Текст книги "Чужой клад"
Автор книги: Александра Девиль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)
– Благодарю вас, добрые господа, но только, сдается мне, вы сегодня не доедете до Ромена.
– Как не доедем, почему? – удивился Денис. – Тут расстояние совсем невелико, успеем еще до темноты. Или вы шутите, господин философ?
Сковорода промолчал, а Валуйский вдруг с самым серьезным видом обратился к Денису:
– Вы не думайте, что Григорий Саввич зря бросается словами. Недавно помещик Тевяшов мне рассказывал, как встретил пана Сковороду на дороге, хотел его подвезти, а Григорий Саввич отказался и заявил: «Я раньше вас прибуду на место». И точно: через пару верст у Тевяшова в коляске сломалось колесо и он провозился с ним до вечера. А Григорий Саввич шел коротким путем, через лес, вот и прибыл в деревню вовремя. Так ведь было дело? – Он повернулся к философу.
Тут уж забеспокоился Еремей:
– Это что же, господин учитель усмотрел какие-то неполадки в нашей карете? Пойду проверю все колеса и упряжь.
Верный слуга бросился к выходу, а философ тихо произнес:
– Дело не в колесах, а в людях. Может, вам самим не захочется ехать в Ромен.
– Почему вы говорите загадками? – обратилась к Сковороде Настя. – Если недовернете нам и не хотите с нами ехать, так прямо о том и скажите, мы не обидимся.
– Что вы, пани, я вам вполне доверяю, – сказал философ, слегка поклонившись. – И даже знаю, что сам я непременно буду ночевать в Ромене.
– Ну, если вы будете, то и мы тоже, – заметил Денис. – И потом, если мы сегодня не доедем до Ромена, то завтра не успеем засветло добраться до нужного нам места. Так что, господин учитель, прощайтесь с друзьями, а мы ждем вас в карете.
Расплатившись с хозяином, Томский повел Настю к выходу.
Во дворе Еремей возился с упряжью, потом долго осматривал колеса. Настя и Денис отошли поближе к палисаднику и стали обсуждать, где им лучше остановиться на ночлег.
– Что бы ни говорил философ, а ночевать нам следует в Ромене, – сказала Настя. – Все-таки это город, там есть приличная гостиница. Не в придорожной ведь корчме останавливаться на ночь.
– Кто знает… – тихо произнес Денис. – Может, в маленьком незаметном трактире нам будет безопасней.
Шум громыхающей по дороге брички несколько заглушил слова Дениса. Настя решила, что новые путники прибыли в корчму, но, оглянувшись, увидела, что бричка проследовала мимо; лишь на мгновенье мелькнула черная борода и соломенная шляпа возницы. Почти одновременно Настя охватила взглядом и одинокую фигуру философа, склонившегося над каким-то цветком. Казалось, он вовсе не интересуется «супругами Погарскими», с которыми ему предстояло проехать несколько верст. На секунду Насте стало тревожно: а не узнал ли он ее? Впрочем, вряд ли; ведь года два назад он лишь мельком мог видеть ее в Переяславле, в доме Томаров, среди других гостей. Но если даже он случайно запомнил Настино лицо, то уж, конечно, не знает ее имени, а потому не может уличить в обмане.
Движимая невольным любопытством, Настя приблизилась к Сковороде и спросила:
– Наверное, вы собираете гербарий для ученика?
Философ поднял на нее свои большие карие глаза и с легкой улыбкой ответил:
– Нет, просто любуюсь совершенством природы. Поглядите, до чего мудро устроена всякая мелочь: лепесток, стебелек, коробочка с семенами. И все точно, все соразмерно, нигде нет ошибки.
– Кажется, только в человеке природа ошиблась, – сказал Денис, подойдя вслед за Настей. – Наверное, не раз уж разочаровалась мать-природа в своем неразумном творении.
– У человека всегда есть надежда исправиться, – заметил Сковорода. – Только наложить в согласии с самим собой и заниматься тем, к чему расположена душа. Узнай самого себя и справься сам с собою – вот что бы я советовал каждому человеку.
– О-о, да ведь иные души до того темны, что дай им волю – самого Бога заточат в темницу, – вздохнул Денис. – И не каждый человек может справиться с той алчностью, что засела в его душе. А потому ваши советы, Григорий Саввич, – лишь для добрых людей. Людям же порочным нужна внешняя острастка – иначе они не остановятся в своем зле.
– Внешняя острастка – ничто, если не сумеем исправить внутреннюю натуру, – возразил Сковорода. – Потому-то я и веду жизнь человека простого и бесполезного, чтобы не бояться никакого зла. Я неимущий бродяга, который понимает жизнь как вечное странствие. Зато мое скромное положение позволяет мне проповедовать даже среди самых зловредных людей.
– Вы говорите о своей бесполезности, – усмехнулся Денис, – а между тем я вижу, как вас уважают люди разных сословий. На бесполезного человека так не смотрят. И не похожи вы на простого учителя малолетних барчуков.
Сковорода взглянул на Томского очень пристально и вдруг заметил:
– Да ведь и вы не похожи на простого помещика. Не надо быть пророком, чтобы угадать в вас человека ученого… господин Погарский. Наверное, вы знаете латынь и другие языки, учились в Германии или во Франции. Так?
– И вы тоже, – откликнулся Денис.
– А я и сейчас учусь.
– Здесь? Чему же?
– И здесь, и во всех местах, куда послала или пошлет меня судьба, я учусь благодарности, – сказал философ. – Учусь быть довольным тем, что дано мне в жизни от промысла Божия. Учусь обращать все во благо и радоваться сущему. Не люблю суеты и житейских хлопот, а потому научился простои убого жить.
– Да, вот и в самом деле умный человек, – пробормотал Денис словно про себя. – Если бы все так мыслили, меньше было бы неудачников и недовольных. Поистине, счастье – в нас самих… – Но тут его взгляд остановился на Насте, и он очень тихо добавил: – Только в любви человек не может быть философом и теряет всякую логику.
Еремей, закончивший осмотр лошадей и кареты, громко позвал:
– Барин, все готово, можно ехать!
– Прошу, Григорий Саввич, – обратился Денис к попутчику, указывая на карету.
Сковорода сел напротив Насти и Дениса, примостив на колени свою дорожную суму, словно боялся испачкать ею сиденье кареты. Приятное лицо с правильными чертами, скромная повадка, спокойный взгляд философа – все в нем привлекало простотой и неколебимым внутренним достоинством. На мгновение Насте показалось, что встреча с этим необычным человеком – не что иное, как знамение свыше. Может, Бог послал его, как иногда посылает ангела или пророка к тем, кому грозит беда.
Глава одиннадцатая
Беспокойная ночь
Отдохнувшие и накормленные лошади бодро продвигались по проселочной дороге, что причудливо вилась между перелесками и пологими холмами. Объехав очередную рощу, путники даже догнали ту бричку, что ранее прогромыхала мимо корчмы; Настя узнала чернобородого возницу.
– Ишь, какой бородатый, – мельком оглянувшись ему вслед, сказал Григорий Саввич. – В здешних краях все больше усачи, а бороды носят редко.
– А вы откуда родом, господин учитель? – полюбопытствовала Настя.
– Я родился в селе Чернухи на Полтавщине, – был ответ. – Там чудные, красивые места. Впрочем, как и везде в Малороссии. Недаром Господь избрал нашу землю колыбелью всех русских народов. Но и ареной бедствий тоже…
– Мне кажется, такой человек, как вы, должен был родиться где-нибудь возле иерусалимских святынь, а не в воинственной казацкой степи, – заметил Денис.
– Не то важно, где человек родился и живет, а то, как он живет, – сказал философ. – Надо только верно угадать свою природу и заниматься тем, к чему она тебя предназначила. Тогда везде будешь счастлив. Вот вы понаблюдайте за малыми детьми: один лепит домики из песка, другой сабелькой размахивает, а третий книжицу разглядывает. Тут-то и должны родители и воспитатели заметить, к какому труду у него склонность. Да ведь мало кто замечает; даже состоятельные люди порой насильно отдают детей на чуждые поприща. А беднякам так и вовсе выбирать не приходится: им надо хлеб свой в поте лица добывать на той ниве, на которую судьба их забросила. Вот потому-то в мире так много несчастных людей. И мой вам совет, господа: когда у вас родятся дети, так вы уж непременно изучите, на какой дороге они будут счастливы. И не мешайте, даже если эта дорога покажется вам неудобной. Значит, так Бог велит. А Бог в человеке – как компас в корабле.
Слова о детях немного озадачили Настю, поскольку она была уверена, что философ, при его проницательности, давно уже догадался, что «господа Погарские» вовсе не супруги. Впрочем, у этого загадочного человека все слова звучали так странно, будто он не житейские советы давал, а рассказывал притчи.
– А у вас нет семьи? – спросила его Настя. – Должно быть, вы готовите себя к духовному поприщу?
– Та жизнь, которую я избрал, несовместна с семьей. Но следовать моему примеру могут немногие. И не должны следовать, иначе род человеческий иссякнет. Но, будучи одиноким, я все-таки не собираюсь становиться священником, потому что в их среде нет духовной свободы, а я без нее не могу.
– А разве должность домашнего учителя так уж хороша? – пожала плечами девушка. – Разве вам не хотелось бы каких-то перемен?
– Когда я хочу перемен, я их нахожу, – спокойно ответил философ. – Ведь я же не всегда был учителем. В юности пел в хоре императорской капеллы. Учился в Академии. Потом ездил как секретарь генерал-майора Вишневского в Венгрию по делам виноторговли. Также побывал в Италии и Германии. После в Переяславском коллегиуме преподавал поэтику, но не пришелся ко двору епископу. Он обвинял меня в ереси, даже до суда Консистории дошел. Я покинул коллегиум, сделался скромным домашним учителем и пару лед был вполне доволен этой ролью. Но теперь начинаю ощущать некую духовную жажду. Может, потому, что вошел в возраст Иисуса Христа.
– Вы бы хотели изменить свою жизнь? – спросила Настя.
– Нет. Просто я чувствую, что должен совершить, одно посильное мне паломничество. Поеду в Москву, чтобы расширить свои знания в библиотеке. Также проведаю и Троице-Сергиев монастырь.
На некоторое время в карете установилось молчание; попутчики поглядывали в окно, думая каждый о своем.
Справа выглянула из-за холма деревенька с церковкой, слева – возделанное поле. Потянулись фруктовые сады. По всему чувствовалось приближение пригорода.
И вдруг из-за поворота с боковой дороги на проселочную вынырнула знакомая бричка и помчалась впереди. Настя первой ее заметила и указала своим спутникам:
– Глядите, этот бородач ехал напрямик, по короткой дороге, и теперь нас обогнал!
Сковорода и Томский тоже посмотрели вслед громыхающей на ухабах бричке, которая уверенно двигалась впереди кареты и явно не собиралась уступать дорогу.
Между тем на поля и луга уже спускался вечер; длинные тени от деревьев ложились на траву, закатное солнце огненным диском клонилось к горизонту, подсвечивая края перистых облаков. Вечерняя свежесть приятно овевала путников после знойного дня, но вместе с этой приятностью пришла неизъяснимая тревога.
– Ночевать будем в Ромене, городок уже близко, – сказала Настя, стараясь выглядеть бодрой.
Сковорода и Томский молчали, наблюдая, как ехавшая впереди бричка вдруг свернула влево, к большой придорожной корчме, издалека манившей путников широким крыльцом и плетеным тыном, на котором торчали глиняные горшки.
– А может, лучше здесь заночевать? – спросил Денис. – Место тихое, незаметное, но при этом – рядом с городом. Вот и другие ездоки туда сворачивают.
– Нет-нет! – вдруг решительно заявил Сковорода. – Не следует вам здесь останавливаться. Это опасно.
– Почему? – удивился Денис. – Разве эта корчма хуже той, в которой мы с вами познакомились? Право, не вижу, что в ней такого зловещего.
– Глазами и я не вижу, – вздохнул Григорий Саввич. – Но внутреннее зрение мне подсказывает, что не надо этого делать.
Не думайте, что невидное и бессильное – это одно и то же. Увы, народ почитает только то, что может увидеть и пощупать. Боится там, где нет страха. И наоборот.
– Опять вы говорите загадками, господин философ, – слегка поморщился Денис. – Ранее сказали, что нам нельзя ночевать в Ромене, а теперь и здесь. Где ж нам, бедным, найти приют? Не спать же в степи.
– Иногда лучше в степи, – пробормотал Сковорода, высовываясь из окна и разглядывая местность. Минуту подумав, он твердым голосом заявил: – Послушайте меня, господа, я знаю, как вам поступить. Сейчас мы подъедем к роменской околице, будто бы въезжаем в город, а потом, за рощей, свернем вправо, к мельнице. Мельника Панаса я хорошо знаю, он человек надежный. У него на хуторе и заночуете. А лошадей ваших и карету он спрячет в лесок, так что никто и не догадается.
– Ночевать у мельника? Но почему? – встревожилась Настя. – Скажите, что вас теперь насторожило? Может, эта бричка с бородачом показалась вам зловещей? Так ведь они ж остановились в корчме, до Ромена не доехали. Какая опасность может грозить нам в городе?
– Дело не в этой бричке, пани, – покачал головой Сковорода. – Если бы я мог понять все до конца… Я бы рад объяснить, откуда вам грозит опасность, да не могу. Дар провидца необъясним. Даже наука не в силах этого растолковать.
– Но тогда скажите: мы сможем уберечься от опасности? – спросила девушка, невольно поежившись от холодящего предчувствия.
– Перестаньте пугать мою жену, господин философ, – сказал Денис и обнял Настю за плечи.
Теплая тяжесть его руки придала ей уверенности и одновременно заставила ее сердце забиться быстрее. Сковорода внимательно взглянул на «супругов», и Насте показалось, что его губы тронула улыбка. Потом он отвел взгляд в сторону и сказал с задумчивым видом:
– Вам нечего бояться козней тех людей, что принадлежат к лживому и суетному миру. Им недосущна прекрасная птица, парящая в небесах. Как ее имя? Истина? Любовь? Вечность? Да, вечность. Где же суетящемуся миру угнаться за вечностью, ему бы себя не потерять!
– И снова вы говорите загадками… – вздохнула Настя. – Как же нам, простым людям, вас понять? «Птица Вечность»… Что это за аллегория?
– Вы еще поймете, – пообещал Григорий Саввич и тут же обратился к Денису: – Теперь, сударь, велите кучеру остановиться. Я сяду рядом с ним на козлы и покажу ему дорогу к мельнице.
Повертев головой, Настя сообразила, почему философ посоветовал отклониться от города именно здесь: густая роща, начинавшаяся сразу за холмом, скрывала карету, и со стороны проселочной дороги не было видно, что путники миновали город.
Скоро легкий шум воды оповестил о приближении мельницы. Хутор Панаса стоял на широком уступе холма, скрытый с одной стороны этой возвышенностью, а с двух других – небольшим лесом, через который и шла к нему дорога. Лишь с восточной стороны, где протекала речка, можно было издали заметить две хаты, амбары и погреба Панасова хутора.
Мельник, видно, хорошо знал Сковороду и встретил его приветливо. Однако же появление кареты – хоть и простой, дорожной, но все-таки не похожей на казацкую бричку, его несколько озадачило. Когда же из этого городского экипажа вышли одетые по европейской моде господа, он и вовсе смешался, переводя растерянный взгляд с Григория Саввича на красивую молодую пару, неизвестно каким ветром заброшенную к ночи на его скромную мельницу. Из хаты вышла мельничиха, за юбку которой цеплялся малыш лет четырех, и тоже с нескрываемым интересом уставилась на путников.
– Здоров будь, Панас, и ты, Явдоха, – обратился к хозяевам учитель. – Примите на ночлег моих друзей – пана и пани Погарских, а заодно их кучера Ерему.
– Мы хорошо заплатим за ночлег, – сказал Денис.
– Ну, добре, да только… – мельник замялся, – только у нас тут простая хата, не для таких шляхетных гостей. Чего ж они в город не хотят, ведь город-то рядом?
– Так надо, Панас, – ответил учитель – Прими их, накорми ужином и дай ночлег, а утром они уедут. А ежели кто до утра сюда вдруг приедет и спросит тебя, не видел ли карету с паном и пани, то скажи, что видел, когда шел по дороге; паны, мол, спросили тебя, правильно ли едут в Ромеи. Ты все понял, Панас? И ты, Я вдоха?
– Та поняли, поняли, – кивнул сообразительный мельник. – Сам так отвечу и работникам своим прикажу. А ты, Григорий Саввич, не останешься ли у меня на ночлег? Хлопца моего старшего чему-нибудь бы поучил.
– Рад бы, Панас, да только мне сегодня непременно надо в Ромен, – сказал учитель. – Я должен встретиться там с паном Ковалинским, который завтра с утра выезжает в Переяславль. Если не успею на его экипаж, то придется самому добираться до места, а это долго; я же пообещал Томарам вернуться к концу недели. Негоже учителю слово свое не держать, ведь тогда с учеников какой спрос?
– И то правда, пан учитель, всегда-то ты прав. – Панас почесал затылок, раздумывая. – Тут, конечно, от города недалеко, всего-то пару верст. Может, до темноты и успеешь. Да только все-таки лучше я тебе дам в сопровождение своего работника. Оно и мне спокойней будет.
– Спасибо за хлопоты, хозяин, – сказал Денис и повернулся к Сковороде. – А вы, Григорий Саввич, как будете в Москве, так уж непременно погостите в нашем подмосковном имении. Матушка будет рада, она любит ученых богословов.
– Так ведь вы сказали, что ваше имение под Трубчевском, – заметил Сковорода, и Насте показалось, что в его серьезных глазах мелькнули лукавые искорки.
– Да… конечно… – слегка смешался Денис. – Однако позвольте сказать вам несколько слов…
Он на пару минут отвел философа в сторону и о чем-то тихо с ним переговорил. Насте очень хотелось бы послушать эту короткую беседу, но шум расхлопотавшихся хозяев ей помешал. Панас велел своему работнику отвезти карету в ближайший лесок, а там распрячь лошадей, привести их в конюшню и накормить. Явдоха же, в свою очередь, заходилась готовить приезжим панам ужин и постель, бегая из одной хаты в другую и покрикивая на свою помощницу – босоногую девчонку лет четырнадцати.
Прощаясь с Григорием Саввичем, Настя уже почти не сомневалась, что он все о ней знает, потому что этому человеку было дано видеть скрытое от глаз и ушей. Она невольно проводила взглядом стройную, прямую фигуру учителя, уходившего по вечерней дороге в сопровождении хуторянина. Когда путники скрылись за деревьями, Настя повернулась к Денису и успела заметить, что он тоже смотрел вслед необычному философу, которого, вероятно, никак не ожидал встретить в украинской степи.
На ужин хозяйка подала хлеб с салом, рыбу и целую миску дымящихся вареников. Денис ел и нахваливал, а Настя едва сумела проглотить два-три вареника с вишнями, поскольку была в волнении из-за предстоящего ночлега. Она слышала, как Явдоха сказала девочке:
– Христина, постелишь панам в этой хате, а ихнего кучера отведешь в камору.
Настя поняла, что их с Денисом, как супругов, собираются уложить вместе, на одну кровать в этом домике, состоявшем из двух комнат – столовой, где они сейчас ужинали, и спальни, дверь в которую маленькая служанка то и дело открывала, занося туда подушки, одеяла и посуду. Насте было понятно, что вся эта суета объясняется тем, что служанке любопытно лишний раз взглянуть на необычных гостей. Тут же крутился и хозяйский сын – мальчик лет десяти. Работник, которому было поручено спрятать карету, тоже беспрестанно заглядывал, а потом вызвал Ерему обсудить какой-то вопрос о лошадином корме. Кучер уже вполне успел насытиться, но, привыкнув к ненадежности существования рядом с беспокойным молодым барином, быстро сунул в карман кусок хлеба и сушеную рыбину, а уж после этого двинулся во двор вслед за работником.
Потом и хозяева, убрав со стола, ушли вместе со служанкой, пожелав пану и пани спокойной ночи. Они отправились ночевать в другую хату, предоставив эту в полное распоряжение знатных гостей.
Поздний вечер уже готовился перейти в ночь; на темносинем небе высветился золотой серп луны и все ярче проступали звезды. Денис закрыл наружную дверь на засов, а Настя плотно задернула оконную занавеску. Теперь домик освещался лишь двумя светильниками – в столовой и в спальне.
– Ну что ж, сударыня, пора нам укладываться в нашу супружескую постель, – игриво сказал Денис и взял девушку за руку.
Она не нашла что ему ответить и молча переступила порог спальни. Кровать здесь была только одна, но широкая и высокая. И, надо отдать должное хозяйке, застелено сие ложе было с опрятностью.
Самым щекотливым оказалось то обстоятельство, что в домике не было ни лежанки, ни достаточно большой скамьи, чтобы мнимые супруги имели возможность спать порознь. Кроме кровати в спальне имелся лишь маленький стол, шаткая скамейка, сундук у стены и поставец для посуды.
Настя беспокойно огляделась и, скрывая волнение, сказала:
– Кому-то из нас придется спать на сундуке. Или на столе в соседней комнате.
– Помилуйте, кому из живых можно спать на столе?! – с шутливым ужасом воскликнул Денис. – А на этом сундуке поместится разве что ребенок. Нет уж, сударыня, не заставляйте меня подозревать вас в трусости.
– В трусости?.. Что вы этим хотите сказать? – опешила Настя.
– А то, что вы боитесь улечься рядом со мной. Неужели подозреваете во мне насильника?
– Нет, но…
– Стало быть, вы боитесь собственной слабости. Боитесь, что, оказавшись рядом со мной, не устоите и…
– Что?!. – возмутилась Настя. – Да как вы смеете…
Он не дал ей договорить, быстро схватив ее в объятия и закрыв ей рот поцелуем. Несколько мгновений девушка сопротивлялась, а потом ее захлестнуло то глубокое и упоительное чувство, которое раньше она знала лишь во сне. За одним поцелуем последовал другой, и скоро Настя ехала сама не своя; ее губы горели, пальцы путались в его волосах, по телу пробегала дрожь… Сквозь оглушительное биение крови в висках она услышала прерывистый шепот Дениса:
– Настя… Настенька… любимая моя…
С трудом оторвавшись от него, она сдавленным голосом спросила:
– Чтобы… чтобы сказали?
– Не «вы», а «ты», – поправил он. – Я сказал, что люблю тебя. Люблю с первой встречи.
– Почему же вы… ты раньше не говорил? – прошептала она, глядя на него сияющими глазами.
– Я противился своему чувству, потому что боялся быть отвергнутым. И еще я всегда думал, как и этот степной философ, что семейная жизнь – не для меня.
– Но Сковорода – святой человек, а ты…
– А я не святой, – подхватил Денис, – я никогда не чуждался грешных удовольствий. Но женщины нужны мне были лишь на время. Я ни к кому не хотел привязываться, потому что более всего дорожил свободой. Я думал: любая жена будет мешать моим занятиям наукой, моим путешествиям. К тому же я с детства испытал многие превратности судьбы. Было время, когда я жил в бедности и без всякой надежды на успех. Потому и решил ни с кем себя не связывать, чтобы иметь возможность идти по жизни смело, не оглядываясь. А семья – она сковывает человека, заставляет быть осторожным, отвечать не только за себя, но и за существа более слабые…
– Зачем ты мне все это говоришь? – глухим голосом спросила Настя и отстранилась от него.
– Затем, что люблю тебя, – сказал Денис и снова крепко привлек ее к себе. – Думаешь, почему я так рьяно принялся помогать Шалыгину, почему задержался в городе? Да потому, что хотел уберечь тебя от опасности! И хотел всегда быть рядом. Ведь только встретившись с тобой, я понял, что еще никогда по-настоящему не любил. Других женщин я легко брал и легко оставлял. Но тебя не мог оскорбить легким отношением. Такая девушка, как ты, заслуживает только серьезного чувства, а я не мог предложить тебе руку и сердце. Потому и молчал.
– Отчего же сейчас заговорил? – спросила Настя, упираясь кулачками ему в грудь. – Или решил, что после твоих поцелуев я потеряю голову и тут же тебе отдамся?
– Нет, не то. – Он улыбнулся, заглядывая в ее сверкающие глаза. – Не гневайся на меня, моя красавица. Я признался тебе в любви, потому что окончательно покорен. Теперь я не боюсь потерять свою свободу, а с восторгом положу ее к твоим ногам. Без тебя мне не в радость будут любые труды и свершения. Раздели мою судьбу, будь моей женой!
Денис вдруг стал на одно колено и пристально посмотрел на девушку снизу вверх. Настя видела, как в его глазах мелькает тревога и неуверенность, и этот взгляд убедил ее сильнее, чем слова. Она с невольной нежностью погладила его волосы, коснулась щеки; он перехватил ее руку, прижал к своим губам и с волнением спросил:
– Так ты согласна? Ты любишь меня?
– Люблю, – ответила она серьезно, без кокетства. – Да, люблю, скрывать не буду. Но женой твоей, наверное, не стану. Не потому, что не хочу, а потому, что ничего из этого не получится. Мы с тобой разные люди. Вряд ли наш брак благословит твоя матушка. Да и твое окружение будет смеяться, когда ты…
– Вот глупости-то какие! – прервал ее Денис, вскакивая с колен. – Даже слышать не хочу подобной чепухи! Матушка тебя полюбит, как только увидит. И друзьям моим ты понравишься. А хоть бы не понравилась – мне это все равно. Если же кто посмеет ухмыльнуться или слово плохое сказать, – пусть пеняет на себя! Денис Томский ведь не только над книжками сидел, но еще и научился неплохо владеть шпагой! – Он взял Настю за подбородок и добавил уже шутливо: – И потом, сударыня, проведя с вами ночь наедине, я, как честный человек, просто обязан жениться.
Настя хотела возразить, но Денис осторожно прикрыл ей рот ладонью и продолжал уже более серьезным тоном:
– Или, может, мое положение тебе не подходит? Да, я не очень богат. Среди твоих поклонников, наверное, есть более состоятельные люди. Но у меня большие надежды на будущее, я собираюсь в дальнейшем преуспеть. И не только как ученый; я вместе с Виноградовым буду заниматься производством фарфора. У меня и других задумок немало.
Настя отвела его руку и решительно заявила:
– Я даже не думала о деньгах! Мы с матушкой живем небогато, но нам вполне хватает. Я всегда считала, что человеку не надо излишнего. Но, если уж ты заговорил о состоянии, так должна тебя предупредить: я не подхожу тем женихам, которые ищут в невестах большое приданое.
– Прекрасно! Значит, ты подходишь мне! – воскликнул Денис. – Я-то как раз не ищу приданого. Мне нужна только твоя любовь. Если бы ты была богата, то я бы не рискнул сделать тебе предложение!
– Почему? – невольно удивилась Настя.
– Потому что Денис Томский всегда отличался несносной гордостью. Если бы кто-то предположил, будто я женюсь на любимой девушке ради ее приданого… нет, это было бы нестерпимо для меня.
– Ну, уж со мной тебе такое не грозит, – улыбнулась Настя.
Денис вдруг поднял ее на руки, отнес на кровать, а сам сел рядом и стал медленно снимать с нее туфли.
«Вот… сейчас оно и начнется…» – успела подумать Настя, чувствуя наплыв слабости, мешавшей сопротивляться этому опасному и притягательному мужчине. Денис наклонился над ней, стал страстно целовать ей губы, лицо, шею, а потом и грудь, которую успел незаметно высвободить из корсажа. Настя припомнила все внушенные ей заповеди и молитвы; также припомнила и сцены из французских романов, в которых герой соблазнял героиню. Она знала, что должна найти в себе волю для сопротивления, иначе может оказаться жертвой собственной слабости, – ибо даже страстно влюбленный мужчина, добившись близости с девушкой, может потерять к ней уважение, равно как и свежесть чувств. Судьба несчастной, совращенной Ловласом Клариссы Гарлоу[21]21
Кларисса – героиня одноименного романа английского писателя С. Ричардсона (1689–1761).
[Закрыть], о которой Настя прочла совсем недавно, промелькнула в ее памяти, и девушка из последних сил оттолкнула Дениса, воскликнув:
– Если ты любишь меня, так должен беречь!..
И тут Денис разжал объятия, вскочил с постели и, едва не опрокинув свечу, схватил со стола кувшин с водой. Он пил большими глотками, обливаясь, а остаток воды и вовсе вылил себе на голову. Настя села на кровати, дрожащими пальцами поправляя расстегнутый корсаж.
Через минуту Денис вернулся к ней и, с нежностью поцеловав ей руку, сказал:
– Прости, Настенька, за то, что я тебя так напугал. Но ты не думай, будто я какой-то пошлый совратитель. Просто слишком влюблен, а потому теряю голову. Но, клянусь, больше такого не повторится… до свадьбы. А уж потом… потом держись. Это ведь я только с виду северный варяг, а кровь у меня горячая, как у южанина.
– Да… я это почувствовала, – слегка охрипшим голосом сказала Настя.
– Я буду беречь тебя, моя любимая. – Он погладил ее растрепавшиеся волосы. – Все у нас будет по-человечески, как Бог велел. Ничего не бойся, я буду почтительным и честным женихом. Сейчас я выйду во двор покурю трубку, а ты пока разденься и ложись спать. Я тебя не потревожу. Вернусь и тихо лягу с краю, когда ты заснешь.
Он накинул на плечи камзол, схватил трубку и быстро вышел из хаты.
Настя какое-то время сидела молча, дожидаясь, пока выровняется дыхание и сердце перестанет колотиться. Спать ей не хотелось, и она, повинуясь невольному любопытству, выглянула в окно. В призрачном сиянии ночных светил двор казался таинственным, как в сказке. Фигуру Дениса она скорее угадала, чем увидела. Едва различимый огонек трубки перемещался, свидетельствуя о том, что Денис меряет шагами двор, желая успокоиться. Настя поняла, что он еще долго будет курить и дышать ночной прохладой. Выпив воды и раздевшись до рубашки, она забралась под одеяло. Вначале сон не шел, но потом, измученная дорогой и волнениями, девушка закрыла глаза и стала медленно погружаться в дремотное забытье. Восторги и опасности любви, пережитые ею столь, внезапно, во сне усилились десятикратно, и скоро Настя уже металась, призывая и одновременно отталкивая Дениса. Она не услышала, как он вошел и тихо присел на кровать. Но внезапно ее сонный голос, назвавший его по имени, заставил Дениса наклониться к ней и сказать:
– Я здесь, моя красавица. Если тебе приснилось что-то страшное – успокойся. Днем рассеются все кошмары.
Взволнованная его близостью, Настя затаила дыхание. Она старательно притворялась спящей. Денис снял сапоги и камзол, но дальше раздеваться не стал, а лег поверх одеяла, чуть отодвинувшись от Насти. Жар его тела обжигал ее даже на расстоянии. Она вдруг кожей ощутила, что еще минута – и неодолимое влечение толкнет их с Денисом друг к другу…
Но внезапно в раскаленной тишине послышались звуки, заставившие Настю и Дениса одновременно приподнять головы с подушек.
Вначале это был шум подъехавшей коляски, потом громкий стук в дощатые ворота. Денис вскочил и кинулся к окну в столовой, выходившему во двор. Сейчас, в темноте глубокой ночи, почти ничего не просматривалось. Наконец из хаты вышел хозяин, а за ним и работник. Они приблизились к воротам. Денис осторожно приоткрыл створку окна, чтобы лучше расслышать беседу с незваными гостями.
– Кто это стучится среди ночи? – закричал Панас, не открывая ворот.
– Не бойся, мельник, мы к тебе не просимся на ночлег, – отвечал довольно грубый мужской голос. – Ты нам скажи, есть у тебя в доме какие-нибудь гости?
– Никого нет. Отчего бы у меня гости останавливались? Здесь не шинок и не постоялый двор.
– А не заезжали к тебе молодые пан и панночка в шляхетской коляске? – продолжал допрашивать приезжий.
