Текст книги "За пять веков до Соломона (СИ)"

Автор книги: Александр Николенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Зато каждый сгибался под тяжестью камней, что приходилось нести в руках, чтобы не всплыть на поверхность. Да еще и луки, надетые через плечо, цеплялись за каждую неровность. Глаза поначалу щипала морская вода, но к этому быстро привыкли. Все понимали, что расплата настанет потом, на суше, когда воспаленные зеницы будут отчаянно слезиться и болеть, но об этом старались не думать.

Больше всего досаждали кораллы. Красные, фиолетовые, сиреневые. Отдельные кустики и целые поляны. Рыбки с ладонь величиной, что деловито сновали туда сюда. В другой раз израильтяне подивились бы невиданному зрелищу, но сейчас только проклинали богов, сотворивших эти коварные каменья. Острые, словно зубы крокодилов, кораллы норовили оставить царапину поглубже или отхватить шмат кожи побольше. Аарон, шедший впереди с Махли старался найти дорогу в обход густых зарослей, но это удавалось далеко не всегда. Приходилось терпеть.

Чтобы дыхательные тростинки не торчали из воды больше чем на два пальца, красной охрой на них были выведены толстые полосы. Каждый воин из отряда два дня учился передвигаться по дну так, чтобы красная полоса всегда оставалась под поверхностью. Приходилось подолгу идти на согнутых ногах, иногда даже коленях. Хвала богам, что хоть с погодой повезло – море оставалось спокойным.

Лагерь египтян миновали за полчаса. Для верности Аарон решил пройти еще с тысячу шагов. Когда до цели оставалось рукой подать, невесть откуда взявшаяся волна накрыла их трубки.

Горло обожгло чем-то холодным и острым. Аарон не понял, как избавился от камней и вынырнул на поверхность. Рядом шумно отплевывались и откашливались захлебнувшиеся израильтяне.

– Тихо всем! – зашипел Аарон.

Евреи застыли на месте. Аарон медленно огляделся. Солнце только встало из-за моря, проложив по воде яркую дорожку. Лагерь египтян лежал как на ладони. Зато прошедшие долгий подводный путь израильтяне оказывались почти незаметны на фоне яркого светила.

– Осторожно выходим на берег. Услышу хоть один всплеск – оторву и руки, и ноги!

Потом они долго сидели на берегу, разложив оружие и одежду на валунах. Главное – высушить луки. Набравшиеся воды древка и тетивы были ни на что не годны. Аарон знал: пройдет не меньше пяти часов, прежде чем из луков опять будет можно стрелять. Как не старались они с Моисеем во время двухдневных тренировок, короче никак не получалось.

А это означало, что почти до полудня Моисею и израильтянам предстояло самим отражать атаки египтян.

Выдержат ли? Не сломаются? Не дрогнут перед грозным воинством? Ведь тогда и разъеденные морской солью глаза, и расцарапанные до мяса ноги окажутся никому не нужными жертвами!

Аарон гнал трусливые мысли подальше, но ждать было ой как тяжело.

Спрятанные за камнями, они не видели ничего, поэтому приходилось ориентироваться по звукам.

Сначала загудели в рога египетские командиры, потом раздались гулкие удары. К первому барабану присоединился второй, третий, и вот уже вся равнина задрожала под громогласным боем. Грохот доносился со всех сторон, словно барабанил целый мир. Даже когда в каменоломнях отколовшийся кусок скалы падал вниз, треск был не таким сильным.

Аарон побледнел. Он, кончено, знал, что египтян много. Но одно дело знать – и совсем другое оказаться чуть ли не в центре огромного войска. Остальные израильтяне выглядели не лучше. Они зажимали уши, большинство сидели с закрытыми глазами, словно пытались по-страусиному спрятаться от опасности.

И тут Аарон услышал. Вначале подумал, что пригрезилось внутри, но потом один за другим смолкли барабаны, и со стороны израильского лагеря явственно донеслась священная песнь евреев. Это было так необычно и неправдоподобно: сидеть с сохнущим оружием в стороне от боя и слышать, как ветер доносит мотив, знакомый с детства, и в то же время совсем иной: полный гордости, силы и ярости.

– Вы слышите, слышите?

Да, они слышали. Светлели лица, забывались царапины и ушибы, широко открывались красные глаза. Души наполнялись ликованием, и левиты с сименонами уже не чувствовали себя оторванными от израильского народа. Кто-то запел вслух, Махли тотчас зашипел, и забывшийся левит умолк, но по сияющим глазам, по гордо поднятым головам Аарон понимал – в душе поет каждый!

Дальше было куда тяжелее. Лежать без движения, когда земля опять задрожала, на этот раз от шагов тысяч египтян, двинувшихся в атаку, когда донесся далекий лязг секир, когда воздух наполнился свистом летящих стрел и криками раненных бойцов.

Аарон раза три порывался вскочить, схватить лук и выпустить десяток стрел в спину атакующим египтянам, но каждый раз Махли удерживал его. Аарон ненадолго успокаивался, чтобы через четверть часа опять натянуть лук, пробуя, насколько туго звенит тетива.

Солнце палило нещадно, тени становились все короче, и когда, наконец, замерли на месте, Аарон взглянул на Махли. Сотник Левитов быстро вскинул лук, четыре пальца намертво зажали древко, прицелился в небо и отпустил тетиву. Та звонко тренькнула, и Махли довольно покачал головой. Значит пора.

Аарон вскочил на ноги:

– Левиты и Симеоны! Пришел наш час. Покажем египтянам, что и мы воевать умеем. Коли выстоим, будут внуки легенды слагать, как море расступилось перед бесстрашными израильскими воинами! Так вперед же, за них, за внуков!..

* * *

Быстрый взгляд на небо – солнце в самом зените. Наконец-то, сейчас узнают, удалась их хитрость или нет. Моисей резко обернулся к Рувиму:

– Держите оборону, не давайте никому пробиться. Вот рог – им позовешь на помощь последнюю сотню Асиров, что в резерве стоит.

– А ты? – в голосе старого вождя прозвучал страх. С чего бы это? Он боится, что Моисей сбежит?

– Я к нашим лучницам – пора египтянам зубы показать! Держись, если что – труби.

Внизу черные фигурки нубийцев опять готовились к атаке. Три раза сходились египтяне с евреями в смертной схватке и три раза расходились в стороны, оставляя на склонах холма сотни раненных и убитых. Желтая земля побурела от крови, тысячи тел лежали между каменьев. Некоторые шевелились, стонали, иные ругались на родных наречьях, проклиная богов и правителей, бросивших умирать в чужой земле.

Каждый раз казалось, что изможденные воины больше не смогут, не сдвинутся с места, но вновь и вновь находились силы, чтобы с яростным криком броситься навстречу врагу. И опять звон кинжалов и секир, глухие удары щитов, рев исступления и вопли отчаяния. Каждый раз Моисей оказывался в самой гуще: рубил, подбадривал, трубил в рог, вводя в бой свежие силы.

Пока удавалось выстоять, но в строю оставалась едва половина евреев, а против них – два невредимых полка. В том числе опытные «Многорукие», что выдвигались вперед, заменяя павшие сотни нубийцев.

Моисей побежал вверх по склону, где за валунами укрылись женщины с луками. Он нарочно так долго ждал, чтобы неприятель открылся, забыл об угрозе, что несут разящие стрелы.

– Жены Израиля! Готовы ли защитить мужей и детей своих?

– Готовы!

– Тогда повторяйте за мной.

Моисей схватил лук, натянул до отказа:

– По моей команде. Залп!

Две сотни стрел взлетели с тонким свистом, но едва ли половина донеслась до вражеских сотен.

Нет, так они ничего не добьются!

– Цельтесь выше. Еще выше! Прямо на солнце! Залп!

Еще две сотни просвистели в воздухе. Издали донеслись вопли раненых. Темные фигурки забегали, укрываясь под щитами.

– На солнце! Залп!

Крики, проклятья, метушня. Еще залп, еще и еще.

Чуть ниже затрубил рог. Вот и последний резерв введен в бой.

– Залп! Залп! Залп!

Что такое? Почему стрелы, только что сеявшие смерть, вдруг перестали долетать? Неужто целятся плохо? Нет, это солнце опустилось ниже! Эх, если бы можно было остановить его посреди неба на целый день!

– Целиться на палец выше солнца! Залп!

Внезапно с другого конца египетского лагеря донеслись громкие крики испуга. Что там? С холма было плохо видно сквозь полуденное марево. Неужели у Аарона с Махли вышло?

Заметались далекие тени, заржали лошади, а воины, что на холм лезли, почему-то вспять обратились. Точно! С той стороны прилетела туча черных точек и, словно стая мошек, опустилась в самую гущу неприятеля. Еще одна. И еще, и еще.

– На два пальца выше солнца! Залп! Залп!

Еврейский рог затрубил радостно, и Моисей увидел, как вдали срываются с места богатые колесницы, испуганные кони несутся прочь, давя насмерть каждого, кто подвернется под тяжелые копыта.

Рассыпались в стороны зеленые сотни, обнажая спины «Многоруких», заметались внизу египтяне, не зная с какого края укрыться, чтобы через минуту упасть под выстрелами с двух сторон.

Через два часа все было кончено. Уцелевшие в рукопашной нубийцы полегли под градом стрел. Из изнеженных сынов Гора, кое-кто спасся на лошадях, а большинство погибло в панике и давке. «Многоруких» расстреляли с двух сторон.

– Мы победили, Моисей! Мы их победили! – восторгу Аарона не было предела. Он подбежал к Моисею, подхватил и закружил в радостном вихре…

* * *

Набежавшие тучи скрыли солнце, небо сразу посерело, а пустыня вмиг потеряла все краски, словно покрылась грязно-серым саваном.

– Да, Аарон. Мы победили. Но пусть не допустят боги еще одной такой победы!

Моисей указал на склон, сплошь усеянный телами.

– Тысячи две, не меньше. Почти треть тех, кто вышел из Египта, так и не увидят свободы!

Воздух наполнили причитания женщин, которые находили тела любимых.

– Смотри, Аарон. Три сотни Рувимов полегли одними из первых. Теперь у них в роду едва ли два десятка мужчин найдется. А здесь лежит юный Вениамин и его отряд. Неффалим потерял всех четверых сынов: Иецер, Иахцеил, Гуни, Шиллем – все погибли здесь. У Дана убит последний наследник Хушим.

Моисей смахнул слезы с глаз:

– Аарон, зачем продолжать? Нет ни одного рода, ни одной семьи, где сегодня вечером не будут оплакивать кого-то из погибших.

Моисей надолго замолчал, а потом с горечью добавил:

– Я в тысячный раз спрашиваю себя: оно того стоило? Свобода, которая ждет в Мадиамском царстве, стоила ли жизни тысяч людей? Будут ли свободные жена и дети счастливы без любимого отца и мужа? Будут ли престарелые отец и мать радоваться свободе, потеряв единственного сына?

Тихо подошел Махли, зажимая окровавленную руку. Моисей обеспокоено посмотрел на него:

– Ты ранен?

Махли только криво усмехнулся:

– Да вот, совсем калекой сделали, – на левой кисти вместо большого пальца, зияла открытая рана. – Теперь уж точно ни лука, ни кинжала не удержу. Придется мне из сотников уходить. Ничего, назначишь пастухом, буду коз да овец гонять.

Улыбка играла на устах Махли, но в глазах стояли слезы.

– Перестань, Махли, – Моисей смотрел серьезно. – Вождем человека не пальцы на руках делают, но речи мудрые и поступки смелые. И пока сможешь приказы так отдавать, что они тотчас исполняться будут, до тех пор сотником тебе быть.

Махли только кивнул и сглотнул тяжело. Но выпрямились плечи рослого воина, загорелись глаза знакомым огнем.

Вдруг снизу донеслись крики:

– Моисей, на помощь! Скорее!

Там евреи никак не могли справиться с последним вражеским отрядом. Окруженная со всех сторон, египетская сотня упорно держала «Черепаху», ощетинившись десятками щитов, похожих на дикобразов от десятков застрявших стрел. Противники стояли на месте, боясь сделать выпад первыми.

Интересно, откуда это у них? Неужели у израильтян научились? И сумели под градом стрел вот такой панцирь непробиваемый построить? Видать, и вправду «Многорукие» были опытными бойцами.

Моисей скомандовал:

– Левиты, ко мне. Целиться в щели между щитами. Выбивать по одному. Залп!

Два-три воина подкосились, упали. В прорехи тотчас влетели десятки стрел. Стройный панцирь распался, египтяне один за другим стали валиться в пыль, утыканные стрелами.

– Стойте, хватит! – скомандовал Моисей. – Опустите оружие, и мы дадим вам уйти.

Угрюмые египтяне побросали секачи и щиты.

– Махли, проводи их до пустыни и отпусти с миром.

Вдруг предводитель египтян выхватил длинный нож и с ревом бросился на Моисея. Тренькнули тетивы десятка луков, сотник споткнулся и упал. Хрустнули тростинки обломанных стрел, тело перевернулось на спину, и Моисей с ужасом увидел знакомый красный лоб и толстую шею.

С трудом Моисей опустился на колени и взял дрожащими руками голову старого воина.

– Манитон! Зачем ты это сделал? Ведь ты мог уйти? Зачем, зачем?

Глаза сотника тяжело открылись, на губах запузырилась красная пена, но Моисей разобрал последние слова:

– Мир изменился, Моисей. Раньше было ясно: здесь мы – здесь неприятель. А теперь? Кто плохой, кто хороший? Кто прав, кто виноват? Почему черное становится белым, а белое черным? Вчерашние рабы поднимают руку на хозяев, фараон собирается убить младенцев, а те, кому всю жизнь доверял, начинают лгать. Нет, лучше умереть, чем жить, не зная, кто друг, а кто враг!..

* * *

Полупрозрачное марево висело на небе. Солнце отбрасывало радужный ореол, редкие лучи с трудом пробивались к земле. Совсем недолго оставалось до заката, обещавшего быть красочным и незабываемым. А пока мягкий свет дня освещал все вокруг, горные вершины заигрывали друг с другом, то прячась, то показываясь, из редкого тумана. Шаловливые красавицы, кутались до основания в длинные шали, потом игриво обнажали плечико или ножку, чтобы через миг стыдливо спрятаться в белый полумрак.

Шутливые прятки обычно длились недолго. Непоседливому ветру быстро наскучивали заигрывания местных красоток, и он срывал белые облака, уносил прочь, рассеивая над далеким морем. Вершинам ничего не оставалось, кроме как стоять голыми и грустными, жалея, что ветер совсем понимает шуток.

– Учитель, а откуда у вас идеи новые берутся? Ведь «быть там, где не ждут» означает придумывать такое, что другим в голову не придет. Где же такие мысли необычные находить?

Моисей не ответил, только головой покачал. Осия думал, что тот по обыкновению подождет, а потом объяснит все, но старый вождь никуда не спешил. А когда молчание совсем затянулось, пришлось Осии самому продолжать:

– Я понимаю, вы, как всегда, скажете, что во внутреннем мире. А там они как появляются?

Видя, что учитель говорить не собирается (может опять испытывает?), Осия принялся рассуждать вслух:

– В том отличие человека от животного неразумного, что он новое создавать способен. Потому и сотворил Господь людей по образу и подобию, чтобы могли мы на земле замыслы его небесные воплощать. А так как во внутрь каждого человека, он частичку себя поместил, то и получается, что носим мы в себе клад бесценный. Беда только, что, как им пользоваться, не знаем.

Моисей впервые заговорил:

– Господом подарено нам чудо творения. Никто объяснить не способен, как именно внутри новые мысли возникают. Зато люди опытные знают, как можно идеям родиться помочь.

Напрягся Осия: верно что-то важное сейчас услышит. И вправду Моисей на валун облокотился, как всегда бывало, когда самое сокровенное объяснял:

– Перво-наперво надобно для новой мысли место подготовить. Ведь как зачастую случается: видишь проблему и знаешь сразу, что решить нельзя. Сколько ни думаешь, сколько ни напрягаешься – ничего не выходит. А дело лишь в том, что место для новой мысли неверием занято. Убери его – и раз, решение отыщется. Ведь, как телу ночью отдыхать положено, так и мозг надобно от мусора повседневных забот очищать. Помнишь, как Иофор учил меня на огонь смотреть? Ведь это он мой разум от шелухи избавлял. А когда мусор уберется – глядишь, и место для необычных решений появится.

– Далее, чтобы идею новую найти, надобно время потратить. Большинство ведь как: все надеется, что мысль сама придет. Человек будет обычными делами занят, а она возьмет и явится. А еще лучше – во сне откроется. Только не бывает такого. Хочешь решение отыскать – будь добр, сядь и подумай. А большинство людей думать разучилось. И пяти минут не могут без дела провести – сразу занять себя спешат. А ты научись в покое вначале минуту, потом пять, а в конце – и час проводить. Научись останавливать суетливый темп жизни. Уходить от груза забот и важных дел. Пойми, что размышлением творческим, куда большего добиться сможешь, чем действиями пустыми.

– Учитель, а как же заповедь вторая «Действуй!»? Там ведь, наоборот, предпочтение делам дается!

– Во второй заповеди не о творческом размышлении говорится, а о сомнениях, что душу изнутри разъедают. И вместо, чтобы бесконечно терзать себя, лучше решение принимать и действовать. Творчество же, наоборот, человека сильнее делает. Ведь кроме пользы от идей новых, получает человек что-то куда более важное: чувствует то самое могущество, что роднит его с Богом. Потому так счастливы те, кто смогли стать Творцами. Вообще, запомни Осия: у счастливых людей – и мысли счастливые. Идеи крепкие, новые, любо дорого посмотреть. А у несчастного – и идеи такие же хиленькие.

– Почему же тогда вокруг столько людей несчастных?

– Потому что Творчество лишь тем доступно, кто заботы обычные решить сумел. Человек ведь как устроен: если спать хочет, то ни до чего другого ему дела нет. Или пить, или есть – пока жажду и голод не удовлетворит, ни о чем другом не думает. Если он целый день на работах занят, чтобы себя и семью прокормить, то вечером, когда с ног валится, только мысли об отдыхе в голове – куда там месту для идей новых.

Моисей говорил горячо, вечерний ветер трепал длинные седые волосы, и грозный старец удивительно походил на самого Господа.

– Чтобы настоящим Творцом стать, будь добр, позаботься о себе – чтобы сыт был, полон сил и энергии, затем о тех, кто рядом – чтобы тоже недостатка ни в чем не испытывали. Только тогда можешь по-настоящему творить. Поэтому прежде, чем думать, как других облагодетельствовать, найди, как себя счастливым сделать.

– Выходит, учитель, простому человеку о Творчестве можно совсем позабыть?

– Зачем же так? В самый пасмурный день может хоть на минуту показаться солнце. Так и самый несчастный человек может на миг почувствовать себя спокойным и умиротворенным. А поможет в этом сокровенный уголок, что каждый имеет. Прохладный берег реки, тенистый оазис в пустыне или песчаный бархан за стенами храма – у каждого свой. Найди время, чтобы туда отправиться. На час, не можешь – на пять минут. Если совсем никак не выходит, то хоть в мыслях. Побудь в том месте, пока не почувствуешь, как скачущие мысли останавливаются, ощути пустоту внутри. Не пугайся, наоборот, радуйся: ведь делаешь первый шаг к обретению божественного могущества. Поступай так изо дня в день – и вскоре заметишь, как появляются и мысли новые, и решения необычные, и спокойствие внутреннее.

Тут Моисей улыбнулся, и вся строгость вмиг улетучилась:

– А теперь пора, Осия, голову от мыслей очистить. Смотри, солнце садится. Нет ничего лучше для спокойствия внутреннего, чем вид светила, твердь небесную во все краски расцвечивающего…

Глава Восьмая
Решай проблемы сразу!

Но тесть Моисеев сказал ему: не хорошо это ты делаешь: …усмотри из всего народа людей способных, боящихся Бога, людей правдивых, ненавидящих корысть, и поставь их над ним тысяченачальниками, стоначальниками, пятидесятиначальниками и десятиначальниками; пусть они судят народ во всякое время и о всяком важном деле доносят тебе, а все малые дела судят сами: и будет тебе легче, и они понесут с тобою бремя.

Книга Исхода, гл.18, 17-22

– Для того мы жизней в пустыне не жалели, чтобы сейчас такое непотребство терпеть?

Статный мужчина лет сорока замолчал. Высокий и широкоплечий, он скорее походил на сотника, чем на простого ремесленника. Ухоженная борода в последний раз резко вздернулась, глаза сверкнули негодованием, и Шаллум присел на камень. Мощные руки величаво устроились на коленях, и только въевшаяся в кожу белая каменная пыль выдавала, кем он был на самом деле. Открытый лоб, ясный взгляд серых глаз, презрение на лице – сразу видно: этот человек всегда говорит правду, не задумываясь, кто стоит перед ним.

Толпа одобрительно зашумела, а Моисей только подумал: «Тебе бы, Шаллум, Везиром у фараона служить, а не камни точить».

Моисей сидел на небольшом возвышении, прямо перед ним, посреди ровной песчаной площадки – места Истины, на одинаковых валунах расположились оба спорщика. Чуть поодаль стояли израильтяне, плотным кольцом охватившие троицу в центре.

Поднялся второй резчик – Бирзаиф из Асиров. Несмело окинул взглядом довольные лица людей, глубоко вдохнул и, зачем-то спрятав голову поглубже в плечи, принялся говорить. Голос его дрожал и срывался, даже Моисей слышал с трудом, а зрители тем более не могли разобрать ни слова. А когда из толпы раздались издевательские возгласы, Бирзаиф и вовсе покраснел, сбился и замолчал.

Моисей понял, что пора вмешиваться. По привычке посмотрел на багровый диск солнца, на удлинившиеся тени деревьев, и резко встал.

Так уж сложилось, что спорные вопросы решались перед закатом, когда дела дневные исполнены: стада вернулись с пастбищ и заперты в загонах, кувшины полны воды, мусор с полов в шатрах подметен, а в очагах весело булькает похлебка. Все отдыхают, только стража ходит вокруг лагеря, перекликается негромко.

* * *

Сейчас, через три месяца после схватки с египтянами, стало чуть поспокойнее.

А тогда с плачем и молитвами похоронили мертвых. Всем Аарон руководил, сам Моисей дня три не соображал ничего: в голове звон мечей да лязг щитов стоял, будто битва так и не закончилась. А перед глазами – Манитон с закатившимся взором да кровавыми пузырями на устах. К четвертому дню, как стихли причитания, Моисею тоже полегчало. А потом дети из укрытия вернулись. Впервые за неделю в лагере раздались смех и радостные крики, и даже на скорбящих лицах матерей нет-нет, да мелькали несмелые улыбки. На шестой день Моисей скомандовал выступать, и тяготы пустынного перехода напрочь заглушили страдания. Не до мыслей тяжелых, когда ноги еле передвигаются, глаза целый день в слезах сухих, колючих от яркого света, а распухший язык, словно каменьями острыми, дерет рот изнутри. Водички бы хлебнуть – а больше и нет ничего в голове.

Еще через неделю, здесь, на границе Мадиамского царства, Моисей приказал разбить лагерь. Три источника, редкие заросли сикомора, на ветвях – первые сладкие плоды. Просто сказка после голой пустыни, всеми ветрами насквозь продуваемой. Но хоть и валились с ног от усталости, дисциплину израильтяне держали строгую. Не пропали даром горькие уроки схваток с египтянами. Меж тремя отрядами разделили ночное дежурство и только тогда спать отправились. А ночью пришлось опять за оружие браться: коварные амаликитяне напали. Только куда им до израильских воинов, когда любая еврейская девушка умела четыре стрелы за минуту выпустить! Убрались кочевники восвояси, оставили израильтянам колодцы, воды полные, да зелень, прохладой дышащую.

Сами собой распределились обязанности, кто стада в горы гонял, кто обеды варил, а кто, по старой привычке, ремеслами занялся. Гончары отыскали неподалеку глину, смастерили круги из камней да твердой древесины сикомора, и через неделю израильтяне уже могли не только лепешки на каменьях печь, но и похлебки из горшков отведать. Каменщики из той же глины сложили печи, и теперь горячая еда красила каждый ужин. Резчики отыскали алебастра мягкого и, чтобы не отставать, тоже утвари кухонной наделали.

Но с мирной жизнью пришли и мирные проблемы. Кто-то что-то не поделил, кто-то получил порцию похлебки больше, а кто-то косо на жену соседа посмотрел. Пришлось Моисею дела такие прилюдно разбирать, судить по справедливости, да по совести.

* * *

Толпа вовсю смеялась и улюлюкала, смущенный Бирзаиф понуро рассматривал песчинки под ногами, самоуверенный Шаллум бросал победоносные взгляды.

Моисей поднялся. Два шага – и он внутри песчаного круга, взмах рукой – и евреи послушно замолчали.

– Назови свое имя, израильтянин, – властные слова вождя прокатились по площади. Люди затаили дыхание – начиналось самое интересное. А Моисей совсем тихо добавил, так что даже Шаллум в трех шагах ничего не понял: – Только ради всех богов, сделай это громко, чтобы и последний ребенок услышал.

– Бирзаиф, – разнеслось над толпой. Голос дрожал, волновался, но для начала – неплохо.

– Расскажи, как все было, – Моисей посмотрел в глаза молодому резчику и чуть заметно улыбнулся.

Приободренный Бирзаиф заговорил. Постепенно его голос набирал силу, хотя и срывался пару раз. Но стоило кому-то из толпы ухмыльнуться, Моисей бросал такой свирепый взгляд, что шутник тотчас замолкал.

– Две недели назад пришел ко мне молодой парень, я и имени его не знаю. Сказал, что хочет родителям возлюбленной подарок поднести. Ну, чтобы они вено за невесту небольшое назначили, а то он из небогатой семьи. И попросил вазу приготовить. Да такую, чтобы за душу брала, и ни у кого сомнений не возникало: он всем сердцем девушку любит. Только парень сразу предупредил, что такой же заказ и Шаллуму сделал. Мол, потом из двух ваз ту выберет, что приглянется больше. Ну, я и согласился. Не ради платы, нет. Я же понимаю, бедняк много не предложит. Захотелось с Шаллумом потягаться, выяснить в честном поединке, кто сильнее. Вот я вазу и сделал.

Бирзаиф кивнул на каменную чашу, что стояла между спорщиками. Белый алебастр был сточен так, что стенки вазы казались не толще листа папируса. Тонкая резьба украшала крутые бока: стада бегущих антилоп, ветер, колышущий траву, яркое солнце на чистом небе. Но больше всего поражали ручки в форме гепардов: хвосты закручены к днищу, тела выточены так искусно, что чувствуется напряжение каждой мышцы под гладкой шкурой, головы покоятся на краю, морды вытянуты, словно хищники принюхиваются к содержимому вазы. Да, такая чаша сделала бы честь и столу фараона.

– Это ложь! – раздался уверенный голос Шаллума.

– Что именно? – тотчас развернулся Моисей. – То, что молодой парень заказал вазу? Что вы устроили между собой состязание? Или что-то другое?

Под пытливым взглядом вождя, Шаллум смутился.

– Нет, это правда… Вернее, не совсем… – Шаллум окончательно запутался, но Моисей молчал, и резчику пришлось самому находить выход. – Ложь то, что эту вазу сделал он. Судите сами: разве мог молодой умелец так искусно изобразить зверей, разве мог так тонко выточить стены? Это под силу только опытному мастеру. Вазу сделал я. У меня даже свидетели имеются. Прикажи, позову сразу. А он, – Шаллум презрительно махнул в сторону соперника, – мою работу украл и присвоил!

– Скажи, у тебя свидетели есть? – обратился Моисей к Бирзаифу.

Молодой резчик только отрицательно помотал головой.

– Вот видите! Какие могут быть сомнения, ваза по праву принадлежит мне, – Шаллум почти кричал.

– Тихо! Сядьте оба. Пока я ничего не решил, ваза принадлежит мне, как вашему вождю.

Спорить с Моисеем Шаллум не посмел. С гордо поднятой головой он прошел к камню и уверенно уселся. Бирзаиф поспешно юркнул к своему месту.

Моисей медленно оглядел площадь, пытливый взор задержался сначала на лице молодого Бирзаифа, потом надменного Шаллума. Толпа притихла. Все ждали приговора.

Моисей кивнул и поднял руку:

– Мудростью, дарованной богами, принял я такое решение. Каждый из мастеров утверждает, что ваза его. И проверить правдивость слов мы не можем. – Моисей не обратил внимания на жесты Шаллума, показывавшего, что у него-то есть свидетели. – Поэтому повелеваю расколоть вазу на две части. Каждый из мастеров получит половину. Тем самым спор разрешится.

Моисей обнажил меч и подошел к чаше. Толпа изумленно безмолвствовала.

Первым нашелся Шаллум:

– Нет, это не суд. Как можно одним ударом рушить работу долгих недель? А если у меня больше не получится создать такую прекрасную вазу? Ведь работа художника зависит от обстановки, от настроения, от материала. А вы вот так одним ударом все…

Но Моисея куда больше интересовало поведение молодого резчика, который молча поднялся и пошел прочь.

– Стой, Бирзаиф. Почему ты уходишь?

Голос Бирзаифа звучал намного увереннее, словно, после оглашения приговора тяжелая ноша свалилась с плеч:

– А разве может создатель спокойно смотреть на смерть своего творения? К тому же, если ваза будет разбита, значит, заказ так и не выполнен. Я ухожу, потому что меня ждет работа. Сделать другую вазу займет не один день.

Моисей довольно кивнул.

– Скажите, люди, – обратился он к евреям. – Кому вы верите: тому мастеру, который боится, что больше такой вазы не вырежет, или тому, который спешит сесть за дело, не теряя ни минуты?

Шаллум вдруг всё понял. Он сразу съежился, властность и уверенность напрочь исчезли с последними словами Моисея. А вождь терпеливо ждал ответа израильтян.

– Бирзаифу, – несмело выкрикнул кто-то. Толпа будто ждала этого сигнала.

– Бирзаиф, Бирзаиф, – раздалось со всех сторон.

Моисей подошел к молодому резчику. Опять поднял руку, дождался тишины.

– Да будет так. Бирзаиф – эта ваза твоя по праву. Надеюсь, когда-нибудь и я смогу заказать похожую себе. – Моисей поднес каменную чашу зардевшемуся юноше.

Радостные крики тысяч людей заглушили последние слова.

Моисей опять требовательно вскинул руку. Толпа послушно замолчала.

– А ты, Шаллум, получишь тридцать палок.

– За что?

– За ложное свидетельство. И радуйтесь, – обвел Моисей строгим взглядом сгрудившихся людей, – что я не потребовал имен Шаллумовых свидетелей. Иначе и им бы досталось.

* * *

Стихли крики: «Моисей! Моисей!». Толпа пошумела и разошлась к кострам и шатрам. Западающее солнце окутало горы вокруг золотистой дымкой. Моисей остался один посреди песчаного круга. Он уселся на землю, спина с облегчением оперлась о камень.

Эх, люди. Знали бы вы, сколько сил занимают такие представления: управлять актерами на сцене, не упуская из виду зрителей, и в то же время перебирать десятки решений, пытаясь отыскать не только справедливое, но и эффектное.

Рядом шумно опустился Аарон:

– А ведь ты с самого начала не верил Шаллуму.

– Да, не верил.

– Но почему? Он говорил так убедительно.

– Именно поэтому. Понимаешь, Аарон, человек которого несправедливо обвиняют во лжи, не может оставаться спокойным. Внутри живет подозрение: а если поверят не мне, что тогда? Зато лгуну терять нечего, вот он и играет в свое удовольствие: поверят – отлично, замысел удался, не поверят – так и не очень-то обидно. Поэтому и повелел я наказать прилюдно Шаллума, дабы остальным повадно не было.

– И все же удивляюсь я тебе, Моисей. Из любой ситуации выход находишь. А вот интересно, приди к тебе две матери с одним ребенком, ты бы тоже его разрубить приказал?

– Да что ты говоришь, Аарон. Надеюсь ни у меня, ни у тебя никогда в жизни таких споров не будет…

* * *

– Ну, кто там еще?

Моисей поднял голову и раздраженно посмотрел на сотника Махли.

– Знаешь ведь правила установленные: после обеда хочу я наедине с собой и Богами побыть. Так зачем беспокоишь?