Текст книги "Проза. Статьи. Письма"

Автор книги: Александр Твардовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)

Точно так же, прочитав первую страничку повести «В горах», где новоприбывший директор рудника обменивается с шофером («возницей», этим древнейшим беллетристическим штампом) пояснительными для читателя замечаниями, я уже знал все дальнейшее содержание повести и, прочитав ее до конца, вполне убедился в этом. Новый директор, конечно же, находит положение на руднике катастрофическим и за короткий срок выправляет дело настолько, что к концу повести появляется переходящее знамя министерства и премиальные суммы и предстоит выдвижение молодца-директора на новую должность. Конечно, так бывает и в жизни, но сложнее, труднее, интереснее и значительнее. А в повести все это не внушает доверия и совсем неинтересно. Чувствуя это, Вы, как и полагается в беллетристике известного уровня, переплетаете «производственную» тему с темой любовно-бытового и душевного «устройства» своих персонажей.

Мне очень не хочется быть жестоким, но обратите внимание хотя бы на подчеркнутые мной (я не все, конечно, подчеркнул) места, где даются описания природы или портреты героев, которые выглядят как пародии и не новые («Весеннее солнце щедро разбрасывало золотые блики… Склоны гор изумрудным ковром покрывала молодая трава»… «Перед ним стояла стройная, чуть полная женщина с тонкими, правильными чертами лица. Она выглядела не старше тридцати лет, но в темные волосы над высоким лбом время или переживания вплели первые серебряные нити»).

Простите меня, но эта «художественность» на уровне самой этой героини, секретарши директора, которая у Вас, кстати, становится писательницей просто в силу разочарований в любви, отсутствия законченного среднего образования и неумения «найти свое место в жизни».

Может быть, эти мои замечания будут для Вас огорчительнее передачи Ваших повестей кому-нибудь из работников редакции, но Вы настаивали, чтобы я непременно сам ответил Вам.

1 апреля 1963 г.

М. В. К-вой

Уважаемая М. В.!

Второе Ваше письмо тоже хорошее и правильное письмо человека, по праву и по долгу берущего на себя ответственность за все и вся перед лицом людей, с которыми работает и живет, человека, которому и нелегко подчас, но он сам избрал эту нелегкость.

Может быть, только не нужно противопоставлять «письма» «живым людям», ибо и я, например, имею дело не с одними письмами, а, кроме того, письма пишутся живыми людьми, такими, как, скажем, Вы, и это обязывает не меньше.

Сообщите, пожалуйста, публиковалось ли, передавалось ли Вами куда-нибудь письмо Н. К. к Вашей матери. Если нет и если Вы не против, письмо это можно было бы опубликовать в печати с сопроводительным письмом от Вас.

Желаю всего доброго.

24 апреля 1963 г.

Л. Т. К-ву

Дорогой Л. Т.!

Получил Ваше обширное письмо в ответ на мое небольшое, в котором я говорил о Ваших стихах (в нем, между прочим, ничего особо «праздничного», как Вы пишете, для Вас не было). В этом своем письме Вы рассказываете о Ваших послевоенных злоключениях, тяжбах с директором областного издательства и Вашей активной (не от хорошей жизни, конечно) переписке с «инстанциями». Замечу сразу, что Вы не должны увлекаться такого рода перепиской. («Я снова написал на него») – это дело не солдатское и не литераторское, и, не дай бог – втянетесь, и будет казаться, что это самое главное в жизни, а самое главное-то и останется в стороне и будет все недоступнее для Вас.

От Вашего письма у меня осталось, скажу прямо, невеселое впечатление. Особая сложность Вашей судьбы: в 12 лет войсковой разведчик, затем демобилизованный по несовершеннолетию, а затем заключенный «по бытовой статье», как глухо указываете Вы, и досрочно освобожденный, по-видимому, амнистированный. Словом, учиться по-школьному Вам было некогда, да, может быть, и неинтересно, поскольку «школа жизни» была хоть жестокая, но куда более увлекательная и насыщенная «острыми ощущениями». Одно дело ходить подростком за линию фронта «с козой», другое сидеть за партой или заниматься чем-то будничным, пресным. Три года войны в отрочестве да три года тюрьмы в юности, что говорить – нагрузка для одной молодой жизни немалая, и даром такое не проходит. И не всегда так бывает, что суровые «университеты» жизни делают человека мудрее, взрослее. Простите меня, но если в 12 лет Вы были, в сущности, взрослым человеком (в смысле той ранней, трагической взрослости, которая положена в основу рассказа В. Богомолова о юном разведчике «Иванова детства» и одноименного фильма. Вам они известны), – то сейчас, когда Вам, должно быть, за 30, Вы – подросток в литературном смысле. Вам кажется, что все Ваши нынешние беды, огорчения и муки только в том, что Вас невзлюбил директор областного издательства. Допустим, что он действительно скотина и самодур и т. д., но дело-то все-таки не в нем, а в Вас. Ведь могло же так случиться, что талант разведчика, бесстрашие и сметка в этом деле у Вас были, а таланта, по крайней мере – необходимых знаний, общей культуры, уменья у Вас не оказалось, да и откуда им было взяться. Вы – человек не только, судя по Вашим письмам и стихам, малообразованный, но попросту – даже не начитанный. Я говорю не о начитанности какой-либо, – можно прочесть целые библиотеки приключенческих книг или так называемых детективов и ничуть не подняться в своем общем развитии. Я имею в виду ту начитанность, которая пробуждает в. человеке сознание, способность самостоятельно мыслить, постигать, оценивать явления жизни и искусства.

Вам необходимо всерьез задуматься над сегодняшней своей литературной тропой. Вы ездите и пишете в Москву, добиваетесь московских рекомендаций на издание Ваших стихов в Белгороде (а почему бы не в Москве?), где Вас опять и опять ждут неприятности, ущемления и оскорбления, вплоть до попыток поместить Вас в психиатрическую больницу, – все это ужасно, и ни о какой нормальной работе тут нечего и говорить. Но ведь если даже выявить всех Ваших недоброжелателей и устранить их с дороги (а это все не так просто), то Вы как таковой остаетесь опять же при своих, т. е. остаетесь человеком без образования, без больших художественных, эстетических интересов, словом, без того, что при прочих условиях делает человека литератором. И тут уж Вам никто, кроме Вас самого, помочь в решающем смысле не может.

Подумайте, как бы Вам засесть за книгу, может быть, поступить в вечернюю школу или на заочное отделение какого-нибудь института, – возраст еще позволяет, было бы желание, воля. Без этого рано или поздно Вам придется признать себя побежденным собственной своей биографией.

Мне кажется, что важнее писания более или менее подходящих для «белгородского уровня» стихов для Вас была бы попытка написать автобиографическую вещь в прозе. Это заставило бы Вас многое передумать, переоценить, «оседлать» свою нелегкую биографию. Для такой работы, конечно, понадобится, может быть, не один год, понадобится многое прочесть и усвоить из необозримых богатств литературы, подняться на высоту, с которой нынешние горечи и радости Вашей литературной жизни предстанут Вам в истинном их объеме. Выпуск еще одной книжечки стихов в местном издательстве для Вас не будет сейчас такой значительной ступенью, какой может оказаться некоторый срок для серьезного чтения, раздумья, развития способности думать по-взрослому.

Боюсь, что все эти мои соображения и советы не произведут на Вас должного действия, – слишком Вы увязли в своих белгородских тяжбах. Не спешите объясняться со мною в письмах, не спешите присылать стихи, – я очень занятой человек, мне пишут очень много, и не смогу на все Вам отвечать.

Желаю всего доброго.

Книжки и письма, адресованные Вам, возвращаю..

4 ноября 1963.г.

Н. И. Р-кой

Уважаемая Н. И.!

Вы очень хорошо сделали, что сами прислали мне стихи Вашей ученицы, так как мне легче Вам, чем непосредственно автору, сказать о них то, что я единственно могу сказать.

Эти стихи еще не означают сколько-нибудь определившегося призвания, наличия поэтического таланта, – они целиком еще бессознательное увлечение способной девочки, целиком принадлежат ее возрасту. Здесь ничего указать нельзя наперед, но скорее всего можно предположить, что они пройдут с возрастом, и очень хорошо, что сама Наташа не связывает с этими своими стихотворными упражнениями на заданную тему (не имеющими покамест ничего общего с поэзией) серьезных жизненных намерений в смысле выбора профессии и т. п. Пусть идет не на медицинский, так на филологический, на какой угодно – все хорошо, но не следует этой успевающей ученице, завтрашней студентке, внушать какие-либо надежды на ее уменье быстро и, как Вы сообщаете, без помарок излагать тему сочинения в стихах. Именно эта легкость – прямое свидетельство несерьезности этих опытов в смысле собственно литературном.

Я надеюсь, что Вы найдете наилучшую форму тактичного разъяснения этих моих слов Наташе о ее стихах и поддержите ее на том серьезном пути, который она избирает. По-английски я не знаю, но не думаю, чтобы се английские стихи были лучше русских – вообще это может лишь засчитываться как успешное овладение английским языком.

Благодарю Вас за добрые Ваши слова о моих писаниях.

Желаю всяческих успехов.

4 декабря 1963 г.

И. И. С-му

Уважаемый И. И.!

Ваше письмо с вырезкой из райгазеты получил, спасибо. Статья Ваша кажется мне вполне профессиональной, а Ваши наблюдения относительно внутренней идейной связи моих книг просто могут представить определенный интерес. О «Доме у дороги» писали вообще мало сравнительно с «Теркиным» и «Далями», и уже одно это указывает на самостоятельность Вашего выбора и определенных пристрастий в литературе.

Еще раз – благодарю, поздравляю Вас с наступающим Новым годом и желаю всяческого благополучия.

23 декабря 1963 г.

В. А. Х-чу

Дорогой В. А.!

Стихи ваши произвели впечатление в общем приятное своей свежестью в описательных строчках, присутствием в них живой души, как говорится. Правда, Пастернак бродит возле Вас неподалеку. Дело не в том, что сам по себе этот поэтический образец был бы запретным, но нужно смелее вырываться из ритмико-словесной системы, добытой и развитой до Вас.

Нужно избегать повторения в мотивах, не прикрепляя музу свою к ограниченному кругу явлений, – снег, дождь и т. п.

Два стихотворения «Последнего тумана клочья» и «Сосны» напечатаем в «Новом мире», если они уже не напечатаны Вами где-нибудь.

Новое присылайте.

Желаю всего доброго.

26 декабря 1963 г.

А. И. Ш-ко

Уважаемый А. И.!

Вы просите «довести до ума» Ваше стихотворение «Ветер с юга», предполагая, что из него могло бы получиться нечто вроде послереволюционного «Буревестника». Далее Вы, великодушно уступая авторство этого предполагаемого Вами «гимна Революции», говорите, что «задача «довести до ума» это стихотворение становится общественным делом».

Простите меня, но все это очень наивно и нескромно. С «Буревестником» Горького Ваше стихотворение имеет лишь то общее, что оно попросту подражает ему ритмически, а в целом представляет собою набор беспредметно-восторженных слов, не имеющих ровно никакой литературной ценности.

Предлагаемая далее в Вашем письме разработка темы «параллельного сельского хозяйства», опять же мыслимая Вами в соавторстве с кем-нибудь из опытных литераторов, на мой взгляд, не представляет интереса, по крайней мере – для журнала «Новый мир».

Не думайте, чтобы такие писатели, как Л. Иванов или В. Овечкин, работающие над проблемами развития сельского хозяйства и являющиеся серьезными знатоками этого материала, нуждались в помощи человека, который, как Вы сами сообщаете, в молодости работал один год в сельском хозяйстве, а теперь интересуется этими вопросами как «любитель-болельщик», не имеющий к тому же «времени для чтения беллетристики» и даже не знающий, «кто из сотрудников журнала пишет сейчас о сельском хозяйстве».

Вот, к сожалению, все, что могу Вам сказать по поводу Ваших «конструктивных» предложений.

25 августа 1964 г.

A. В. М-ву

Дорогой А. В.!

К сожалению, из присланных Вами стихов ничего для «Нового мира» отобрать не удалось. Нет ощущения необходимости появления этих вещей на свет божий. Нужно иметь нечто неотложное, что хочется сообщить читателю, а потом уж прибегать к стиху как средству выражения этого неотложного. А Вы, мне кажется, начинаете с конца: Вам хочется написать стихи, а о чем бы? – подыскиваете и хватаетесь за что попало. Такое впечатление производят стихи о «крабе», «женских губах» и др.

Прошу не сетовать. Пять лет назад мы поддержали Вас, увидев серьезность содержания, оплаченного жизненным опытом. А дальше пошло все хуже.

6 октября 1964 г.

B. А. Х-чу

Дорогой товарищ Х-ч!

Прочел Ваш сборник подряд. Должен Вас огорчить: мне было бы затруднительно настаивать на издании его. Бывает, что собранные в книжке стихи выигрывают (помните: «Стихи Некрасова, собранные вместе, – жгутся»), а бывает наоборот. Боюсь, что именно так обстоит дело в Вашем случае. Когда знаешь одно-два стихотворения – ничего, мило, – ждешь чего-то, а тут, глядишь, десять – двадцать и т. д. стихотворений – и ничего не происходит, нет «удара» какой-то вещи, которая бы сразу все поставила на другую ступень.

Основная беда – невзрослость мировосприятия, мышления, отрешенность от «реалии» жизни, какою живут все вокруг, от того, что всех серьезно и глубоко занимает, волнует, требует выражения. Есть набитость руки, есть даже некоторое изящество в выражении, увы, несущественных, «проходных», моментов бытия (времена года, снега, дожди, полуусловные томления любовного чувства) – меня ничто ни разу не «полоснуло» по сердцу. Одним словом, может быть, Вам не выпускать эту книжку, если нет крайней материальной нужды (да и в таком случае – это не решение вопроса). Что-то нужно разлюбить в этих своих «экзерсисах», чего-то выждать в себе, угадать, что было бы поглубже, посерьезнее. Так мне, по крайней мере, показалось. Если бы не Ваша просьба, если бы мне попалась эта книжка другим путем, я бы не прочел ее до конца – от нее отдает многим слышанным, читанным, бывшим в употреблении. И, повторяю, все это при наличии данных, обещающих нечто большее.

Рукопись возвращаю.

Желаю Вам всего доброго.

1 февраля 1965 г.

П. Т. С-ву

Уважаемый П. Т.!

Вы ставите меня в крайне затруднительное положение, прислав мне стихи тяжело больной, прикованной к постели Доры 3.

Я надеюсь, что Вы это сделали без ее ведома, но если она знает об этом, то положение осложняется. Стихи-то слабенькие, о напечатании их в «Новом мире» не может быть речи, а рекомендовать их, как Вы просите, «куда-нибудь», поймите, это получается нехорошо: сам не печатает, а другим рекомендует. Солгать же автору, похвалить эти стихи – это не только не в моих правилах, но, думаю, что это недопустимая вещь со всех точек зрения.

Словом, ставлю Вас в известность, что писать автору не буду.

О. Б. М-ву

Уважаемый Олег Борисович!

Внимательно прочел Ваше пространное, убежденное и искреннее письмо. Уже по одному тому, что это письмо содержит в себе существенные критические замечания по статье «О Бунине», оно заслуживает особого внимания. К сожалению, не имею физической возможности входить в‘ подробности, ограничусь двумя самыми необходимыми возражениями Вам.

1. При всей моей любви к Бунину, которого обожал в моей литературной юности и от которого позднее получил восторженный отзыв о моем «Теркине», я не принадлежу к «секте бунинистов», безоговорочно, апологетически оценивающих каждую его строку. Мне не трудно понять, откуда у Вас и Ваших сверстников такое молитвенное, «культовое» отношение к этому художнику, но разделить это отношение я не могу.

2. «Спор» идет в неравных условиях. Моя статья напечатана в журнале, пользующемся пристальным вниманием всех, и понимающих и не понимающих, обращена к «граду и миру», а Ваше письмо к одному мне – без обязательств, без той ответственности, которая была бы, если бы Вы свои возражения высказали мне в печати. Конечно, это не лишает письмо его ценности собственно эпистолярного документа, и я благодарю Вас за этот нелицеприятный читательский отзыв. Вы наверняка могли бы написать что-нибудь для печати. Может, попробуете?

Желаю Вам всего доброго.

20 сентября 1965 г.

А. С. Т-ву

Уважаемый А. С.!

Ваше стихотворение слишком ученически подражает известному стихотворению М. В. Исаковского «Враги сожгли родную хату» – интонационно, по словарю и даже имеются совпадения почти целых строк, например:

У Вас: «К Берлину шел четыре года».

У М. Исаковского: «Я шел к тебе четыре года».

Мне очень жаль, но что же я могу Вам «посоветовать». Вы еще не обрели своего голоса, всецело зависите от известных образцов поэзии, – это покамест говорит лишь о Вашей любви к стихам, – не более того.

Ваши читательские пожелания «Новому миру» приняты во внимание. Спасибо. Будьте здоровы.

17 января 1966 г,

В. Ш-ву

Дорогой тов. Ш-ов!

Говоря о неудаче своей попытки поступить в Литературный институт, Вы с горечью замечаете, что Вам «не понятно, как могли одни и те же люди и по поводу одних и тех же стихов, только в разное время, так разойтись в оценке». Увы, это совершенно понятно и естественно: поступили стихи других авторов, появилась требовательность в отношении качества и т. п.

Что же касается самих присланных Вами стихов, то, к сожалению, их можно было бы не читать далее, прочитав лишь начальную строку:

Поезд рельсы губою лижет…

Но я прочел и должен сказать, что они архиплохи: ни чувства слова, ни отчетливого смысла, бог весть для чего рассеченные на отдельные слова строчки – до смешного:

Больше всего

На счету битых

У, казалось бы,

Слабого быта…

Для чего Вы выделяете в особую строку это «У, казалось бы», – догадаться невозможно.

Словом, сетовать Вам по поводу отклонения таких стихов не приходится. Это не только не поэзия, но даже не образец элементарно правильной родной речи.

Но хочу еще добавить, что даже будь у Вас стихи получше, я не рекомендовал бы Вам стремиться непременно в Литинститут. Поэты не рождаются в литинститутах, а вообще поучиться бы Вам не мешало, – возраст еще позволяет.

Вот все, что могу сказать по поводу Вашего «крика души».

Желаю всего доброго.

15 февраля 1966 г.

Ю. М. Чернову

Дорогой Ю. М.!

Вынужден Вас огорчить.

В стихотворении «Неудача» Ваше содержание заслоняется чуждой ему интонацией.

Неудача моя, неудача,

Никуда не уйти от тебя. —

вслушайтесь:

Голова ль ты моя удалая,

Долго ль буду тебя я носить.

И когда в концовке Вы утверждаете:

Неудача моя, неудача, —

Ты ступенька к удаче моей, —

то «музыка» этого двустишия находится в резком несоответствии с этим утверждением, – тут энергия и решимость к труду и преодолению неудачи только в «словах», а «музыка» другая – вялая, унылая.

Это один из самых трудных «секретов» поэзии – соответствие музыки содержанию. Он Вам здесь явно не дается.

«Записная книжка», также мертвенная ритмически, напоминает множество каких-то сходных стихотворных мотивов.

«Белые стихи» рассудочны, описательны и не глубоки. Может быть, только одна строчка о желуде:

Могучий дуб до срока дремлет в нем —

обладает каким-то поэтическим зарядом.

Белые стихи не должны легче писаться, чем рифмованные, наоборот, в них отбор и постановка каждого слова требует куда большей строгости, выверенности. Но главное, главное – значительность, необходимость содержания, – без этого – просто проза, расположенная не сплошным честным текстом, а в порядке стихотворных строчек. Простите, не имею возможности быть более подробным.

Желаю вам всего доброго.

15 февраля 1966 г.

Ф. П. Б-ку

Уважаемый Ф. П.!

Первое: при всех обстоятельствах и независимо от степени Вашей литературной опытности, Вы хорошо сделали, что написали свои записки. Это не только Вам дало известное удовлетворение выполнением своего долга, но так или иначе войдет в число тех «человеческих документов» эпохи, какие написаны или пишутся сейчас многими людьми незаурядных биографий.

Второе: решительно нет необходимости выезжать Вам лично в Москву для вручения мне рукописи, тем более что я не могу Вам гарантировать, что Вы застанете меня в Москве, и уж во всяком случае, не смогу, бросив все дела, приняться за Вашу рукопись, она будет ждать своей очереди среди себе подобных, а их всегда избыток. Судя по тому, что письмо Ваше машинописное, Вы располагаете возможностью представить рукопись в машинописном виде, а следовательно, на всякий крайний случай (таких случаев вообще не бывает) Вы будете иметь второй экземпляр.

Присылайте по адресу редакции, что гарантирует большую сохранность во всех смыслах.

Собственно, Вы должны были сделать это, как делают все наши авторы, не испрашивая специального разрешения.

4 марта 1966 г.

Н. Ф. А-ну

Уважаемый Н. Ф.!

Стихи прочел все подряд – к сожалению, характеристика их, данная в приложенном Вами письме рецензента, в основном и главном правильна.

Главная их беда, по-моему, в отсутствии темы, серьезного повода для выступления в стихах. А еще Пушкин говорил, что на воспоминаниях об ушедшей молодости далеко не уедешь.

Напрасно Вы ищете причину своих неудач вовне, а не в себе самом и с недопустимой безапелляционностью судите о людях, критически отозвавшихся о Ваших стихах.

Конечно, поскольку Вам известно, что я «весьма легко вошел в литературу», Вам и мое заключение может показаться «холодным, бездушным и черствым». Но тут уж ничего не поделаешь.

26 сентября 1966 г.

Е. Ф. О-ку

Дорогой тов. О-к!

Рассказец Ваш прочел. Пожалуй, Вы имеете данные, чтобы писать, есть чувство языка, природы, известная зоркость на детали и т. д., но все это еще в зачаточном только, ученическом смысле. Вас выдает наивное стремление произвести эффект неожиданностью, заготовленной для читателя. А читатель, например, с той же минуты, как Вы назвались журналистом, приехавшим описывать героиню, и сели в сани с дедом и девушкой, уже знает что к чему, и ему неинтересно.

Вы мало читали, Вы еще не оперлись на опыт великого мастерства прозы, в первую очередь русской. Для выучки хорошо бы Вам вчитаться в Бунина, Чехова. Словом, выступать в большой печати еще рановато.

2 ноября 1966 г.

А. И. Б-му

Уважаемый А. И.!

Я согласен с Вами в том, что жертвы первой мировой войны не заслуживают забвения и что в той войне, хотя она не была народной, были, конечно, многие примеры героизма русского солдата и были образцы искусства русских военачальников (например, Брусиловский прорыв и наступление). Эти примеры и образцы, разумеется, могут быть по праву отнесены в истории к страницам нашей воинской славы.

Но столько прошло уже времени и столько есть примеров – образцов народного героизма в гражданской, Великой Отечественной войнах, и столько еще есть незаслуженно забытых имен эпохи революции, сколько «неизвестных солдат», отдавших за нее жизнь. И – не удивительно, что память подвигов и жертв той войны уже заслонена ближайшей по времени и значению памятью подвига и жертв народа, и, повторяю, памятью неполной, не всеобъемлющей. Живые больше думают про живое, – таков уж закон жизни. Но история, конечно, ничего не забывает, и в ее книге рано или поздно всему находится свое место. Между прочим, несколько лет назад была издана книга воспоминаний генерала Брусилова, – в городской библиотеке Вы ее сможете найти и прочтете с интересом.

Вот, примерно, все, что могу сказать по поводу Вашего письма.

Желаю Вам всего доброго.

Г. К-ку

Дорогой тов. К-к!

Вы сетуете на невнимательность к Вашим стихам редакций и «маститых», наверно, и я попаду в число последних. Что делать – стихи у Вас плохие. Трудно даже понять, то ли они у Вас сознательно «вольные», т. е. не соблюдающие размера и рифмованные лишь от случая к случаю, то ли просто так получается, и Вам кажется, что это хорошо, вроде Маяковского.

Но что это:

Пусть мчатся машины все,

Не задевая ноздрю мою гарью —

Я все равно не их духом дышу.

Пусть сторонятся отдельною кучкой,

Подвластные, как авторучка,

Которой стихи я вот эти пишу.

Авторучка Вам подвластна, но вот слова и строки с заключенным в них смыслом неподвластны. А претензий – хоть отбавляй.

13 февраля 1967 г

Б. В. Шинкубе

Дорогой Баграт Васильевич!

Простите меня великодушно: давно уже прочел «Скалу»^[14], но, день за днем собираясь написать Вам обстоятельное письмо, все откладывал, а теперь пишу в предотъездной суете – завтра вылетаю в Рим, – и уже где там обстоятельность, – хотя бы вкратце.

(…)

Так вот о поэме. Я прочел внимательно – строка за строкой – всю рукопись – и для «Нового мира» выбрал было «Вступление» и главу «Кольчуга». От предложенных Софьей Григорьевной^[15] глав я должен был отказаться. Дело вот в чем – в самых кратких чертах.

Я считаю слабой стороной поэмы ее сюжетную усложненность, иногда приобретающую авантюрно-романтический характер, как, например, в главе «Кабардинский князь». Такой сюжет, вообще говоря, более под силу прозе. Стих, вынужденный служить целям повествовательного изложения столь сложных ситуаций теряет в весе, становится амузыкальным, местами перегружен словами служебного значения. Конечно, я не знаю, что тут от оригинала, что от перевода, но вряд ли только от перевода, – однако дело сделано, я не считаю возможным переделывать вещь в основе. Кроме того, печатать отрывки, извлеченные из переплетения различных сюжетных ходов, может быть, и оправданных в целом, не представляется мне выгодным.

Но, к сожалению, оказалось, что и «Вступление», которое мне особенно понравилось, печатается в «Дружбе». Придется ограничиться «Кольчугой», с указанием в сноске, что поэма печатается в «Дружбе».

Говоря о переводе, не могу не отметить некоторые странности. Например, глава называется «Слесарь Яков», но в тексте и набор инструментов, и все, что Яков делает, решительно показывает, что он столяр или плотник, но отнюдь не слесарь. Это нужно будет исправить для отдельного издания. И еще, несколько раз упоминается «наган», а потом – вдруг «два пистолета» из-под монашеской рясы. Но ведь это 1905 год, какие же «два пистолета», – т. е. оружие давних времен?

Это все я указываю мельком и наскоро, но не могу не удержаться, не отметив неловкостей, каких, может быть, не одна и не две найдется. И они тем более досадны, что вещь во многом обладает большими поэтическими достоинствами – природа, народнопоэтические элементы и т. п.

Простите, дорогой Баграт Васильевич, кончаю. Моя просьба: сразу уведомите нас о согласии на публикацию названных отрывков, и тогда они поспели бы в майскую книжку.

Обнимаю Вас. Поклон мой Тамаре Константиновне.

16 марта 1967 г.

тт. Г. Ш-вой, А. Б-ку, Е. В-му

Дорогие друзья!

Ничего не имею против Вашего замысла «Написать героико-романтическую музыкальную комедию «Василий Теркин». Соответственно, никакого разрешения у меня запрашивать не нужно: «Теркин» давно уже не принадлежит мне.

Никаких ограничений и условий Вам не ставлю, но, во-первых, прошу не рассчитывать на мою помощь и, во-вторых, оставляю за собой право, в случае искажения духа и смысла моей книги в вашей специфической интерпретации, решительно помешать Вам в ее осуществлении.

Буду рад Вашей удаче, победителей не судят, но полагаю, что задуманное вами дело не так просто и не вдруг сулит успех.

Однако не буду охлаждать Ваш порыв.

Желаю всего самого доброго.

3 апреля 1967 г.

С. Н. Х-ву

Дорогой С. Н.!

Нерифмованный стих обычных размеров хорея, ямба должен отличаться особой выразительностью и емкостью поэтической речи, не связанной рамками обязательных, созвучий в конце строк. Этого, по-моему, не случилось. Впечатление крайней растянутости, мелочной детализации и прозаичности трудно «осмыслить» при чтении Вашей поэмы. Поэтому пользуюсь Вашим разрешением вернуть Вам рукопись без подробного ее анализа.

Не сетуйте за краткость – только что приехал из заграничной командировки, – рукописей – штабеля.

3 апреля 1967 г.

А. А. Б-к

Уважаемая А. А.!

Отвечая на первое Ваше и Ваших коллег письмо по поводу музыкальной комедии «Василий Теркин», я писал, что не обещаю участия в осуществлении этого доброго намерения.

Могу лишь подтвердить эти мои слова и ничего не скажу относительно Вашей рукописи, где строфы и строки «Теркина» перемежаются репликами в прозе, и вообще все это уже должны рассматривать люди, компетентные в этой специфике. А я таковым себя не считаю.

По-прежнему желаю Вам успеха.

М. П. А-ву

Уважаемый М. П.!

Вы жалуетесь на сотрудника «Нового мира» Л-го, которому ничего из Ваших стихов выбрать не удалось, и при этом сообщаете, что Вы «не новичок в поэзии», печатались «в толстых и тонких журналах» и т. д.

Должен Вас огорчить: мне тоже ничего не удалось выбрать из представленных Вами стихов. Мне кажется, что стих Ваш еще плохо Вас слушается и что нередко Вы даже сбиваетесь в размере, хотя, наверно, будете возражать, говоря, что это у Вас сознательные отступления от «канонической» метрики.

А по части содержания у Вас, помимо Вашей воли, нередко получается нечто в духе Козьмы Пруткова, например:

Все смешалось: снег, луна.

Ямбы и хореи.

Пляшут пляску у окна

Черные бореи.

Между прочим, борей – ветер, и во множественном числе слово приобретает специфический смысл, какого Вы не имели в виду.

Или такое «открытие» относительно поговорки «С лица не воду пить».

«С лица воду не пить». Ах, сказал кто-то точно!

Кто-то был, кто сказал это первый.

«Пить!» – просил он. – «Попить…»

Он бы выпил всю бочку,

Но и ковшик не выпил, наверно.

Это уж ни с чем не схожее «плетение словес».

Вы пишете: «все мои институты – это чтение стихов поэтов. Что (чего?) мне удалось достичь, идя таким путем, судите сами». Покамест скажу прямо, результаты неважнецкие. А читать только стихи – это все равно, что питаться одними ягодами, отказываясь даже от яблок, не говоря уже о хлебе. Плохо!

24 октября 1967 г.

Л. Г-лю

Дорогой тов. Г-ль!

Прочел Вашего «Николая Ивановича» и дал прочесть добрым людям в редакции. Несомненно, что Вы, как говорится, владеете пером на том уровне, который позволяет рассматривать Вашу вещь не в порядке «литконсультации», а вполне по-деловому.

Крайне неправдоподобные допущения относительно действий Вашего героя в условиях нашего времени и крайняя «неотчетливость» самой «идеи», руководящей его поступками, лишают нас возможности вести речь об опубликовании вещи.

Думаю, что «исправлениями» или «купюрами» здесь не помочь.

Если же у Вас будет что-нибудь новое, охотно ознакомимся.

Будьте здоровы, извините за промедление с ответом.

20 ноября 1967 г,

А. М. Н-ву

Дорогой тов. Н-в!

«Стоит ли мне писать?» – это вопрос, подобный вопросу «Стоит ли мне жениться?», и если он ставится на чье-то, помимо собственного, решение, то дело плохо.

Присланные стихи не представляли интереса для журнала «Новый мир», но я не беру на себя решать вопрос о том, стоит ли Вам вообще писать. Слишком легко было бы жить в искусстве, если б ответ на такой вопрос стоил бы одной четырехкопеечной марки. Ответить на него можете только Вы сами.