Текст книги "Сын башмачника. Андерсен"

Автор книги: Александр Трофимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)

Только соседям было радостно.

– Нет, Мария, – говорили они расстроенной жене, – не выбраться твоему мужу из Божьей немилости. Отвернулось от него счастье.

Жена только вздыхала...

«А ведь сын мой мог стать крестьянином, жить-поживать в доме, – горько думала она, – на зиму себя обеспечивать. Так хорошо просыпаться не в единственной комнатёнке, а в своём доме, выйти в огород, сорвать что-нибудь – ещё в росе – и съесть. Стань сын, крестьянином, я была бы спокойна за него...»

И Мария Андерсен, жена неудачника, тяжело вздыхала.

ДОБРОВОЛЕЦ

Отец уставал от города, а после того, как мечта поселиться за городом исчезла, он заметно сник, стал меньше петь и почти не улыбался. Было такое чувство, что он хотел уже умереть и только сын удерживал его на этом свете. Мечты жизни его не сбылись: он хотел всегда учиться, это не удалось, хотя в юности были доброхоты, обещавшие искренне помочь, но обещания есть обещания...

Отец хотел увидеть страны, путешествовать, но это не удалось ему. Ему даже не хватило жизненной энергии везения и денег, чтобы войти в цех мастеров...

Он был неудачником и понимал это. Понимание жизни, проживаемой не так, как хотелось – смертельно.

Денег не было. Нищета громко стучала голыми пятками, бродя по комнате.

Отец уже не мог спокойно смотреть не соседок, радовавшихся его неудаче, и всё чаще уходил в гости к деревьям. Лес был особенно прекрасен тем, что в нём не было людей.

   – Люди хуже деревьев, потому что говорят, говорят и говорят, и от их слов пустеет душа, предназначенная для чего-то большего, о чём мы даже не подозреваем, – повторял он сыну.

Он стал следить за ходом войны в Германии. Наполеон – человек ниоткуда – стал главным гражданином земли, кажется, о нём знали не только люди, но и звёзды. Наполеона боготворили за то, что он сам, на глазах вселенной изменил свою судьбу. Из корсиканского ничтожества он превратился в главное лицо мировой истории. Ещё никто не воспарял так высоко из самых низов общества. На скрижалях Истории Наполеон сам написал своё имя. А почему безвестный башмачник не может стать человеком, о котором все заговорят?

Вся Дания говорила о войне: наименее изученной болезни человечества. Война притягивала, потому что несла с собой смерть, а нет для мыслей людей большего притяжения, чем страх смерти. Он заставляет нервы жить в полную силу, и время кажется длиннее и обильнее на впечатления...

   – Пора и мне на войну, – как-то сказал отец, глядя на картофелину, темневшую на столе.

   – Ну вот. – Мать села на скамью. – Только войны-то нам и не хватало...

   – Вот именно... – заметил отец.

   – А мы, как же мы? Тебя могут убить.

   – Молись за меня больше, – глядишь, и не убьют. Но жить так я больше не могу. Пройдёт несколько лет, и сын будет тянуть такую же лямку...

   – Что даст тебе война?

   – Уйду солдатом, вернусь лейтенантом. Устал от бедности.

   – Говори тише, а то соседи рассмеются, дом рухнет.

   – Да пусть рушится всё, – в сердцах воскликнул отец.

–Твоя воля, ты мужчина, – устало сказала жена, она чувствовала, что спорить бесполезно...

В 1813 году отец записался добровольцем в Королевский полк, ему мечталось сражаться за Наполеона.

   – Вернуться домой лейтенантом! – сказал он, обращаясь больше себе, чем к жене. – Я устал от этой привычной нищеты. Хочется другой жизни. Её дадут мне война и Наполеон!

«Вернуться домой лейтенантом!» – клич нищих всего мира. И во время войн и в мирные года во всех концах Европы и Америки звучало:

   – Вернуться домой лейтенантом!

   – Вернуться домой лейтенантом!

   – Вернуться домой лейтенантом!

Вернуться домой не добрым, не умным, не полюбившим, не живым, – а лейтенантом, лейтенантом, лейтенантом. Дорога к славе – лейтенантское звание, сколько оно уже вытащило за уши из нищеты! Лейтенанты сделали Наполеона Наполеоном. Стремление к земным звёздам двигало прогресс во все века.

Так башмачник стал солдатом.

   – На войну, – воскликнул сын и построил своих солдатиков в ряд. Под каждым мундиром билось настоящее сердце и мечтало о войне, ведь война для оловянного солдатика – отсутствие скуки и полное внимание к нему со стороны всех вокруг. А это не так и плохо, по крайней мере, для пустого желудка, который мечтает наполниться и урчит от этих мыслей. Голодный желудок всегда требует войны, чтобы стать сытым.

И загремели пушки сына на полу. И все куклы, сделанные отцом, приняли участие в сражении. На чьей стороне? А разве важно? На войне все воюют на стороне смерти.

Отец ждал дня, когда война наконец примет его в свои дружеские объятия. Это была единственная возможность покинуть город Оденсе, вцепившийся в будущего солдата своей нищетой. Есть ли путы на свете сильнее, чем путы бедности, если у тебя свободная душа, запоминающая каждое унижение?

Отец ушёл из города утром с партией солдат. Он шёл быстро, потому что не мог ждать – слава ждала его. Порывисто поцеловал сына, болевшего корью. Сын оставался в плену болезни и нищеты.

   – Выздоравливай, – попросил отец.

   – Да, – ответил сын. За окном пели барабаны: война требовала внимания и почёта. Чем больше убивала война, тем больше внимания и почёта ей уделялось. Народы мира, казалось, сдвинулись с мест. Смерть хохотала крепкозубым ртом.

Отец громко пел, уходя из города. Мать провожала его за городские ворота и громко плакала. Песни войны – слёзы женщин.

Ружье на плечо, голова прямо, красный с синим мундир – ну прелесть что за солдаты. Ах, оловянные солдатики! «Ах, оловянные солдатики!» Это закричал, хлопая в ладоши, маленький мальчик. И город остался без своих солдат, но все сделали вид, что ничего в жизни не произошло. Потому что привычка – единственное, что удерживает людей в жизни.

   – Какой скорбный день, – говорила бабушка после того, как войска ушли. Мальчик подумал, что этого никак нельзя было сказать по виду отца, его громкая песня осталась с сыном, борясь с его болезнью и побеждая её.

   – Как же теперь ты жить будешь на свете? Чем кормиться? – вопрошала бабушка. Её глаза были добры и печальны. Она смотрела на ребёнка так, словно вчера был последний день его счастья на земле. – Если бы корь унесла тебя к Богу, ты в своём возрасте попал бы в рай. Там хорошо, и не надо заботиться о еде! Можно не работать. Только думай о Боге и молись. Вот счастье-то...

Больной мальчик слушал её и не понимал. Он не догадывался о счастье в раю. Нужно было дождаться отца...

А между тем это был едва ли не самый счастливый день в жизни отца. Новая жизнь встречала его с распростёртыми объятиями. Пусть она дышала гарью войны, зато это была свобода. Он совсем не думал о Боге, но думал о Наполеоне, который благодаря войне стал богом земли.

Война – это слава и свобода, а смерть... не всё ли равно, где умереть – от болезней в нищете или под грохот пушек? Это ли было не счастье, не восторг новой жизни! Что слова соседей о смерти? Эти рабы не хотят видеть ничего дальше куска чёрствого хлеба, который заработали на обед. И ради этого тянуть лямку жизни? Ну уж нет!

Люди говорят в газетах и книгах, что война часто бывает вредна, тяжела, но возникает простой и ясный вопрос: зачем же люди тогда воюют?

Только один ответ может существовать на этот вопрос: война нужна человечеству, как человеку необходим каждый из его органов. Война есть дух человечества, единственный путь его развития. Никто из смертных не может исчислить плюсов войны для человечества. Но, может, это признак сумасшествия людей? Да что ж с того, что сумасшествие, важно, что это сумасшествие большинства!

Оглядываясь на свою историю, люди не в силах отвести взгляда от войны, человечеству стыдно сказать, что война есть его физиологическая необходимость, как сутки невозможны без темноты и света, так и жизнь невозможна без войны. Это выплеснутая энергия неудовлетворённости жизнью.

Никакая религия не может сказать, что она победила войну своим учением: к стыду религий, ни одна из них не остановила войну, а часто и благословляла на неё. Таким образом, ничего не остаётся, кроме признания: война – это живая кровь человечества.

Любая война есть сумма войн, которые ведутся под крышей каждого дома, каждой семьи, в душе каждого человека, внутри каждой религии, внутри каждого направления в искусстве.

Война есть другое название жизни. Синоним её. Кощунство не назвать всё своими именами, кощунство скрывать вину религий и всех правителей, монархий и демократий, стран и народов, потому что, сколько бы раз они ни говорили против войны, как бы ни возносили свои молитвы к небесам, ничто не изменится. Войны, войны и войны – вот составляющее человечества, мерило прогресса и самой жизни.

Посмотрите на парады! Сколько радостных сумасшедших: детей, женщин, мужчин, членов правительств, религиозных узурпаторов, людей искусства и так называемых гуманистов. «Здравствуй, война!» – говорят их глаза и сердца. А эти флаги, разновидности бинтов, а эти жены, благословляющие мужей, а эти дети, готовые пребывать в безотцовщине!

   – Люди, – удивляется война, – почему вы так любите меня?! Я недостойна вашей любви, я ваша смерть, голод, холод, унижение, я ваша нелюбовь.

   – Нет-нет, – отвечает человечество войне, – ты чудо, которому мы всегда поклонялись, единственная возможность жизни.

   – Но у вас есть религия.

   – Это так, для домашнего пользования внутри страны, как микстура. Для свободы страны, для лёгких страны так полезен озон войны.

   – Но у вас погибнут дети, мужчины.

   – Пусть гибнут, женщины родят новых, зачем же нам столько мужчин?

   – Но победителям нечего сказать побеждённым, – отвечает война, устав от себя самой.

   – Зато есть, что взять, что отнять.

   – Разве смысл войны в отнятии?

   – Не только. Но и в отнятии: как крестьянин отнимает у земли кусок за куском и делает почву необходимой для прокормления своей семьи, так и любой государственный деятель в душе тот же крестьянин – он отнимает плодородную землю и присоединяет к своему наделу.

   – Но я устала от людей, их логики, философии, крови!

   – Мы не дадим тебе отдохнуть, – отвечают люди, – ты смысл существования любой страны, любой нации. Посмотри на нашу историю: нет ни одной страны, которая не гордилась бы своими войнами и своими победами. Вычеркни из истории человечества войны – что останется?

   – Я устала...

   – Отсутствие войны – это отсутствие истории. Ни один мужчина не умер, протестуя против войны. Ни одна женщина не умерла, протестуя против неё. Ни один отец не убил государственного деятеля за то, что он развязал войну, на которой погиб его сын. Жена его сына отдастся тому, кто развязал войну. Отец его старый будет подстригать розовые кусты в саду того, кто обагрил страну кровью при помощи законов и указов, а сам остался жить. Когда вырастет ребёнок погибшего, он тоже верой и правдой будет служить тем, кто отправлял на смерть его отца. Это ли не сумасшествие мира? В этом есть своя радость. Своё духовное сладострастие.

   – Тогда я буду жить, – ответила война, – я хотела умереть от укоров совести, от слёз матерей, жён и детей, но вы убедили меня жить.

   – Тебе и так даровано бессмертие, что может быть прекраснее бессмертия?

   – Не знаю, – ответила война.

Вот так показалось, что война и бессмертие – одно и то же...

Лейтенантом Андерсен-старший не стал. А так хотелось подняться в обществе по скользкой иерархической лестнице с самой заплёванной нижней ступеньки.

Он был связан с армией ещё и раньше, значительно раньше. В 1806 году Андерсен-старший стал трубачом в Гражданском ополчении города, тогда сыну ещё был только год; как это могло показаться бы романтичным Андерсену-сказочнику: трубач!

В 1813 году – не верьте мемуарам сказочника – Андерсен-отец пошёл в рекруты вместо того, кто хотел избежать проклятой службы и кому не грезилось о лейтенантстве. Отцу хорошо заплатили, но такие унижения не проходят безнаказанно для души... Даже маленький Андерсен чувствовал своим детским сердечком, что стыдно идти в солдаты вместо другого, богатого. Стыдно продавать свою жизнь. Отец – любимый, нежный унизился – надел вместо другого за деньги военное обмундирование. Отец вернётся с войны победителем и они будут всегда сыты. Проклятое чувство голода – источник всех войн. Люди хотят быть сытыми и идут на войну. Война тоже хочет быть сытой и поедает солдат, которые идут на войну, чтобы не быть голодными.

Полк солдат отправился в Гольштинию.

Когда отец Андерсена ушёл из Оденсе солдатом, деньги отправленные им, быстро обесценились, семья его оказалась среди бедняков, которые в то время получали «добавочный каравай» от общины. Пришлось ей столкнуться с такой бедностью и унижениями, каких прежде не видывала. Мать ходила от дома к дому в поисках работы – стирки.

   – Мария, – раздавалось из какого-нибудь дома, и она спешила на крик.

   – Нужно постирать – и мать уходила, кренясь под тяжестью белья. Изнурительный безжалостный труд превращал её в полуживотное. Ганс стоял на берегу и смотрел на мать.

   – Мальчик мой, – сквозь слёзы говорила мать, – купи мне водки, а то я простыну.

Ребёнок шёл в лавчонку, зажав в ладошке последние деньги. Мать посмотрела ему во след и, не скрывая слёз, снова согнулась над работой. Кровь её была выпита усталостью.

   – Опять ребёнок Марии идёт за водкой!

   – Что из него получится.

   – Ну и мать, посылать сына за водкой!

   – Да он и сам так быстро научится прополаскивать горло водкой, что оглянуться не успеешь!

   – Знал бы отец, как воспитывают его сына, он бы в гробу перевернулся...

Ганс Христиан брёл сквозь эти слова: если он не слушал их, то чувствовал.

   – Маленький Андерсен опять за водкой идёт, – кричал мальчишеский уличный голос, и каждое слово было как камень.

Андерсен с трудом удерживал слёзы. Он не реагировал на крики: что он мог? Бросить камень в окно той, кто кричала громче всех?

У него оставались только слёзы. Но когда женщины видели слёзы, они ещё громче принимались ругать мать:

   – Мария сопьётся, что будет с ребёнком?

   – Он же ничего не умеет делать!

   – Бедный маленький Андерсен, его ждёт незавидная судьба.

Когда мальчик нёс бутылку к реке, где мать стирала и полоскала бельё, пятки его горели от стыда.

   – Смотри, сам не пробуй этой гадости, – неслось вслед. – Бедный мальчуган.

– Какое слабое беззащитное существо.

   – И зачем только у таких, как Мария, рождаются дети.

Ганс не помнил, как добрел до реки. Даже их домик, их родное окошко смотрели на него с укоризной. Его мать была чужой среди радости жизни. Она должна была гнуть спину с утра до ночи, а её заработка хватало только на то, чтобы сегодня не умереть с голода, а что будет завтра?

Всё крылось в бутылке, конечно, в бутылке – проклятой бутылке, которую так ждала мать. Он никогда не будет пить! Ему никогда не скажут, что он пьян.

Мария издали заметила сына, разогнулась и помахала ему рукой. Ганс подошёл к ней и протянул бутылку. Как только она коснулась её рукой, он выпустил бутылку из рук, и она разбилась. Мать расплакалась. Ганс вдруг почувствовал такой резкий стыд, что ему захотелось исчезнуть.

   – Зачем ты так, мальчик мой, мой милый мальчик, зачем ты так, – рыдала мать и вместе с ней её такой нежный и такой злой ребёнок.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТЦА

Но война быстро кончилась для Андерсена-старшего. Добровольцы с грустью вернулись в свои голодные квартиры.

Отец стал часто потеть от волнения. Как только он вспоминал, что ему не удалось вернуться с войны лейтенантом, всё его сознание восстало против устройства того мира, где он не смог получить образование, хотя страстно мечтал об этом, где он прожил всю жизнь в нищете, справедливо мечтая о противоположном повороте судьбы, где он не смог путешествовать, видеть новые земли, манившие с самого рождения, его нежная душа не переносила всеядной пошлости соседкиных разговоров; в такие минуты его любовь к сыну была особенно тревожной, он прижимал его к себе и ерошил пушистые светлые волосы на его голове, говорил:

– Я ничего не добился в жизни, Ганс Христиан. Я как был травинкой, так и остался. Я гнулся под подошвами судьбы, но я о многом мечтал. Моим мечтам не удалось сбыться. Жаль... Я так хочу, чтобы ты тоже мечтал, но пусть твои мечты сбудутся, – и он смотрел в глаза сына, глубоко запрятанные в глазницах, словно прятались от этого странного и прекрасного мира, где никогда не могут сбыться мечты всех и никогда богатства мира не будут разделены между всеми, кто живёт на земле.

Лицо отца – где морщины были как список его несчастий – тускнело при этих словах.

Ребёнок нежно прижимался к нему, два потока любви сливались, и, обнявшись, отец и сын долго сидели, жалея друг друга. Им было так спокойно, нежно, что их состояние с полным правом можно было назвать счастьем. Было так хорошо, словно у них была одна душа на двоих...

Это была редкая любовь между отцом и сыном. Мать также любила сына настолько искренне, что всякое его заболевание могла перенести на себя, всякая детская неприятность сына была её неприятностью, сын был её главным сердцем, а её личное сердце было только приложением, точнее продолжением его сердца...

Когда втроём собирались они дома и ничто не мучило семью – на столе был хлеб, а в душе покой и все были здоровы, то они чувствовали себя как Бог, знающий, что люди выполняют все без исключения, все его заповеди...

Желание отца увидеть тысячи земель незримо перетекало в сына, ни тот ни другой не ведали об этом. Связь между взрослыми и детьми гораздо сильнее, чем мы думаем. Связи предков могут переходить, минуя поколения, и вовсе не генетически. Сгустки несбывшихся энергий существуют на планете. Они находят нас, наших детей и внуков в самых неожиданных мечтах – то это привет каменного века, то голос из будущего...

Наше мнение, что мы хозяева своей судьбы – лучшее доказательство романтизма человечества.

Невидимые реки ненависти и любви текут над нашими головами. Мы все – дети этих рек в гораздо большей степени, чем дети своих родителей.

Мальчик не понимал тоски отца, спрятанной в глазах, но рвущейся наружу. Но он хорошо чувствовал её, он не мог утешить отца словесно и потому любил его ещё сильнее в эти минуты.

   – Больше всего я мечтаю не о куске хлеба для тебя, а о новых людях, тысячах людей, которых ты увидишь. Сотнях новых мест, которые примут тебя с распростёртыми объятиями...

   – А знаешь, папа, иногда я вижу эти места, – задумчиво говорил ребёнок.

   – Как ты их видишь? – удивлялся отец.

   – Я не знаю, – искренне отвечал мальчик, пожимая плечами. – Мне даже кажется, что они живут во мне.

   – Это хорошо, значит ты их действительно увидишь. Только для этого нужно выучиться. Всегда и везде всему учись. Всегда и всему, – это звучало как молитва. Это было как свет...

   – Я буду учиться...

   – Выучишься и будешь хорошим башмачником. Будешь хорошо зарабатывать, а я буду нянчить ваших детей...

   – Я хочу учиться – долго-долго, и я не хочу быть башмачником, мама...

   – А кем же ещё ты можешь быть, мой милый мальчик? – искренне недоумевала мать. – Ведь если ты будешь много зарабатывать, у нас будет много еды, и мы будем счастливыми. И я, и отец будем около тебя коротать свою больную старость, а ты рядом с нами будешь трудиться. Вон какой верстак у отца, он ещё и тебе пригодится, – и она любовно гладила доски верстака...

   – Не знаю, кем я могу быть, – брови ребёнка поднимались, будто хотели взлететь и уже сейчас увидеть совсем новые места и рассказать о них родителям свежими словами. Свежими – как утренние росистые цветы...

Мать с улыбкой смотрела на сына, в уверенности, что её любящие слова сбудутся и молила об этом про себя Бога – свет этой жизни. И – той...

Мальчик чувствовал, что его жизнь будет другой – иногда его как бы накрывала волна чего-то другого, что он знал с детства в Оденсе, совсем другого, чего не мог он выразить своими пока ещё хилыми словами, выросшими на каменистой почве его еды...

   – Андерсен, Андерсен, – будто окликало это облако новизны.

В такие минуты сердце его почти останавливалось неведомой чистой светлой силой, какой ещё нет названия на человеческом языке...

Ему хотелось, чтобы это великолепное облако можно было увидеть, показать его отцу с матерью, спросить у них – отчего оно пришло к нему, но облако было совсем невидимым, совсем неслышным, ещё более неслышным, чем мягкие шаги котёнка, более невидимым, чем слова...

Оно было совсем другим, чем всё, что он знал, слышал, видел...

Оно было нездешним... Может быть, оно стеснялось показываться? У него ведь не было паспорта и места рождения. А как это объяснишь людям, которые привыкли всё знать не только друг о друге, но и об облаках...

Мы все немного облака, только видимые...

   – Андерсен...

Оборачивается – никого...

   – Ну, Андерсен, ну...

И снова никого. Значит послышалось...

А настоящие облака, как прародители – или дети? – этих невидимых облаков, точнее, совсем невидимого андерсеновского облачка, смотрели на него так, будто и понятия не имели об этом голосе... О, голоса облаков, песни небес, неведомые дали, расположенные в нас и около нас. Мы ваши дети, но только не все, не все, не все, а лишь некоторые из нас, только некоторые...

Здравствуйте, облака...

В такие минуты Андерсен улыбался как блаженный. Мать боялась этой улыбки – тяжесть дедушкиной судьбы никогда не покидала её...

Сумасшедшие – это люди, чьих миров мы не можем понять. А вдруг они живут среди невидимых облаков и куда счастливее всех нас, кто сочувствует им... Как знать, как знать... Неведомы главные истины людям...

   – Если не видеть новых земель и людей, то зачем жить? – любил повторять отец всё чаще и чаще. И глаза его смотрели на стену дома, будто смотрели вдаль. Он и сам весь был из тех земель, которых не видел никогда, и чувствовал: никогда не увидит...

   – Андерсен...

Но это позвали не его, не его... Это позвали сына...

Странный, некрасивый мальчик с блаженным лицом, устремлённым в свои мечты, неведомые никому.

Прости, что я рассказал о твоём облаке, прости, прости. Я больше – не буду... А то – вдруг и моё облачко исчезнет, покинет меня навсегда. Как я тогда буду жить? И – зачем?

Счастливы дети облаков, несчастны дети родителей... Любовь родителей и облаков – вот условие счастливой жизни...

Если бы все, кто видел облака – рассказали о них, может быть, тогда и другие научились бы их распознавать.

Но – молчок.

Сверчок – молчок.

Учебника невидимых облаков никогда не выйдет и даже я не напишу его...

От облака до облака – расстояние в миллионы световых лет. Не пугайтесь. Это не так и много. Это совсем мало. Поверьте. Поверьте. Поверьте, безоблачные люди. Заклинаю – если у вас есть такое облако – не думайте, что это мираж, галлюцинации... Это не последствия нездоровья. Это – последствия любящего сердца...

Если не видеть земли, которые не видел, но о которых мечтаешь, то проживёшь недолго. Это можно было пенять на башмачника Андерсена, отца-мечтателя, неукрепившегося в этом мире профессией, в паруса мечты которого никогда не попадали попутные ветры.

Поэзия, проза – служит матерям, как правило, забывая, что есть на свете и отцы – хранители детей, которые умирают от тоски по детям, от боязни за их будущее – к таким отцам принадлежал отец будущего сказочника.

Всё чаще всматриваясь в лицо сына, отец с радостью замечал те черты, которые ребёнок получил от матери, а не от него...

Он боялся, что мальчик будет походить на него: для обыденной жизни романтизма не требовалось, необходимо было работать изо дня в день без романтизма и с радостью от бедного угла, от одного места. Новые земли – для перелётных птиц, а перелётные люди... их так быстро отстреливают... болезни, зависть, непонимание, нелюбовь... Чем меньше его, отцовских свойств и черт будет у ребёнка, тем счастливее проживётся жизнь... Считать гроши и быть гордым – понятия несовместные... Нищета убивает всех, даже тех, кто делает вид, что ещё жив... – говорил он, мучая лицо сына своим взглядом.

Но и черты матери – черты неудач... думал отец в наиболее честные минуты... Но – счастье лилось из глаз ребёнка, и пусть его жизнь будет мизерной, пусть, лишь бы не прекращался этот поток счастья. Он не сдерживал сына ни в чём, как и мать, всё равно жизнь будет нищей, пусть порадуется хоть сейчас, а если нет – тем более не стоит опекать райскую детскую фантазию...

   – Ты хочешь поиграть на улице? – спросил отец.

   – Нет, я хочу поиграть в моих кукол.

   – А ты не станешь похожим на девочку, столько времени проводя с куклами?

   – Не всё ли равно на кого будешь похож, если нравится играть?

   – Но над тобой будут смеяться мальчишки.

   – У меня есть отец, он защитит меня.

Отец вздыхал.

   – Папа, а ты обещал мне сделать новую куклу! Я уже привык к старым, я их так хорошо знаю, как и наших соседей. Мне хочется новую куклу.

   – Ах ты, девочка моя, – улыбалась мать. – Пусть лучше отец смастерит тебе корабль!

   – Не хочу корабль. Не хочу плавать, я хочу, чтобы у меня был кукольный театр.

   – Ты сам как кукла. Как кукольный театр.

   – Когда я вырасту, я буду писать пьесы как Хольдберг.

Тут отец совершенно искренне рассмеялся, что обидело сына до глубины души.

   – Да-да, я буду писать пьесы.

   – Для этого нужно так долго учиться, – мягко возражал отец.

   – Если для этого понадобится учиться всю жизнь, я всё равно буду писать пьесы.

   – Ну, хорошо, хорошо, подай мне вон тот чурбан, я, пожалуй, смастерю тебе новую куклу.

   – А заказ? – вмешалась мать, – ты забыл, что тебе принесли сапоги для ремонта.

   – Забыл, – признался отец, – совсем задумался и забыл... Прости.

   – На «прости» обед не сваришь! – возражала жена. Мальчик рассмеялся, забыв о новой кукле.

   – Потом я сделаю тебе куклу, – сказал отец, отстраняя принесённый чурбан.

   – Ну, ладно, – согласился мальчик. – Я знаю, что ты меня не обманешь. Зато после того как тебе заплатят, у нас будет вкусный обед.

   – Очень вкусный, – подтвердила мать.

И всё-таки отцу было стыдно, что он не мог тут же одушевить деревянный чурбан своей работой...

   – Вот скоро воскресенье, и мы с тобой пойдём в лес.

   – Только бы дождя не было, только бы не было дождя, – тоскливо говорил маленький любитель кукол... – В прошлый выходной весь день шёл дождь, а я так соскучился по лесу.

   – Ты его больше матери любишь, – ревниво сказала Мария Андерсен, разбирая бельё.

   – Нет! Не больше. Но лес я люблю и не могу без него. В нём столько листьев – и каждый умеет разговаривать, они все такие разные, такие славные. Я люблю играть с листьями и цветами точно так же, как и с куклами. Лес мне как брат. Так что ты, мама, не ревнуй меня к нему, у меня же нет братика.

Отец и мать виновато переглянулись и одновременно опустили глаза. Они давно хотели ещё одного ребёнка, но чем его кормить? Не опилками же, которые остаются от чурбанов, не листьями, не воздухом. Даже одного ребёнка они могли прокормить с трудом, всё время работая...

Если бы маленький Андерсен понимал их. Но тогда он был бы совсем взрослым... Но иногда он смотрел из своего детства так, как будто уже прожил одну жизнь и знал всё, что случится с родителями и с ним самим, но молчал... Когда мать ловила на себе этот взгляд – она пугалась. Отец – недоумевал и старался не смотреть в глаза сыну. Есть, есть порой у маленьких детей такие взгляды, которых необъяснимо боятся взрослые. Они не задумываются над такими взглядами, как правило, о них забывая. Разве будешь вспоминать всю жизнь облако, которое над тобой пролетело, поразило на миг, а потом ластиком стёрлось из памяти навсегда...

На лбу отца снова выступил пот, свидетель болезни. Это означало, что за работой он вновь погрузился в свои воспоминания, которые не решался никому доверить. Взгляд его потускнел, отец словно перевёл его в себя, будто пытался отыскать в душе самую первую ошибку в своей жизни, ту тропку, которая увела его от счастливой жизни с учением и путешествиями, к этой вот бедняцкой обуви, которую он должен починять изо дня в день, когда, в какое сито ушла его настоящая жизнь, и почему он должен теперь жить этой – ненастоящей жизнью, где было так мало радостей и неужели его сына будет вести по жизни такая же нищета, вести, крепко взяв за руку и ни на миг не отпуская от своего высохшего, но крепкого тела... Скажешь об этом вслух ясене? Не скажешь. Сыну – не поймёт. Себе? – тысячу раз говорил... Пытался и Богу говорить, но тот как всегда сжимал узкие губы, и башмачник научился не верить ему.

Он смахнул пот – выступил новый. Капли, казалось, только и ждали свободного места на его лбу, на смену вытертым пришли новые и ничем не отличались от старых.

И Андерсен-старший вдруг понял, что скоро умрёт. Да-да, это не капли пота, а капли смерти, внезапно понял он и похолодел, хотя только что весь горел. Его военные воспоминания каплями проступали на лбу, смерть, не догнавшая его на войне, нашла его за работой, предупредила – пора – и скрылась. Но это «пора» было страшнее самой смерти, потому что после смерти не чувствуешь страха... Где, где та первая ошибка бытия, в результате которой он работает за гроши, а его жена стирает грязное бельё женщин, которые в душе презирают её за это. Уничтожать чужую грязь так часто означает уничтожать самое себя. Он – чувствовал это, а жена – нет, и он переживал эту жизнь вдвойне – и за себя, и за неё... Какая Мария счастливая, что не чувствует себя неудачницей, что уверена, будто Бог помогает ей во всём и ругает его за безверие, как вообще счастливы люди даже в нищете, когда не думают о жизни, а как бы навсегда знают, что она – прекрасная, потому что другой не может быть.

   – Посмотри, сколько нищих, сколько людей живёт ещё хуже нас с тобой, – не раз говаривала Мария. – У нас есть крыша над головой, Бог дал нам здорового ребёнка, который один может стать целым счастьем, чем же ты недоволен, Ганс Христиан! Не гневи Бога, не ропщи на него, не задумывайся о его делах, а благодари за них, что бы Он ни делал – всё правильно. Когда ты пойдёшь со мной в церковь! – и это звучало скорее требованием, чем вопросом.

Наученный опытом, муж не спорил, а только громче стучал молотком, пытаясь отгородиться привычной мелодией от её назойливых слов. Они жужжали над ним как мухи, от которых нельзя было отмахнуться.

   – Ты весь вспотел, выйди на улицу, – вдруг странным голосом, точно впервые поняла значение этого пота, обратилась к нему жена...

– Сейчас, – он отложил молоток и с радостью вышел из дома. Всё понимающий ветер погладил его лоб, упростил мысли. Он стал думать о лесе, о ребёнке и отдыхал на этих привычных мыслях, так в военном походе отдыхают на долгожданном привале.