Текст книги "Проза. Статьи. Письма"

Автор книги: Александр Твардовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 49 страниц)

Annotation

Издательская аннотация отсутствует.

_____

В книгу вошли рассказы и повести из циклов «Смоленщина», «С военных полей», послевоенные рассказы и очерки, статьи «О поэзии Маршака» и другие.

из сети

СМОЛЕНЩИНА

• ДНЕВНИК ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КОЛХОЗА

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

• РАССКАЗЫ О КОЛХОЗЕ «ПАМЯТЬ ЛЕНИНА»

ОТ УПРАВЫ – К СОВЕТАМ

КАК РАЗГОНЯЛИ УПРАВУ

ВОССТАНИЕ

ХОЗЯИН

НА ЦЕНТРАЛЬНОЙ УСАДЬБЕ

ПРАЗДНИК

РАССКАЗ ДМИТРИЯ ПРАСОЛОВА

ОЗЕРО

• ПИМЕНОВ

• ЗАЯВЛЕНИЕ

• ОСТРОВИТЯНЕ

• БЫВШАЯ ДЕРЕВНЯ БОРОК

• ПУСТЬ ИГНАТ БЕЛЫЙ СКАЖЕТ

• СОФЬЯ ЛОБАСОВА

• АНАСТАСИЯ ЕРМАКОВА

• ПИДЖАК

С ВОЕННЫХ ПОЛЕЙ

• С КАРЕЛЬСКОГО ПЕРЕШЕЙКА

• С ЮГО-ЗАПАДНОГО

КАПИТАН ТАРАСОВ

БАТАЛЬОННЫЙ КОМИССАР ПЕТР МОЗГОВОЙ

МУЖЕСТВО, УМЕНЬЕ, СМЕКАЛКА

ПЕРВЫЙ БОЕВОЙ ДЕНЬ

САИД ИБРАГИМОВ

СЕРЖАНТ ПАВЕЛ ЗАДОРОЖНЫЙ

КОМАНДИР БАТАРЕИ РАГОЗЯН

СЕРЖАНТ ИВАН АКИМОВ

РАССКАЗ БОЦМАНА ЩЕРБИНЫ

ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ПЕТР ПЕТРОВ

НИКОЛАЙ БУСЛОВ И ВЛАДИМИР СОЛОМАСОВ

ЗА МИНУТУ ДО ВЗРЫВА

МАЙОР ВАСИЛИЙ АРХИПОВ

ПОД СТОГОМ СЕНА

• РОДИНА И ЧУЖБИНА

ПАМЯТЬ ПЕРВОГО ДНЯ

ИЗ УТРАЧЕННЫХ ЗАПИСЕЙ

НАДЯ КУТАЕВА

КОМБАТ КРАСНИКОВ

«БАЛ»

ВЕСНОЙ 1942 ГОДА

ГОСТЬ И ХОЗЯИН

В ОБЖИТОМ ЛЕСУ

ПО СТОРОНАМ ДОРОГИ

ТЕТЯ ЗОЯ

С ПОПУТНЫМ ТРАНСПОРТОМ

ДЕДЮНОВ

В ДОЛГОЙ ОБОРОНЕ

ЗА ВЯЗЬМОЙ

ДЕТИ И ВОЙНА

«НЕСЧАСТНАЯ КОЛОННА»

НА РОДНЫХ ПЕПЕЛИЩАХ

«СУПЧИКУ ХОЧЕТСЯ»

ЗА СМОЛЕНСКОМ

В ВИТЕБСКЕ

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В МИНСКЕ

СЕРДЦЕ НАРОДА

ОБ «АЛКОГОЛЕ»

О ЛАСТОЧКЕ

ДОМОЙ

В УСАДЬБЕ ГРАФА ТЫШКЕВИЧА

ПОЕЗДКА В ГРОДНО

НА ИСХОДЕ ЛЕТА

В ПОЛЬСКОЙ СЕМЬЕ

О ГЕРОЯХ

БРАТЬЯ

О СТРАХЕ И БЕССТРАШИИ

ПО ЛИТОВСКОЙ ЗЕМЛЕ

С ДОРОГИ

«ЛЯВОНИХА»

В КРАЮ ОПУСТЕВШИХ ЛЕСОВ

МИРОВОЙ ДЕД

ГОД СПУСТЯ

О РУССКОЙ БЕРЕЗЕ

В ГЛУБИНЕ ЛИТВЫ

ЗА РЕКОЙ ШЕШУПОЙ

В САМОЙ ГЕРМАНИИ

СОЛДАТСКАЯ ПАМЯТЬ

ГРЮНВАЛЬДСКОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ

НАСТАСЬЯ ЯКОВЛЕВНА

КЕНИГСБЕРГ

У МОРЯ

САЛЮТ

УТРО ПРАЗДНИКА

ПОСЛЕВОЕННЫЕ

• В РОДНЫХ МЕСТАХ

• «КОСТЯ»

• ПИСЬМА С УРАЛА

I. В КОЛХОЗЕ «ПЕРВОЕ МАЯ»

II. О СТОЛИЦЕ И «ПРОВИНЦИИ»

• В ДЕРЕВНЕ БРАТАЙ

• НА ХУТОРЕ В ТЮРЕ-ФИОРДЕ

• ПЕЧНИКИ

• ЗАМЕТКИ С АНГАРЫ

СТАТЬИ

• АРКАДИЙ КУЛЕШОВ

ПОЭМА «ЗНАМЯ БРИГАДЫ»

ЗРЕЛОСТЬ ТАЛАНТА

• О БУНИНЕ

I

II

III

IV

• О ПОЭЗИИ МАРШАКА

I

II

III

IV

• ПОЭЗИЯ МИХАИЛА ИСАКОВСКОГО

ПИСЬМА

INFO

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ

ПРОЗА

СТАТЬИ

ПИСЬМА

*

Художник А. ГАРАНИН

М., «Известия», 1974

РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ

БИБЛИОТЕКИ «ДРУЖБЫ НАРОДОВ»

Сурен Агабабян

Ануар Алимжанов

Сергей Баруздин

Альгимантас Бучис

Константин Воронков

Леонид Грачев

Анатолий Жигулин

Игорь Захорошко

Имант Зиедонис

Мирза Ибрагимов

Алим Кешоков

Григорий Корабельников

Леонард Лавлииский

Георгий Ломидзе

Михаил Луконин

Андрей Лупан

Юстинас Марцинкявичюс

Рафаэль Мустафин

Леонид Новиченко

Александр Овчаренко

Александр Рудеяко-Десняк

Инна Сергеева

Леонид Теракопян

Бронислав Холопов

Иван Шамякин

Людмила Шиловцева

Камил Яшен

Александр Трифонович ТВАРДОВСКИЙ (1910–1971 гг.) родился в крестьянской семье на Смоленщине. Отец А. Твардовского был человеком грамотным, и книга в доме не была редкостью. Часто в долгие зимние вечера вся семья собиралась за столом, вслух читались книги. Первое знакомство с «Полтавой» и «Дубровским» Пушкина, «Тарасом Бульбой» Гоголя, популярнейшими стихотворениями Лермонтова, Некрасова, Никитина и других поэтов произошло именно таким образом.

В своей автобиографии А. Твардовский вспоминает, что начал писать стихи, еще не овладев как следует первоначальной грамотой. С 1924 года Твардовский посылает небольшие заметки в редакции смоленских газет. Писал о комсомольских субботниках, о неисправных мостах, о злоупотреблениях местных властей и т. д.

Изредка заметки печатались. А летом 1925 года в газете «Смоленская деревня» появилось первое его стихотворение «Новая изба».

Отобрав несколько стихотворений, А. Твардовский отправился в Смоленск к М. В. Исаковскому, работавшему в редакции газеты «Рабочий путь». М. Исаковский тепло принял начинающего поэта, и вскоре в деревню пришла газета со стихами и портретом «селькора» А. Твардовского.

Обучение А. Твардовского прервалось с окончанием сельской школы. Продолжить образование он смог только после переезда в Смоленск. В 1932 году он поступает на литературное отделение Смоленского педагогического института, но уходит с третьего курса, сказалась настоятельная внутренняя необходимость работать над поэмой «Страна Муравия». Уже в Москве, в 1936 году, А. Твардовский становится студентом Московского института философии, литературы и истории (МИФЛИ).

Годы пребывания в Смоленске навсегда остались в памяти А. Твардовского. Он ездил в колхозы в качестве корреспондента областных газет, вникал со страстью во все, что составляло впервые складывающийся колхозный строй сельской жизни, писал статьи, корреспонденции, вел записи, отмечая то новое, что открылось в сложном процессе перестройки старой деревенской жизни. Его поэмы «Путь к социализму» и «Вступление» были итогом раздумий и наблюдений того времени и предварили появление широко известной читателю «Страны Муравии».

«Со «Страны Муравии», встретившей одобрительный прием у читателей и критики, я начинаю счет писаниям, которые могут характеризовать меня как литератора», – пишет А. Твардовский в своей автобиографии.

В 1939 году А. Твардовский окончил МИФЛИ и в этом же году был призван в армию. Участие в освободительном походе в Западную Белоруссию, а затем работа военным корреспондентом в газете «На страже Родины» во время советско-финской войны обозначили новый период в жизни и творчестве писателя, период освоения темы Советской Армии. Эта тема получила дальнейшее развитие в годы Великой Отечественной войны и после нее. Главной книгой военного времени была «Книга про бойца» – «Василий Теркин».

Почти одновременно с «Теркиным» А. Твардовский начал писать поэму «Дом у дороги», которую закончил уже после войны. Работе во фронтовой газете, ее потребности в очерке, зарисовке обязана своим происхождением книга прозы А. Твардовского – «Родина и чужбина».

В 50-х годах стали появляться главы из будущей поэмы «За далью – даль», завершенной и изданной в 1960 году. «За далью – даль» – результат поездок писателя на восток страны – Урал, Сибирь и Приморье – края, «приобретенные» им, связь с которыми он развивал и укреплял.

Поэмы А. Твардовского «Страна Муравия», «Василий Теркин», «Дом у дороги» и книга «Из лирики последних лет» были отмечены в свое время Государственными премиями СССР, поэма «За далью – даль» удостоена Ленинской премии.

А. Т. Твардовский был человеком ярко выраженного общественного характера. Это сказалось в журналистской работе (редактор журнала «Новый мир» на протяжении пятнадцати лет), в депутатской деятельности (депутат Верховного Совета РСФСР нескольких созывов), участии в многообразных общественных организациях, съездах и конференциях внутри страны и за рубежом. Особо следует выделить корреспондентскую деятельность – переписку с читателем, чья поддержка в работе, по признанию самого Александра Трифоновича, имела огромное значение в его творческом самочувствии.

Литературное наследие, оставленное А. Т. Твардовским, велико. Оно еще не учтено полностью. Но и в этой книге читатель найдет неизвестные ему страницы. Речь идет в первую очередь о цикле очерков периода коллективизации – «Рассказы о колхозе «Память Ленина» и цикле портретных зарисовок первых месяцев Отечественной войны – «С Юго-Западного». Очерки эти дополняют известный читателю литературный портрет А. Т. Твардовского новыми штрихами.

СМОЛЕНЩИНА

• ДНЕВНИК ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КОЛХОЗА

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

3 марта 1931 года

Сортировка стоит под навесом, пристроенным к амбару. Зерно шевелится в дырках завязанных мешков. Они не были починены заранее. Гришечка подхватывает и подносит мешок на животе к весам. Зерно течет, – дырки даже ничем не заткнуты. Андрей Кузьмич сидит под рукавом сортировки и насмешливо смотрит на дурачка: «Таскай, таскай…»

Отсортированное зерно в этих мешках еще придется возить на поле, потом принимать урожай, потом возить на пункт и т. д.

В куче зерна много снегу: возьмешь горсть – ладонь делается мокрой.

– А ничего это, что снегу в нем много? – спрашиваю я.

– Ничего! – заверяет меня Андрей Кузьмич.

– Гришечка, – кричит от водопоя конюх, – иди коней загонять!

Гришечка, красный, запыхавшийся, с грязным от хлебной пыли носом, срывается с места. Один на один со мною Кузьмич чувствует себя неловко. Крякая, встает ч подходит к завязанному мешку, дергает за хохолок, – мешок развязывается.

– Та-ак… – говорю я и, видя, как Андрей Кузьмич небрежно и как бы неумело возится с хохолком, вызываюсь: – Дай-ка я тебе соломой завяжу.

Вытаскиваю пучок соломы из крыши навеса и начинаю крутить жгут. Но солома какая-то мерзлая, да и давно дело было, когда я крутил такие завязки, – не получается. Не успел я жгутик обвернуть вокруг хохолка, как он раскрутился и рассыпался.

Кузьмич снисходительно отнимает у меня пучок соломы, сплевывает на него, как на пеньку, и начинает крутить. Жгутик сам так и обвился вокруг хохолка, – Кузьмич только пальцем обвел.

– Понял? – молодцевато спрашивает он меня.

– Понял, – отвечаю я. – Но почему ты раньше так не завязывал? Ты умел и не завязывал. Ты скрывал, что умеешь, – а это симуляция.

Андрей Кузьмич растерянно поправляет на. себе полушубок, пытается улыбнуться, чтобы все это под конец обратить в шутку. Но я смотрю серьезно. Нужно, чтоб ему было стыдно.

Для памяти: мешки.

Гришечка бежит к нам напрямик, по сугробам и издали кричит что-то. Не скоро делается понятно, в чем дело. Пруд вымерз, воды нет. Сейчас лошадям не хватило затхлой, грязной воды со дна. На остальных конюх тягал воду из колодца с валом.

* * *

На конюшне стоят тридцать восемь лошадей. Из них тридцать рабочих, которые сейчас подкармливаются и готовятся в плуг. Лошади стоят с высоко поднятыми задами. Навоз не вычищается. Так у всех лошадей, и у Магомета. Конюх говорит, что это ничего, но это не ничего, а никуда не годится. Неправильное кровообращение, тяжесть живота напирает на дыхательные органы, неравномерно напрягаются мышцы. Вообще – вредно.

Для памяти: нагоняй конюху.

4 марта

Скот поили весь день. Скотник Тарас Кузьмич, брат Андрея Кузьмича, вручную вытащил сто сорок ведер.

Лошадей гоняли на речку, за три версты.

Пруд расположен на околице. Под снегом его впадина занимает около га площади. Спрашиваю, когда чистили пруд?

Чистили летом 1914 года. Лето было сухое. Не дочистили потому, что мужчин забрали на войну.

Для памяти: пруд.

5 марта

Полдня сидели с кузнецом, определяя ему норму выработки. Седой и грязный, поминутно сморкающийся и утирающий слезы, кузнец все время представлялся самоучкой, стариком, слабосильным, больным.

– Сколько станов ты за день окуешь?

– Какие станы, – неопределенно говорит он.

– Обыкновенные, под крестьянскую телегу.

– Уголь каменный или кора?

– Каменный.

– Ну, так сколько ж? – спрашивает он меня, готовый замахать руками, если я скажу, сколько он может.

– Да я не знаю сколько, говори ты.

– Что ж говорить, – опять начинает он сморкаться, чтобы только помедлить несколько до того, как ему все же придется что-нибудь сказать. Кузнец не верит, что в колхозе можно что-нибудь заработать. Он бездетен, лет ему за пятьдесят. Ему кажется, что в колхоз он вступил от страха остаться одному на белом свете, без дров, без горячей пищи и своего угла. Поработаю, думает он, и останусь при колхозе со старухой, на обеспечении.

– Пару колес ты все-таки за день с подмастерком окуешь? – спрашиваю я, нарочно предлагая ему самую минимальную норму.

– Пару колес? – переспрашивает он и чуть-чуть не соглашается, но опасаясь, что над ним смеются, говорит с раздражением и упреком: – Пару колес подмастерок и без меня окует. А я, какой ни старик, а сказать, что не могу, когда могу, – не могу. Я какой ни старик, – еще выше взял он, – но в день, если хороший уголь, два стана подпояшу.

Он сказал и насупился, как человек, который на обиду отвечает сдержанно и с достоинством. Но он указал больше, чем может. Мы остановились на полутора станах.

– А если ты окуешь два – тебе будет записан трудодень с третью; а если два с половиной – трудодень с двумя третями.

Одна и две трети до него не доходят. Тогда я говорю, что два стана колес – трудодень с четвертью, а два с половиной – полтора трудодня, даже немного больше.

– Ага, – кивает он головой, но растерянность непонимающего еще видна в этом кивке.

– Допустим, – опять начинаю я, – ты за полтора стана, за норму – получишь рубль. Теперь, если ты окуешь два стана – ты получишь рубль двадцать пять, а если два с половиной – полтора рубля, и так далее.

– Ага, – радостно разевает он рот, – понял, понял, понял! Значит, мне положен рубль в день?

– Нет, нет! Ничего тебе не положено. И потом, если ты окуешь один стан, то получишь три четверти трудодня, то есть если трудодень будет оценен в рубль, то ты получишь семьдесят пять копеек.

– Во-во-во! – захлебывается кузнец.

Он понял. А главное – он знает теперь, как считать.

6 марта

Люди, всю жизнь умевшие считать «до ста», теперь должны разбираться в дробях. Не будем говорить о рядовом колхознике, о Степане и Марфе Кравченковых, по бригадиру, например Андрею Кузьмичу Дворецкому, нужно знать и дроби.

Я не умею считать на счетах. Всякий раз мне приходится обращаться к Ерофееву. И хотя он затем и сидит, чтобы считать, хотя я и могу ему, как говорится, предложить считать, он это делает весьма снисходительно и, как мне кажется, несколько злорадно. Он знает, что я не могу его проверить.

– Возьмите счеты, – обращаюсь сегодня к нему. А он вздумал пошутить:

– Возьмите сами.

– Возьмите счеты, – повторяю я, не меняя тона.

– Эх, – опять шутливо морщится он, протягивая руку за ними.

Вообще он ведет себя как-то уж очень независимо. Бывший «культурный хозяин», «интенсивник» и «опытник», имевший популярность (о нем писали в газетах, и сам он писал о своих корнеплодах), он и сейчас, ведя счетное дело, воображает, что построение социализма в Лысковском сельсовете всецело зависит от него.

Правда, умри он сейчас или заболей, я не знаю, что было бы. Выработка рабочей программы – это такое дело, что нужно считать и подсчитывать, считать и подсчитывать. Впрочем, нельзя же с точки зрения личной неприязни смотреть на человека. Он член колхоза. Мы его используем по специальности.

А откуда у него эта специальность?

* * *

Производственное совещание длилось до двенадцати часов ночи.

Отнесенные к легкой группе, узнав, что им за рабочий день будет засчитываться полтрудодня, недоумевали:

– Как же это так? Будешь работать день, а написано будет полдня.

– Товарищи, – поднимаюсь я, глядя на кузнеца, – может, кто-нибудь объяснит?

– Я могу пояснить, – лениво поднимает руку Ерофеев, как успевающий, избалованный ученик.

– Нет, зачем же, – отвожу я его, – вот товарищ Григорьев объяснит…

Польщенный кузнец встает, вынимает из кармана грязную тряпочку, сморкается и, обращаясь к пареньку, который недоумевал, строго вычитывает его, то передразнивая, то грозя:

– Чего тебе непонятно? Работай – вот и будет попятно. А то ты, я вижу, работать-ки не хочешь. «Как же это так?» «Будешь работать день – запишут полдня». А вот как это: ты, предположим, за день не сделаешь и четверти того, что я, а тебе все-таки запишут полдня. А выработаешь пол того, что я, – тебе день запишут. Понял? Вас драть надо! – с сожалением протянул он, садясь на место.

– Своих дери, – буркнул малец, намекая на бездетность кузнеца, но успокоился.

Гляжу я на этого мальца. Ему лет восемнадцать. Работать он, говоря по совести, не хочет, его, как говорится, «не пошлешь»… В колхозе он только до весны, а там уедет. Это хорошо. Пооботрется. И не важно, что он из Кузнецовой проповеди ничего не понял, важно, что взрослым колхозникам, отцам и матерям, эта проповедь понравилась.

Но когда я начинаю говорить о соревновании, возникают новые недоумения. Соревнование понимается как какая-то особая нагрузка сверх норм. Один счетовод, заложив ногу в валенке с блестящей глубокой калошей на другую такую же ногу, отзывается:

– Соцсоревнование и ударничество!

Это он поправляет меня: я сказал просто соревнование и не прибавил ударничество.

– Соревнование лошадям вредит, – заявляет вдруг Матвей Корнюхов. Он, видимо, долго терпел и боялся сказать это, но решился наконец. Дескать, если я захочу вспахать или там заборонить больше, то уж буду кнутить и кнутить. А за взгрехом следить не буду.

На это даже бабушка Фрося, сидевшая прямо на полу, как и все, кому не хватило места, сказала:

– И хватит же у тебя совести?

Эта бабка взялась починить пятнадцать мешков своими нитками. И ни одна женщина после этого не взяла на себя меньше, и крику насчет ниток не было.

А сидевший с правой руки от меня Андрей Кузьмич откашлянулся и попросил слова. Он сказал по существу вот что:

– Как это можно оставить взгрех, раз ты видишь, что взгрех получился? Раз ты видишь, что взгрех получился, значит, нужно плуг потянуть назад и захватить взгрех. А раз ты видишь, что взгрехи получаются часто, значит, не нужно гнать, нужно тише вести плуг. Обманывать ни самого себя, ни колхоз не следует.

– Если я на пахоте, – говорил к примеру Андрей Кузьмич, – не чувствую в руках плуга, как он идет, насколько забирает вглубь и вширь, значит, я пахать не умею. А если я все это чувствую и не делаю, как лучше, – значит, я сам себя обманываю. Это уже будет симуляция! – с ударением произнес он последнее слово, которое на всех особенно подействовало.

– Ясно, симуляция…

– Это уж симуляция…

– Симуляция!..

Собрание возмущенно гудело, как будто симулянт был налицо.

7 марта

Есть у Ленина одно место. Буква в букву я его привести не могу, но хорошо помню его смысл. Социализм начинается там, где проявляется самоотверженная забота рядового рабочего о поднятии производительности труда…

Это место очень часто приводится, но это только половина. А дальше идет как-то так: когда продукты этого труда идут не обязательно на потребление самого рабочего или его ближнего, но на потребление «дальнего», то есть на нужды всей страны.

Сегодня мы беседовали с учителем на эту тему. Я ему рассказывал о вчерашнем совещании. Мы сидели в пустом классе на скамеечке парты, повернутой сиденьем к печке, и смотрели в огонь.

– Хм!.. Симуляция. Хорошо сказано, – отозвался учитель о выступлении Дворецкого.

– Ты приходи к нам на собрания, – сказал я. – Бывай! А то ты сидишь да семь с полтиной платишь колхозу за себя, и только…

Потом мы пили чай в его комнате. Жена его, тоже учительница, правила детские тетради. Ребенок катал по полу, как тележку, большие, в желтой полированной раме, счеты.

* * *

Бабушка Фрося принесла мешки. Она потребовала, чтобы я осмотрел каждую заплатку. Бахромки подвернуты, заплаточки аккуратные и даже под цвет. Одним словом, починены мешки, как брюки…

Для памяти: бабке – платок.

8 марта

Стенгазету делали школьники. Они принесли мне сегодня «согласовать» готовый номер.

В номере:

1) Передовая учительницы – «8 марта – день работниц и крестьянок» – написана, как уже писалось в печатных газетах три-четыре года тому назад. Так же общими словами доказывается, что курица – птица, женщина – человек и что Советская власть раскрепостила женщину. Кончается так: «Недооценка работы с женщинами, отсутствие работы с ними – есть оппортунизм, прямое пособничество кулаку. О работе с женщинами нужно вспоминать не только 8 марта, а вести ее изо дня в день, повседневно…»

А выходит, что опять-таки только 8 марта это говорится. И насколько это трогает Марфу Кравченкову, которая отказалась стелить лен по снегу: «Я, говорит, беднячка, у меня руки позябнут».

– Ну, а у середнячки не позябнут?

– Она гусиным салом смажет.

– А у кого гусей нет?

– Свиное сало есть.

– Но свиное не помогает.

– Помогает, только его надо есть, а не мазать… и т. д.

2) Заметка о том, что «у нас в колхозе есть люди, которые поощряют религиозные предрассудки». И спрашивается: «Почему на первой неделе великого поста старухи получили лошадь ехать на говенье?» А лошадь-то Фросиной делегации дал я.

3) Стихотворение «Весна идет».

4) «Что кому снится?» (Кузнецу – выпивка, Цыгановой – я, мне – Цыганова.)

И все.

Для памяти: Следующий номер стенгазеты.

(Передовая: «Что мы имеем к севу» – я. «Лошади готовятся в плуг» – Жуковский. «Детплощадка и ясли» – Цыганова. «Ремонт инвентаря» – Григорьев. «Наши ударники» (Тарас Кузьмич, Гришечка и др.). Рисунки, лозунги.)

* * *

Тарас Кузьмич четвертый день таскает воду для скота. Гришечка все время вызывается ему помочь, но Дворецкий отказывается – для большего геройства. Он и действительно герой. Оп мог сказать, что больше, скажем, ста ведер не может вытянуть и врач дал бы ему удостоверение, да это и так понятно. Но он не скрыл возможности вытянуть еще сорок ведер, – не скрыл этой надбавки. «А что ж симулировать?» – говорит он, как бы упрекая других в симуляции.

10 марта

Вчера, часов в одиннадцать, сидим в канцелярии, и вдруг прибегает сторож.

– Идите! Ходите скорей! Жеребец не встает!..

Все вскочили и побежали напрямик по снегу к конюшне. Сторож с фонарем остался далеко позади.

Мой электрический фонарик осветил проход между станков в конюшне. Магомет лежал, тяжело дыша, и не пробовал встать, как бы опасаясь, что получится еще хуже. Он подкатился под стену так, что не мог выпрямить задних ног. Мы подхватили его под задок вожжами, сложенными вчетверо, оттащили, и он поднялся, отряхиваясь и оглядываясь на людей.

Все это получилось потому, что конюхи еще не начинали разравнивать навоз.

Для памяти на завтра: поставить к лошадям второго человека – Гришечку.

13 марта

Сегодня прихожу в канцелярию, счетовода нет. Сидит Гришечка и поправляет в печи дрова. Лицо у него красное от огня, но не такое детски веселое, как всегда. От углов больших голубых глаз, лучиками идут морщинки. Шея загорелая, потрескавшаяся. Обыкновенный мужчина лет сорока пяти – сорока семи. И как-то неловко думать, что он бегает по снегу за лошадьми, гогоча и выкидывая ногами, по-конски.

– Григорий, где счетовод?

Гришечка быстро оглядывается, – где здесь «Григорий». Он готов сбегать за этим «Григорием».

– Я тебя спрашиваю, где счетовод?

– Дома, – весь насторожившись, серьезно отвечает Гришечка.

– Почему дома?

– Дома, – пожимает он плечами.

– А где счеты?

– Какие счеты? Я не брал счеты, – испуганно говорит он.

– Ты не брал, но, может быть, счетовод взял их домой?

– Может быть, – кивает головой Гришечка и вдруг совершенно определенно говорит: – Это его счеты.

– Откуда они у него? – как можно спокойнее, словно у спящего, спрашиваю я.

Из кооперации.

Из какой кооперации?

Из нашей.

Он там купил их?

Гришечка отрицательно махает головой.

– А что ж? – допытываюсь я.

Он там заведующий был.

– Давно?

– Давно, – машинально повторяет Гришечка и наклоняется к печи. Поднявшись, он смотрит на меня уже ничего не помнящими, не понимающими веселыми глазами.

* * *

Мне рассказывали историю этого Гришечки. Гришечка – родной брат кулака Афанасия Милованова, ныне выселенного. От Афанасия Милованова в колхоз перешли кое-какие машины и Магомет, которого он очень любил и с которым до последнего дня не мог расстаться. Выл, говорят, вцепившись в гриву. Чтобы все видели.

Гришечка, затюканный и забитый с детства, был батраком у брата. Тот ему даже платил. В год тридцать шесть рублей. На Покров день он выдавал деньги сполна на руки. Гришечка носился с ними, как кот с помазом, считал, пересчитывал, прятал в разных местах, а на ночь клал под подушку. Дней через пять после праздника старший брат с озабоченным лицом подходил к Гришечке: «Не можешь ли ты мне, брательник, одолжить рублей этак тридцать шесть? Справлюсь с делами – отдам». Гришечка охотно давал и, конечно, до нового Покрова не видел этих тридцати шести рублей. И так лет двадцать пять!..

15 марта

Остановиться на минутку. Учесть мысленно все, что делается к весне. Семена отсортировали, план есть. Инвентарь ремонтируется. Рабочий скот подкармливается. Как будто делается все. А вот нельзя сказать, что будь сегодня 3 мая, день, когда мы по плану должны выехать на поля, – и мы готовы.

Самое трудное и самое важное – это выдержать порядок и организованность плана на практике, на деле, когда выедем на поле. В прошлом году, до меня, здесь завели, по инициативе Саши Цыгановой, на каждый хомут ярлычок с номером, чтобы каждой лошади был свой хомут. Тогда это было таким достижением, что о нем писали в газетах. И вот, в первые же дни перепутались ярлычки, перешли хомуты в инвентарном сарае со своего гвоздя на чужой, в общем получилось безобразие.

В нынешнем году этого не должно быть.

* * *

Нужно быть беспокойней. Нельзя считать себя готовыми к севу, если даже работа по подготовке идет нормально. Но готовыми нужно быть так, что будь сегодня 3 мая, и нам не страшно.

17 марта

Ерофеев принес в канцелярию чайник и несколько стаканов. Чайник он налил и поставил на чугунку. Мы были одни в помещении. С улицы слышались редкие удары топора и кряканье Гришечки.

Ерофеев попросил:

– Напишите вы записочку в сельпо, там сегодня конфеты и жамки есть.

Как только я написал записку – счетовод приоткрыл дверь и позвал Гришечку. Тот глядел на меня все время, пока счетовод объяснял ему, как подойти к приказчику без очереди: «Скажи, от председателя».

Отослав Гришечку, счетовод заходил по канцелярии, мягко ступая валенками в калошах. Ему хотелось высказаться не стесняясь, дружески подмигивая, по душам.

– Мы тоже, бывало, вот так соберемся в конторке при кооперации. Ну, первым долгом, сейчас – чай. Я, приказчик, заведующий. Еще если кто из союза случится… Тогда, знаете, баранки были, всевозможное печенье, яйца, сало, ветчина, селедочка… Конечно, первым делом селедочку…

Его бритое, несвежее лицо осветилось особенно подкупающей беззаботностью «души-человека», и он сделал один из тех бесчисленных жестов, которыми дают понять насчет выпивки.

– Да. Селедочка – она на сухую не идет. Ну, что ж. Даем Гришечке тройку в зубы и – алё, – к Кравченковым. Они с этого тогда жили. От Милованова работали. Он им муку предоставлял, а они гнали и продавали. Расчет был! Так. Ну, а закус – какой угодно. Тут и яичница с ветчиной, и холодное сало, и колбаска, и все. Конечно, за деньги все это, по весу и по счету, – вдруг спохватился он, дав тем самым понять, что ничего эта компания не считала и ни за что не платила.

Гришечка прибежал с двумя пакетиками. Ерофеев развернул их, посмотрел одним глазом вовнутрь, потом перевел глаза на Гришечку. Тот стоял не моргая. Тогда счетовод вынул две конфетки и две жамки и положил на край стола. Гришечка взял их и сразу вышел. Он знал свое дело.

– Он, бывало, не это получал за скорость. Бывало, ему рюмку – стук! Что чуден бывает выпивши, боже мой!..

Он уже не замечал, что открыто говорил со мной такими словами, как «рюмаха», «выпивши». Рассказывал он много и подробно о каждой выпивке отдельно. И совсем перестал соблюдать осторожность. Из этих рассказов я узнал, что пили вместе с ревизионными комиссиями, с инструкторами союза, что не последним гостем на этих сборищах был Милованов, катавший на Магомете всю компанию.

– До какого же года вы работали там?

– До тысяча девятьсот двадцать седьмого.

– Ну, и что ж?

– Ах, знаете, сплетни, разговоры всегда. Я сам ушел. Я вам скажу, что я и здесь работать работаю, а сплетни есть. Я думаю, что вам уже кое-что говорили такое?

– Нет, ничего такого.

– Ну, если не говорили, то скажут. Без этого не бывает. Вы думаете, что про вас нет сплетен? Сколько угодно. Вам еще налить? Пейте! Знаете, что говорят? Вот, говорят, на жеребце раскатывается, как помещик. Потом насчет Цыгановой. Она, видите ли, давно по этой линии пошла. Разведенная. Нет, нет, ничего такого я не говорю, – спохватился он, сообразив, что это может мне не понравиться, – только она, я говорю, давно активисткой. Ее всегда от женщин выбирают на всевозможные съезды и конференции. Понятно, у нас, когда женщина выдвинется, о ней всегда говорят. Эх, заболтались, – встал он одновременно со мной, – что было и чего не было наговорили.

Он, видно, уже сожалел о том, что разоткровенничался, и теперь хотел, чтобы я считал все это за анекдоты.

19 марта

Первые признаки весны уже пропали. С неделю тому назад только блестел снег и на припеке отогревались стены. Выйдя из хаты, хотелось на минуту остановиться и стоять, чувствуя, что это уже не зима.

А теперь, когда весна явственней и ощутимей (сосульки, куры у крыльца, мокрая солома на санях и т. д.), – теперь появляется какое-то беспокойство. Время идет. А все ли сделано вчера, что нужно было сделать вчера? Все ли делается сегодня, что должно делаться сегодня?

Саша ходит по дворам и собирает у кого тарелку, у кого ложку, у кого что. Это для яслей. Она ничего не достала в районе, и мы решили собрать все необходимое на месте.

В прошлом году бабы вынуждены были оставлять до двух десятков детей на попечение бабушки Фроси. Как старуха справлялась с ребятишками – неизвестно, но это было большое дело. Против яслей бабы уже не выступают, – ясли, по существу, уже были. И теперь будут, только лучше устроенные.

* * *

Сельсовет в помощь по организации яслей отрядил двух членов – женщин. Они пришли раненько утром и заявили:

– Дайте мы вам пол в канцелярии вымоем, только пе посылайте нас по дворам ходить…

Саша билась с ними часа два.

– Ну, вы же власть, как же вы будете полы мыть? Не для этого ж вас выделяли. Вы помогите мне баб собрать да подействовать на них.

Наконец они поняли и согласились. И вот женщины, на которых было бы трудно подействовать, если бы они сидели в своей хате, пошли действовать на других. Им пришлось агитировать, находить нужные убедительные слова, которые говорятся, когда любишь и веришь в то дело, за которое агитируешь. И, находя эти слова, женщины сами на себе испытывали их действие. Заодно они агитировали и себя.

20 марта

На конюшне такой образцовый порядок, что хотя бы немножко и хуже, так ничего. А то кажется, что это на несколько дней после случая с Магометом. Гришечка орудует. Жуковский, старший конюх, похваливает его. Видно, Гришечка здорово им эксплуатируется.

Гришечка напоминает того дворового мальчика, который «поставлен всем помогать». Его муторят, посылая туда, куда были посланы сами. Дико. Нельзя!

* * *

Тарас Кузьмич принес заявление:

«Прошу за мою ударную работу по выкачке воды для скота выдать мне на премию сапоги простые и брюки, хотя бы чертовой кожи. В противном случае я не могу больше качать воду, так как от врача у меня есть свидетельство о болезни».

Это похоже на те заявления, которые пишутся в суд под диктовку, когда тот, кто диктует, заинтересован больше пострадавшего.