Текст книги "Сын башмачника. Андерсен"

Автор книги: Александр Трофимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)

Ей показалось, что на столе его сидел оловянный солдатик перед её приходом. Но исчез. Она подошла к столу, села. Несколько книг, вырезанные из бумаги существа, одно из которых так сильно напоминает одноногого солдатика, мечтающего о второй ноге... Здесь же лежала Библия. Андерсен читал Евангелие от Луки.

Когда она покинула спальню, на душе её было спокойно. Точно она получила знание, которое было необходимо ей, чтобы черпать в себе силы для ухаживания за этим странным, непонятным больным. Ей хотелось узнать, что же снится её докучливому гостю, и было грустно, что она не способна проникнуть в эту тайну...

Вечером 5 июля 1875 года к Андерсену зашёл Собю, скульптор, по модели которого был отлит из бронзы памятник Андерсену, занявший место в Розенборгском саду.

Уже давно заводилась речь о памятнике. Недавно был Карл Блок и тоже отнял несколько часов разговорами о скульптуре...

Если бы Собю понимал его, как молодой критик Георг Брандес... Эскизы не схватывали характерных черт Андерсена, и это раздражало его. Дети вокруг прижимались к нему, а между тем он не мог читать, если дети мешали.

Целью Андерсена было писать для всех возрастов; изображая же его лишь детским писателем, его образ упрощали, ограничивали, меж тем, как он всегда стремился расширить область написанного, трудился в совершенно различных жанрах. Разве «Мулат» для детей? Разве «Импровизатор» для детей? А сотни стихов?

Ему льстило, что ещё при жизни ему решено было поставить памятник, но проекты не удовлетворяли его, и все вокруг словно сговорились опростить его, низвести до понимания обывателя, выделив лишь одну черту его творчества, забыв о десятке других.

Но он – Андерсен! Он – для всех. И проект должен подчёркивать его работу для детей и взрослых, мужчин и женщин, немцев и датчан! Он всемирен, как ветер. Разве ветер существует только для детей? Только для взрослых?

Он жаловался на непонимание... А как летело время! Девятого июня, в четверг, его ждали уже в Брегентведе! Андерсен хотел знать, когда Ионас Коллин-вкук будет в Копенгагене, чтобы привести в порядок дела Андерсена. Сказочник чувствовал, что умирает.

Силы его падали... Хотя, порой, он чувствовал себя здоровым и радостным... Когда из Ролигхеда 25 июля 1875 года Андерсен послал Йонасу Коллину-внуку письмо, где он не видел никаких препятствий для встречи, госпожа Мельхиор приписала на этом продиктованном ей письме: «И врачи, и я находим, что силы его с каждым днём падают».

Андерсен, меж тем, говорил:

   – Если бы не кашель с мокротой, слабость и распухшие ноги, я был бы совсем здоров! – и продолжал: – Удивляюсь двум вещам: терпению Г. X. Андерсена и терпению госпожи Мельхиор!

   – Кому Господь посылает тяжёлые испытания, посылает и силы нести их, – отвечала хозяйка виллы Ролигхед.

   – Только бы мне дано было счастье умереть, пока я ещё чувствую себя так хорошо!

Доротея Мельхиор видела его каждый день и понимала – конец близок.

До августа она взяла для него слугу...

Она слишком хорошо знала Андерсена и не ошиблась – он скончался четвёртого августа, прожив семьдесят лет, четыре месяца и два Божьих дня.

Двадцать седьмое июля был последним днём дневника. В этот день дневник умер. Сначала перестали дышать станицы. Потом строчки. Потом – запятые. Жизнь дольше всего теплилась в запятых, но и из них она исчезла туда, откуда пришла в этот мир. Глаза строчек закрылись.

Дневники – наши братья. Наше второе «я», нередко более точное, чем первое. Альтер эго... Был вторник, когда дневник вобрал в себя последнее слово Андерсена. Самое последнее его письменное слово на этой земле.

Среда двадцать восьмого июля была тёплой, дожди обходили болезнь Андерсена стороной, и он выбрался на веранду.

Четверг изнурил его до того, что не было даже сил подняться с постели.

И в этот день особенно яркой и свежей была роза, которую принесла ему фрау Мельхиор. Каждый день свежая роза посещала Андерсена. Он поклонялся розам, и они не забыли его на ложе смерти.

   – На небесах ждут меня другие розы, другие сказки, – произнёс больной.

Он обменялся с цветком понимающим взглядом. Потом пожал руку, протянувшую ему столь драгоценный подарок. В розе была огромная сила жизни, и ни один лепесток даже не догадывался о смерти.

Глаза хозяйки были как глаза ожившей в человеческом обличье розы.

   – Благодарю. Бог помог мне в конце жизни. Людей более добрых, чем вы и всё ваше семейство, я просто не могу представить. Если бы не слабость, то я мог бы пуститься в пляс.

В течение дня он впадал в беспамятство. Роза уже не могла ему ничем помочь.

Дни шли для него очень медленно. Смерть точно раздумывала: пора или не пора?

Но на небесах ждали его уже другие розы. Более светлые и красивые, чем в саду фрау Мельхиор.

В последнее время он быстро уставал от гостей и говорил им сразу:

   – Оставьте меня. Я хочу побыть один. Я не понимаю, как я себя чувствую. Кажется, я вообще уже не могу чувствовать. Единственное моё чувство – моя смерть.

Наступил август.

   – Вы, должно быть, устали от меня, – сказал он, ненадолго возвращаясь из небытия, точно, погостив в иной жизни, вернулся, забыв что-то здесь, среди людей и роз.

   – Что вы, что вы...

Во второй день августа он крепко спал всю ночь. Его разбудили в десять утра, для завтрака.

Глаза его открылись с удивлением, точно он был уже в другом мире, и он сказал:

   – Ах, какое блаженное состояние! Здравствуйте все!

Руки его выпорхнули из-под одеяла. Одна ладонь досталась лакею, вторая – фрау Мельхиор.

   – Но зачем вы меня разбудили?

   – Для завтрака.

   – Как? Я ещё не завтракал? – Мысли его стали путаться, обижаться друг на друга и разбегаться в разные стороны.

   – Ничего не могу понять. Что-то странное со мной.

   – Не будете ли вы так добры встать с постели? Её надобно перестелить.

   – Значит, я ещё жив, – он сделал попытку улыбнуться, словно найдя в себе силы, которые могли бы воедино стянуть нити мыслей.

Он сидел в кресле, пока постель перестилали. Жизнь втекала из летнего сада.

Ночь с понедельника на вторник, со второго на третье августа была чужой для жизни.

Третьего, к вечеру, явился приглашённый доктор. Он был тих и любезен.

   – Он привёз медицину. Это дурной знак, – встретил его Андерсен.

   – Но он приезжал каждый вечер в течение двух недель.

   – Вот как? Ах, да, так оно и есть. Пусть приезжает.

В десять часов вечера Андерсен заснул. Ночью лакея разбудил кашель. Он увидел Андерсена держащим чашку с габерсупом. Половина чашки пролилась на одеяло. Сил донести чашку до рта у Андерсена уже не было.

Утро четвёртого августа Андерсен встретил, прерывисто дыша. Подумали, что у него жар. Он не просыпался. Зная, как дорог больному сон, его не стали будить. Фрау Мельхиор была около его постели. В одиннадцать утра она отлучилась из спальни. Через несколько минут прибежал лакей и сказал, что больной глубоко вздохнул, пошевелил языком и умер.

   – Смерть во сне чаще всего даётся праведникам, – произнесла фрау Мельхиор и разрыдалась.

Сквозь слёзы она проговорила:

   – Он рассказал мне сон. «Однажды мне снилось, – сказал Андерсен, – что я лежу мёртвый в вилле Ролигхед и из моего тела вырастают цветы. Я будто говорю: смотрите, ведь я не умер, а расцветаю, как цветы весной!»

Взгляд её упал на розу, которую утром принесла она больному. Роза – это ежедневный ритуал, и она каждый день боялась, что забудет о розе, и приказывала лакею напоминать ей об обязанности перед Андерсеном.

Первый лепесток упал с неё, хотя фрау Мельхиор сама выбрала эту розу для своего сказочника как самую свежую и красивую из тех, что встретила в это утро в саду.

Лепесток полежал несколько мгновений под её заплаканным взглядом и, повинуясь сквознячку, а может быть, своему желанию, упал на пол, она хотела поднять его, чтобы сохранить навсегда, но силы оставили её.

Лакей наступил на лепесток, и его не стало.

Современная наука называет заболевание Андерсена синдромом Марфана. Это форма диспропорционального гигантизма. В основе его – дефект соединительной ткани. Синдром этот наследуется. Огромный рост, относительно короткое туловище, огромные конечности, очень длинные, как у паука, пальцы, вывих хрусталика – вот основные черты таких людей при полном проявлении синдрома Марфана. Это довольно редкая болезнь: на пятьдесят тысяч человек – один больной. В истории к таким людям следует отнести, кроме Ганса Христиана Андерсена, ещё и Авраама Линкольна, Шарля де Голля, Корнея Чуковского. У таких больных часто наблюдается сильный выброс адреналина, ведущий к быстрой смене настроений. У них есть огромный «рефлекс цели» (эндогенно или экзогенно), помогающий им реализовать свои способности. Этим рефлексом, на мой взгляд, объясняется вечная устремлённость Андерсена вслед за своими мечтами. Именно рефлекс цели привёл его в Копенгаген. Если бы он отсутствовал у будущего сказочника, то его замечательные способности вряд ли можно было реализовать. Эндогенный стимул заставил Андерсена перепробовать множество профессий, прежде чем он нашёл себя в литературе и смог реализовать свои способности. Жажду славы следует понимать, исходя из синдрома Марфана. Его постоянные изменения настроения, то исключительная бодрость и энергичность, то потеря жажды жизни – вне сомнения, имеют связь с выбросами адреналина в кровь. У людей с синдромом Марфана следует обратить внимание на чувство юмора и крупные носы. Посмотрите на портреты Андерсена, Линкольна, Чуковского, де Голля. И носы – одной породы, одного происхождения. Они царят на лице.

Если Андерсен размахивал руками, то походил на мельницу. Лицо его многие считали безобразным. Он всего боялся – пожара, смерти, любви, нищеты. Остаётся только удивляться огромному инстинкту цели, который вёл его по всей жизни, как поводырь ведёт слепого.

Андерсен всю жизнь болел и, вместе с тем, всю жизнь находил в себе силы творить. Порой он не выходил даже из дома, не в силах подняться с постели, или сидел на кровати и плакал. Он мог очень быстро устать и мог долго бродить, как было в Италии. Он был человеком «вне логики», и синдром Марфана даёт ответ на многие вопросы его биографии.

Его похоронили на восьмой день после смерти.

Копенгаген провожал его в землю. Гроб несли по улицам, и колокола звонили во всю ширь. Улицы были переполнены народом. Гроб утопал в венках. Цветы провождали его последний путь. Розам не было числа. Их было больше, чем людей.

С РОЗОЙ В РУКЕ

Розы сопровождали Андерсена всю жизнь. Они быстро подружились, и дружба их не прерывалась никогда, и Андерсен умер с розой в руке.

Из-за изгородей богатых людей они смотрели за ним с детства.

Розовый куст бабушка посадила на могиле отца Андерсена.

Любила их и Генриетта Вульф, дочь адмирала Вульфа, горбатая, добрая, создание хрупкое, нежное, некрасивое, прообраз Дюймовочки. Некрасивые люди особенно чувствуют красоту цветов. И розы хотели бы отдать свою красоту доброй знакомой Андерсена, но как, как это сделать?

Взять красоту у цветов и отдать некрасивой женщине – это не под силу даже гениальному сказочнику.

«Ну почему, почему, даруя доброе сердце, отнимают красоту? – спрашивал у себя Андерсен и сам же отвечал: – Чтобы красота не отвлекала от добрых дел».

Роза – символ совершенства, поэтому она – лучший подарок женщине. Её лепестки, великосветский стебель и царственная душа – знак бытия, вечность жизни. Она сопровождает человека от рождения до смерти, даже если он об этом и не подозревает. Иногда роза выбирает человека, которому хочет служить и служит верой и правдой.

Таким человеком, выделенным розой, был Ганс Христиан Андерсен. Это розы диктовали ему свои сказки и в награду за это путешествуют по его страницам, даря им бессмертие...

Приветствую вас, розы Андерсена. Приветствую от имени детей, потому что был ребёнком и Страна Детства до сих пор не лишила меня своего гражданства, оставив меня пожизненным жителем своей столицы, где на всех клумбах цветут розы, не переставая озарять своим светом души детей даже в январе...

Я помню каждый лепесток вашего детства...

Розы, вы центр, вы сердце жизни... В зрелости вы маните в сад снов, ваши лепестки устилают тропинку в рай любви, Андерсен знал эту тропинку, он осторожно ступал по ней, и лепестки роз помнят его слёзы. Это чудесные слёзы, Ганс Христиан, слёзы вашей неудачной любви превратились в сказки, или это были не слёзы, а роса любви?

В средние века розы символизировали дантовский рай, я уверен, что чуткая душа розы и чуткая, сродная ей душа Андерсена знали об этом...

Когда он бедным мальчиком бродил по Оденсе и смотрел на розы, чтобы заглушить голод видом их красоты, то – да простят мне это не слишком удачное выражение – можно сказать, что розы кормили его. Они были пищей души.

На могиле его отца бабушка посадила розовый куст... Мальчик приходил на могилу и подолгу смотрел на куст, словно надеясь прочитать на лепестках своё детство, когда вместе с отцом они отправлялись по воскресеньям в лес, отец читал или дремал, а он – будущий сказочник – пытался летать, как бабочки, разговаривал со шмелями, возвращал в гнездо выпавшего оттуда птенца, плёл венок из цветов – маленьких солнц...

Роза на могиле отца. Эта роза отца сопровождала его самые трудные минуты жизни... Если бы не она, если бы не она...

На могилах родителей, друзей, любимых, всех, всех, всех – сажайте розы... ведь розы – это память об ушедшем.

Андерсен очень любил путешествовать и однажды, около Смирны, увидел розовый куст в самом цветенье... И Андерсену показалось, что под этой розой – могила Гомера, бессмертного автора «Илиады». Эта роза видела страшный сон, который сбылся... её сорвали и увезли на далёкий север, в страну франков...

Везде, где бы он ни был, он находил свою розу. Розы живут до сих пор во многих его Сказках, и мы можем почувствовать аромат, их бессмертную молодость. Они покоятся в сказке, как в живой воде, и переживут нас. Да, да, все розы Ганса Христиана Андерсена переживут нас...

– Здравствуйте, розы Ганса Христиана Андерсена...

Сказочник и в детстве, и в старости относился к розам, как к книгам, к книгам – как к розам, ведь запах и красота выражают не меньше, чем слова.

А что такое возможность путешествия?

Это возможность видеть новые розы...

Дети богачей – во все времена дети богачей. Но одна из них – Тендер-Лунд, хоть её родители и были важнее других, мило здоровалась с ним и дружески его подбадривала... И однажды! Однажды! Однажды!!! Она подарила ему розу.

Эта роза обожгла руку бедняка, внука сумасшедшего, которому половина родного Оденсе пророчила дедовскую судьбу, видя его странности...

Эту розу он нёс домой, как несёт через темноту первобытный человек единственный свет, оставшийся на весь род, он несёт эту розу, как будто только она одна и осталась на земле среди всех роз... Её стебель, казалось, ещё хранил тепло руки замечательной девушки.

Эта роза навсегда осталась в его душе. Один из засохших лепестков он положил в том басен Лафонтена, вспомнил, как отец вечером читал ему любимые страницы, и так захотел протянуть розу через время отцу. И вдруг образ отца возник перед ним... Подросток протянул ему розу – и она на мгновенье исчезла... А потом снова оказалась в руке сына.

Ах, если бы Тендер-Лунд знала, сколько радости – нет, нет, не радости, а именно счастья принесла её роза, так случайно залетевшая в ладонь бедняка, мечтающего покорить весь мир...

   – Я прославлю себя! – внезапно понял Андерсен и ощутил, что Оденсе стал смертельно узок для его мечты...

Несмотря на сопротивление, он уговорил мать разрешить ему отправиться в Копенгаген, казавшийся столицей мира...

Он навсегда запомнил пророчество старухи, которая сказала Марии Андерсен:

   – Сын твой будет великим человеком! Настанет день, и родной город его, Оденсе, зажжёт в честь его иллюминацию.

В Копенгагене он бедствовал, унижался, и только чудом можно объяснить его судьбу. Чудом – и розой, розами, которые всегда следят за теми, кого выбрали в свои поэты...

Когда он мечтал стать драматургом и писал пьесу за пьесой, которые отклонялись – и справедливо! – он написал народную трагедию «Разбойники в Виссенберге». Всего лишь две недели понадобилось страстному поэту на её написание. Только две недели... Целых две недели... Переписав пьесу начисто, он понёс её молодой аристократке Тендер-Лунд, той самой, чья роза долго освещала по ночам его комнатёнку... Он отыскал девушку в Копенгагене...

Она не только заказала копию с его произведения, ибо почерк малограмотного Андерсена оставлял желать лучшего, но и исправила ему множество грамматических ошибок, которые преследовали его всю жизнь...

Целых шесть недель ждал Андерсен ответа, но на этот раз роза не помогла ему – пьеса не понравилась... Дирекция просила автора не присылать свои произведения.

Как плакал Андерсен, как успокаивали его столпившиеся вокруг невидимые розы...

И среди множества его невидимых помощниц – белых и красных роз особенно заметны были для того, кто способен видеть и понимать невидимое, Голубая и Золотая розы... Голубая роза – знак невозможного, невероятного... Ему доводилось видеть её... А роза Золотая несла абсолютный успех... И розы с восемью лепестками говорили о возрождении его души из тоски, обиды...

Только эти розы и не отпустили его в Оденсе... Мир, возможно, получил бы нового портного – об этом мечтала мать, Мария Андерсен, ведь её сын шил своим самодельным куклам такие прекрасные платья. Или он действительно сошёл бы с ума, как пророчили ему недобрые и добрые люди... Или он стал бы нищим башмачником, неудачником, как отец, и умер бы от несбывшейся мечты...

   – Спасибо, розы, за то, что помогли Андерсену остаться в Копенгагене... Это ваши лепестки потом нашептали ему неимоверные сказки...

Ах, если бы хоть одна роза пришла ко мне, хоть одна невидимая Голубая роза... Пусть её лепестки коснутся моего сердца, облагородят его тишину, пусть лепестки всех на свете роз дадут мне свои неземные цвета...

Даже если вас нет, не оставляйте меня, розы!

Муж вдовы Кольбьерсен был крупным государственным деятелем, а дочь её, госпожа Фан дер Мазе, была фрейлиной кронпринцессы Каролины. Из высшего сословия они были первыми, кто отнёсся к маленькому искателю счастья и добра с теплотой и пониманием.

Жена известного поэта Рабека – Камма нередко разговаривала с Андерсеном, благо вдова Кольбьерсен жила летом в доме Рабеков... Однажды начинающий драматург прочёл ей несколько десятков страниц, и она с удивлением вскричала:

   – Да тут ведь целые места выписаны из Эленшлегера и Ингемана!

   – Да, но они такие чудные! – воскликнул искренний поэт.

Камма Рабек улыбнулась...

Наивность – совершенно искренняя – поражала в Андерсене многих. Но разве не наивна роза?

Как-то юный долговязый Андерсен, похожий на орангутанга – такое прозвище он получил впоследствии наряду с множеством других обидных прозвищ, – собрался к госпоже Кольбьерсен; Камма Рабек протянула ему букет роз.

   – Не снесёте ли вы их госпоже Кольбьерсен? Она, наверное, будет очень рада получить их из рук поэта!

Впервые его назвали поэтом! Андерсен не чувствовал ног от радости. Розы из букета с наслаждением смотрели на его восторженное вдохновенное лицо. Ведь поэты – дети роз. Он чуть не разрыдался от радости и поклялся себе, что всю жизнь будет писать, сочинять, писать, сочинять, всю-всю жизнь! Он будет достоин этих роз!!!

Вы достойны их, господин Андерсен, это не беда, что лебедь родился в утином гнезде...

Розы вели Андерсена или он нёс их? Невозможно ответить на этот вопрос. Розы – те же сказки, только нужно уметь читать их...

   – Спасибо вам за Андерсена, госпожи розы, – говорю я и глажу лепестки роз на своём столе: ведь это не я, а они рассказывают вам о своих отношениях с Андерсеном...

   – Ах, господин Андерсен, розы чудесны.

   – Мне кажется, каждая из них улыбается вам, госпожа Кольбьерсен.

Я вижу перед собой этот диалог – вижу, вижу, вижу! – а не слышу. Я его чувствую. Розы Андерсена, их лепестки текут в моей крови.

А в вашей жизни были розы? Вы помните их до каждого лепестка? Андерсен помнил. Вспоминайте, вспоминайте свои розы – и счастье вернётся к вам...

Я вспоминаю о своих розах, думая о розах Андерсена.

Я прохожу по осенней Москве мимо киосков с розами, и все они улыбаются мне. Они передают привет от Ганса Христиана Андерсена – и мне дорога каждая их улыбка. Каждая улыбка...

С нежных лепестков улыбки переселяются, перепархивают на лица москвичек, они щедры, эти улыбки, они не минуют ни лиц местной проститутки, ни лиц торговок, ни лиц тех, кто смотрит на розы из окон «мерседесов». Розы щедры – они улыбаются и им. Но лица красивых женщин за окнами дорогих автомобилей так напоминают мне – ах, напоминают! – лица роз за стёклами киосков...

Я иду по стране, где не было ни одного великого сказочника, кроме народа, но все народы одинаково гениальны, а вот гениальные сказочники... Их почти нет... нет, нет, нет...

Андерсен, я донесу вашу улыбку до современников, мне поможет в этом главная Роза моей жизни, моя дочь Мария...

– Розы в стеклянных клетках киосков – как рыбки в аквариуме, – говорит она.

Может быть, розы услышат меня, поймут извилинами лепестков... Я иду мимо синих, как васильки, милиционеров, мимо строгих, как крапива, парней с накачанными мускулами, мимо проституток с жёлтыми улыбками одуванчиков, мимо красных от мороза, как георгины, прохожих...

И я вновь думаю об Андерсене... Если дети – цветы жизни, то как приятно, как приятно думать, что лепестки – их улыбки...

Розой раньше, розой позже – Андерсен влюбился... Это была сестра его товарища по университету. Её звали Риборг Войт.

После университета, который он окончил 23 октября 1828 года, Андерсен во время сбора материалов для задуманного исторического романа «Карлик Кристиана Великого» оказался в городе Фоборг, чтобы погостить у товарища по университету. Чёрные глаза сестры Кристиана Войта навсегда запали ему в душу...

На корсаже Риборг Войт блестела от волнения роза. Девушка захотела поправить её – и цветок очутился на полу. Андерсен осторожно поднял розу, а на самом деле это поднял он свою первую любовь...

Андерсен влюбился глубоко, со всею пылкостью его открытой натуры... Хотел стать священником, чтобы иметь возможность кормить будущую семью. Но девушка оказалась помолвленной и со временем вышла за сына аптекаря...

Это для розы поэт выше аптекаря, а для девушки из скучного Фоборга это не так...

На прощанье Риборг подарила ему букет из своего сада... Он долго берег потом эти засохшие цветы. Они не засыхали для него – он чувствовал прелесть лепестков, запах... Счастье этого букета долго путешествовало по страницам его книг.

Бедный поэт и богатая семья Риборг, кто вспомнил бы о них сейчас, если бы не сказки поэта... Мы благоговейно произносим имя Риборг Войт – неслучившееся семейное счастье Андерсена.

Он так и не создаст семью...

Роза приютившей Андерсена семьи Коллинов – их прекрасная дочь, Луиза Коллин, в которую он был влюблён, тоже не стала его женой – слишком велика была разница в их социальном положении. Это все розы равны между собой, но датское общество ничего не знало о законах цветов. Луиза Коллин, ваши прекрасные розы были подарены не Андерсену. Он приходил в вашу по-копенгагенски счастливую семью, играл с вашими детьми... это могли быть его дети...

И он решил: путешествовать – значит жить. Десятки раз уезжал он из Дании, увидел много интересных мест, садов, роз... Но всё быстрее и быстрее мертвели букеты роз, всё горше обволакивало его одиночество. Умерли самые дорогие ему люди – и ни одной живой души, близкой ему по крови, не осталось в садах роз...

И вот прекрасная, может быть, гениальная шведская певица Йенни Линд. Розой позже, розой раньше, поэт влюбился в шведского соловья. Йенни Линд обожала его сказки, любила их всею возвышенной своей душой, обожала даримые поэтом розы, но, но, но – не любила его.

Как тосковал он от этой неразделённой любви!

Чем больше неудачной любви, тем прекраснее сказки – розы его души. С концертов своих Йенни Линд уходила с огромными букетами роз... И розы Андерсена затерялись среди них навсегда...

Йенни Линд! Ваша любовь к его сказкам была так нужна ему, а то, что у вас не случилось общей Голубой розы, – не его и не ваша вина...

Его розы пусть до сих пор устилают вашу жизнь, я верю, что в мире ином, где люди живут по законам роз, Андерсен обрёл счастье рядом с вашей душой...

Он обожал цветы, он боготворил розы... Его сердце часто сбрасывало свои лепестки, но им на смену приходили новые, и рождались новые пьесы, стихи, сказки, и едва ли не в каждом его произведении цвела роза...

Порой за судьбой розы Ганс Христиан Андерсен явственно различал судьбы своих современников. Ведь розы так похожи на людей, может быть, даже лучшие из нас произошли от роз...

Старый русский алфавит, похороненный нашим могучим малодушным антисентиментальным веком, я хочу сравнить с благоухающей розой, – сколько нежного, не всеми ощутимого аромата.

В тех буквах как бы и смысла было куда больше, чем в теперешних; язык как-то огрубился и стал неглубок, впрочем, может быть, для мыслей двадцатого века такой алфавит именно и нужен. Но, но, но:

 
Исчезает благодать,
Вы меня поймите,
Я хочу, чтоб было «ять»
В русском алфавите...
 

Из слабых кирпичей букв не построить на века здание мысли. Что же останется от нас?..

Вот почему, ведя разговор о розах сказочника, захотелось мне вернуться к старому алфавиту, к буквам Пушкина и Лермонтова, Толстого и Достоевского, Тютчева и Фета...

Приводимый отрывок взят из датского подлинника, полный перевод которого звучит как «Книжка с картинками без картин», иногда, сокращая, это произведение называют ещё «Картинки-невидимки». Андерсена навещает месяц и рассказывает ему свои истории. Вот одна из них.