Текст книги "Ключ от этой тайны (СИ)"

Автор книги: Александр Гребёнкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

  – О, похоже он бродяжничал не один, – сказал Серёжка Гордиевский, приметив Лилю.

  Но девушка, лишь на мгновение мелькнув, быстро затерялась в толпе.

  Ребята моргали покрасневшими веками на осунувшихся, уставших лицах.

  Феликс почти столкнулся с Ирой Крижанич. Всегда спокойная и весёлая, с сияющими глазами, сейчас она казалась виноватой и потухшей.

  Далее был поход на набережную, весёлый утренний ветер, пробегавший по воде, красота встающего солнца, блистающего на морщинках воды. Коралловые солнечные лучи медленно скользили к берегу.

  Начиналась новая, таинственная жизнь.

  Глава 2. Ира. Первые шаги

  Сегодня объявили, что без комсомольских значков впускать институт не будут. На дверях поставили двух крепких аспирантов. Они, словно глашатаи, громко вещали новость и аллели в институтском полумраке нарукавными повязками. И, конечно же, никаких джинсов! Белый верх – тёмный низ!

   Из-за всего этого Ире пришлось пропустить консультацию. Потому, как пока она добралась до своего места обитания, пока нацепила значок, пока доехала обратно – всё уже закончилось. Теперь пришлось общаться со Стёпой Шурановым, которого она старалась избегать, и который, будто джинн из сказки, постоянно возникал в поле её зрения. Стёпа на консультации был и мог поведать, о чём там говорили. У него было всё тщательно записано.

  Спасаясь от жгучего янтарного солнца, они уселись на скамейке под ветвями липы.

  – Представь себе, нужно особенно хорошо повторить советских поэтов. Вообще, кто не знает на память стихов, тот может пару схлопотать.

  Ира улыбнулась:

  – А я многих советских поэтов хорошо знаю. И Блока, и Маяковского, и Багрицкого...Так, что очень надеюсь, что мне это не грозит... Надо только повторить.

  – А Твардовского «Ленин и печник» помнишь? – поддел Стёпа – Её сегодня упоминали...

  Ира легко рассмеялась и сказала:

  – Помню!

  – А вот мне беда... – погрустнел Стёпа. – Я их слабо знаю...

  – Ну, давай вместе ещё раз пройдёмся по билетам, – предложила Ира. Ей стало немного жаль Стёпу. Его редкого цвета глаза – зеленоватые были печальными.

  Молодой человек не сразу ответил, но за мгновение преобразился. Мир для него стал вдруг краше и осмысленнее.

  – Давай! – охотно воскликнул он. – Я у тут тёти живу. Отдельная комната... Вместе всё и повторим. А что? Два дня осталось...

  – Хорошо.

  – Ир, а пойдём в вареничную... Перекусим, отдохнём, – предложил Стёпа.

  – А ты знаешь где вареничная? Все эти дни я сама себе дома обеды готовлю. Но сейчас не прочь заглянуть куда-нибудь и что-нибудь проглотить. А то бабка, хозяйка моя, такая язвительная, такая приставучая, считает, что я на её кухне делаю что-то не так.

  – Конечно, пойдём, – радостно сказал Стёпа. – Вот там, через две улицы, будет вареничная. Недалеко от кинотеатра Шевченко.

  – Веди меня. Вербовск я плохо знаю... Значит, пирожков на разносах не берём, как планировали?

  – Не берём. Да ну их, ты знаешь, Ир, неизвестно их качество. А вареничная хороша.

  И Стёпа повёл Иру через сквер к ближайшей остановке.

  Трамвай мчался по улице. Его дёргало, своими железными колёсами он давил пырей и овсюг, росшие у рельсов. Городок зарос не только дикими травами. Деревья, особенно вербы, тоже украшали его. Наверное, отсюда и пошло название города – «Вербовск».

  И только его главные улицы – старинные, строгие и чопорные были облагорожены людским трудом.

  Кафе, в которое они пришли было уютным: стены апельсинового цвета, декоративные глиняные кувшины и тарелки с росписью в нишах, большая, приятная взору картина на дальней стене, вышитые скатерти на столах.

  Кроме семейной пары и одинокого, уже немолодого мужчины больше никого не было.

  Взяв подносы, они заказали пахучих вареников с мясом и сметаной. Сели за удобные столики. Стёпе выпало сидеть под большой картиной.

  Когда первоначальный голод был преодолён, Ира, с улыбкой слушая рассказ Стёпы о сдаче английского, машинально подняла взор на картину. В глаза бросилось море зерна, блещущего под южным солнцем, словно золото, молодые смуглолицые работницы в белых платках и тёмных юбках. Одна из колхозниц, наклонившись, завязывает мешок, её подруга, делая передышку, закатывает рукав. Её коричневая нога выделяется на фоне, желтого, будто песок, зерна. Картина наполнена какой-то радостью, восторгом свободного труда, языческой благодарностью природе за щедрый урожай.

  – А ты как сдавала английский? – жуя спросил Стёпа.

  – Просто, – улыбнулась Ира, отвлекаясь от картины. – У меня никаких сложностей не было. Мне попались лёгкая тема «Winter sports», да и перевод как-то одолела. Четвёрка!

  – Клёво! – восхитился Стёпа. – А я столько мучился с этим английским. У нас в посёлке долго учительницы не было. Мы язык-то толком не знали...

  – Ну, главное, что ты своим самоотверженным трудом всё преодолел! – похвалила Ира. – Молодец! Главное – результат!

  Стёпа заулыбался довольно.

   – А вот, оглянись, посмотри, какая картина, – предложила Ира.

  Стёпа обернулся и какое-то время бегал глазами по полотну.

  – Какие-то тётки на току. Зерно собирают. Урожай. В нашем совхозе такое наблюдал не раз. Только тут видимо совхоз уж очень богатый. Наш-то победнее будет. Правда техника у нас получше.

  – Наверное, картина создавалась давно. И сделана она очень здорово, – сказала Ира. – А давай спросим про неё, ну, вот... у работницы столовой.

  Прежде чем Стёпа успел что-то сказать, Ира уже спрашивала:

  – А вы не подскажите, что это у вас за картина на стене висит? Кто её написал?

  Женщина в белом халате, менявшая на соседнем столе скатерть, строго посмотрела на Иру и недоумённо пожала плечами:

  – Да откуда же мне знать? Какая-то ... живопись. Вроде ничего... Висит, ну и висит... Сколько таких картин по нашим кафе, столовым общепита развешано.

  – Понятно, – рассеянно произнесла Ира и улыбнулась. – Спасибо вам.

  – Да не за что, милая.

  – Вот видишь. Самая настоящая поделка, – объяснил Стёпа.

  Они встали, унесли подносы с посудой на мойку. А когда проходили мимо стоянки автомобилей, их окликнул мужчина средних лет. В его тёмных очках отражались деревья. На голове был берет, несмотря на жаркую погоду.

  – Ребята, простите, я был в кафе, сидел недалеко от вас и, получается невольно слышал часть разговора. Кажется вы картиной интересовались.

  – Да, – оживлённо ответила Ира. – Было такое...

  – А вы что специалист по живописи? И знаете, кто её написал? – с ехидцей спросил Стёпа.

  – Знаю, молодой человек, – с готовностью ответил незнакомец в чёрных очках. – Картина создана украинской художницей Татьяной Яблонской. Название – «Хлеб». Конечно, то, что вы видели – обычная копия. Но, в целом, работа вполне профессиональная.

  – Правдоподобно нарисовано, – кивнул серьёзный Стёпа. – И я кажется помню эту художницу. Как вы её назвали? Яблоновская?

  – Яблонская, – поправил мужчина.

  Стёпа посмотрел на Иру.

  – Вспомни, Ир, в учебнике литературы за шестой класс была картина этой ... Татьяны Яблонской. Там ещё девочка нарисована, которая зарядку делает...

  Ира наморщила лоб, её карие глаза стали ещё темнее.

  – Да, да кое-что припоминаю.... И двери на балкон открыты...

  – Наверное, молодой человек, вы имеете в виду полотно «Утро», – предположил мужчина. – Да, эта её работа уже стала хрестоматийной. А вот «Хлеб»... Знаете, что интересно. Эта работа Яблонской появилась в кафе совершенно недавно. А раньше там висела совсем другая картина.

  – Вот как...Какая же? – спросила Ира.

  – Это было полотно Зинаиды Серебряковой – «За завтраком». Видели когда-нибудь? Там изображены дети художницы, очень тонко переданы их чувства. Хотя вряд ли вы могли видеть эту работу...

  – Очень интересно. А почему её убрали? – поинтересовалась Ира.

  – Ну, не знаю. Может быть потому, что Серебрякова эмигрантка.

  Мужчина двинул плечами и поджал тонкие губы.

  – Она что, уехала за границу? – спросила Ира.

  – Да, поехала в середине 20-х годов в Париж работать над заказом и там и осталась.

  – В общем, буржуйка, – заключил Стёпа.

  – Нет, – легко ответил мужчина в очках. – Просто так случилось... Это длинная история... Но у нас в стране Серебрякову всё же разрешили, были её выставки...

  Мужчина в берете собрался рассказывать дальше, но запнулся и замолчал. Смотрел виноватым взглядом на ребят.

  – Как интересно... – сказала Ира, чтобы заполнить паузу. – Запомню, Серебрякова. Спасибо вам.

  Мужчина сделал жест рукой, означающий, видимо «к вашим услугам», а потом добавил:

  – Кстати. О выставке. Во вторник в доме учёных будет выставка лучших работ Серебряковой. Я – один из организаторов. Приходите. Возможно вам будет очень интересно.

  Вырвав из блокнотика листок, он записал адрес, отдал его ребятам, попрощался и ушёл.

  ***

  Стёпина тётя встретила Иру с каким-то подозрением. Жила она в двухкомнатной квартире, с обилием цветов, стоявших на окнах.

  Ира зашла в предложенную комнату с виноватой улыбкой. В душе уже было сожаление о том, что она вообще пришла сюда.

  Гостья была усажена на мягкий диван с валиками. В комнате было много книг и вьющихся растений, похожих на морские водоросли. Сквозь тюлевые гардины сочился молочный свет.

   Стёпа стал показывать пластинки.

  – Смотри, вот классный диск. «Группа Стаса Намина». А вот «Парад ансамблей». А вот новый купил – «Синяя птица». Хорошая группа!

  – Здорово.

  Ира рассматривала пластинки в пёстрых конвертах.

  – Хочешь поставлю?

  Ира рассмеялась:

  – Стёпа, а ведь мы пришли литературу учить. Давай после!

  – А станцевать? Ты что, уже не хочешь? Ты же обещала мне! – взволнованно воскликнул Стёпа. – Помнишь, после первого экзамена...

  Ира уверила его, что все обещания выполнит.

  – Давай лучше вечером. И не здесь... Я знаю одно место.

  И она подмигнула.

  – У тебя есть кассетник?

  – Не-е-е-т.... Чего его из дома-то тащить, – виновато промолвил Стёпа. – Но у тёти есть магнитола, кажется, можно попробовать записать на кассету. Я возьму...

  Ира задумалась:

  – А свои кассеты я из дома-то не взяла. Ну, окей, что-нибудь придумаем.

  Они развернули билеты, разложили на столе и диване учебники по литературе, у Иры было с собой «Пособие для поступающих». И дело закипело. Ира погрузилась в мир литературы. Ей казалось, что мимо, призывно шелестя страницами, пролетают книги, из в полутёмных уголков комнаты проявляются благородные, вдохновенные лики писателей, а губы сами произносят стихи и фрагменты биографий.

  Стёпа, сидящий рядом, наклонился к Ире, будто бы глядя в книгу у неё на руках, а сам осторожно приобнял девушку, ощутил её хрупкое плечо и нежность руки.

  Но Ира с улыбкой пресекла все его поползновения.

  – Э – э, не отвлекайся! – весело воскликнула она. – Стёпка, как бы нам по паре не отхватить на экзамене!

  – Всё будет хорошо, – не своим голосом произнёс Стёпа.

   Его губы погрузились в тёмные волосы Иры, будто в океан.

  – Ну, так дело не пойдёт, – сказала Ира и ловко вырвалась из стёпиных объятий. – Ты, оказывается, коварный соблазнитель, завлёк девушку, якобы для занятий литературой, а сам...

  Она стояла посреди комнаты и насмешливо смотрела на ошарашенного приятеля.

  Стёпа был смущён.

  – Ну, Ир, прости. Больше не буду приставать.

  – А руки? Они будут лезть куда не надо? – притворно строго, но с усмешкой спросила Ира.

   – А руки – вот они руки, – виновато улыбнулся Стёпа, всё ещё не владея собой.

  Он вытянул руки и пошевелил пальцами, не вставая с дивана.

  Он никак не мог сконцентрироваться – девушка его отвлекала. Немалых трудов стоило Ире направить его в нужное русло.

  ***

  Когда она шла домой – вспомнился Феликс, и на глаза навернулись слёзы.

  Ира была влюблена в Феликса ещё с седьмого класса. Он ей казался красивым, нежным и мужественным. Ире он понравился в тот день, когда пришёл на её двенадцатилетние с чудесным подарком. Они даже немного целовались, и он говорил:

  – Когда я вырасту я на тебе поженюсь.

   В следующем году она учила его танцевать и вальсы, и танго, и современные танцы, ощущала на себе крепость его рук, и дыхание замирало от одного только прикосновения.

  Но Феликсу нравилась другая – эта совершенно пустая Лиля, и Ира испытывала боль в груди... Она тосковала, мучилась.

   Со Стёпой она познакомилась перед первым экзаменом, чувствовала, что нравится ему. После экзамена она сбежала от него в кино, но Стёпа будто специально следил за ней – купил билет на тот же сеанс, а потом поменялся билетом с соседом, и они всё равно сидели вместе. А потом вместе пошли в «кафе-мороженое». Стёпа имел свойство появляться как бы ниоткуда в тех местах, где была Ира. И она постепенно привыкла к нему...

  Ира открыла зелёную калитку и вошла во двор. Она миновала незлобно лающую собаку Найду. И тут же услышала ворчливый голос тётки Ефросиньи:

  – Ты смотри! Зашла... А калитку опять не закрыла.

  – Извините, тётя Фрося, я сейчас.

  Ира угрюмо вернулась к калитке.

  Когда уже стояла на пороге, вновь услышала голос Ефросиньи, доносившийся из сеней:

  – Ира, у меня спина болит. Водички в бочку не натаскаешь?

  – Бабушка, я бы помогла, да к экзамену надо готовиться.

  – А помнишь, что я тебе говорила? – медленно сказала Ефросинья. – Будешь мне помогать – меньше с тебя за проживание возьму.

  Ира подумала, что сейчас, при таком настроении, оставаться одной в комнате будет ещё хуже.

  – Хорошо. Переоденусь только.

  Потом она брала ведро, скрипела колодезным колесом. Из чёрной глубины колодца пахло сырым деревом, глинистой почвой и болотной водой. Ведро ухало в чёрное зеркало воды, с бульканьем тонуло. Потом тонкими руками Ира крутила ручку, цепь натягивалась, полное ведро колыхалось, плескалось водой. Наконец оно поднималось над срубом и сейчас было самое сложное – удержать его на весу, поставить на сруб и перелить воду в другое ведро. В ведре с чёрной цепью плавали травинки, к бортику прилипла глина.

  Затем Ира брала ведро и шла к бочке, с шумом выливала его.

  Потом она лежала и долго думала.

  Поселилась она у бабки Ефросиньи случайно. Знакомые ей дали другой адрес, квартиры в «хрущёвке», но там уже было занято. С чемоданом Ира побрела по Полевой улице, где в зарослях сирени и акаций скрывались частные дома.

  Бабка Ефросинья предложила комнату в своём доме и вроде бы не очень дорого.

  Но уже ночью Ира поняла, куда она попала. Комната, окно которой выходило в сад, казалась ей чужой, со старушечьими вещами и запахом.

  Огромная деревянная кровать скрипела. Накрахмаленные простыни хрустели, а подушка была огромной, словно бомба.

  Все удобства были во дворе, предложение хозяйки о ночном горшке Ира отвергла напрочь, но ночью, когда понадобилось выйти, она долго блуждала в темноте, выходя из комнаты в коридор, потом на веранду, нащупывая щеколду. Она достаточно нагремела: полы трещали, щеколда грохала, дверной крючок звенел.

   Хозяйка, конечно же, проснулась:

  – Ты чего там шастаешь? Говорила я тебе – горшок надо ставить. Ходишь тут, спать не даёшь.

  Двор был тёмным и жутким, наполненным страшными тенями. Гудели сверчки, метались крылатые твари. Собака Найда рычала, туалет – тесная тёмно-зелёная будка, рождал страх провалиться в зловонную дыру.

  Когда она вышла из этой будки стало ещё страшнее, казалось, что за яблоней, или смородиновыми кустами кто-то прячется.

  Когда Ира вернулась, старуха спросила:

  – Двери-то заперла?

  Ира закрылась у себя. Всё было унизительно и постыдно! Она лежала без сна, слёзы наворачивались на глаза от всего – от новой непривычной, уже взрослой жизни, от унижения, от несчастий.

  "Почему я самая несчастная на свете? За что мне такое наказание? – думала Ира, хлюпая носом, вытирая слёзы. Она ещё долго лежала, вслушиваясь в тиканье ходиков в соседней комнате, в лай собак за окном. Лишь когда поднялся ветер – она уснула. Ей приснился танец с Феликсом – плавный, тёплый и нежный.

  Так было с ней в первую ночь. Она старалась как можно меньше бывать в доме, поэтому обрадовалась, когда ей Стёпа предложил позаниматься у него на квартире. Всё же подальше от тётки Ефросиньи! А ходить, гадать, выискивать где живётся лучше, Ира не хотела.

  Когда солнце коснулось горизонта, Ира, отложив учебники, надела лёгкое тёмно-синее платье с рюшами в белый цветочек и направилась к калитке.

  – Смотри недолго гуляй, в одиннадцать закрою! – кричала вслед тётка Ефросинья.

  – Хорошо, – сказала Ира не оборачиваясь.

  Улицы были полны мягким предвечерним сумраком, в котором чётко вырисовывались дома.

  Встретившись у памятника печатника Кирилла, Ира и Стёпа отправились за город. В руках у Стёпы была магнитола.

  Здесь было широко и далеко видно. Пахло травами, особенно полынью, ветер колебал ковыль на курганах. Шелестела акация, неподалёку от которой застыли бетонные плиты какой-о незавершённой постройки. Они наткнулись на это место ещё раньше и сидели здесь ещё в первый вечер.

  И сейчас они устроились на тёплой плите и стали искать на приёмнике подходящую музыку.

  – Пока не стемнело, пойди пособирай стёклышки на той плите, что подальше. И острые камешки. На всякий случай, – попросила Ира. – А я пока поищу...

  – Хорошо, – с готовностью согласился Стёпа.

  Наконец он вернулся, а она сидела в ворохе мелодий. И вдруг она распознала нежную мелодию Ж. Бизе – Р. Щедрина «Второе интермеццо».

  – Кассета вставлена? – спросила Ира.

  – Да. Подойдёт мелодия? Окей, тогда записываем.

  Ира сидела в вечернем сумраке, но лицо её светилось, губы сложились в улыбку, а глаза сияли – так на неё воздействовала музыка. Стало легко и радостно.

  Когда мелодия была записана, Ира встала, дотронулась до волос, и они тёмными тяжёлыми струями упали, омыв светящееся лицо.

  Она легко стала босыми ногами на нагретую плиту.

  Щёлкнуло воспроизведение, и мелодия заструилась, будто ручей, ноги пошли по кругу мелкими шажками, руки плавно потянулись к небу и начался нежный и упругий танец. Прыжки девушки были похожи на взлёт трепетной птицы, а потом преобразовались в танец порхающей бабочки.

  Небо покрылось золотистым ворохом бесчисленных звёзд. На западе вспыхивали зарницы, наползала туча. Стёпе казалось, что он присутствует в какой-то сказке. Когда танец закончился, он легко подхватил и обнял девушку. Его поцелуй застрял в её волосах, но она не противилась, понимая его искренний и добрый порыв.

  Потом мягко отстранила его, надела туфли, и они зашагали в город.

  Молния распорола небо, когда они уже подходили к дому – осталось подняться немного по Полевой улице и завернуть в переулок.

  Попрощавшись, Стёпа пошёл вверх по улице.

  Опустившаяся на мир ночь погасила краски.

  Найда встречала Иру, звякая цепью и тихо поскуливая – собака боялась грозы. Появившаяся тётка Ефросинья захлопотала, заперла Найду в летней кухне и перекрестилась.

   Небо раскололось и почернело, дохнуло свежестью и пылью.

  Ира, быстро схватив полотенце, помчалась в душ – высокое деревянное сооружение с большим ржавым баком, куда наливалась вода.

  Оставив халат на гвоздике, нагая, она робко ступила на деревянный сколький помост на цементном полу и открыла пискнувший кран. Вода полилась неохотно и сначала была холодной. Подставив ладонь, похлопав по лейке, Ира ждала пока пойдёт тёплая, согретая солнцем и пропахшая травами. Наконец-то она стала на сколький помост. Она вздохнула, её окатила струя, кончики грудей сразу стали острыми, а тело покрылось пупырышками. Жмурясь от воды, бьющей в глаза, Ира быстро помыла шампунем роскошную гриву волос, а потом тело намыливала мыльцем, которое норовило ускользнуть из рук.

  Вглядываясь в предбаннике в мутное зеркало, Ира различила свои покрасневшие глаза, слипшиеся мокрые волосы, свесившиеся на острые плечи, дерзко упругие груди. И тут зашелестело по крыше. Быстро насухо вытершись, она набросила халат, влезла в босоножки и, под косыми струями, полетела в дом.

  ***

  Слушая как за гремит за окном, как бушуют потоки дождя, и ветки бьют в окно, Ира тем не менее ощущала какое-то блаженство. Ей что-то дал этот вечерний танец, он окрылил её, заставил поверить в себя, хотя, после травмы профессионально заниматься танцем Ира уже не могла. Она это понимала, поэтому долго думала куда бы поступить. Школу закончила с хорошими оценками, но математику не любила. Оставались два пути – медицина и филология. Не будучи уверенной, что сможет выдерживать мертвецов в морге, Ира выбрала филологию. В общем-то, литературу она любила с детства. Кем она потом будет работать, представляла смутно.

  Мама, танцевавшая в юные годы не меньше Иры, теперь же работавшая в доме Мод, уверяла, что главное – получение высшего образования, а там можно найти работу где угодно. Она сама увлекалась танцами, но диплом получила биолога. После замужества, оставив себе фамилию, шила модные платья и считала, что она нашла своё призвание. Надежда Крижанич была отличная швея, заказам не было конца, материальное благополучие семьи только увеличивалось.

  Отец, Платон Пупыш – военный инженер в отставке, тоже казался надёжным, но с Ирой общего языка не нашёл. Воспитание дочери он предпочитал жёсткое, на грани с жестокостью. Он в основном ругал Иру, иногда доходил до рукоприкладства и даже порки. Его раздражало всё – платье в шкафу повесила не так, игрушки не убрала, или убрала не туда, не было порядка на письменном столе, не помогала матери, долго жгла свет вечером и тому подобное...

  Ругался он и с матерью, что однако не мешало им всем вместе ездить на отдых. Отец постоянно доставал путёвки. И пенистые воды Чёрного моря, и золотые пески Болгарии, вкуснейший виноград Кавказа, и терпкий солёный запах Рижского взморья Ира знала с детства.

  На отдыхе отец был обычно сдержан, при людях Иру не ругал, но мог «отыграться» на ней в номере. Мама часто становилась на защиту дочери и ей иногда тоже перепадало.

  Была ещё одна проблема – алкоголизм. Да, майор Платон Васильевич Пупыш любил выпить. Это случалось и на отдыхе. Днём отец был вполне нормальным пляжником и пловцом, а вечером с дружками он закатывался в очередной ресторан или погребок... Мама пыталась какими угодно способами увещевать отца, но всё было напрасно. Даже угрозы об уходе из семьи не подействовали.

  – Ну и убирайся! – как-то закричал пьяный отец. – И Ирку забирай...

  Мама плакала, обещала привести просьбу его в исполнение. И вдруг у неё мелькнула надежда. В Тополинове практиковала врач-психотерапевт и нарколог Манежина. Говорили все, что она успешно лечит от алкоголизма, табакокурения, избыточного веса, заикания, ночного энуреза, нервного истощения и прочего. Проводит как групповые занятия, так и индивидуальные. Её хозрасчётный медицинский центр «Геката» был довольно успешен, и, по слухам, патронировался кем-то из партийных деятелей.

  И вот мать уговорила-таки отца поехать к этой Манежиной. Поначалу всё шло неплохо, но потом все поняли, что попали из огня да в полымя. Да отец перестал пить, но попал в сильную зависимость от этой Манежиной. Он уговаривал и жену, и дочь вступить вместе с ним в некую «коммуну», практиковавшую здоровый образа жизни и правильное воспитание. Первоначально Ира согласилась, ездила с родителями. Манежина – толстая, неприятно пахнущая тётка, которая с трудом помещалась на двух стульях, сквозь стёкла толстых очков пронзала взглядами неофитов. Лечебная гимнастика, бег, странные упражнения вроде бы и помогали родителям, но Ира от всего этого только уставала. Манежина, сидя на стуле, всегда либо в белом халате (летом) либо в толстом свитере (зимой) была диктатором, подавлявшим личность.

  Она запретила Ире танцевать, объявив о том, что это занятие развратно, а когда узнала об обратном, подошла, больно схватила девочку за плечи и прошептала: «Ты у меня не будешь больше танцевать».

  Финальным аккордом стала летняя поездка в лагерь Манежиной. По сути это была чья-то дача и сад. Сама Манежина и её приближённые с удобствами расположились в домике. Остальные же участники «коммуны» жили в палатках в саду, спали на матрацах, набитых травой. Ели исключительно то, что вырастили на грядках. Всякие отклонения, как и плохая работа, карались телесными наказаниями, например, прилюдной поркой. Как-то Ира несла посуду из дома к общему столу, поскользнулась и разбила её. Это вызвало гнев Манежиной и суровое порицание всех остальных. На «суде», где разбирались плохие и хорошие поступки за день, девочке присудили десять ударов ремнём. И при этом, на её робкую защиту решилась только мама.

  Спустя день её отвезли в город в шоковом состоянии и с высокой температурой. Лечить приходил не врач, а знахарь Евсей, направленный Манежиной.

  Наконец, Ира, температуру и ломоту в теле, и ощущая, что на попку уже сесть не может, заявила:

  – Я больше туда не ногой! Лучше с балкона прыгну!

  Мама с ней согласилась. Она устала от всего. Отец накричал, советовал вернуться в «коммуну», но так ничего добиться и не смог. После ухода из секты мамы отец бывать там всё реже, постепенно отдаляясь от Манежиной. Но ему-то вся эта история помогла – к рюмке от прикладывался теперь только по праздникам.

  ***

  Ира вспоминала о произошедшем спокойно, ведь это были дела давно минувших дней. Она пыталась уснуть, но тявканье и повизгивание Найды в летней кухне и стук дождя мешали. Иногда ей казалось, что в стекло барабанят чьи-то пальцы, и слышен далёкий голос, вроде знакомый, но слов было не разобрать.

  Бабка Ефросинья вероятно давно уже спала. В последнее время ей нездоровилось – болели спина и ноги.

   И вдруг Ира вспомнила её просьбу:

  «Баню запрёшь. Покормишь Найду, там в кастрюле её еда, закроешь дом на защепку. А я лягу, что-то меня ко сну клонит».

  Ира подхватилась! Она забыла покормить собаку, та сидит голодная... Придётся выходить под дождь.

  «Ладно, накину халат и возьму зонт, даром его тащила, что ли»...

  На цыпочках прошла мимо бабкиной комнаты. Оттуда доносился храп. Взяла в сенях кастрюлю с собачьей едой.

  Оказалось, дождь уже почти кончился, гроза уходила. В тёмном саду было свежо и сыро. Собака, сидевшая в летней кухне, разорвала в клочки капусту.

  Найда жадно ела из миски, но время от времени рычала. Не решаясь её выпустить, Ира закрыла дверь летней кухни. Она шагнула через грязь и вдруг замерла – под деревом стоял человек. Он зацепил ветку, и Иру обдало водопадом дождевых капель и как-то образумило. Она узнала голос.

  – Стёпа?! Ты что здесь делаешь?! Ты почему не дома?

  Стёпа стоял весь мокрый и дрожал всем телом.

  – Ир, ты прости меня, не гони. Я с-с-совсем з-з-замёрз. На т-трамвай не успел, т-такой д-дождь.... Я вернулся, перелез через з-забор...

  – Подглядывал за мной? Мерзкий!

  – Нет, т-ты что! Но я знаю, где твоя комната...

  – Это ты барабанил по стеклу?

  – Я. И звал, Ира, п-прости меня.

  – Ты же простудишься. Вот что. Видишь, там душ. Иди туда. Вода в баке, конечно, уже холодная. Но в сенях есть керосинка, я сейчас нагрею хотя бы полведра.

  – Ты что, я не буду... З-зачем?

  – Стёпа, ты хочешь воспаления лёгких? Ты его получишь...

  – Нет! Н-не хочу...

  – Тогда делай то, что я говорю. Бегом в ту дверь!

  Он пошёл по дорожке к душевой, не обращая внимания на приглушенный лай запертой Найды.

  Ира подогрела полведра воды.

  Пошла в душевую, неся воду, махровое полотенце и халат.

  – Это ж надо быть таким... нелепым..., в такую непогоду. А как же тётка твоя?

  – Не з-з-знаю, – отвечал Стёпа, стуча зубами. – Думает наверняка, что я к абитуре в общагу п-п-подался.

  Ира стояла, уперев руки в боки.

  – Давай, снимай всё мокрое с себя. Да поживее. Выкручивать будем.

  – Да ты что... Я не могу.

  – Снимай, не стесняйся, глазеть на твои красоты не буду. Отвернусь...Ну же...

  Стёпа разделся и стоял, прикрывшись спереди одёжей.

  – Всё. Держи...

  – Давай.

  Она приняла его рубашку и штаны, с которых стекала вода.

  Потом, в полуоборота повернувшись, сказала:

  – Полотенце принесу и халат... Набросишь на себя. Тапки бабкины сейчас притащу. Мыло там, в душе... Ещё надо подумать, где повесить твою одежду, чтобы бабка не заметила.

  ***

  Им приходилось красться в комнату, ступая осторожно, шаг в шаг. К счастью старуха храпела, да и дождь, хоть и значительно уменьшился, но шуршал в листве, бил по крыше и по стёклам окон, создавая необходимый фон.

  «Что я делаю?», – думала Ира. – «Зачем он здесь? Это как-то нескромно и ненужно... Но, с другой стороны – куда ему деваться среди ночи? Отправить домой через весь город в мокрой одежде? Простудится! Нет, всё правильно... Я бы потом себе не простила...».

  Они легли рядом, потому что Стёпа всё ещё дрожал от холода. Но вскоре в объятиях Иры он согрелся. Ему казалось, что сейчас лучшая ночь в его жизни. Он шептал ей красивые слова, уверял в своей любви, затем целовал её губы, глаза и грудь. Он прижался к ней всем телом, испытав головокружительную эйфорию. Счастливый выдох лёгкости, освобождения от бремени, которое он тащил в себе, был наградой за страдания и муки, которые он претерпел. Ира всё прочла по его лицу. Она искренне обняла и поцеловала его, назвала настоящим мужчиной, не дала неизбежной растерянности и стыду возобладать в нём, прошептала, где находится полотенце. Он встал, уже не стесняясь, белея в темноте нагим телом. Она отвернулась, ей почему-то стало смешно, но она до боли закусила губу, а когда он вернулся – крепко обняла его. Так, чувствуя лёгкость и счастье, он и уснул.

  Рано утром Ефросинья Матвеевна, хозяйка дома, почувствовала какое-то беспокойство. В эту грозовую ночь она спала мертвецким сном, чего уже давно не бывало, но ощущение чужого ночного вторжения у неё не пропадало.

  Она оделась и не спеша осмотрела дом, сразу определила в сенях, что юная квартирантка жгла керогаз. Выпустив Найду, она вернулась в дом и заметила в прихожей неубранный утюг. Он был едва тёплым. Вероятно Ирина что-то гладила, но почему так рано?

  Постучав в двери комнаты для квартирантов она решительно отперла её. Комната была пуста, кровать аккуратно застелена.

  Странно, куда это Ирина так рано умчалась? Или экзамены стали принимать на рассвете?

  Со смятенной душой хозяйка заперла комнату.

  ***

  Ира ненавязчиво дала понять Стёпе, что всё то, что произошло между ними – случай из ряда вон выходящий и впредь такое не повторится. Стёпа оказался понятливым, но страдал ужасно, по-прежнему стараясь быть на виду у Иры и помогая ей во всём.

  Экзамен по языку и литературе был самым сложным. Психологически перенести его было очень трудно. Каждый, вернувшийся с «поля боя», после сурового «допроса» экзаменаторов выглядел чуть ли не героем. Как правило, сдавший экзамен рассказывал о том, что происходило в аудитории, кто какой билет вытащил, о чём спрашивала комиссия.