставлю тебя одну.
Принцесса всем телом прижалась ко мне; её била дрожь – в легком платье на вершине башни после заката находиться весьма опасно. Я обхватил её руками и поднял, полностью перекладывая на себя, подальше от холода камня; если я мог служить ей камином или одеялом, вдыхая сладковатый древесный запах её кожи, мне больше не о чем было мечтать.
Отогревшись, Ариадна расслабилась, и наш разговор перетек в нейтральное русло. Мы говорили о преобразившемся городе, о гостях, что раздражали принцессу больше всего, и их настойчивом желании показаться лучше и богаче, чем они являлись на самом деле. Когда темы устали петлять вокруг почившего короля, Ариадне стало интересно, как я пережил смерть своего отца. Я все еще удивлялся мысли, что тот, кто взрастил во мне все важное и нужное, также был дорог и лисице.
– Я никогда прежде не думала об этом, но… Ведь господин Айред был полукровкой, верно?
– Верно.
– А ты – чистокровный эльф?
Привыкнув к тому, как устроено эльфийское общество, я с самого детства не задумывался над этим вопросом, и недоумение в голосе принцессы поставило меня в тупик.
– Полукровка может связать жизнь с любым, кого выберет его сердце, – пояснил я. – Но продолжить род сумеет лишь с тем, в чьих венах течет только эльфийская кровь. Дитя от такого союза рождается чистокровным.
– Это… нечестно, – нахмурилась Ариадна.
– Мы расцениваем это как благосклонность Богини. – Будучи одним из таких детей, я почувствовал необходимость оправдать сложившуюся несправедливость. – Она защищает эльфийский род от вымирания. Если наша кровь чересчур размоется людской, то от даров, коими наделили нас боги, останутся лишь воспоминания.
– Разумно. Но нечестно.
Лисица спрятала лицо под волосами, уткнувшись в мою грудь. Мне вспомнилась ночь после ее возвращения из Куориана: тогда она так же спряталась под моим крылом. В ту ночь я сказал, что убью Ханта, и с тех пор это желание прожигало едкую дыру в моей душе.
Ариадна провалилась в дрему. Мне хотелось на руках отнести её в постель, но путь до покоев принцессы был неблизким, а количество любопытных глаз в стенах замка увеличивалось с каждым сделанным шагом. Мягко разбудив её и предупредив, что направлю к ней слуг или стражу, я покинул место встречи. Вслед прозвучало тихое сопение.
Ни одной служанки мне не встретилось; стражу тоже пришлось изрядно поискать. Прежде мне это бывало лишь на руку, но сейчас, не желая, чтобы принцессу вновь сразила болезнь, я едва ли не бегал в поиске таинственно исчезнувших гвардейцев. К счастью, мне встретился их капитан, ответивший на просьбу лишь легким – и будто бы одобрительным, – ударом в плечо, и я, успокоившись, поспешил удалиться.
Ещё недавно бурлящий жизнью замок, наконец, затих. В коридорах пахло потом и нечистотами, но, невзирая ни на что, из залов шлейфом тянулся запах цветов. Я пошел по его следу; мне чудовищно хотелось заглянуть в бальный и тронный залы, чтобы, оказавшись на свадьбе, я был готов хотя бы к убранству торжества; знал, что к его содержанию и сути подготовить себя я не сумею.
Двери в бальный зал оказались не просто плотно закрыты – их охраняла добрая дюжина стражников, состоящая в равной мере из местных жителей и островитян; вероятно, там хранились семейные реликвии, которыми во время церемонии, в знак любви и преданности, должны обменяться представители двух династий. Изобразив полную незаинтересованность скоплением стражи, я прошёл мимо, едва заметно кивнув в их сторону головой.
Из приоткрытой двери тронного зала в темный коридор пробиралась струйка теплого, дрожащего света. Не задерживаясь, я быстро заглянул внутрь; всего в зале четыре двери, по одной на каждой стене. Главный вход встречал золотом, узорами, тяжестью дерева и дорожкой мягкого ковра, что вёл прямо к пьедесталу правителя; остальные же вели в зал из более укромных мест. Попытав удачу, я отправился к той, что находилась в скромной, вечно пустующей на моей памяти переговорной. Она существовала для особых случаев: неожиданное нападение, военные переговоры, требующие обсуждения прошения. Так как комната была мала, а обстоятельства её использования – не предугадываемы, количество стульев и столов для возможных участников переговоров было максимальным. Обойти их в кромешной тьме было бы непросто, если бы скромная дверь в тронный зал не была приоткрыта так же, как и главная.
Я подошёл к двери вплотную. Залитая светом зала переливалась, ни на мгновение не позволяя забыть о богатстве и процветании королевства; она нарочно сделана так, чтобы пустить золотую пыль в глаза всякого, кто взглянет на неё хоть раз, и не позволить впредь забыть о её великолепии. О величии не только залы, но теперь и той, кто восседал на её главной достопримечательности – роскошном резном троне из чёрного дуба, любовно обитого серым амаунетским бархатом.
Минерва закинула левую ногу на правую, оголяя её до самого бедра; бледная кожа под таким количествам света сверкала, делаясь похожей на фарфор – гладкая, бликующая, с редким узором из едва заметных голубых прожилок. Обе руки лежали на подлокотниках, и пальцы правой нетерпеливо постукивали ногтями по вековому дереву трона. Она будто собиралась вот-вот заговорить; выжидала, словно кошка, готовая прыгнуть за добычей. Её взгляд лениво скользил по окружавшим ее предметам, словно ему не за что было зацепиться, но неожиданно губы расплылись в улыбке. Она знала.
– Мужчины так любят подглядывать, – произнесла Минерва, глядя на пустующий зал. – Несмотря на внешнюю дерзость, на деле им не хватает смелости взглянуть в глаза своим истинным желаниям.
Шаги. Минерва улыбнулась шире, полагая, что ее безмолвный собеседник приближался к ней; я не сдвигался с места. Шаги раздавались с противоположной стороны – из точно такой же переговорной, рассчитанной, разве что, на меньшее количество присутствующих. Шаг, два, три. Высокая прическа Минервы расплелась, соблазнительно обрамив лицо волнистыми прядями. Скрип двери.
Из переговорной на противоположной стороне медленно вышел Хант; его взгляд был прикован к трону, а ноги сами вели к желаемой цели. Завидев его, королева тут же поникла и выпрямилась. Нога на ноге, нетерпеливый стук по дереву.
– Ты, – слегка разочарованно произнесла она, заставив это короткое оскорбление прыгать от стены к стене, раздаваясь снова и снова в полной тишине зала.
– Моя королева. – Хант опустился на колени и преклонил голову; он будто был в мгновении от слез восхищения и потому старательно прятал лицо. – Я сделал всё, что вы меня просили.
– Она согласна?
– Разумеется, – поднял голову принц. – Всё, что угодно, лишь бы я больше к ней не прикасался.
– Надеюсь, ты не думаешь, что я позволю тебе иное?
– Ваше Высочество, – испугался он. – Мне достаточно того, что я имею честь видеть вас своими глазами.
– Хант из династии Гаэлит, наследный принц Куориана. – Минерва улыбалась, и улыбка её секла наотмашь. – Будешь ли ты верен мне так, как не верен своей стране и своим подданым, как не верен своей жене и своему отцу?
– Ради вас я готов умереть.
– Этого мало, – махнула рукой она.
– Умереть, чтобы переродиться древом для костра, на котором будут гореть ваши враги, – едва успевая дышать, оправдывался принц. Зрелище было до боли жалким. – Чтобы своей отравленной кровью окропить ваших врагов в бою.
– Встань, – приказала королева. – И плотно закрой все двери.
Я тут же отпрянул, вжавшись в ближайшую стену. До тех пор, пока не хлопнула каждая из дверей и звуки их голосов не перестали касаться моих ушей, я не двигался и практически не дышал. Пока глаза привыкали к мраку переговорной, я старался двигаться наощупь, но, дважды запнувшись об ножку стола, выждал, пока не стану различать хоть какие-то очертания. Свечи на стенах коридоров любезно проводили меня до покоев.
Выходит, именно Минерва приказала Ханту оставить её младшую сестру. Стоило ли рассчитывать на то, что это было проявлением любви и доброй воли? Она знала о происшествии в Куориане и, следовательно, в её руках появился ещё один рычаг давления; не только над принцессой, но и над тем, кто оставил на её душе и теле метку позора. Каковы ещё причины держать Ханта столь близко? Её презрение к нему едва ли меньше того, что испытывала Ариадна. Он не станет ей союзником – сломленный, оскорбленный, горюющий по разбитому сердцу, – лишь рабом, слепым последователем. Но насколько сильным оружием он может стать в её руках?
