Текст книги "История живописи всех времен и народов. Том 1"

Автор книги: Александр Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

Фрески

Ряд злосчастий, которые обрушились на европейскую культуру, в какой-то как бы методической последовательности, погубили эти памятники. Но больше всего пострадали они от нерадения и по недостатку средств. В частности, история империи является отныне (с небольшими передышками) историей постепенной деморализации и банкротства. К этому присоединился индеферентизм к классическому искусству упадочных язычников и ненависть к нему торжествующих фанатиков-христиан. Храмы запирались и разрушались за недостатком молящихся, кумиры уничтожались, как дьявольские личины, и таким образом гибли источники художественных знаний и вдохновений, ибо ведь не только искусство катакомб было отпрыском античного искусства, но и все искусство Византии до X века (и отчасти дальше) было таковым же. К этому медленному органическому тлению нужно прибавить еще ужасающие, иногда даже смертоносные, кризисы, каковыми были наплывы варваров. Италия, кроме папской области, была уже в VII веке «культурной пустыней», и дичали, пустели, благодаря напору пришлых из Азии элементов, все главные твердыни античной образованности: Египет, Антиохия, весь север Африки. Возрождение некоторых из этих областей происходит уже под новым знаком Ислама.

В настоящей "столице" разлагающегося царства, в "новом Риме" – в Константинополе, этим кризисам соответствуют династические и другие бунты, нашествия и осады, а также разруха долголетнего иконоборческого движения. Что щадили одни, то губили другие. В частности, иконоборцы разрушают все, что создали их предшественники, все христианско-церковное творчество, и взамен того они знаменуют известный поворот к античному "светскому" пониманию искусства, реакционеры церковники одолевают иконокластов, с тем большей яростью должны были продолжать дело разорения языческой древности. Жалкие остатки эллинизма погибли затем под наслоениями арабской, а впоследствии – турецкой культуры.

Украшение рукописи архитектрного характера. Миниатюра в сирийском Евангелии Рабулы (586 г.). Библиотека Лауренциана во Флоренции.

Из того, что осталось от последнего (уже христианского) периода античной живописи, все сводится к стенным мозаикам и фрескам в Равенне, в Риме, в Неаполе, на Синае, в Солуни, на Кипре, в небольших египетских церквях, к нескольким десяткам рукописей с иллюстрациями (из которых ни одна не оригинальна), к тканям, преимущественно египетским, и к нескольким мозаичным полам. Косвенное представление о живописи дают, далее, изделия из слоновой кости, рельефные украшения палестинских елейных сосудов и мраморных саркофагов. Все эти памятники подтверждают могущество эллинистического художества, с которым мы уже встретились при разборе кампанских и римских фресок, все носят черты позднего александрийского (или восточно-азиатского) искусства и в то же время уже сильно выражают какой-то "экзотический", чуждый классицизму характер. Нужно думать, что подавленные временно греками и римлянами национальные элементы в азиатских и африканских провинциях, царства Александра и империи кесарей с момента ослабления наносной культуры завоевателей стали постепенно брать снова верх над нею, а к этому присоединилась роль востока как колыбели всеми принятой официальной религии, и, наконец, влияние напиравшей с востока на империю цивилизации персов.

Этот "восточный оттенок" христианско-античного искусства способствовал, с одной стороны, игнорированию всего чисто пластического элемента: живопись становится все более и более "плоской"[23]23
  Плоской, живописно-орнаментальной, начертательной становится и скульптура. Круглая скульптура постепенно совершенно исчезает, как нечто родственное идолопоклонству.


[Закрыть]; с другой стороны, этот же «восточный оттенок» сообщил искусству всей империи ту величественную схематичность, которая была чужда классической культуре. Двор византийских императоров заимствовал многие черты этикета от восточных придворных ритуалов, сообщив эти же черты и церковному искусству, ставшему в непосредственную связь с императорской властью.

Юноша Давид-псалмопевец среди стада. Миниатюра в «Парижском псалтире» X века.

Одновременно с суровой торжественностью и схематическим протоколизмом, с востока пришла жажда поражающей роскоши и блеска, выразившаяся как в безмерном употреблении золота и серебра, так и в густой, яркой красочности.

Можно утверждать, что все, что есть в христианско-античном искусстве нежного, изящного, гармоничного, остроумного, мало-мальски жизненного, – все это последние следы увядающего эллинизма. Напротив того, все, что в нем есть черствого и "гордого" в формах, пестрого и роскошного в красках, все это пришло с востока, причем не последнюю роль могли играть погибшие культуры Ассирии и Вавилона, давшие около того же времени последнее отражение в искусстве Сасанидов.

Перенесение мощей св. Марка в Венецию. В фоне композиции собор св. Марка в своем первоначальном виде. Редкий пример «ведуты» в византийской живописи. Мозаика XIII века на фасаде собора.

Главные изменения в христианском искусстве, как и следовало ожидать, произошли в области религиозной живописи исторического и символического характера, к которой мы обратимся впоследствии, напротив того, в той области, которая подлежит нашему исследованию в настоящей части, т.е. в пейзаже, а также в живописи животных и мертвой натуры, мы видим долгое время, вплоть до X века (а в миниатюре даже еще дольше) упорное переживание античных форм и как бы даже самого духа эллинистического искусства.

Мозаики

В памятниках константиновской эпохи (или близко следующего за нею времени) античные традиции сказываются еще в выдержанной системе, хотя уже в значительно огрубелых формах. Лучшим образчиком живописи этого времени являются мозаичные украшения сводов, окружающих центральную ротонду в церкви Св. Констанцы (дочери Константина) в Риме (середина IV века). На этих сводах изображены, совершенно согласно древней формуле, подобия садовых беседочных покрытий, чередующихся с узорами, имитирующими ковровые изделия. Общее впечатление от этого орнаментального плетения, в котором главную роль играют разветвления виноградной лозы и гирлянды, выделяющиеся на белом фоне, – еще полно чего-то радостного и привлекательного[24]24
  Близкие к тому сводчатые узоры с мотивами растительного царства мы встречаем и в катакомбах. Особенно хороши декоровки катакомбы Св. Януария на кладбище Претекстата и комнаты Амилиатуса на кладбище Домициллы. Вообще же катакомбы дают очень мало для настоящего вопроса. Условные схемы деревьев, беседки (в изображении отдыхающего Ионы), букеты цветов, гирлянды листьев и фруктов, все это довольно изящные, но банальные декоративные мотивы, известные нам уже по заурядной живописи Помпеи.


[Закрыть].

Византийская мозаика в Сан-Марко, Венеция, XIII в.

Но упадочный вкус сказывается здесь в том, что среди натуралистических мотивов изображены жанровые сцены, разыгрываемые детьми (сбор винограда, виноделие) без всякой "плафонной перспективы" и без всякой связи с остальным. Другая серия этих "покрытий" при ближайшем рассмотрении оказывается скорее поднятыми к потолку полами, имитирующими знаменитый "невыметенный пол" в Пергаме. Упадочность техники выражается, в свою очередь, в уродливом телосложении амуров, в схематической, лишенной перспективы, передаче беседок, в которых амуры топчут вино и, наконец, в тощем суховатом рисунке самой виноградной лозы. Части сводов, подражающие "невыметенному полу", заполнены набросанными без всякого толку ветками фруктовых и других деревьев, птицами, вазами, ракушками и разными предметами. Все это, видимо, скопировано с каких-либо сборников живописных мотивов[25]25
  Мотив виноградной лозы был излюбленным в первые века христианства. Им были украшены бесчисленные саркофаги. Почти одновременно с орнаментами в Св. Констанце однородные изображения виноградной лозы встречаются на своде капеллы Св. Приска в Капуе и на мозаичных полах из Тира и Утины. Последние, впрочем, вероятно, надо датировать несколько раньше, ибо амуры, играющие здесь среди (довольно тощих) ветвей, обнаруживают более совершенное знание моделировки и телосложения. Очень хороша густая и импрессионистически трактованная гирлянда цветов, окружающая среднюю площадь пола из Утины. Подобные густые гирлянды встречаются иногда и в позднейших памятниках, например, на сводах усыпальницы Галлы Плациды в Равенне. Ветки, разбросанные по сводам Св. Констанцы, как будто копии иллюстраций ботанических сочинений. Такими иллюстрациями являются, например, изображения растений (в распластанном виде), иллюстрирующие сочинения Козьмы Индикоплова VI века и восходящие к более древним образцам.


[Закрыть].

История Моисея. Византийская мозайка XII века в соборе св. Марка в Венеции

Главное некогда украшение церкви Св. Констанцы, мозаика, покрывавшая средний ее тамбур, к сожалению, варварски уничтожена в XVII веке; однако и она, вероятно, обладала теми же недочетами, как своды окружной галереи. В ней, во всяком случае, судя по сохранившимся изображениям уничтоженной мозаики[26]26
  Один из фрагментов воспроизведен в замечательном труде Айналова: Эллинистические основы византийского искусства, другой в томе сочинения Вентури «Storia dellartе Italiana».


[Закрыть], мы имели бы совершенно близкий к излюбленным александрийским композициям памятник, а именно одно из этих символических изображений Иордана или Океана, которое было принято христианской церковью для наглядного выражения жизненного течения и «божественного рыболовства». Это не был, впрочем, «пейзаж» в настоящем смысле слова, ибо чисто орнаментальные мотивы сплетались в мозаику с реалистическими изображениями. Кариатидные фигуры[27]27
  Мотив кариатид, связанных с растительным орнаментом, встречается и в единственном сохранившемся украшении частного дома позднего римского времени (III, IV вв.?), в так называемой Casa Coelimontana, открытой под церковью S. Giovanni et Paolo в Риме.


[Закрыть], выраставшие из пучков аканта, стояли на островках, правильно расположенных вдоль реки. Над головами этих кариатид распускались орнаменты позднеримского пышного стиля, которые заполняли и простенки между окнами церкви. По берегу реки были расположены библейские и аллегорические сцены, представленные фигурами разнообразной величины. По самой реке плыли лодки и плоты с амурами-рыболовами; на островах другие амуры удили рыбу. Кроме них, на поверхности воды были изображены утки и лебеди, а в воде рыбы и осьминоги[28]28
  Греческий оратор Филострат так описывает виденную им в одном неаполитанском собрании картину Болото: Искусство направило так течение вод, как это сделала бы сама природа с ее верховным совершенством. Воды разветвляются на многочисленные меандры, где растут в изобилии зонтичные растения, где водяные птицы отдаются с полной беспечностью своим забавам. Взгляни на этих уток, с какой легкостью они плывут и разбрасывают воду наподобие водометов. Что скажем мы о племени гусей? Изображение их правдиво: одни птицы летают над поверхностью воды, другие плавают. А в этих длинноногих ты узнаешь нежных чужеземцев; каждая птица имеет разные перья и разные позы: та на вершине утеса отдыхает попеременно то на одной, то на другой ноге, другая сушит свои крылья, третья чистит их; еще одна из этих птиц держит какую-то добычу, почерпнутую из воды, другая нагнулась к земле и ищет себе корм. Если мы увидим амуров, оседлавших лебедей, то мы не удивимся, ибо это дерзкие божества, не щадящие в своих играх и птиц. Не пройдем поэтому мимо, не бросив взгляда на эти ристалища амуров и на ту часть пруда, которая служит им ипподромом. Нигде вода не столь прекрасна, ибо здесь она и прорывается из почвы, наполняя прелестный бассейн. Посреди бассейна амаранты склоняют в обе стороны свои грациозные стебли: к этому барьеру амуры направляют свой бег на священных птицах с золотыми уздечками, один спуская вожжи, другой подтягивая их и отклоняя в сторону, третий, оплывая предельное место. И мне чудится, что они понукают лебедей, что они угрожают один другому и бранятся, ибо все это вычитываешь в их выражениях.


[Закрыть]. Нужно было быть посвященным в символику христианских проповедников, чтобы понять иносказательный смысл всего этого нарядного и, на первый взгляд, совершенно светского убора.

Иконы

Реки с рыболовами стали и в последующих памятниках одним из любимых декоративно-пейзажных мотивов[29]29
  Изображения подобных рек мы встречаем в реставрированных в средние века апсидных мозаиках (в нижних зонах) римских базилик Св. Марии Великой и Св. Иоанна Латеранского.


[Закрыть]. Кроме того, в христианско-античном искусстве пейзажный элемент выражался только в отдельных пальмах, разделяющих или окаймляющих композиции (вереница святых в S. Apollinare Nuovo в Равенне начала VI в. или пальмы по сторонам апсиды в церкви Св. Козьмы и Дамиана в Риме первой трети IV века), в крайне условном изображении скал (напр. в мозаике с евангелистом Марком в С. Витале в Равенне), в беспомощном изображении сада-парадиза (в равеннской мозаике с изображением Св. Аполлинария) и в растительных орнаментах, иногда раскидывающихся в виде беседок и застилающих целые купола и апсиды (С. Витале в Равенне, 526-547 гг.).

Окончание потопа (условное изображение воды). Выход Ноя из ковчега (звери разбегаются по горам), жертвоприношение Ноя. Византийская мозаика XII века в соборе св. Марка в Венеции

Самостоятельного изучения природы во всех этих мотивах искать уже нельзя. Напротив того, чем дальше от "классиков", тем меньше чувствуется непосредственное обращение художников к натуре. Орнамент растительного характера становится все более и более условным и часто превращается в геометрический узор. Но в то же время художники делают громадные успехи в умении сообщать своей декорации впечатление пышности и богатства. Таких царственных уборов, каким, например, является мозаика свода Сан-Витале, едва ли можно было бы найти в классическом Риме. Еще в плафонах Св. Констанцы есть что-то игривое, нежное, "доступное" в самом ритме орнаментов, в их прозрачности и непринужденности. В куполе же Сан-Витале орнамент заполнил весь свод своими густыми неподвижными разветвлениями, среди которых размещены разнообразные звери и птицы, а также четыре белых ангела, опирающихся ногами на сферы и поддерживающих средний медальон с изображением Aгнца[30]30
  Аналогичные с плафоном С. Витале мотивы встречаются в равенской церкви S. Giovanni in Fonte, в капелле Св. Руфины и Секунды крещальни при Латеранской базилике в Риме (конец IV века) и в видоизмененной впоследствии мозаике XI века римского S. Clеmente.


[Закрыть]. Пышность этого убранства давит, но в то же время она прекрасно передает великолепие торжествующей Христовой церкви. К этому времени христианские дома молитвы уже успели превратиться в пышные дворцы небожителей.

Весьма возможно, что некоторый расцвет пейзажной живописи обнаружился в искусстве эпохи императоров-иконокластов (в VIII веке), удалявших из храмов изображения Бога и святых, но не желавших лишать церквей приличествующего им благолепия и потому относившихся поощрительно к декоровке и всякими изображениями светского характера. Константина V (741-775) обвиняли даже в том, что он превратил Влахернскую церковь (в Константинополе) в "плодовый сад и в птичник", ибо он повелел покрыть стены ее изображениями деревьев, среди которых были помещены аисты и павлины. Прежние изображения растений, животных, охоты и даже цирковых и театральных игрищ иконокласты оставляли на местах и даже реставрировали, что противниками ставилось им впоследствии в большую вину. Однако образцов этого искусства не дошло до нашего времени, и мы можем себе составить приблизительное понятие о нем лишь по некоторым деталям в рукописях более позднего времени, в которых виртуозность исполнения как раз изображений животного царства (и это среди уже общей застылости) должна, думается, указывать на сохранение традиций, доставшихся от времен, когда эти изображения пользовались особым предпочтением[31]31
  Таковы, напр., великолепные рисунки животных: пантер, преследующих газелей, или пьющих у фонтана птиц над канонами Евангелия X века, хранящегося в парижской Национальной библиотеке. Позднейшие отражения приемов церковной росписи, поощрявшейся иконокластами, мы видим во фресках на лестнице киевской Св. Софии.


[Закрыть].

Кроме того, ближайшим по времени к эпохе иконокластов памятником византийского искусства является еще изумительный "купальный дворец" Амра, лежащий среди Моавитской пустыни и построенный, как кажется, абассидским принцем, правнуком Гарун-аль-Рашида, Ахметом, до его вступления на халифский престол (в 862 г.), – в те дни, когда Византией правила, вместо малолетнего сына Михаила, царица Феодора, известная тем, что при ней окончательно сняты иконокластские запреты[32]32
  По другим догадкам, Ксейр-Амра построена Велидом II, царствовавшим всего один год, 743-744, но отличавшимся роскошным образом жизни до вступления на престол.


[Закрыть].

Мозаика в парусе собора монастыря Хора (Кахрие Джами). 14 в. Стамбул.

Фрески, покрывающие все своды и стены дворца, исполненные, несомненно, византийскими художниками, пропитаны еще античным и даже языческим духом. Купальные, частью довольно откровенные, сцены чередуются с портретами, охотничьими эпизодами (замечательно переданы стремительный бег собак и львица, нападающая на буйвола), с изображениями ремесел и орнаментами. Последние местами представляют из себя широкие разводы стилизованной виноградной лозы, покрывающей собой целые стены; местами они окружают человеческие лица и фигуры животных. Газели нарисованы в трудных поворотах и ракурсах, медведь изображен с музыкальным инструментом, очень типична стоящая в профиль обезьяна. К сожалению, пейзаж в настоящем смысле слова отсутствует, и фоном у сцен служит ровный колер. Но, во всяком случае, фрески эти бросают новый свет на византийскую живопись светского характера. Оказывается, что ей не была чужда жизненность и даже чувственность. Несмотря на деревянность поз и на упадочную перспективу, фрески отражают еще чисто эллинское наслаждение жизнью.

Архитектурная живопись

Совершенно ясный отблеск античного искусства носят также миниатюры, украшающие византийские роскошные псалтыри, ныне объединенные названием «аристократической группы» – в отличие от скромных монастырских псалтырей, в которые проникли элементы несколько демократического характера и в которых замечается (почти полное) отсутствие античных реминисценций (типом последней группы является так называемый «Хлудовский псалтырь»). «Аристократические псалтыри» отражают то возрождение античности, которое началось при императорах-иконокластах и затем нашло себе поощрителей в лице некоторых государей армянских династий (X век). Наиболее роскошный из этих псалтырей (ныне в парижской библиотеке), вероятно, входил когда-то в состав царской сокровищницы[33]33
  Близко к Парижскому псалтырю стоит ряд псалтырей в ватиканской библиотеке (происходящих из библиотеки Барберини), в миланской Амброзиане, в христианско-археологическом собрании при берлинском университете и мн. др., а также, до известной степени, иллюстрации парижской рукописи Никандра (сочинение о травах и змеях), исполненной в XI веке с оригинала III или IV века (особенно интересна здесь легкая импрессионистская трактовка деревьев и травы; среди композиций та, которая рисует на фоне голубого моря рождение змей из крови гигантов). Вообще же отголоски античности точного характера в X в. уже почти не встречаются; нет их даже в рукописях более ранних, напр., в Лаврентианском экземпляре Христианской топографии Козьмы Индикоплова, список XI и XII вв. с оригинала времен Юстиниана. В этих рукописях имеются, правда, копии с античных скульптур (напр., с известной группы, изображающей нападение льва на коня), но, все приемы в передаче пейзажной околичности носят уже явно варварский, омертвелый и схематичный характер. Этими же чертами отличается и экземпляр Козьмы в ватиканской библиотеке, VI и VII вв., в котором, впрочем, отсутствует изображение зверей и растений. Сюжеты Парижского псалтыря, встречающиеся в поздних копиях, превращаются с течением времени в условные и уродливые схемы, в которых иногда едва можно узнать первообраз.


[Закрыть].

Миниатюры Парижского псалтыря (по крайней мере, лучшие среди них) следует считать (наряду с "Пурпуровым кодексом" в Россано, с "Книгой бытия" в Вене, со "Свитком Иисуса Навина" в Ватикане и несколькими другими памятниками V и дальнейших веков) последним более или менее точным отголоском античного искусства. Даже, скорее всего, что прообраз Парижского псалтыря был составлен еще в константиновскую эпоху при помощи заимствований у памятников языческого искусства. Особенно за это говорит миниатюра, представляющая поющего среди стада Давида – несомненная вариация на языческое изображение "Орфея". В смысле пейзажа эти миниатюры, мало, чем отличаются от кампанской живописи, и столь же характерны для древнего эллинистического вкуса встречающиеся здесь в изобилии олицетворения природы: Вифлеемская скала в виде покоящегося юноши с венком на голове. Эхо в виде нимфы, выглядывающей из-за сакральной колонны, Сила, Мелодия и Ночь в виде античных богинь, Рассвет в виде мальчика и пр. Правда, подобные олицетворения остались излюбленным способом обозначать пейзаж и прочую "околичность" и в позднейшие времена византийской живописи, но в Парижском псалтыре они носят еще явно классический характер. Самая красивая, в красочном отношении гуашь псалтыря – та, где изображен Давид, убивающий при помощи "Силы" льва.

Мозаика в храме Спасителя (Кахрие-Джами) в Стамбуле.

Небо горит красно-фиолетовым оттенком, земля пройдена желтоватыми, серыми и зелеными тонами, скалы в глубине лиловато-коричневого цвета. Среди этого довольно спокойного фона светится красный нимб Силы и зеленовато-желтый плащ Давида, несомненно, списанного с какого-нибудь "Аполлона, преследующего Дафну". Наиболее тщательно исполнены 1-я и 7-я гуаши, изображающие, как бы "портрет автора" – юношу-псалмопевца со стадом коз среди скал, и его "апофеоз". Последняя иллюстрация носит более византийский чопорный характер, но и здесь встречаются реминисценции античности в образах Мудрости и Пророческого Дара.

Нам нужно теперь обратиться к живописи архитектурной в византийском искусстве. По оставшимся образцам живописи классической древности мы видели, что эта отрасль была в дни первых цезарей в большом распространении и достигла высокого совершенства, несмотря на (вероятное) отсутствие теоретических знаний перспективы. Памятники утвердившегося христианства отражают полное падение, происшедшее и в этой области живописи. Таков, например, фон знаменитой апсидной мозаики в церкви Св. Пуденцаны в Риме, относящейся к концу IV века и отличающейся еще определенно античным характером. Одни хотели видеть в этом нагромождении приземистых тяжеловесных зданий изображение определенного квартала древнего Рима (а именно "Vicus patricius" с Виминальским дворцом), другие отстаивали, что здесь изображены здания Иерусалима с голгофским крестом посреди. Некоторый иллюзионизм этого архитектурного пейзажа (иллюзионизм, достигнутый тем, что одни здания несколько заслоняют другие, что выдержано подобие перспективы, а также довольно правдив тон неба) как бы подтверждает подобные предположения реально-топографического характера; однако скорее все же правы те, кто видят здесь просто фантастическое изображение Царствия Небесного – "Нового Иерусалима". Для нас сейчас особенно интересно отметить ту беспомощность, которую проявил художник как в композиции всего этого архитектурного целого, так и в исполнении отдельных деталей.

Всякий иллюзионизм исчезает в подобных памятниках последующего времени, и уже фоны "Стенной библии" в римской базилике С. Мария Маджоре (конец V века) совершенно плоски и схематичны. Позже художники-мозаичисты порывают с реалистическими приемами, бывшими еще в ходу во II-III вв. (о последних мы можем еще судить по барельефам "живописного стиля"), и изобретают своеобразную архитектоническую живопись, нашедшую себе яркие выражения в куполе Св. Георгия в Солуни (V и VI вв.) и в основании купола Равеннской Православной Крещальни (VI век). Известную преемственность от игривых форм II и IV помпейских стилей можно найти и в этих хитрых комбинациях колонок, арок, апсид, конх, куполков, фронтонов, занавесок и пр. Но если в кампанских фресках теми же словами обозначаются грациозные и стройные формы, сопоставленные в остроумных комбинациях, то здесь мы имеем перед собой, несмотря на тонкость некоторых деталей, что-то несуразное и тяжелое. В то же время нужно признать, что эта варварская декоративная архитектура имеет в себе нечто праздничное и монументальное. На фоне тех помпейских архитектур хорошо витать маленьким гениям, группам чувственных вакханок и сатиров; к месту там и столь всегда ясные мифологические и аллегорические композиции – вариации на картины знаменитых языческих художников. Вся же эта византийская уродливо-причудливая и одичавшая архитектоника имеет одно преимущество колоссального значения: она может служить подходящим фоном для изображения священных предметов или даже для самих ликов святых и мучеников. Даже в этой архитектурной системе удалось выразиться благочестивому духу времени.

Упадок живописи

Дальнейшее развитие архитектурной живописи в христианско-античном и в первоначальном византийском искусстве можно проследить по целому ряду памятников, но в общих чертах это развитие сводится к упрощению, к обеднению, что находится в прямой зависимости от забвения технических знаний. Еще раз мы встречаемся с серией самостоятельных архитектурно-декоративных композиций в украшении Вифлеемской церкви, исполненно в XI в. (но, вероятно, повторявшие более древние образцы, быть может V в.); но вообще архитектурные элементы в живописи занимают, подобно пейзажу, все более скромное место и приобретают постепенно значение каких-то «символических реквизитов», определяющих место действия. Даже в самых интересных изображениях мистического Небесного Иерусалима, почти всегда встречающихся на картинах Апокалипсиса, или в передаче определенных мест (напр., в видах Равенны в S. Apellinare Nuovo или на фрагментах мозаичной карты Палестины из Мадабы) художники не подымаются над уровнем плоских и ребяческих схем[34]34
  Схематичный геометрический вид равеннского палациума имеет лишь самое отдаленное сходство с настоящими постройками того времени. Пропорции не соблюдены, корпусность не передана, конструктивность самая приблизительная. Средину занимают три высокие арки под фронтоном с занавесками, у колонны каждой стороны к этой центральной части примыкает по галерее, нижний этаж которых состоит из трех, а верхний из пяти (двойных и низких) арок. Между колонками нижнего этажа висят собранные к середине занавеси, а из-за крыш галерей выглядывают изображенные в варварской перспективе другие здания Равенны. Передать пространственность художник вовсе не старается.


[Закрыть]. В тех же случаях, когда они пытаются передать тот или иной перспективный эффект, они впадают в грубейшие ошибки, которые уродуют и кривят всю композицию. У этих мастеров нет никакого представления о сведении линий к одной точке или о значении горизонта. У кампанских художников недостаток в теоретических знаниях восполнялся большой наблюдательностью и опытом.

Византийская мозаика в Палатинской капелле в Палермо, XIIв.

Поздние же римские и византийские художники как будто никогда не видали зданий в натуре, а имели дело лишь с плоскими игрушечными вырезками. О пропорциях они заботятся столь же мало, и с течением времени все меньше и меньше. Никакого отношения между ростом фигур и зданий, для этих фигур назначенных, не существует. К этому надо еще прибавить, что с веками даже в деталях замечается все возрастающее удаление от действительности. Еще кое-какие параллели между действительной архитектурой и архитектурной живописью можно установить в произведениях VI, VII и даже X и XI вв., но дальше утверждается в византийском искусстве тот странный тип "палатной живописи", в которой все – произвол и условность. Нужно, впрочем, прибавить, что эти произвольные архитектурные вымыслы в своем удивительном нагромождении представляют часто прелестные (в чисто декоративном смысле), группировки, которые отлично вяжутся со всем "неземным", ирреальным стилем византийского искусства.

Характерно византийские, малопонятные в конструктивном смысле, "палаты" встречаются уже в миниатюрах ватиканского Октатевка X века. Перспектива исчезла, дома нарисованы как на детских рисунках – на три фронта, закругления башен не переданы; все имеет плоский "кулисный" характер; пропорции и раскраска самая произвольная. В знаменитых мозаиках XI в., украшающих церковь Дафнийского монастыря на дороге от Афин в Элевзис, здания имеют еще более нелепые формы, Иерусалим (картина "Восшествия") изображен в виде восьмиугольной коробки с полукруглым, точно из бумаги вырезанным, фронтоном над воротами (в которые никому из действующих лиц не проникнуть) и в виде ряда игрушечных построек за стенами этой коробки. Дом св. Анны представлен трехэтажным, но дверь его открыта во всю высоту здания, и во всю эту дверь стоит фигура прислужницы; таким образом, художник обнаружил, что у него не было никакого представления о соответствии внутренности здания с его внешностью. Впрочем, где только можно было, художники охотнее всего совершенно избегали изображения зданий (и вообще всяких декораций), занимая все пространство за фигурами действующих лиц золотом или синим колером. На том же золотом фоне представляется как сошествие Христа в ад (обозначенный лишь посредством сброшенных дверей и древнего олицетворения Аида), так и явление Христа среди апостолов (напр., в Сан-Марко в Венеции XI в.).

Позже, в XII, XIII веках, не без влияния Запада, замечается снова известное оживление в византийской живописи и даже некоторый технический подъем. Одновременно с более жизненным изображением фигур и обогащением композиции чаще встречаются и "декорационные элементы" – хотя и при сохранении однотонного (преимущественно золотого в мозаиках и голубого во фресках) фона. Даже снова появляется "ведута": среди наружных мозаик С. Марко имеется довольно подробное изображение, разумеется, лишь в виде чертежной схемы, самого собора, каким он выглядел в то время, а на другой мозаике сделана попытка представить внутренность собора в виде варварского архитектурного разреза. Любопытны также среди венецианских византийских мозаик беспомощные, но смелые изображения воды (потоп), деревьев (рай), скал (Синай) и проч.

В XIV в. в мозаиках константинопольской церкви Кахрие Джами замечается возобновление совсем было покинутых перспективных задач, разрешаемых, однако, очень беспомощно. Экзедра, у которой сидят священники (в сцене "Мария получает багряную шерсть"), смело изображена как бы видимая (в форме полукруглой стенки с балюстрадой) сверху; однако изображение это лишено всякого соотношения с действительными архитектурными формами. Вообще, в византийской живописи этого позднейшего времени здания растут, занимают больше места на фонах, но остаются все такими же нелепыми в конструктивном смысле. На дальнейшее развитие техники не хватает силы. Между фресками и мозаиками в Кахрие Джами, в Веррии или в Студенице и наиболее ранними фресками в Сан-Франческо в Ассизии технические достижения еще не разделены пропастью, но уже через сто лет мы можем усмотреть чудовищную отсталость Византии в сравнении с Италией, которую она только что еще питала своими традициями и знаниями. Это особенно бросается в глаза в тех, каждый раз тщетных, усилиях, которые византийские художники делают, чтобы преодолеть свое перспективное невежество.