Текст книги "Сын башмачника. Андерсен"

Автор книги: Александр Трофимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 40 страниц)

Эрстед как бы отстранился от трагедии, он не посмел сказать в глаза молодому писателю всё, что он думал о ней...

Новую пьесу «Альфосоль» помог представить в театральную дирекцию пробст Гутфельд. Пробст видел божественную устремлённость драматурга из Оденсе, многим представлявшегося совершенным выскочкой и нахалом. Можно представить себе ожидание Андерсена. Солдат ждёт окончания своей службы в армии с меньшим нетерпением.

Прошло время... Но для Андерсена это было не просто время, это были мгновения, нанизанные одно на другое... Он помнил каждое из них. Он готов был покончить с собой, если не сбудется его мечта А что ему делать? Возвращаться в Оденсе? Лучше и вправду сойти с ума... Его настроение то и дело менялось. Пессимизм и оптимизм переплелись навсегда.

Настала вновь пора полного безденежья, но он не мог, не решался попросить у кого-либо денег. Безденежье – всегда пора зрелости, в каком бы возрасте она ни посещала нас. Но человек, в юности открывший двери в благородный мир Вальтера Скотта, не зря жил на этой земле. И Андерсену удалось проникнуть в книги бессмертного рыцаря. Если вы любите Скотта, то у вас нет и не может быть другого мира, чем тот, который создал великолепный Англичанин. Его романы – учебники зрелости, знания, благородства, они – чудо духовной красоты, которое можно воспринять только в определённом светозарном возрасте; солнце пронизывает его страницы, любовь к чести – вот достоинство его книг, которые будут читаться всегда. Вальтер Скотт – эта планета вслед за солнцем даёт силу детству...

Йонас Коллин, быть может, главная страница в жизни Андерсена. Нужно сказать со всей чёткостью: не будь его, не было бы и Андерсена – великого человека Дании и Мира. Не было бы – и всё тут, какие нужны доказательства? А не нужно никаких доказательств. Исток знакомства с ним – знакомство с пробстом Гутфельдом, именно он понял, чья помощь могла обещать Андерсену достойное по столичным меркам будущее...

Директором театра был Йонас Коллин. От этого имени как лучи разбегались мысли о театре, от него зависело пойдёт та или иная пьеса на сцене, от него зависело распределение ролей, если бы сказали, что от него зависит и распределение талантов, никто бы не удивился, в самом деле, кому же и таланты распределять, как ни директору королевского театра... Не королю же заниматься этим маленьким делом...

Директор Королевского театра – это звучало для Андерсена ошеломляюще, убийственно, райски. Йонас Коллин – та точка, с которой можно отмерять новый этап в развитии Андерсена, в его жизни, наконец... Трудолюбие, способность мгновенно вникать в любые ситуации и выделять из них практический смысл – черта, бросавшаяся в глаза любому, кто только познакомился с Коллином. Блестящий государственный деятель, часто бывавший в королевском дворце, отзывавшийся в своей деятельности на любое государственное событие, он сразу же оценил непосредственность и страсть Андерсена к творчеству, но понял, что страсть эта никогда не найдёт выхода на сцене, если у этого странного парня не будет должного образования.

Андерсен не преминул рассказать о своём новом знакомстве принимавшим его семействам. Отзыв был един: он, он и только он может помочь.

Пришелец из Оденсе возражал, что Йонас Коллин слишком суров, отстранён, государственен, чтобы его заинтересовала судьба «никого», – так он называл себя...

Андерсену повезло – он остался в памяти Йонаса Коллина.

ВЫХОД КНИГИ

Он не был бы Андерсеном – то тщеславным, то самоприниженным, если бы не отнёс рассказец и драму «Альфосоль» к издателю, полагая, что они вполне заслуживают быть опубликованы... Он писал их от сердца? От сердца! Он писал их со слезами? Со слезами! Значит, и у читателя появятся слёзы на лице...

А издатель не был бы издателем, если бы, глядя в глаза Андерсена – два сгустка радости, не произнёс устало:

– Я люблю молодых. Но я не могу в трубу вылететь. Найдите подписчиков, молодой человек. И я выпущу вашу книгу.

Это был успех! Чтобы он, Андерсен, не нашёл подписчиков на свой талант? Да он найдёт! И прямо от издателя он поспешил к знакомым. Сказать, что у него выросли крылья, значило бы солгать. У него всегда были крылья, но сейчас он осознал их. Он выдернул перо и увидел, что оно голубое. Его крылья были из перьев неба...

   – У меня выходит книга. Но я не могу выпустить её без вашей помощи.

   – Ах, Андерсен, наконец-то.

   – У меня выходит книга. Но я не могу выпустить её без вашей помощи.

   – Вы уверены, что её следует выпускать?

   – Уверен!

   – А я нет!

   – У меня выходит книга.

   – У меня тоже. И я выпускаю её за свой счёт, поэтому ничем не могу вам помочь, начинающий поэт.

   – У меня выходит книга.

   – Зачем?

   – Чтобы вы прочли её.

   – Я уже прочитала ваши произведения. Вам не стоит спешить с выходом книги.

   – Но...

   – Ужасно сегодня болит голова, просто ужасно, прощайте, юное дарование, не забывайте нас.

   – У меня выходит книга.

   – Вам не о книге нужно думать, а об учёбе!

   – Я поступил в гимназию. Буду учиться на королевскую стипендию, сам король знает обо мне!

   – Если король знает о вас, то я дам вам денег.

   – Скоро я принесу вам книгу.

   – Не торопитесь.

   – У меня...

   – Знаю. Знаю. Знаю. У вас выходит книга. Но нет денег на её издание.

   – Точно так...

   – И вы поступили в гимназию.

   – Да.

   – А подумали ли вы, что учить на королевские деньги не поэта, а нормального человека, гораздо нужнее для Дании.

   – Мне не приходило это в голову, извините.

   – Понадобится помощь, заглядывайте, мы всегда рады вас видеть. Приходите просто так, без книжных разговоров. Мы вас очень любим!

   – Помогите мне выпустить книгу.

   – Вы что, новый Шекспир?

   – Нет...

   – Зачем же выпускать книгу, если она малоталантлива. Почему вы, Андерсен, полагаете, что люди должны тратить время на чтение ваших сомнительных произведений, вместо того, чтобы служить стране? Изучать медицину, например? Или механику.

   – Я не знаю.

   – Да куда же вы торопитесь?

   – Мне нужно набрать подписчиков до моего отъезда в Слагельсе.

   – Славное местечко. Смотрите же, учитесь хорошенько.

   – Спасибо. Мне пора.

   – Да куда же вы? Я согласен быть среди ваших подписчиков. Вы ещё очень молоды и – кто знает – может быть, со временем станете дельным человеком. Тогда мы вместе посмеёмся над вашей книжицей...

   – Спасибо...

   – Воды поэту Андерсену...

   – А вот и вы... Славно, славно... Надо же, приехать в Копенгаген ни с чем и уже гимназист. И сам Коллин-старший о нём хлопочет. Хотел бы и я иметь такого благодетеля!

   – Не были бы вы так любезны...

   – Я всегда любезен...

   – Всегда? Третьего дня мы с вами встретились и вы даже не изволили поздороваться.

   – Извините, я, должно быть, вас не заметил!

   – А стоит ли обращаться за помощью к человеку, которого вы не замечаете, и который, тем не менее, думает о вас?

   – Извините.

   – Представляю, как удивятся в вашем Оденсе, что вы стали гимназистом.

–Да, мама очень обрадуется.

   – В Копенгагене следует говорить не «мама», а «мать».

   – Хорошо. Спасибо.

   – Выучитесь и забудете нас...

   – Я никогда не забываю добра... Я у вас дважды обедал.

   – Не дважды, а трижды!

   – Да, трижды! Вы спасли меня от голодной смерти.

   – Ну, вот видите! А вы говорите о какой-то книге. Нет уж, увольте, нам с супругой достаточно и того, что мы вас спасли от голодной смерти. Это наш лучший подарок датской литературе.

   – Я обязательно напишу вам из гимназии.

   – Сделайте одолжение!

   – Куда спешит господин гимназист? На свидание?

   – Мне нужно найти подписчиков на мою книгу.

   – Вот как, уже и книгу написали. А не подумаешь.

   – Не соблаговолите вы стать одним из подписчиков?

   – Соблаговолю. Вы у меня взяли книгу и вернули её в отличном состоянии. Из вас, пожалуй, выйдет поэт...

И вот он снова у издателя. Он – у издателя!

Сбылась мечта, подписчики найдены, Копенгаген понял его! Он считает, что Андерсен достоин выпустить свою первую книгу. Будет листать его страницы. Будет улыбаться его мыслям. Андерсена обжигала уверенность, что все в Оденсе прочтут его книгу. Он был абсолютно счастлив!!! Счастье – это когда тебя издают.

Книга вышла под псевдонимом «Вильям-Христиан-Вальтер».

Вильям Шекспир и Вальтер Скотт были его кумирами, именно – кумирами. Между ними примостился он – Андерсен. Отличная компания, правда, читатель? И ни одного лишнего имени. Ни одного!

Гоголь, Андерсен, Некрасов... Я никогда не назову их первые книги неудачами. Они – могут. Мы – никогда. Первая книга – это первое чувство полёта. Это прикосновение к небу. Это не запах цветка, а аромат звезды. Это тропинка в вечность. Это полная уверенность, что книги печатаются в типографии облаками и деревьями, а не людьми.

   – Здравствуйте, господин Андерсен. Кажется, вы стали писателем?

   – Да, я тоже об этом слышал.

   – Вы первый писатель в Дании, поступивший в гимназию. Кстати, у вас много ошибок.

Он покрылся потом.

   – Я знаю.

   – Нужно давать вычитывать свои страницы образованным людям.

   – А книга, сама книга вам понравилась?

   – Я же сказал, много ошибок.

Этот сгусток бумаги, как он жжётся на груди. Неужели это его книга? Это буквы, которые он написал? Нет, это писал не он, это диктовал ему сам Бог. Без его помощи ничего бы и не вышло...

И он судорожно молился, потому что по-прежнему не мог опереться в этом мире ни на кого, кроме Бога.

И тут он увидел дерево – с таким же дуплом, как и то, что видели они с отцом. Это будет дань отцу – его посмертный подарок. Он не может положить эту книгу на могилу отца, но он положит её в дупло дерева – как в конверт...

   – Папа? Ты меня видишь? Я увижу страны, о которых ты говорил. Я так хочу, чтобы ты был рядом со мной. Меня называют сентиментальным и часто смеются надо мной, но разве слёзы это плохо, разве плохо, что любимая твоя кукла – со мной. Каждую ночь я вспоминаю наши лесные прогулки.

Как ему сейчас хотелось прижаться к сердцам тех, кто искренне радовался любым его успехам, кто просто радовался ему самому: тому, какой он есть. Бабушка, мама, отец. На этих трёх китах стояло его прекрасное беззаботное детство. И вот – книга. И вот – гимназия. Это всё не просто ему – это и отцу, и бабушке, и маме.

Приблизится ли он к своей мечте там, в Оденсе?

Пусть будет всё так, как делает Бог...

Здравствуй, Слагельсе.

Вся дорога туда – дорога поэта. Он не удивился бы, если бы вдруг оказался на Парнасе. Но в свои семнадцать лет он попал во второй класс гимназии и оказался на одной ученической скамье с маленькими детьми...

Вновь придя к Йонасу Коллину, Андерсен расплакался от счастья. Он мог расплакаться и от горя, если бы Коллин попросту вернул ему рукопись... и просто от вида розы он мог расплакаться. Слёзы были его спасением, он столь глубоко чувствовал жизнь, почти везде находил чувство обиды. И от жалости к себе он мог расплакаться. И от восторга перед тем, что написал. И от пьесы, когда съёживалось от горя сердце... И от пения птицы. И грустный сон мог довести его до слёз. Счастье, что на свете жили Вальтер Скотт и Вильям Шекспир, тоже исторгало слёзы из его тонкого сердца. Душа на всё отзывалась слезами... Ну, а книги, от их страниц сам Бог велел плакать ему.

Ах да, к слову: как там дела с его трагедией? Есть ли хорошие новости у ученика Шекспира? Не подведёт ли он своего учителя Вальтера Скотта?

– Я имел о вас разговор с королём, – многозначительно сказал Йонас Коллин.

«Король знает обо мне! – мелькнуло в мозгу Андерсена, и мысль эта осела в душе. – Король знает обо мне! Король знает обо мне! – передавала дальше каждая клеточка организма, каждая кровинка. – Король знает обо мне, король знает обо мне, король знает обо мне!» В этом известии было что-то от Вальтера Скотта: Король благословляет вас! Или: Король благодарит за службу. – Или... или... или... бесспорные, бесконечные или...

Но можно ли этому верить, правда ли это? Не ослышался ли он? Андерсен пронзил Йонаса Коллина своими маленькими голубыми глазками, которые сделались вдруг большими, огромными. Это его сердце бьётся так громко, нет, не его, не его, не его, не его! Это целых два сердца бьются в нём, целых два сердца, и второе родилось от радости, что король знает о нём всё! Неужели королю понравилась его пьеса, его замечательная трагедия из народной жизни?

Коллин внимательно смотрел на него. Он любил наблюдать людей, государственная деятельность, работа на посту директора Королевского театра сотворила из него сердцеведа. Общение с драматургами, актёрами, музыкантами, режиссёрами разнообразило его знание о людях, к которым большинство мещан относилось с пиететом. Он знал эту жизнь изнутри и ни одному из своих детей не пожелал бы такого куска хлеба. Сердцевед Йонас Коллин знал и своего короля, и манеру его мышления, стиль, как сказали бы сейчас... Отчего бы не помочь совершенно безвестному, нищему, что-то там пишущему юноше? После помощи короля, о которой станет всем известно, он уж точно чего-нибудь добьётся в жизни, по крайней мере, женится...

Всё это промелькнуло перед внутренним взором Коллина, пока он ждал, а в это время стук второго сердца Андерсена долетел до Оденсе, где ещё была жива его мать, пьющая прачка Мария, до безумия любившая сына и чувствующая каждую его неприятность – сказать, как свою?! нет!!! трижды нет – десятикратно сильнее, чем свою...

А Коллин всё выдерживал и выдерживал паузу, которую члены его семьи называли бессмертной... Тайнопись дворцовой жизни научила его проверять прочность фразы прочностью молчания. Он молчал так долго, что собеседник застывал в ожидании.

   – Король соизволил принять вас в гимназию города Слагельсе за государственный счёт... Он благороден, наш король... Да... Вы всегда должны помнить, что именно он основал эту гимназию, заботясь об образовании низших слоёв населения. Вы, надеюсь, понимаете милость короля.

   – Да, я понимаю... Благодарю вас!

   – Кроме того, король назначил вам стипендию...

   – И стипендию? – растерянно переспросил нищий посетитель.

   – И стипендию, – недовольно подтвердил Коллин. – Я представил вас королю в лучшем виде. Мне пришлось слишком много слышать от уважаемых людей о вашей, – он сделал паузу, хотел сказать «настырности», но произнёс: – настойчивости...

Он умер? Или он – Андерсен – жив? Эти слова относятся к нему? К нему? О Господи, к нему.

   – Благодарю тебя, Господи, – чутко произнёс Андерсен, и Йонас Коллин, привычно поднял глаза к потолку, который сейчас для Андерсена был настоящим небом: с облаками и ликом бессмертного Христа...

   – Мы должны гордиться нашим королём, – поучительно сказал Йонас Коллин, и Андерсен вновь поднял глаза на потолок, который ещё недавно был небом... благородным небом, благосклонно отнёсшимся к нему в ответ на все страдания... – Ни одни человек на территории королевства не остаётся без внимания нашего короля, – привычно сказал сытый Йонас Коллин голодному Гансу Андерсену... – Каждые три месяца я буду высылать вам деньги. Вам нужно спешить: учёба не ждёт...

   – Я уеду на первом же дилижансе, – искренне произнёс автор неудачной трагедии «Альфосоль»...

   – Не стоит так спешить. – Впервые за весь разговор директор Королевского театра улыбнулся... – Но спешить, – он поднял вверх указательный палец, – надо!..

   – Я буду спешить, – выпрыгнуло из ошалевшего драматурга.

   – Это наша последняя пока встреча. До вашего отъезда мы не увидимся, – равнодушно-государственно произнёс Йонас Коллин, – но я буду посылать вам деньги каждые три месяца.

И тут Андерсен вспомнил: а пьеса, как его пьеса, как его душа? Коллин прочёл его душу? Разве тебе мало – гимназия, стипендия? – спросил молниеносный голос с некоторым пренебрежением к тому, в ком он звучал...

Ганс Андерсен вздохнул:

   – А как моя пьеса?

Йонас Коллин снова сделал побеждающую всякие слова паузу и проговорил:

   – Пьеса ваша, кажется, вы назвали её «Альфосоль»... – Он поколебался, говорить: «совершенно не годится» или «пока не пригодна», выбрал первое и заметил: – ...совершенно не годится для сцены...

Юноша обвял. Как быстро менялись в нём настроения... Трудно ему придётся... На секунду Коллина пронзила жалость к этому маленькому орангутангу – это прозвище как нельзя более подходило к Андерсену... огромные руки, почти до земли... Они тянулись к земле, будто в поисках куска хлеба...

Может быть, на Коллина сильно подействовала энергетичность молодого человека и блеск высокой надежды в глазах...

Может быть, в пьесе начинающего автора нашёл директор королевского театра искры таланта? Или Андерсен уже поднадоел бесстрастному, холодному Копенгагену? Он уже был вхож во многие семьи в качестве развлекателя и часто выглядел примирившимся со своей ролью полушута-полуталанта, полусумасшедшего-полуребенка.

   – Но ваша энергия, – Йонас Коллин продолжил свою директорскую тираду, – вызывает уважение и, возможно, является доказательством ваших возможных успехов в будущем. Учитесь. Да поможет вам Бог.

Осторожный чиновник Коллин был дважды осторожен сейчас: ещё бы, этот мальчишка сегодня же разнесёт разговор по всем домам Копенгагена, да ещё добавит, что королю понравилась его пьеса и потому он получил и гимназию, и стипендию. Восторженность – главная ошибка людей. К счастью, его дети, кажется, лишены этого. Разве что Луиза, но у неё восторженность детства скоро минует... Коллину стало вдруг неприятно. Почему? Он попытался проанализировать своё чувство и тут же понял, что сама мысль о дорогой и любимой дочери вслед за мыслью об Андерсене была несколько обидна для него... Но Йонас Коллин потому и был высоким чиновником, что не стал руководствоваться своим странным чувством, а отбросил его: он выполняет распоряжение короля и делает доброе дело, а сочетание этих двух дел всегда приятно для него...

Ну почему не умирают от счастья? Почему не умирают от счастья? Ганс Андерсен вышел из кабинета Коллина столь растерянным, что столкнулся на улице с прохожим и только тут несколько пришёл в себя. Возвышенный миг действительности кончился: прохожий с крайним неудовольствием посмотрел на будущего гимназиста и спросил с раздражением:

   – Вам не кажется, что следует ходить несколько осторожнее?

   – Извините, – тут же с готовностью к тому, что хотел услышать от него собеседник, произнёс Андерсен, – но только что по распоряжению короля я принят в гимназию Слагельсе!

   – Вот как? Но, кажется, король не здесь живёт.

   – Конечно, не здесь, – с уверенностью и доброжелательностью простолюдина объяснил Андерсен, – король передал своё желание через господина Коллина!

   – Вот как? – Прохожий улыбнулся. – Значит, у вас сегодня праздник.

   – Да!

   – Вам следует запомнить этот день.

   – Я его уже запомнил.

   – И кем же вы хотите стать?

   – Шекспиром!

   – И только? – пошутил незнакомец.

   – Мне этого достаточно!

Прохожий искренне рассмеялся. На открытом и некрасивом лице того, кто только что столкнулся с ним своим угловатым телом подростка, было столько счастья, что он поневоле захотел быть обладателем хотя бы частички этого наслаждения жизнью.

   – Как вас зовут?

   – Моё имя Ганс Христиан Андерсен. Я драматург.

   – Прекрасно. Ганс Христиан Андерсен – так, кажется?

   – Да, так.

   – Позвольте вам дать совет?

   – Пожалуйста.

   – Постарайтесь стать Андерсеном. И тогда Шекспир вам станет не страшен.

   – Почему я должен его бояться?

   – Причина проста: что делать тому, кто захочет быть похожим на вас, Ганса Христиана Андерсена, – ему тоже посоветуете стать Шекспиром?

Выходец из Оденсе задумался.

   – Пожалуй, вы правы, – произнёс он.

   – Если вы согласны с этим, молодой Шекспир, то позвольте угостить вас праздничным обедом.

   – Спасибо, я сыт... – растерялся Андерсен, не зная, как поступить, – принимать ли приглашение от незнакомца? Но голод и лучший его представитель – желудок приняли приглашение копенгагенца раньше, чем лицо...

   – Я согласен.

   – И правильно, – констатировал богатый незнакомец, которого теперь заинтересовал этот увалень. – Чем чаще вас будут угощать, тем тоньше вы будете. – И тут же первым рассмеялся своей странной шутке...

Но всё же Андерсен ещё раз побывал у Коллина. Он пришёл поблагодарить его.

   – Пишите мне откровенно о своих нуждах и о том, как пойдёт ученье!

На этот раз Йонас Коллин был ласков и добросердечен.

   – Какое счастье вам привалило, Андерсен, – то и дело сообщали ему знакомые.

   – Не каждому сыну прачки удаётся учиться на королевские деньги, – сказали ему в одном доме.

   – А на что тогда нужны королевские деньги? – спросил ребёнок в доме Эрстедов, и все присутствующие рассмеялись этой философской фразе...

   – Когда-нибудь и ваши книги, дорогой Андерсен, будут стоять на моих полках, – твёрдо сказал Эрстед. – Только учитесь, учитесь, учитесь...

Но в его словах не было наставлений, и потому пока неудачливый драматург им искренне верил...

Нужно знать, что представлял для датчан театр. Это было по тем временам важнейшее из искусств. В театре, где было тихо и светло, люди приобщались к другому миру, не миру искусства, а просто к другому миру. Театр был праздником среди пошлых будней, он был как цветок среди песка, как дерево посреди поля. К театру тянулись все, он был поистине демократичен. Пьесы обсуждались. Над судьбами героев и героинь плакали. Они входили без стука в каждый датский дом, и их впускали. Может быть, один из синонимов слова «датчанин» – «любящий театр».

Андерсену когда-то обещали напечатать его трагедию, которую он считал если не лучшей в мире – иначе зачем публиковать? – то на уровне Шекспира. К тому же маленький рассказ «Привидение на могиле Пальматока» просился в книгу. Нужно было собрать подписчиков.

   – Прощайте, Андерсен, начинается новая пытка вашей жизни, гимназия, вы уезжаете в прекрасном расположении духа, и мы не смеем потревожить вашего настроения. Эй, кучер, трогай, пора...

Из окна дилижанса так приятно смотреть на подданных короля, который дал вам стипендию. Подданные смотрят на окна так, будто знают: за ними тот самый Андерсен...

   – Какой – тот?

   – Ну тот самый, которому король дал стипендию, возвысившую его над всеми гимназистами его родного Оденсе.

   – А, так бы и говорил, а то Андерсен да Андерсен, заладил, я восьмерых Андерсенов за жизнь знал, и никому король не дал стипендию, теперь буду знать, что Андерсенам стипендия королевская положена, чтобы в гимназии учились. Дураки, знать бы им об этом с детства! Авось, их дети выучатся.

   – Посмотри, какой нос! Длинный, важный, что твоё перо. Видать, знатный будет господинец!

   – Женится – так и будет.

   – Этот не женится.

   – Почему?

   – Говорю – не женится!

   – Да почему?

   – По лицу видно.

   – Летописец какой выискался! Выучится – деток захочет.

   – Кто захочет, а кто нет. Этот и захочет, а деточек не будет.

   – Ну ладно, давай пожелаем ему хорошей учёбы.

   – А разве на королевскую стипендию можно учиться плохо?

   – Не знаю.

   – Да ты не чеши затылок, прямо отвечай, можно или нельзя, я своим знакомым Андерсенам должен рассказать!

   – Разумею, что нельзя...

   – Небось, едет и говорит: прощай, неизвестность Копенгагена, здравствуй, счастье Слагельсе.

   – Может, и говорит, кто ж его знает.

   – Вот и проехал дилижанс.

   – Он-то проехал, а ты остался, дурак, вслед дилижансу смотреть. А я так разумею: лучше на нём ехать, чем на него смотреть.

Дилижанс медленно, то есть вежливо, катил по дороге, будто хотел поговорить с каждым знакомым камешком по пути. Ему не было никакого дела до Андерсена. Ну, совсем никакого дела. Да и Андерсен, по правде говоря, не спешил.

Ну, а если бы он вот сейчас узнал, что книгу опубликуют несколько лет спустя, что бы он сделал? А ни-че-го!

Он думал о себе. Дорога располагает к раздумьям. Есть писатели, немыслимые без дороги, без путешествий, – Андерсен, Гоголь... В четырнадцать лет осенью Ганс Христиан Андерсен вошёл в Копенгаген, добравшись до него «слепым пассажиром». Теперь он уезжал в маленький город Слагельсе. Если бы отец узнал, что он получил королевскую стипендию! Но какая-то сила в юном Андерсене подсказала ему, что он знает, знает, знает! И на душе стало так легко, красиво, спокойно, как за окном, где два странных человека говорили о чём-то... И бабушка не дожила до этого великодушного дня. Могла ли бабушка мечтать, что он, её внук, станет учиться на королевскую стипендию? Да она бы всю комнатку залила слезами радости. Андерсен вспомнил её доброе лицо, букетики цветов, которые она приносила из больницы, и чудесная боль пронзила его одинокое сердце. Ему только семнадцать, а он уже почти одинок на этой земле. Да почему – одинок? Ведь у него сестра, которая, стыдно сказать, стала женщиной лёгкого поведения. А у них с Карен – одна мать. Как боялся Андерсен встретить её на улицах Копенгагена, идя рядом с кем-нибудь из знакомых. А встретить её они могли на каждой улице... Сколько уважаемых людей отказалось бы от знакомства с ним, закрыло бы двери своих домов перед ним! Если бы о ней знал Йонас Коллин, разве он помог бы ему получить королевскую стипендию? Нет, нет и нет! Никогда! Андерсен похолодел – а если они всё-таки узнают? Не отнимут ли у него стипендию? А если его встретят в столице, а потом расскажут в родном Оденсе, что брат проститутки обучается на королевские деньги? И это просочится в газеты? И все будут говорить:

   – Это тот самый Андерсен, у которого сестра... – Многозначительное многоточие. Да он сгорит со стыда. Не возьмёт больше пера в руки, он станет никому не нужен.

А что скажет семейство Эрстедов – и он сам, и брат?

   – Простите, Андерсен, но мы не можем пожимать руку человека, который общается с... – тут будет пауза, будут паузы – ...женщинами легкомысленного поведения. Найдите в себе волю не общаться с её подругами, чтобы сохранить себя для истинной любви...

От этих мыслей он вжимался в угол дилижанса, чтобы слиться с клочком слабой темноты, отдыхающей там...

Как хорошо, что он успел отправить восторженное письмо матери... При теперешнем настроении он бы не решился писать в родной город: а вдруг в связи с родством с Карен он будет в ближайшее время отозван из гимназии и кончит жизнь нищим на улицах Копенгагена – ведь возвращаться в Оденсе ещё смертельнее, чем умереть нищим в столице, куда он отправился, чтобы стать знаменитым...

А ещё недавно, до появления этой вот мысли, он был самым счастливым в Копенгагене, в Оденсе, во всём мире, в дилижансе, наконец... Нет, следовало развеять свои мысли беседой. Андерсен всегда легко начинал любой разговор, он любил общение, прежде всего потому, что в общении люди узнавали о нём, во-вторых, они могли пригодиться в его жизни, в-третьих, он по природе обладал общительностью, которой хватило бы на всех жителей Оденсе...

В дилижансе ехал молодой студент. Он отправился к родственникам, которые хотели увидеть его студентом. Это воспалило одиночество Андерсена, и он тут же избавился от него, заговорив со студентом. Его восторги перед событиями ставшей благоволить к нему жизни перелились через край.

Он был словоохотлив, и глаза его блестели... Прежде такого блеска и красноречия он не чувствовал в себе.

Студент выслушал его историю без особого восторга, он был переполнен собой, как всякий молодой человек, с жизненной победой возвращающийся под родственный кров...

Он без снисхождения, но и без большого интереса выслушал историю Андерсена о его детстве, об отце, мечтавшем, что сын поступит в гимназию, и обо всём, что вспомнил его восторженный ум...

У студента было такое чувство, что быстрые слова Андерсена подгоняли лошадей... Свою длительную, как дорога, речь Андерсен пересыпал именами известных копенгагенских людей, и можно было подумать, что долговязый парень, ещё и не учившийся даже в гимназии, – одна из центральных фигур в политической и культурной жизни столицы.

   – Куда вы едете? – поинтересовался Андерсен, вопросы сыпались из него, как из рога изобилия...

   – К родным в Ютландию, – вежливо отвечал студент, – вы уже изволили задавать этот вопрос.

   – Ах, извините меня... И что вы чувствуете после экзаменов и зачисления в университет?

   – Усталость, – честно отвечал студент. – Только усталость.

   – Почему? Вы же студент, радость должна обуревать вас! Могучая радость! – поучал Андерсен, воспитанный на образцах драматургии и поэзии. – Если бы я стал студентом, я был бы на седьмом небе от счастья.

   – Поверьте, шестого неба тоже хватает, – улыбнулся путешествующий в Ютландию.

   – Нет, я бы всё-таки попал на седьмое! – настаивал восторженный гимназист.

   – Когда со временем станете студентом, обязательно помашите мне оттуда...

   – Хорошо, – искренне пообещал Андерсен.

   – Кроме Бога, у меня нет другой опоры в жизни, – снова заговорил Андерсен. – Ни одной. – Он говорил совершенно искренне...

Пассажиры молчали. Они уже успели порядком устать и ели... Это ничуть не смутило Андерсена. Ведь человек поглощает Божью пищу, значит, вполне может послушать и о Боге...

   – Мы глубоко сочувствуем вам, милый Андерсен, – сказала пожилая попутчица, – вы замечательно говорите.

Андерсен обиженно замолчал. Ему тоже хотелось есть.

   – Вот, – сказала попутчица, – возьмите кусочек курицы, надеюсь, еда развеет вашу печаль.

Андерсен взял курицу и стал молча жевать... Курица была вкусной, а он был голоден, поэтому он быстро избавился от печали.

Поели. Дорога стала веселей. Съеденная курица снова повлекла к разговорам.

   – Я глубоко завидую вам, милый Андерсен, – сказала попутчица, одарившая будущего гимназиста курицей. – Мы все желаем вам долготерпения и надеемся, что со временем встретим ваше имя среди лучших людей отечества.

   – Я постараюсь оправдать ваши надежды, – вполне серьёзно отвечал Андерсен. А потом великодушно заметил: – Обязательно загляните ко мне, когда я стану известен...

   – Учиться в гимназии так скучно, – не утерпел поделиться своими знаниями студент, торопящийся в Ютландию, – что если бы я очутился в аду, то, уверяю вас, меня посадили бы в гимназию и страшнее наказания нельзя было бы придумать ни одному рогатому.

   – Ах, не вспоминайте, не вспоминайте о них! – тревожно замахала на него попутчица. – Не к ночи будут помянуты...

   – Учиться всему – такое счастье! – заметил Андерсен. Он проникся сначала непониманием, а потом на минуту и подобием ненависти к студенту, с которым успел подружиться. – Как можно так говорить об учёбе в гимназии? Как? Только бы сидеть за партой гимназии – вот что такое счастье. И теперь оно так доступно... Если бы отцу хоть год, хоть месяц поучиться в гимназии, исполнить свою жизненную мечту, он бы прожил наверняка куда дольше...