Текст книги "Проза. Статьи. Письма"

Автор книги: Александр Твардовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 49 страниц)

Банда эта подошла ко мне, схватила за руки, кто по лицу бил, кто наган и винтовку отбирал. Товарища Иванова – тоже разоружили. Ворвались в военкомат, стали столы обшаривать, Анищенкова тоже арестовали и заперли.

Военкомат обыскивали, потому что знали – у нас оружие есть. Действительно, у нас было 30–40 винтовок, бомбы, патроны. Но это оружие им не досталось: Прасолов и Замескин, как увидели, что нас арестовывают, спрятали оружие в отхожем месте. Бандиты оружие не нашли.

14 человек – весь Совет – арестовали… Связи у нас никакой. Только знакомые приносили есть да, что знали, сообщали. Однако видим из рассказов – есть масса на нашей стороне. Большинство на стороне Советов.

Главари – те пошли на Демидов. Ограбили Свистовичи – и пошли дальше. А здесь, в Рибшеве, оставили мелких негодяев издеваться над нами.

Был назначен суд – разбирать наши дела. Меня посадили самым последним.

– Ты, – говорят, – берешь солдат, посылаешь их против Англии и Франции – наших союзников и идешь за Германию – нашего врага.

Постановил суд расстрелять меня.

Как объявили приговор, – молчал народ. Потом пошел шепот, потом крик: если стрелять – то всех стрелять. За что одного расстреливать?

Подскакивает народ ко мне – не допустим, говорят, тебя стрелять. Взяли под охрану, – чтоб не нанесли мне вреда. А потом и отпустили на все четыре стороны.

Заглянул я домой. А дома у меня глиняной чашки целой нет. Все побито. Пулемет у меня дома искали.

Переночевал я у одной знакомой, – ее мужа на войне убили, и она нам сочувствовала. Наутро решил: будь что будет, а пойду в Рибшево.

Пошел, а в Рибшево в этот день отряд из Смоленска пришел. Окружили всю деревню, чтоб бандитских главарей поймать, расставили пулеметы.

Спрашивают у меня: кто тебя убить хотел, кто у вас зачинщики? Мы не хотели, чтоб невинно народ терпел, потому народ шел под насилием. Разбирали мы по-справедливости. А многие, выступавшие тогда с оружием, – пошли под расстрел.

Это восстание ясно доказало, что Советская власть тверда. Помещиков, которые затеяли это восстание, – расстреляли. Так восстание и задушили.

После этого восстания народ постепенно начал хозяйством заниматься.

А в 1919 году все коммунисты пошли на фронт против Колчака.

ХОЗЯИН

В избе, отведенной под гончарную, печник облицовывает только что сложенную русскую печь. Он макает тряпкой в жидкую глину и, держась одной рукой изнутри за чело печи, водит тряпкой по наружной стороне, как по стеклу. Печнику лет семьдесят. Он прям, опрятен и подчеркнуто благообразен. Говорит неторопливым, но заметно натянутым «евангелистским» голосом:

– Позвольте, герои мои, слово сказать…

Печник не колхозник, здесь он работает по своей специальности за трудодни, а сам живет верст за тридцать отсюда. Печи кладет он свыше полвека, все время ходил по людям, но стремился к жизни на земле, на хозяйстве. В самые последние годы он было достиг такого положения. Имел двух коров. И вот, по его словам, теперь сельсовет собирается дать ему твердое. От этой обиды он смешивает все в кучу, равняет себя со всеми твердозаданцами и кулаками и защищает их, считая, что всем им «так же обидно», как и ему.

– Дед, – говорит ему председатель колхоза, – иди ты ко мне в колхоз. Поставлю я тебе хату, будешь работать, подучишь мне пару человечков по печной части.

– Благодарствую, товарищ Прасолов, – отвечает печник. Он все время уклоняется от прямого ответа. Против колхоза он ничего не может сказать. Колхоз большой, богатый. Три мельницы, кузница на два горна, кирпичные заводы, дегтярня. Это только специальные заведения. А ведь колхоз объединяет семнадцать деревень, сеет лен, развивает молочное дело. На центральной усадьбе сыроваренный завод, пасека, сады. Старик ничего не говорит против. Он знает, что в колхозе много таких людей, пришедших со стороны, даже из города.

– Думай, дед, думай, – говорит Прасолов и уходит из гончарной. Моложавый, блондинистый, в белой рубашке, подпоясанной низко, под животом, он идет к усадьбе в сандалиях, намокших от росы…

* * *

На дворе напротив машинного сарая стоит длинная, как аэроплан, жнейка «Новый идеал» люберецкого завода. Ее собирает приезжий механик с Василием Ивановичем. Василий Иванович не мог один собрать жнейку – машина самого последнего выпуска.

– Прейскуранта не прислали нам, – грустно поясняет он, подбирая за механиком болтики и накручивая принадлежащие им гайки, чтоб не перепутать. Он следит за каждым движением механика, видит, как тот находит место самым закорючистым частицам машины, видит, как обнаруживается их связь, как они подхватывают одна другую, и каждая в отдельности становится необходимой и обдуманной.

А Прасолов смотрит за Василием Ивановичем и соображает. Приезжему механику за сборку жнейки надо дать пятьдесят рублей, две головки сыру, два кило масла и лошадь до Белого. Прасолов ухмыляется про себя: другую такую жнейку Василий Иванович уже соберет без механика. Василий Иванович человек талантливый. Без него колхозу, находящемуся вне района МТС, имеющему свои машины, никак бы не обойтись. С Василием Ивановичем дружит кузнец. Он тоже присматривается к машинам. Они вместе ездят на полуторатонном грузовике, обнаруженном недавно под сеном одного дяденьки и перешедшем в пользование колхоза. Автомобиль простоял под сеном не менее десятка лет; камеры и покрышки совсем сопрели.

Из всех председателей колхозов, которых я знаю, Прасолов выделяется прежде всего особенной жадностью на людей. Он стягивает, собирает вокруг себя, ставит к делу самый разнообразнейший народ из колхозников и со стороны, превращая потом их в колхозников. Вот Василий Иванович, мыкавшийся полжизни по свету, работавший в различных мастерских, строивший нижегородский автозавод и приехавший теперь к семье в колхоз. Вот сыровар, горшечник – Домбровский, перебравшийся из Духовщины в колхоз. Кирпичники, портные, сапожники.

Уделяя в условиях огромного полеводческого и животноводческого хозяйства серьезное внимание специальным отраслям, колхоз теперь имеет возможность вывозить на базар, помимо хлеба, картофеля, мяса, масла, сыра, меда и других съедобных вещей, еще уйму всякой всячины. Деготь чистый, идущий на смазку обуви, сбруи, и – хозяйственный, колесный. Уголь древесный. Горшки, чашки, вообще посуда. Кирпич идет по договорам со строительными организациями, а также в розницу по две, по три сотни. Работают пошивочная и сапожная мастерская. Такие сандалии, как у Прасолова, в колхозе носят очень многие мужчины и женщины. Их шьет из старья, из кусочков свой сапожник. В этих сандалиях люди работают на покосе, на стройке нового хлебного сарая, режут дрова около паровой мельницы.

Прасолов сразу же наметил оставить печника в колхозе. Ему нужен как раз такой человек. На центральной усадьбе возведено много новых построек. Только что закончен домик на три квартиры для учителей школы. Будут возводиться другие жилые постройки. Нужно класть печи. Да, вообще, не мешает иметь такого человека. Но печник сложил печку в гончарной, перешел в овин, поет песни, работает, а про колхоз молчит.

* * *

В толпе, окружавшей и возившей на себе по двору собранную жнейку, я услыхал высказанное одним колхозником предположение, что жнейка в первую очередь будет использована на Матвеевском производственном участке. А другой сказал, что на центральном, на Рибшевском.

После этого пошли разговоры о том, кто получит премию по окончании сенокоса. Иван Котеченков, именующий себя старшим рабочим на огороде, захлебываясь, расхваливал бригадира Воруховского участка – Сергеенкова.

– У него все, как мурашечки… И скребут, и везут. И молодых у него совсем нет. Все так вот в мою добу. И никогда им план не велик. Все выполняют и чище всех, и скорей всех. Что бригадир скажет, то сейчас и скипит. Черт его знает, – восхищенно ругался огородник, – черт его знает, как он так дело поставил. А что премию он получит, так это – день ясный!..

После обеда, когда мы были на Воруховском участке, Сергеенков сам хвалил своих работников. Косят свыше полгектара на брата, работают дружно, каждая группа спешит управиться на своем участке.

Но прежде всего здесь можно было установить, что Сергеенков по существу никакой не бригадир. Числится он, как и все, бригадиром и заведующим производственным участком. Его бригада, вернее все колхозники этого участка, разбита на группы, за каждой группой закреплен отдельный участок пашни и сенокоса. Групповод возглавляет группу и сам непосредственно участвует в производстве. Сергеенков же осуществляет, так сказать, общее оперативное руководство. Он хорошо его осуществляет, он незаменимая единица, но он не бригадир, так как колхозный бригадир руководит производством, расставляет и направляет силы данной группы людей, сам непосредственно участвуя в производстве. Его «канцелярская» деятельность ограничивается заполнением двух сторон «наряда», подсчетом трудодней и записью их в книжки. Группы на этом участке – есть бригады, групповоды, бригадиры. Они у Сергеенкова сами занимаются «канцелярией».

Теперь можно представить, чего стоит Прасолову хорошо знать свои семнадцать участков, а на каждом участке по 4–5 групп, которые нужно считать бригадами и руководить ими. И он знает и руководит. Знает… благодаря тому, что он в этой местности родился и вырос, он может назвать по имени-отчеству всех граждан, живущих в радиусе на пятнадцать верст. А его знают несравненно дальше, знают за пределами Пречистенского района. Его авторитет вырос за годы упорной организаторской работы с крестьянством в пределах своей местности, где жил его отец – батрак у помещика, где батрачил он сам, где у него есть личная оседлость: двор, семья, дети…

Уменье подбирать, учить и воспитывать людей, актив – выдающаяся, основная черта организаторской деятельности Дмитрия Прасолова. Она сложилась еще тогда, когда он был председателем кресткома и поднимал своих «дедов» на запашку первой общественной десятины…

– Деды меня слушают, – скромно заявляет Прасолов, зная, конечно, цену такого положения.

Он всех называет «дедами», но это не тон по отношению к самим «дедам», не стремление, так сказать, снизиться до них, а просто вошедшее в обиход обращение, может быть, с некоторой ноткой любовной снисходительности, приятельской небрежности.

У него и Сергеенков – «дед». А бригадир, может быть, на пяток лет старше его, Прасолова. Но как он знает этого «деда», как он наблюдает его и не вмешивается до поры в его, дедовы, дела!

Сергеенков, всегда озабоченный, проявляет уже не озабоченность, а беспокойство: на участок приехала кинопередвижка. Вывешено объявление. Вечером все соберутся. Будут до полуночи глаза слепить, а утром их не добудишься, жалко же будить. Парень, привезший передвижку, ждет ответа насчет помещения.

– Слушайте, товарищ киноматограф, – решается Сергеенков, – сейчас у нас сеноуборочная кампания. Вы считали, что Петров день, и приехали к нам. Спасибо. А все работают. И я не могу позволить людей мне морить. Поезжайте вы с богом дальше. Лошадку я вам сейчас…

– Я так не могу, – заявляет парень. – Мы по плану ездим. Должна быть отметка, что я сюда приезжал. А вы, как хотите, можете никого не пускать на кино.

Сергеенков растерянно оглядывается на нас. Прасолов говорит:

– Ты спроси людей. Может, они желают смотреть кино.

Этим он поясняет, что людей нужно жалеть как людей, а не как, скажем, лошадей: встанут на работу или не встанут. Может, люди согласны ночь смотреть, день работать, может, они завтра проспят, днем наверстают. А кино здесь не каждый день.

* * *

Вечером я пошел в овин к печнику Харлампию Михайловичу. Его часто просят петь, и он поет длинные повествовательные песни про любовь, солдатскую службу, старые песни… Поет хорошо.

Я стал рассказывать, как хорошо работают колхозники на Воруховском участке.

– На Воруховском – да!.. – восхищенно согласился Харлампий Михайлович, – когда б везде так…

И с этих слов я почувствовал, что печник, зная о работе Воруховского участка, не верит, что везде так работают. Слишком велик сам колхоз для старика. Трудно ему представить, что почти вся бывшая Рибшевская волость работает одинаково. Или он ничего не знает о других участках? Нет, он знает. Он знает, например, что нынче на Матвеевском участке вышло из колхоза 30 дворов. Все вышедшие не работают, трудодни им не идут нисколько, они сидят и ждут, когда рожь поспеет. И после того, когда им отказали и в области и в центре в том, чтобы разделить колхозную рожь на корню, они будто бы решились выйти на поле и жать самовольно.

– Может получиться большое бедствие, – шепотом говорит печник. – Нельзя до этого допускать людей. Нужно опытно разобраться в деле.

Потом он открывается:

– Вступить мне недолго… А что еще здесь может быть – неизвестно. По хозяину я сегодня здесь остался бы, а по хозяйству бог ее знает. Знал бы я, что Рибше-во – тут и весь колхоз, а то и Ворухи – колхоз, и Матвеево – колхоз, и Кошелево – колхоз, и Соловейки – колхоз, и все – колхоз… А про хозяина не речь.

И помолчав, не поднимая глаз, с особенной задушевностью произносит:

– Золотой малец!..

* * *

В Матвееве получилась такая история. Из всех участков Рибшевского колхоза этот участок был до прошлого года самостоятельным колхозиком. Потом он добровольно влился в колхоз «Память Ленина». Нужно вообще особо подчеркнуть, что колхоз «Память Ленина» при всей его крупности (около 400 г-в) не является суммой обведенных одной чертой самостоятельных колхозов. Это – крупный, но не укрупненный колхоз, не «куст».

Хорошая хозяйственная деятельность Рибшевского колхоза, организованного-группой кресткомовцев под руководством Прасолова, его рост количественный и качественный создали такое положение, что инициативные группы в соседних селениях шли не по линии организации своего колхоза, а по линии вступления в колхоз «Память Ленина». Исключение – Матвеевский участок.

И вот веской 1932 г., когда во всем колхозе был недостаток сена, в Матвееве сена имелось с избытком. Колхоз взял на этом участке часть сена, не оставив, конечно, матвеевский скот без корма, и перебросил на другие участки, где стояли обобществленные стада. Так, по крайней мере, говорят. После этого в Матвееве вышли из колхоза несколько дворов. Вот почему говорили, что жнейка в первую очередь будет работать на матвеевском участке – там рожь засеяна силами 45 дворов, а убирать приходится с уменьшенной рабочей силой.

– Я знаю про эти разговоры, – спокойно ответил мне Прасолов, – но рожь будут убирать все сорок пять дворов, если не больше, если мы прилива не будем иметь.

Откуда у Прасолова такая уверенность, что этот конфликт разрешится в нужную сторону?

Эта уверенность в наличном, сегодняшнем состоянии колхоза «Память Ленина». В том, что он успешно справился с севом, в том, что он образцово проводит сеноуборку, что люди работают горячо и подгонять в нынешнем году никого не приходится. Трудодень понят и оценен каждым колхозником, колхозницей, стариком и подростком. В том, что размеры данного колхоза – Рибшевского колхоза – не несут в себе опасности распыления сил, трудности управления, плохого хозяйствования, а наоборот, этот колхоз растет хозяйственно и крепнет организационно благодаря преимуществам крупного коллективного хозяйства, не искусственно созданного, а организованно выросшего.

И при этих условиях колхоз «Память Ленина» борется за то, чтобы матвеевцы вернулись в колхоз, чтобы они находились в его большой системе.

Прасолов знает, что матвеевцы вернутся. Его уверенность опирается помимо хозяйственных предпосылок и на том факторе, что огромный актив колхоза – это люди, прошедшие когда-то жестокую школу борьбы за Советскую власть в этом действительно медвежьем углу, потом борьбы с кулачеством, борьбы за существование колхоза, за его рост и укрепление. Колхоз сегодня – его молочные стада, поля хлебов, его хозяйственный оборот, новые постройки, изменившие лицо Рибшевской усадьбы и участковых усадеб, ребятишки, одетые в синие костюмчики и делающие на площадке гимнастику, обед из чистых тарелок в чистой, просторной столовой – это часть, это начало того будущего, за которое борются сегодняшние энтузиасты коллективного труда, вчерашние собственники – «деды».

Вот почему может быть уверен Прасолов. Это можно назвать уверенностью хозяина, хорошо знающего не только каждую пядь земельных угодий, лежащих под колхозом, но и каждого отдельного человека, со всеми его личными качествами, работающего на этих угодьях. Он, например, знает, с чего начать, подходя к вопросу о матвеевцах, знает, с кем и как говорить, кому дать отпор, и знает, заранее знает, что ему скажет Харлампий Михайлович в ответ на его предложение после того, как матвеевцы вернутся в колхоз. Может быть, он на этот раз ошибается, может быть, матвеевский вопрос не так скоро и легко разрешится, но его уверенность, основанная на самом близком знании положения и людей, – законное чувство агитатора-организатора, пришедшего из массы самих крестьян.

НА ЦЕНТРАЛЬНОЙ УСАДЬБЕ

Напротив столовой стоит самодельный фонарь: столб, на столбе за стеклом пятилинейная лампочка.

Возчик, подрядившийся с Духовщинского базара привезти сюда двух представителей, подойдя вплотную к столбу, смотрит на фонарь. Закинув голову, он топчется вокруг столба, прищуриваясь и чему-то улыбаясь.

– Фонарь, – говорит он, возвращаясь к крыльцу столовой. Его улыбка – знак удивления и похвалы.

– Фонарь и – цел!

Да, фонарь цел, не расшатан привязыванием лошадей (на это есть коновязь), не разбит камнем – цел.

Это признак, внешний, не основной, но характерный признак разницы между деревней и колхозом, признак культурности, новой общественной дисциплины, хозяйственности, порядка, признак, наконец, города.

* * *

В газете «Социалистическое земледелие» (№ 166) помещена интересная статья: «Влияние колхоза «Искра» на быт колхозников». Речь идет о действительно коренных изменениях в жизни крестьянских семей, объединенных колхозом «Искра» (Каширский район Московской области).

Но это в условиях электрификации и механизации всех основных работ в хозяйстве, в условиях электрифицированных скотных дворов, конюшен, амбаров, клуба, школы, амбулатории. Там общественная столовая на 250 чел., образцовые детясли и площадки, освобождающие женщин от домашней стряпни и вечной занятости с детьми; строится двухэтажная колхозная баня с пропускной способностью на 60–80 чел., имеется водопровод.

Здесь же, в колхозе «Память Лепина» Пречистенского района, до таких условий далеко. Колхоз расположен в 60–70 верстах от железной дороги, находится вне района МТС, получает московские газеты на пятый день. Но черты новой жизни, возникающие на основе нового хозяйствования, здесь можно видеть на усадьбе колхоза.

Большинство наших молодых колхозов, конечно, еще не имеют того, что можно назвать колхозной усадьбой, не отличаются внешне от той деревни, жители которой стали колхозниками. Усадьба – это показатель уже значительного хозяйственного роста колхоза, больших затрат на строительство. К этому не все сразу и не в одинаковой мере подходят наши сельскохозяйственные коллективы. Иначе и быть не может.

Новые дома, дворы, сараи занимают площадь Рибшевской усадьбы в еще не заполненном, но уже определенном порядке. При въезде в усадьбу стоит белая, сооруженная из тонких еловых жердей арка. В самой усадьбе на всех поворотах – такие же арки.

В первомайские дни арки украшались зелеными гирляндами, красной материей, флагами.

Изгороди прямые, подправленные новыми кольями. На околице чисто подметено. Смотреть на это приятно и радостно: это уже не деревня с поваленными плетнями, с соломой, таскающейся по улице за ногами, с разбросанными дровами.

* * *

На лужайке, входящей в площадь сада, стоит группа ребятишек в одинаковых синих костюмчиках. Дети нестройно, но усердно поднимают руки вверх, опускают вниз, разводят их, касаясь плеч друг друга. Они повторяют вольные движения за руководительницей, выдержанной и терпеливой девушкой. Очень нелегкое дело занимать в течение дня такую ораву ребят, только что усваивающих навыки простейших организованных упражнений, коллективной игры.

– Раз – два. Раз – два!.. – считает она, следя за все ми сразу. – Не так, не так. Вместе нужно. Раз!..

Она считает, а крайний слева, уткнув от напряжения подбородок в грудь, делает, не видя товарищей, одно и то же: вверх – вниз, вверх – вниз.

– Митя!.. – Она подходит к мальчику, опускает его ручонки по швам и, встав перед ним, показывает ему движение. И так не с одним. Но детская переимчивость и заинтересованность преодолевает природную застенчивость, связанность. Регулярные занятия, терпеливое повторение берут свое. Этих ребят только по ногам в «цыпках», полученных до открытия площадки, можно принять за деревенских. Коротко острижены, умыты, чисто одеты. Дома он бегал бы в задубеневшей от грязи рубашонке и – ничего, а привести ребенка на площадку каждая мать старается в свежей, вымытой рубашонке.

Занимается с ними девушка – колхозница, прошедшая курсы. Она еще сама преодолевает у себя застенчивость и связанность, но это уже молодой педагог.

* * *

В колхозной столовой обедают в большинстве «специалисты», как их здесь называют, люди, занятые на работе по специальным отраслям: плотники, печники, кузнецы, горшечники и др. Столуются покамест человек 50–60. Но и это в условиях колхоза большое дело.

На неоклеенной стене висит написанный цветным карандашом хороший простой лозунг:

Освободим женщину

От горшков и чугунов,

И она будет жить

И работать по-новому.

Таких лозунгов, конечно, немало висит у нас в общественных местах, но здесь он приобретает особую убедительность. За 40 коп. в день человек пользуется в столовой завтраком, обедом и ужином. Правда, меню не слишком разнообразное: щи, похлебка, но с мясом и в достаточном количестве. Подают чисто, каждому в отдельной тарелке. Харлампий Михайлович, век ходивший по людям и хлебавший из общей миски чужой, обкусанной ложкой, приходит в столовую.

Девчата (их двое работают на кухне) подливают воды в рукомойник, подают полотенце. Харлампий Михайлович умывается, получает тарелку щей, хлеб и медлительно, благообразно ест, не капая и не оставляя крошек. Он доволен обедом, похваливает девушек и по-стариковски шутливо заигрывает с ними.

– Вот ты скажи! – восклицает он. – А ить придется в колхозе остаться. – И в сторону поясняет:

– Таких девок где ж ты еще найдешь?!

Он шутит. Но верится, глядя на него, что он еще несколько раз вернется мысленно к предложению председателя о вступлении в колхоз.

– Вот только, – говорит он, – я люблю интерес в жизни иметь. Чтоб у меня садик, грядки, цветики на клумбах были.

Но «интерес в жизни» у него никто не собирается отнимать. Кто сказал, что колхозник у себя под окном не может развести цветы, иметь садик и другие такие вещи?

Ничего в этом, кроме хорошего, нет.

Вот возводится на усадьбе Рибшевского колхоза ряд новых хозяйственных и жилых построек, намечен план новых посадок деревьев (да и нынче кое-что посажено), в будущем будет поднята плотина пруда, пруд станет шире и глубже. Будет красиво и полезно в смысле купанья, ловли рыбы и вообще пользования водой.

Все это интерес в жизни, Харлампий Михайлович!

* * *

За скотным двором, протянувшимся по другую сторону дороги от центральной усадьбы, в старом помещичьем саду гудит колхозная пасека. Еще до начала роения здесь было до 130 семей пчел. В числе продуктов, которые колхоз вывезет на базар, мед займет не малое место. На пасеке работают, под руководством школьного учителя, три специальных человека, не считая работающих в столярной при пасеке. Дело ведется образцово, хотя еще не все семьи в домиках, много и в колодах.

Откуда же столько пчел на общественной пасеке? Частью приобретены при распродажах кулацких иму-ществ. Частью выведены путем роения. Основная же часть – обобществленные колхозниками колоды и домики. На пасеку смотреть красиво. Пчелиный город. Товарное пчеловодство. Порядок. Образцовость. Но вот возникает вопрос: а не отнят ли у какого-нибудь деда, любившего повозиться с пчелкой, «интерес в жизни» обобществлением его двух-трех колод и домиков?

Дед, вроде Харлампия Михайловича, не против колхозной большой пасеки, ничего кроме выгод ему от этого нет, но он хотел бы еще сам, в своем садике походить за пчелкой, иметь мед для личного потребления или для продажи.

Почему бы, расширяя и улучшая общественную пасеку, не вернуть дедам-пчеловодам их 1–2 семьи пчел в усадебное владение, тем более что это совсем не означает раздать всю пасеку, пасека останется.

Можно и нужно сделать именно так.

* * *

Усадьба колхоза составляется не только из общественных садов, строений, огородов. Сюда входят и строения колхозников, их садики, огороды, маленькие пасеки. Все это вместе и будет представлять вид цветущего благоустроенного поселка, колхозной усадьбы.

Колхоз «Память Ленина» находится в системе Жарковско-Свитского комбината. На Рибшевской усадьбе стоит школа – предприятие комбината. Развитие хозяйства комбината предполагает мощную механизацию и электрификацию колхозов, находящихся в его системе.

Недалеко та пора, когда Рибшевский колхоз будет иметь такие же возможности, как колхоз «Искра». Это уже окончательно преобразит усадьбу колхоза и быт колхозников…

ПРАЗДНИК

К полудню сошлись и съехались на санях со всех участков на центральную усадьбу. Праздник начался обедом в колхозной столовой. Обедали по очереди, бригадами: столовая могла вместить не более одной трети гостей. Подавались щи, котлеты, пирожки, сладкое. В четыре часа люди заполнили фойе и зал Дома культуры.

В проходах стояли почтенные старики в черных, похожих на форменные, пиджаках и новых пожарных касках. У подножья сцены, за низким дощатым барьером расположился колхозный оркестр: скрипки, две гармошки, несколько балалаек.

Люди осматривались, говорили, пели. Они переживали ощущения праздничной развязности и, вместе с тем, радостной и непринужденной подчиненности непривычному порядку торжественной обстановки. Курить выходили в фойе и просто на улицу. Снаружи здание Дома культуры, украшенное елками, выглядело изумительно. Оно казалось целиком перенесенным сюда откуда-то, не верилось, что оно почти так же выглядит каждый вечер…

Собрание началось докладом организатора и бессменного в течение пяти лет руководителя колхоза – Дмитрия Прасолова.

* * *

«Как будут удовлетворять тех лиц, которые не могут удовлетвориться обыкновенным пайком?>… Этот вопроси числе многих других записан в протоколе собрания членов Рибшевского кресткома совместно с другими жителями села от 22 января 1929 г.

Все вопросы людей, вступивших на этом собрании в колхоз, записаны тщательно, в порядке нумерации и представляют собой основную часть текста протокола. Люди выясняли все условия будущей коллективной жизни и как бы оставляли за собой законное право уйти из колхоза в случае, если там будет не так, как им говорили. Ответы в протоколе не записаны. В точности не известно, как отвечали тогда рибшевцам двадцатитрехлет-иий Дмитрий Прасолов и его товарищи. Вероятно, они не могли отвечать на эти вопросы с такой обоснованностью и определенностью, как отвечал теперь на них Прасолов – докладчик на торжественном собрании, посвященном пятилетию колхоза. Вопрос о том, «как удовлетворять лиц, которые не могут удовлетворяться обыкновенным пайком», – очень давно перестал быть вопросом. Кто из собравшихся теперь на праздник колхоза «Память Ленина» не удовлетворяется «пайком» в пять килограммов хлеба на трудодень, если у него их достаточное количество? Кто не приветствует знаменитого ударника из ко-шелевской бригады Николая Морозова, который еще осенью на вопрос, сколько у него трудодней, отвечал с вызывающей веселостью:

– Сегодня – восемьсот и два. А завтра – боле будет…

* * *

«Будет ли выдаваться женщинам, уходящим из колхоза замуж, приданство?» – спрашивал пять лет назад отец двух-трех дочерей, может, уже примирившийся с горькой родительской мыслью, что девки пойдут не по любви, не на счастливую жизнь, а за кого придется, по пословице: «Хоть за козла, да заползла…» Или даже совсем засидятся.

«С каких средств будут одевать и кормить детей?» Это спрашивали, может быть, те старые, по-праздничному приодевшиеся хозяйки, которые пришли сегодня на собрание, оставив в зимних яслях на весь вечер детей, родившихся уже в колхозе.

Не первое лето в колхозе работают семь яслей, из них одни, на центральной усадьбе, работают круглый год, с полным пансионом.

Матери спокойны за своих детей, сытых, здоровых, одетых по-городскому, получающих подарки в красные дни революции. Они работают полный день на полях и уже перестали замечать, какое облегчение в быту приносят им учреждения, содержащиеся за счет общественных фондов…

После доклада среди многих выступила тихая белокурая девушка из ленинской бригады.

– Работаем мы, товарищи женщины, очень хорошо. Это правда. Отказываться не приходится. Я только хотела сказать, что еще мало нас, женщин, в руководстве. Нужно нам поближе к руководству подбираться. Я только это хотела сказать. Да здравствуют наши четыреста тридцать ударниц!..

Это была Акулина Королева. Она сидела в президиуме. Трудно даже вообразить, чтобы ее судьба, ее жизненный выбор зависел от отцовского приданого. Она не нуждается в нем. Она имеет его в своей трудовой книжке. Она – сама себе сама, как сказала на этом же вечере другая ударница, получая из рук Прасолова премию.

* * *

«Порядок жилья будет общий или отдельно по избам?» – и такой вопрос был задан в 1929 г. на первом колхозном собрании.

За пять лет в колхозе возведено сто шестьдесят пять новых строений. Это целая деревня, которая могла бы вырасти не меньше как за полтораста – двести лет, не говоря уже о том, что ни в какой деревне не было таких построек: хлебных сушилок на тридцать тысяч снопов, скотных дворов с цементированными полами, бань с тремя отделениями. Сейчас строится еще восемьдесят пять помещений, в числе которых две бригадные бани и пятнадцать новых «отдельных» домов для колхозников. Это помимо тех, которые будут перенесены с хуторов на усадьбу, заново перестроены и покрыты драницей.

Торжественное собрание идет в Доме культуры – наиболее крупном по размерам и устройству сооружении во всей округе. Дом культуры стоит на выбранном по общему решению месте – на солнечном взгорье, за оврагом, в котором под старыми высокоствольными березами зарыты тела первых защитников Советской власти в Рибшеве, убитых бандитами. Рибшевцы ходят в свой клуб через овраг, спускаются и поднимаются, хватаясь за кусты и стволы деревьев. Но за последние годы самые широкие и нетронутые массы людей научились представлять себе будущее. Все в Рибшеве знают, что поднятая строящейся ныне плотиной вода зайдет в овраг, через овраг будет перекинут висячий мостик, под которым сможет пройти лодка. И люди любовно несут в себе это представление, часть созидаемой ими, но еще не законченной красоты.