Текст книги "История живописи всех времен и народов. Том 1"

Автор книги: Александр Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

Гравюры Брейгеля

В «Осени» другой аккорд. В «Зиме» покорное, не лишенное большой сладости «принятие смерти»; здесь же тревога, противодействие, борьба. С севера, с моря надвигаются сизо-серые тучи: ряды за рядами ползут они из-за гор, выдвигая вперед свои острия. Все в природе уже опустошено, потрепано ветрами. Но она все еще борется, не хочет умирать, прятаться под белый покров. В пейзаже много красных тонов, выражающих эту упрямую жизненность, и соединение всей этой «ржавчины» со сталью неба дает восхитительное, благороднейшее созвучие, в котором как-то уже чувствуется, на чьей стороне будет победа. Крестьяне спешат загнать рыжих коров в деревню, и жаждет пристанища усталый путник, взбирающийся на своем коне в гору.

Гравированное творение мастера не уступает его живописному. Здесь и всюду та же умиленность перед натурой, понимание самых разнородных настроений, фантазия, доходящая до безумия, тонкий вкус и прелестная техника. Пожалуй, всего интереснее та серия гравюр, которая передает совершенно без прикрас "альбомные этюды" Питера, скопившиеся у него во время его прогулок в "Кампине". Это уже совершенный реализм во вкусе XVII века, поражающий среди условного, принаряженного искусства середины XVI столетия, как странный анахронизм. Иные из этих непосредственных этюдов брабантской деревни попали и в картины Брейгеля; таков серый, серебристый с зеленью фон на "Слепцах" Неаполитанского музея или – еще поразительнее – хлев и конюшня под тощими деревьями, что сообщает особую прелесть "Опустошителю гнезд" в Венской галерее. Простота средств, с помощью которых в последнем случае передано тончайшим образом и с абсолютной правдивостью самое трудное в искусстве, "красота некрасивой модели", определеннее всего говорить о гениальности, о совершенно исключительном положении Брейгеля в искусстве своего времени. Он последний готик, но он и первый на севере вполне наш, современный художник, и вот эта исключительность в положении Брейгеля лучше всего объясняет тот факт, что он остался без достойных последователей среди художников, живших с ним в одну эпоху.

XI – Наследники Брейгеля

Лукас Валькенборх. Вид города Линца

Питер Брейгель умер в полном расцвете таланта, всего 44-х лет, в Брюсселе, куда он переселился из Антверпена в 1563 году. Но его искусство не умерло с ним. Картины его расходились в продолжение многих лет в гравюрах и в копиях. Несколько художников являются если и не продолжателями его гениального творчества в целом, то как бы распространителями отдельных находок Брейгеля и его даровитыми продолжателями. Таковы его сын Питер Брейгель-младший, Питер Бальтенс[159]159
  Питер Бальтенс был, вероятно, старше Брейгеля, так как уже в 1540 г. он записан мастером в гильдию св. Луки. Из его произведений до нас дошла картина «День св. Мартина» (Амстердам) и два пейзажа в Дармштадте.


[Закрыть], ван дер Борхт, Жак и Абель Гример, Мартен ван Клэф, наконец, оба брата (Лукас и Мартин) Валькенборх из Мехельна[160]160
  Ганса Боля и несколько других художников также можно бы причислить к семье Брейгеля, тем не менее, о них мы будем говорить позже – при выяснении источников голландского пейзажа XVII века.


[Закрыть]. Лукас превосходный мастер, затейливый, наблюдательный, усердный. Он первоклассный техник. Лучшее, что им сделано – это маленькие пейзажики, украшенные занятными фигурками. Одна из его жемчужин хранится в Эрмитаже. Но и в больших картинах (сгруппированных, главным образом, в Венском музее) он обнаруживает себя поэтичным и умелым художником, и лишь соседство пламенных по краскам и сочинению произведений самого Брейгеля может вредить ему. Один из шедевров Валькенборха – это зима с рискованным эффектом падающего, вернее даже «валом валящего», снега. Фигурки Лукаса несколько условны, слишком аккуратно исполнены; в них уже есть та «округлость», которая становилась тогда модной в Нидерландах. Но придуман весь пейзаж чутким поэтом и большим знатоком жизни. Здесь перед нами уже определенный «вид», быть может, деревня где-нибудь около Линца, куда Лукас последовал за своим покровителем, эрцгерцогом Матиасом, и где он прожил до 1597 года. Позже он жил в Нюренберге[161]161
  Остается невыясненным, был ли Валькенборх учеником П. Брейгеля. Родился он около 1530 года. Во время религиозного восстания 1566 года братья Валькенборх бежали вместе с Вредеманом де Врис в Ахен и Люттих, оттуда они переселились во Франкфурт, а затем в Линц. Следует, между прочим, отметить, что братья Валькенборх были хорошими музыкантами.


[Закрыть].

Мы уже указывали на особенности трактовки архитектуры у Нидерландских мастеров XV века, прибегавших преимущественно к готическим формам, а изредка также и к романским (особенно охотно пользовались последними ван Эйк и Мемлинг). С конца XV века можно отметить поворот к новому характеру архитектуры, сказывающемуся сначала в одних лишь деталях: статуэтках и гирляндах, медальонах, круглых сводчатых перекрытиях. Оттенок чего-то нового выражается с некоторой отчетливостью уже в "Рождественской ночи" Давида и в "Алтаре св. Анны" Метсиса (1509 г.); однако в первой картине это новое сводится к упомянутому пилястру, в последней же составные части, кроме маскаронов в куполе и двух нагих фигур на карнизе, все еще готические. Любопытно отметить замену готической архитектуры ренессансной в варианте "Тайной Вечери", исполненной, согласно картине Дирика Боутса, его сыном Альбертом (родился около 1455, умер в 1549 году). Комната остается в общем прежняя, но камин в глубине разукрашен "круглыми" орнаментами, гениями и медальонами, а общее представляет собой странное смешение средневекового "остова" с какими-то плохо понятными "итальянизмами". Такую же смесь представляют собою архитектурные формы в картинах художников, более или менее близко стоящих к "мюнхенскому псевдо-Блесу" и к "Мастеру Смерти Марии". Интересными примерами переходного стиля являются причудливый замок в берлинской картине "Усекновение главы Иоанна Предтечи", руины в мюнхенской, брюссельской и антверпенской композициях "Поклонения волхвов", замок в берлинской "Мадонне" Якоба Корнелиса, роскошная келья, в которой восседает св. Иероним в картине неизвестного нидерландского мастера около 1520 года (в Берлинском музее). Впрочем, подробное перечисление всех аналогичных примеров не имело бы основания ввиду постоянной повторяемости одних и тех же схем ирреальной архитектуры, в которых художники, видимо, стремились лишь превзойти друг друга в изобретательности, совершенно забывая о правдоподобии.

Лукас Валькенборх. Пейзаж

Прежде чем исчезнуть навсегда, готика расцветает болезненной, кошмарной путаницей в произведениях Корнелиса ван Конинкслоо. Его триптих в Палермо производит впечатление пещеры каких-то волшебных сталактитов или симметрично застывшего слитка воска. Это уже не архитектура: выстроить такие балдахины, навесы, аркады нельзя, но это, пожалуй, кружево или изделие ювелира. По своему характеру картина Конинкслоо приближается к безумным измышлениям архитекторов собора в Бовэ (XVI век), некоторых частей соборов в Страсбурге, в Ульме, в Вене. Такие примеры лучше всего убеждают, что готика проходила сама собой, что она уже переживала свою эпоху барокко, была больна смертельной болезнью. Античные увлечения не убили ее, не оттерли, а просто заменили то, что уже не было жизненным. В своей картине 1526 года "Родители Пресвятой Девы" (в Брюсселе) Конинкслоо идет дальше: архитектура заполняет всю картину и давит фигуры. Формы ее круглеют – еще один шаг, и эта готическая фантасмагория превратится в не менее вычурную и курьезную ренессансную фантасмагорию Дитерлейна. Если действительно "Триптих Магдалины" в Брюсселе (около 1537 г.) принадлежит Конинкслоо, то эта перемена, в крайне неудачном виде, произошла в творчестве самого мастера – одного из удивительных техников-каллиграфов своего времени.

Считается, что первым из нидерландцев поехал в Италию Ян Госарт, прозванный Мабюзе. Вернувшись в 1509 году, он, во всяком случае, оказался одним из первых систематических подражателей итальянцам в Нидерландах. У него мы встречаем уже архитектуру, обнаруживающую более или менее цельные знания и энтузиастское увлечение античным и новым итальянским искусством. Об этой новой странице нидерландской архитектурной живописи мы будем говорить впоследствии, в связи с другими "латинскими" явлениями на севере.

Французский и испанский пейзаж в XV в.

I – Французские пейзажисты

Влияние нидерландского искусства

Жан Фуке. Шильперик и его братья под стенами Парижа делят кородлевство. Миниатюра из «La Grandes Chroniques de France». Национальная библиотека в Париже.

Мы покинули Францию в тот момент, когда, благодаря политическим обстоятельствам, культурная жизнь в ней замерла и Париж утратил на время значение очага образованности и искусства. Духовная жизнь страны не прекращалась, но в силу материальных условий она в продолжение многих лет не могла иметь того внешнего блестящего выражения, которым отличалась предыдущая эпоха и которым продолжали отличаться Бургундия и Нидерланды, объединенные под скипетром династии французского происхождения. Очаги французской культуры при этом переместились из Парижа внутрь страны: в Бурж, где жил двор "буржского короля" Карла VII, в Авиньон, где, благодаря связям с "церковной областью", продолжала еще несколько веков существовать полу-итальянская культура; на Луару, в Тур, в Анже, в Экс, где располагалась резиденция "доброго короля Рене", унаследовавшего художественные вкусы герцога Берри. Вообще же, если исключить "последнего трувера" – Рене, то искусство данного периода теряет прежний дворцовый характер. Оно приобретает буржуазный оттенок. Главными покровителями его становятся финансисты Жак Кер и Этьен Шевалье; короли же мало интересуются им и не поддерживают его. Им и не до того. Карл VII погружен в чувственные наслаждения и угнетен тяжелыми домашними драмами. Людовик XI, "собиратель земли", направляет весь свой ум на борьбу с вассалами, на финансы, на правосудие. Время для искусства невыгодное, столь невыгодное, что еще недавно считалось, будто в те дни искусства совсем не существовало во Франции. Знали только одного Фуке, но и его принимали за слабого подражателя нидерландцам. Предоставление с 1898 года в общее пользование музея герцога Омальского в Шантильи, где собрано лучшее Фуке (и многие другие превосходные произведения французской живописи XV и XVI веков), и выставка в 1904 году французских примитивистов в Париже изменили, однако, в корне это отношение. Теперь для нас ясно существование французского "кватроченто", ясно также громадное художественное значение его и, наконец, не возбуждает споров его самобытность. Несомненно и то, что без англо-французского кризиса, вызванного последствиями Столетней войны, живопись во Франции дала бы еще более блестящие, и, главное, более обильные плоды. Что по-прежнему поражает, так это ничтожное количество дошедших до нас произведений, но это объясняется гибелью громадной массы их в войнах и революциях. Зато все, что сохранилось, принадлежит к самым благородным и чистым произведениям западноевропейского христианского искусства. Подобно некоторым готическим соборам Нормандии, французские миниатюры и картины XV столетия – высшие точки этого искусства, обреченного на вырождение уже в следующем веке.

Теперь же следует указать на отношение искусства Франции к искусству Нидерландов в смысле влияния последнего на первое и в смысле сравнения их достоинств. Недавно еще французская живопись считалась просто сколком с нидерландской, но ошибочность такого взгляда, после выставки французских примитивистов, стала ясной. Кроме того, совершенно невероятно, чтобы вся колоссальная творческая сила, все мастерство Франции перешли в известный момент к ее северным соседям и чтобы затем французам, как жалким "провинциалам", пришлось только пользоваться крохами, перепадавшими от тех местностей, которые только сейчас были "провинцией" по отношению к Франции. Но и памятники доказывают обратное. Во-первых, то, что осталось нам от французов XV века, не похоже по существу на нидерландское искусство, а если сходство и есть, то оно здесь только внешнее и основано на общности "готических" форм. А затем, по своей художественной "зрелости" французские произведения часто даже превосходят нидерландские и приближаются более к итальянскому искусству, но в то же время не подражая ему. В них намерения выражены тверже, формы обладают большей полнотой, часто даже живописная техника более свободна.

Если в чем нидерландцы, несомненно, одерживают верх, так это в блеске отдельных колеров и в виртуозном реалистическом выписывании деталей. Наконец, мы имеем и документальные доказательства того, что французы учились у французов же, и наоборот, ничто не указывает на какую либо зависимость художественной школы от Нидерландов. Необходимо помнить, что в начале XV века нидерландцы были еще как бы учениками французов[162]162
  Целый ряд документальных данных свидетельствует, что лучшие нидерландские художники еще в самом начале XV века отправлялись в Париж завершать свое образование.


[Закрыть], и если бы у нас сохранилось больше памятников французской живописи того времени, мы могли бы доказать, что все фазы обновления в нидерландской живописи были вызваны французскими примерами. Проще, впрочем, допустить самостоятельное одновременное возникновение однородных явлений в силу общности культуры.

Жан Фуке. Пожар иерусалимского храма. Миниатюры их Antiquites judaiques". Парижская национальная библиотека.

Материал, имеющийся в нашем распоряжении за XV век во Франции, очень не обширен: двадцать-тридцать картин, пять-шесть фресок, несколько десятков витражей, такое же число шпалер – вот и все. Все, о чем мы только читаем в документах (по письменным документам биографии некоторых французских мастеров представляются более полными, нежели биографии нидерландцев), все это потеряно, и, кажется, безвозвратно. К счастью, у нас остается большое количество рукописей, украшенных миниатюрами, и по ним мы можем судить если не об утраченных шедеврах, то, по крайней мере, об уровне французской живописи в XV веке. Превосходное собрание французских рукописей этого времени хранится и в Императорской публичной библиотеке. Среди них имеются такие чудеса книжной иллюстрации, как "Grandes chroniques de S. Denis" и послания св. Иеронима с миниатюрами, которые мы решаемся приписать ученику Фуке, Жану Бурдишону.

Жеган Фуке

Первое место во французской живописи XV века принадлежит уроженцу Тура Жегану Фуке (если только картины и миниатюры, которые носят его имя, действительно принадлежат ему). Родился Фуке около 1415, умер около 1480 года. В 1443 году он был в Риме, где удостоился писать портрет папы Евгения IV. Затем Фуке состоял при королевском дворе. Других данных мы о нем не имеем. Считаются принадлежащими его кисти изумительные портреты Этьена Шевалье (Берлин), Жювеналя дез-Юрсен и Карла VI (в Лувре), «Мужчины с раскосыми глазами» (в собрании князя Лихтенштейна) и, под большим сомнением, Мадонна с херувимами (в Антверпене). Однако наибольшую достоверность представляет атрибуция Фуке знаменитых миниатюрных серий: из часослова Этьена Шевалье в Шантильи (и Лувре), «Иудейских древностей» Иосифа в Парижской национальной библиотеке[163]163
  Старинная надпись в книге гласит, что одиннадцать из рисунков принадлежат доброму живописцу и иллюминатору короля Людовика XI Жану. Второй том того же сочинения был приобретен Yates Thompson'om, но из тринадцати бывших в нем миниатюр осталась лишь одна. Некоторое сходство с миниатюрами «Antiquitйs judaпques» имеют миниатюры в «Chroniques de Loys de Bourbon» (Императорская публичная библиотека), но они гораздо слабее работ Фуке.


[Закрыть] и «Боккаччо» в Мюнхенской библиотеке. Кому бы, однако, ни принадлежали все эти произведения, они, во всяком случае, представляют собою творение одного художника и в то же время те высшие достижения северо-западного христианского искусства, на которые мы уже указывали. В частности, портреты Фуке по своей мощи и по «классической» простоте превосходят все, что было сделано за это время даже в самой Италии. Миниатюры же его представляют собою ряд восхитительных картинок, в которых самое искреннее благочестие соединяется с изумительным знанием природы, с пытливой наблюдательностью, не уступающими произведениям Боутса, Мантеньи или Пьеро деи Франчески.

Жан Фуке. Иов и его друзья (вдали замок Венсенн). Из часослова Этьена Шевалье в Шантильи

Жан Фуке. Возвращение в Англию Изабеллы, супруги Эдуарда II, миниатюра из «La Grandes Chroniques de France». Национальная библиотека в Париже.

Надо, впрочем, тут же вспомнить, что Фуке побывал в Италии. Фоны на портретах Жювеналя и Шевалье не оставляют сомнений в некоторой зависимости его искусства от Беато Анджелико. Это уже совершенно "ренессансные" фоны: стены, разделенные стройными пилястрами, – простые, спокойные, в своей классической строгости даже холодные. Что же касается умеренности жестов в фигурах Фуке, ритма движений и группировок, монументального стиля в складках одежд, го все это скорее чисто французские черты. Их мы бы встретили уже за два века до того в скульптурах Реймса и Шартра, и они же отразились в исключительно прекрасном произведении фламандской скульптуры Клауса Слютера, исполненном им во Франции (в Дижоне – "Колодезь Моисея"). Подобного же у нидерландцев в самих Нидерландах мы бы не нашли.

Нас сейчас интересуют лишь "декорации" Фуке, и в этом смысле неисчерпаемым источником наслаждения являются яркие и гармоничные в красках, точно вчера сделанные, миниатюры Фуке в музее Шантильи и в Парижской национальной библиотеке. Миниатюры эти примыкают к ван Эйковским – к Туринскому часослову, и если уступают им в "трепетности", жизненности (равных Туринскому часослову миниатюр вообще нет), то вполне равняются им в смысле непосредственности отношения художника к природе и тонкой наблюдательности, изящного во всем вкуса. Время их исполнения, вероятно, следует отнести к 1452-1460-м годам. Перспективные знания художника неровны. Иное (например, внутренности зал, монастырских двориков и т. п.) исполнено почти без ошибок; превосходно также удается ему воздушная перспектива: передача дали, простора ("Обращение св. Павла", "Легенда св. Маргариты"). Местами Фуке, напротив того, представляется довольно беспомощным, но и эта беспомощность его никогда не проявляется в такой степени, чтобы нарушить цельность впечатления и настроения (например, в "Легенде св. Мартина"). Иногда, впрочем, несообразности в перспективе имеют у Фуке характер чего-то умышленного: они как бы вызваны желанием вместить чрезвычайное обилие подробностей. Здания, почва, деревья удаются Фуке в одинаковой степени. Пейзаж его вообще типичен для окрестностей Тура; местами же он вводит определенные мотивы из других местностей – парижскую Бастилию, набережную Сены, башню Венсенна и т. п. Замечательна смелость, с которой Фуке трактует разнообразные освещения, – например, эффект позднего вечера (в "Поцелуе Иуды"), полутон закрытого помещения (в "Собрании доминиканцев"), "райский свет" в изображении "Взятия на небо Богоматери". Невольно и здесь приходить на ум Беато Анджелико, несмотря на полную самостоятельность композиции типов. При этом Фуке превосходно умеет выбирать и группировать мотивы. Они всегда имеют у него совершенно правдивый, непосредственный характер, а в то же время каждый предмет и общие линии красиво, а иногда и с оттенком величественного, врисовываются в уделенное им пространство. Классическими примерами сказанного могут служить пейзажи позади "Иова" и в "Легенде св. Маргариты". В пейзаже, можно даже сказать, главная сила Фуке. Меньше удается ему первый план и переход от него к фону, но здесь мы вообще встречаемся с недостатком, присущим всему искусству того времени[164]164
  Мы увидим впоследствии, что преодоление этих трудностей привело к известному шаблону, холоду. Некоторая неумелость Фуке и всех его современников позволяла им наивно соединять вместе массы всевозможных и разнородных вещей и придавать всему жизненность, наглядную убедительность. Позже появляется взамен этого холод совершенных формул, сковываются дисциплины знаний. В это время художники прекрасно связывают авансцены с фоном и передают при этом постепенный переход от первой ко второму. В результате разрабатывается более других средний план, вся картина получает большую стройность, но зато из искусства бесследно исчезает по-детски очаровательная и неисчерпаемая в деталях затейливость.


[Закрыть].

Большим мастером Фуке представляется в изображении животных. Прекрасно рисует этот современник Учелло лошадей, которых он не боится ставить и в профиль, и в три четверти, фасом и крупом к зрителю. Он отлично стилизует их на далеких расстояниях, когда фигуры становятся крошечными, и с непревзойденным в его время совершенством передает их движения. Такова упавшая под св. Павлом лошадь или испуганная лошадь на той же миниатюре. Даже лошади ван Эйка кажутся деревянными рядом с этими благородными, красивыми животными.

II – Художники Франции: XV век

Ангеран Шарантон

Несомненно, Фуке самый сильный, самый разносторонний из французских художников XV века, но и ряд других мастеров обнаруживают превосходное знание техники и тяготение к строгому стилю. Одним из таких замечательных художников является лаонский уроженец, работавший на юге, Ангеран Шарантон, известный по вполне достоверной картине, исполненной им в 1453 году («Коронование Богоматери», госпиталь в Villeneuve-lеs-Avignon). Картина эта пострадала от времени. Краски, лишенные лака, местами заглохли и местами почернели. Но и в теперешнем своем виде образ производит впечатление такой грандиозной шири, такого величия, каких не найти в более «провинциальном» нидерландском искусстве. В сильной степени впечатлению этой грандиозности способствует и превосходный пейзаж, стелющийся по низу картины и изображающий на двух своих концах оба Иерусалима: земной и небесный. Не часто встретим мы в искусстве исследуемой нами эпохи такой простор, переданный самыми простыми, но с большим тактом использованными средствами. В пейзаже «Коронования», как и в иных портретах и миниатюрах Фуке, просвечивает «итальянское» влияние; опять вспоминаешь итальянцев XV и XVI веков[165]165
  Храм Христа слева напоминает еще схему Джотто, Гадди и Джованни да Милано.


[Закрыть].

Но, пожалуй, в Италии того времени (искусство Италии в 1450-х годах отлилось в творчестве старшего Липпи, Беноццо Гоцолли, Мантеньи) не найти такой передачи пространства и той острой определенности, с которыми нарисован здесь город. В то же время (и несмотря на некоторую "миниатюристскую" сухость техники) пейзаж "Коронования" исполнен вполне живописно. Отношения тонов между собой проведены с простотой и "скромностью" художника, вполне уверенного в своих приемах; ничто не лезет вперед, не навязывается. Если же в чем и уступает Шарантон нидерландцам, так это единственно только в виртуозности отделки. Чувствуется в этой картине какая-то суровая и печальная душа, равнодушная к прелестям жизни. Деревьев совсем нет (и именно это сообщает всему какую-то грандиозную пустынность и "отвлеченность"); формы же скал в своей суровости доходят до схематичности. Но опять-таки цепи дальних гор и море переданы с тонким пониманием природы.

Никола Фрома. Верхняя часть картины «Неопалимая купина». Собор в Эксе.

Крупным художником Франции во второй половине XV века представляется Никола Фроман из Юзеса, известный нам, главным образом, по двум картинам: триптиху с "Воскресением Лазаря" (1461 г., во Флоренции) и "Неопалимой Купине" в Эксском соборе (1474 г.). "Воскресение Лазаря" – красивая в красках картина, исполненная с соблюдением еще старых традиций, что особенно сказывается во всем ее готическом характере, а также в узорчатом парчовом фоне, на котором выделяются фигуры. Напротив того, "Неопалимая Купина", несмотря на готическую, имитирующую резьбу, раму (с изображением царей иудейских), обнаруживает совершенно иной характер[166]166
  Идею этой картины мог, пожалуй, дать сам король Рене. Во всяком случае, предание гласит, что коронованным любителем была написана картина с таким же сюжетом.


[Закрыть]. Центр композиции занимает колоссальный куст, или, вернее, «букет» деревьев, увитый всевозможными растениями (шиповником, земляникой и проч.), и на этом «букете» восседает Богоматерь с Младенцем на руках. Мотив здесь северный, и, вероятно, с севера он перешел затем и в венецианское искусство (известен ряд картин, в которых дерево или куст играют центральную роль). Но по сторонам скалистого пригорка, из которого на сочных стволах выросла эта странная «роща», расстилаются пейзажи чисто итальянского характера, напоминающие картины флорентийцев и умбрийцев середины XV века.

Посетил ли Фроман Италию, или же он познакомился с итальянским искусством при дворе короля Рене д'Анжу, не прерывавшего в качестве претендента на Неаполь сношений с Италией, – остается невыясненным. Во всяком случае, Фроман мог видеть итальянские картины и во время своего пребывания в Авиньоне с 1468 по 1472 год.

Бартелеми де Клерк (?) Иллюстрация из аллегорического романа «Сoeur d'amour epris». Императорская библиотека в Вене

Лучшим художником Франции в конце XV века является так называемый "живописец Бурбонов" или "Maotre de Moulins", которого иные исследователи стараются идентифицировать с Жаном Перреалем, знаменитым в свое время художником, закончившим жизнь старцем при дворе Франциска I в 1529 году. Однако, к сожалению, "мастер Бурбонов", чудесный портретист и поэтичный иконописец, иногда приближающийся по характеру своего творчества к Герарду Давиду, не оставил чего-либо выдающегося в смысле пейзажа. Фоны позади его "жертвователей" или закрыты драпировками ("Муленский алтарь"), или открываются на пейзажи общего для XV века типа – на плоские холмы с рядами деревьев[167]167
  Бушо, однако, хочет видеть в них типичные виды «Бурбонской области» (1е Bourbonnais).


[Закрыть]. То же самое приходится сказать и о пейзажах в творении ученика Фуке – Бурдишона. Это довольно холодный и даже скучноватый мастер, достигающий и известного совершенства в портретах и фигурах, но безразличный к жизни природы. Подобно своему учителю, он смешивает формы ренессанса с готическими формами, но делает это очень неискусно[168]168
  Значительное число примеров таких фонов можно видеть в «Святом Иерониме», хранящемся в Императорской публичной библиотеке.


[Закрыть]. Во всем чувствуется схематичность, вялое, ремесленное отношение к делу. Если принимать Бурдишона за тип художника Франции в начале XVI века, то мы должны будем констатировать известное вымирание и вытекающее из него уныние. Но в таком случае мы признаем, что итальянское влияние и во Франции явилось не для того, чтобы «загубить жизненное искусство», но чтобы для «нового вина создать новые мехи», чтобы новая стадия культуры отлилась в новые художественные формы, действительно, в первую же половину XVI века. Эта замена в живописи и пластике – совершившийся факт, и лишь в архитектуре долгие еще годы чувствуется желание «отстоять позиции». Готическая архитектура первая ополчилась против южных формул, она же дольше всего и противодействовала их возвращению.

Бартелеми де Клерк (?) Иллюстрация из аллегорического романа «Сoeur d'amour epris». Императорская библиотека в Вене

Перечисление всего замечательного, что было сделано в искусстве миниатюры за XV век во Франции, потребовало бы отдельного тома. Для нашей цели это было бы и бесполезно, так как знакомство с такими шедеврами, как "Les trкs riches heures" герцога Беррийского или часослов Этьена Шевалье вводит вполне в понимание общего характера этого искусства. Каждая хорошая миниатюра в отдельности составляет радость для глаз и полную поэзии сказку Почти всюду чувствуется любовь к природе, полям, рощам и ручейкам. Встречается масса интересных подробностей в изображениях (иногда довольно точных) городов, замков, внутренностей частных домов, дворцов и церквей. Но, в общем, вся эта масса картинок, основным смыслом которых было иллюстрирование текстов (часто одних и тех же), довольно монотонна, и изучение ее утомительно. Резко выделяются на этом общем фоне упомянутые "Grandes chroniques de St. Denis" в Публичной библиотеке (разумеется, в этой летописи не следует искать точной осведомленности об иллюстрируемых ею событиях древних времен) и дивные миниатюры аллегорического романа короля Рене, "Coeur d'amour йpris" в Венской библиотеке. В последней серии, из которой нами воспроизведены несколько миниатюр в "Мире Искусства" за 1904 год, особенно замечательны попытки передать эффект освещения – в упор светящего солнца – и комнаты, слабо озаренной пылающим камином. Вместе с мюнхенской картиной Боутса "Святой Христофор" и "Рождеством" Гертхена это самые удивительные, за весь XV век попытки освободиться от ходячих формул освещения[169]169
  Дюррие предлагает видеть в этих изумительных миниатюрах, иллюстрирующих «Coeur d'amourйpris», работу придворного художника «доброго короля Рене» Бартелеми де Клерк, умирающего в 1476 году.


[Закрыть].

Близко к "Grandes chroniques" Публичной библиотеки стоит живопись фрагментов алтарного ковчега из аббатства Сент Омер в Берлинском музее. Как в том, так и в другом произведении можно, кажется, увидеть образцы искусства в свое время знаменитого всесторонней образованностью северофранцузского художника Симона Мармиона (родом из Амиена или Валансиена). Миниатюры в летописи относятся к 1467-1470 годам, алтарь – к 1459 году. Возможно, однако, что алтарь исполнен другим художником – Жаном Геннекаром, живописцем герцога Бургундского. Картины алтаря, также, как и миниатюры, содержат, между прочим, и ряд очень тонко исполненных intйrieur'oв и пейзажей, в которых художнику особенно удались мягкие переходы светотени. Иллюстрации к "Троянской войне" в Публичной библиотеке хотя и принадлежат уже к XVI веку, однако по своему сказочному духу могут быть также отнесены к средневековому искусству. Чудовищными сталагмитами громоздятся города с их сотнями башен, мириадами домиков, обнесенных бесконечными стенами. Художник не знает удержу своей чудовищной фантазии. Светлая поэма эллинов превратилась в его воображении в какой-то безумный рыцарский роман авантюр. Он плохо чувствует природу и постоянно прибегает к избитым, довольно грубым схемам, но творческая сила у него окрыляется сразу, как только он задается изображениями славной рыцарской доблести. В несомненно болезненном характере этих работ чувствуется гибель целого мира. Это кошмарный финал долгого, пленительного и чудовищного спектакля.

Приходится также умолчать здесь о первых опытах гравюры, в которых встречаются пейзажные мотивы, и о целом ряде пейзажей на шпалерах. Укажем только, как на самую интересную серию среди последних, на ковры с "Единорогами" начала XV века в Парижском музей Клюни и на прелестные, испещренные растительными мотивами ковры в Musйe des arts dйcoratifs. Из отдельных французских картин нас может интересовать в этом месте алтарная картина, перешедшая в Лувр из "Дворца Правосудия", с видами (позади фигур Распятия и святых) Парижа и какого-то города на холме с башней, напоминающей флорентийскую "Синьорию", а также картина Мюнхенской Пинакотеки "Легенда о святых отшельниках", ныне не без основания приписанная французской школе. Нежно-зеленый пейзаж на этой "синоптической" картине позволяет зрителю побывать сразу всюду, где происходят главные события описываемого жития святых отцов: в приморском городе, в часовнях, в убогой келье, в рощах с дьяволицами и кентаврами, в монастыре, на полях и лугах. Это милая детская сказка, лишенная всякой претензии, скромно и просто рассказанная.

Чудо о трех конюших, ставших разбойниками. Миниатюра из рукописи 1456 года «Miracles de Notre Dame». Национальна библиотека в Париже.

Совершенно отдельно стоит изумительная "Pieta" собрания барона Альбенаса, которую приписывают и нидерландцам, и французам, и даже сицилианцу Антонелло да Мессина. По вложенному в пейзаж настроению это едва ли не самая выразительная картина XV века. Позади унылой группы скорбящих над телом Христа тянется мягко вздымающаяся темная поляна, резко прерывающаяся белой городской стеной, из-за которой торчат крыши домов и высокий, угрюмый силуэт недостроенного готического собора, все это выделяется на фоне гаснущей зари – частью силуэтами, частью (как цепь снежных гор справа) смягченное тусклым светом, идущим откуда-то со стороны. Аналогичный мотив встречается в картине "Хождение по водам" Витца, но и, кроме того, на наш взгляд, все здесь указывает на то, что мы имеем произведение швейцарца или жителя гористой Оверни. При всем том, однако, связь этой картины с французским искусством очевидна.