Текст книги "Беломорье"
Автор книги: Александр Линевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
Дважды пришлось преодолевать волоки почти с версту. Только въехав в громадное Ковдозеро, чуть не сплошь испещренное десятками островков, путешественники облегченно вздохнули. Теперь оставалось лишь желать, чтобы ветер подул с запада и погнал лодку на восток, да внимательно следить, чтобы какой-нибудь островок не принять за северное побережье озера.
За всю дорогу, казавшуюся бесконечно долгой, путникам не встретилось ни одного человека. Это была действительно безлюдная пустыня.
Оба – и Туляков и Мишка – соскучились по людям. Но увидев крыши селения Ляг-Камень, Туляков решил не заглядывать туда. Пришлось пояснить Мишке причину, и когда смысл ее дошел до парня, после долгого раздумья он вдруг спросил:
– А придет ли время, когда тебе не надо будет людей опасаться?
– Придет! – уверенно ответил Туляков. – Для этого и в Питер еду, чтобы приблизить его.
Плыли не то по очень широкой реке, не то по узкому озеру. Под вечер показались крыши долгожданной Ковды.
Пришлось из предосторожности спрятать лодку в ивняк. Туляков остался стеречь ее, а Мишка пошел разыскивать местного жителя Дмитрия Петровича.
«Вот, наконец, и добрался до Ковды; что-то Нина Кирилловна поделывает? А здесь ли она? – вдруг испугался Туляков. – Что если к тетке в Питер на летние каникулы уехала?» Ни фамилии тетки, ни ее адреса он не знал.
2
Солнце спустилось к лесу, когда раздался умышленно громкий голос Мишки, возвращавшегося с еще не старым человеком, сохранившим солдатскую выправку.
– Дмитрий Петрович Матросов, – протягивая левую руку Тулякову, отрекомендовался тот. – Давненько поджидаю вас.
Туляков подал записку Савелия Михеевича, и пока пришедший внимательно читал ее, Григорий Михайлович по усвоенной с давних пор привычке внимательно всматривался в того, кому доверял себя.
Прочитав записку, Матросов разорвал ее на клочки и бросил в воду. «Повадки, как у революционера! – удивился Туляков. – Кто его мог научить?»
– Сын о вас много говорил. Дня через два «Ольга» вернется с Мурмана и будет здесь топливо брать. Сын вас и повезет. А пока в подполье у меня посидите…
– Как бегун? – улыбнулся Туляков.
– Бегун, да не того сорта. Сын вам пачпорт заготовил. А бегуны от пачпортов укрывались, всю жизнь от них, дурни, бегали! Мол, на пачпорте антихристова печать наложена, и всякую другую глупость говорили… Мой дедка, да и батька с ними век свой возжались.
– А вы?
– Як себе в дом теперь не пускаю… Ну их!
Увидев два мешка, он даже вскрикнул от удивления:
– Ух ты! Эстолько клади!
– Это книги.
Матросов вошел в лодку и, замаскировав мешки сеном, отпихнулся от берега багром, а Тулякова, взявшего с собой «сейф», Мишка повел вдоль берега.
Дом стоял в стороне от селения, на пригорке, и потому был виден издалека. Десять окон – шесть по фасаду и по два с боков – делали его похожим на городской, к тому же и крыша у него была четырехскатная. Внутри это была обычная изба с перегородкой, отделявшей чистую горницу. В доме никого не было, но вскоре вошел хозяин.
– Ну и товар, – он с грохотом свалил мешок. – За вторым мешком сбегай-ка, паренек, сам. Вот и веревка, обвяжи мешок получше сеном, а то вокруг дома приезжая язва этакая вертится, все чего-то вынюхать хочет.
Когда Мишка ушел, хозяин повел Тулякова в его подпольную «келью». Вход в нее был через люк, на котором стояла кровать. Тесное убежище было устроено между хлевом и подклетью. В нем помещалась только широченная кровать, а напротив нее – низкая полка, заменявшая стол.
– Ну и кровать! – удивился Туляков.
– На ней по четыре человека спали. На всякий случай, научу вас. Если придется сюда поместиться, то закрывайтесь на задвижку… Ходит тут один, все вынюхивает, раз даже урядника привел, да попусту.
Как только Мишка втащил обвязанный сеном мешок, Матросов спросил:
– Никого не встретил?
– Привязался один: «кому несешь и сам откуда?» Я сказал, что Митрию Петровичу, а что деревни моей не видно отсюда.
– А усы у него в кольцо закручены?
– Ага.
– Он… сейчас прибежит! Залезайте-ка в «келью», а ты затащи мешок на сеновал.
Захватив «сейф», Туляков быстро спустился в убежище и в полутьме задвинул засов. Едва он лег на кровать, как узенькая световая прорезь в стене между двумя толстыми бревнами исчезла. Кто-то заслонил ее снаружи.
Туляков чуть приподнялся. Он явственно расслышал чье-то дыхание.
– Ты чего на моих задворках потерял? – послышался с улицы голос хозяина. – Зря вынюхиваешь – человечиной не пахнет!
В щели снова стало светло.
– Крутится, черт, вот нюх собачий, – заговорил Матросов, приподнимая люк в убежище Тулякова. – Теперь нам настороже надо быть…
Так как в доме никого не было (сестра хозяина гостила в Керети), Матросову самому пришлось ставить самовар.
За чаем Мишка принялся выпытывать, как проще попасть в Кандалакшу. Выслушав совет хозяина, он решил добираться туда в лодке.
– Сейчас не спружит, – одобрил его намерение хозяин. – А парусок поставишь, так шестьдесят верст недолго плыть. Утром в селе будешь.
У Мишки не хватило терпения дождаться, когда кончится длительное чаепитие. Торопясь, он даже с Туляковым распрощался сухо. Он жил мыслью поскорее увидеть Дуню. Вскоре ветер погнал Мишкину лодку на север.
От Матросова Туляков узнал, что в Архангельск Нина Кирилловна уехала по школьным делам. «Кто же раньше приедет – она с юга или связной с севера? – хмурился Туляков. – Неужели придется уехать, не повидав ее!»
Трудный путь утомил Тулякова. Засыпая в своем убежище, он радовался, что над ухом больше не слышалось надоедливого пения комаров.
«Кто же раньше приедет – она или он?» – проснувшись, подумал Туляков… Люк был открыт, и слышалось шарканье валенок по полу.
Туляков вылез наверх. В избе, кроме хозяина, никого не было.
– Ну-ка, похлебай-ка молока. – Хозяин принес из сеней кринку. – Еле надоил одной рукой.
– А другая где?
– Едва, проклятая, мою жизнь не сгубила. Чуть меня всего сквозь лесопильную раму не протащила.
Хозяин рассказал, как «живое», толстущее бревно придавило ему руку и потащило к раме, так что навальщики еле-еле успели баграми отвалить бревно с руки.
– Какое же это «живое» дерево? – удивился Туляков.
– В лесу у лешего есть свои любимые деревья. Мы их называем «живыми». Если его срубить, так ему должно человека погубить: либо задавить, либо потопить, либо на заводе изувечить… Вот, стало быть, я под него и попал! Иначе с чего бы бревну самому повернуться?
«Причудлива жизнь: люди верят в леших, и они же верят, что мы сделаем новую жизнь», – вспомнил Туляков рассказы Савелия Михеевича о свадьбах леших и договорах с ними на благополучную пастьбу скота.
Когда гость был накормлен, хозяин, уходя, велел ему не отзываться на стук в дверь и не высовываться в окно. Двери он запер на тяжелый замок. «А вот в Кореле лишь палочку поперек двери ставят», – подумал Туляков, и его вновь охватило нечто вроде сожаления об оставленной карельской деревушке.
Вскоре под окнами раздалось собачье взвизгивание, и, звеня о проволоку железным кольцом, вдоль дома забегала рыжая собачонка. Грохнул открываемый замок. Заперев входную дверь на задвижку, в избу снова вошел хозяин.
– Верите ли, шпиен так и крутится вокруг дома… Сын говорит, что от него сколько народа хорошего пострадало. Дождется он петли, не зря пароходских, как огня, боится! Никак, вас отдохнуть тянет?
Усталость снова давала себя знать, клонило ко сну. Заметив это, хозяин вышел в сени, но вскоре вернулся.
– Идите-ка на сеновал. Я в санях хорошую постелю наладил.
С моря дул северо-восточный ветер, воздух на сеновале был душист и прохладен. Туляков разделся и нырнул под ватное одеяло. Не прошло и пяти минут, как он уже крепко спал.
Разбудил пароходный гудок. Но тревога оказалась напрасной. Это был буксирный пароход, зашедший за топливом. Спать больше не хотелось. Вскоре на столе очутился кипящий самовар, вазочка с мелко наколотым сахаром и испеченный соседкой крутобокий каравай. Вновь раздался протяжный гудок отходящего буксира. Значит, погрузка заняла около часа. Когда придет пароход, на котором нужно будет ехать, времени в запасе будет маловато.
3
Пропагандистская работа развила в Тулякове умение разбираться в людях, угадывать, о чем и когда можно говорить с собеседником. Хорошее настроение хозяина позволяло начать деловой разговор. Могло случиться, что Нина Кирилловна уедет из Ковды и ее отъезд нарушит налаженную связь между Питером и Беломорьем – выпадет ковдское звено. Это беспокоило Туликова, и он решил подобрать замену до своего отъезда из Ковды.
Дмитрий Петрович был подходящим связным. Как инвалид, он не ходил на отхожие заработки. Наблюдая за Матросовым, Туляков не раз думал: «Этот человек дела не провалит».
– Хочу вас спросить, Дмитрий Петрович. Ваш дед и отец ничего не жалели на бегунов-староверов, а вы вот укрываете не их, а меня?
Во рту у хозяина был кусочек сахара. Не торопясь, допив чай, Матросов ответил на вопрос вопросом:
– Военную службу проходили?
– Пользовался, как единственный сын, отсрочкой.
– А я проходил в восьмидесятых годах в Балтийском флоте. Войны не испытывал, а каторгу познал. Поехал дурачком, вернулся домой поумневшим… А тут дома все по-прежнему – в келье четверка бегунов-староверов укрывается. Смород оттуда но всей избе стелется. Трое мужиков и баба молоденькая на шее отца чуть не год жили припеваючи: нажрутся, наспятся – и вся их забота. А батька мой совсем поглупел от старости и только твердит их басни: «Нещастненькие, нещастненькие! Авось бог мне за их молитвы силы придаст». А они вшей да клопов расплодили… Высмотрел я в селе собачонку, черную суку – вот-вот ощенится – да рано утречком, когда все спали, сбросил ее к бегунам на кровать. Как завопят те: «Вельзевул! Вельзевул!» – да кто на карачках, кто как – и на улицу. Собака, по их понятию, самое поганое существо, а ежели она черная, да еще сука на сносях – тут уж и есть самое греховное на свете. Ну, конечно, в тесной каморке она до всех их коснулась – вот они и опоганились!
Исправление получить – то есть очиститься от скверны – друг у друга не могут. Значит, брести им за тыщу верст не то на Онегу, не то на Пинегу… Ой же и вою было! А я еще добавил: «За грехи ваши богомерзкие дом мой заклятым стал! Вон от меня, блудники, на глаза больше не кажитесь!» Ну, с тех пор и не лезут ко мне.
– Дмитрий Петрович, я надеюсь, что на вас можно положиться. Хочу просить вас сделаться посредником.
Туляков рассказал о налаженной вдоль поморского тракта связи по оказии, не называя ни одной фамилии.
– Выходит – вы и есть начальник почтовой связи, а учителка в Ковде у вас за почтовика… Чего это вы побледнели?
– Я ведь никого по имени не назвал! – У Тулякова от волнения даже перехватило дыхание.
– Как запоезжаю с почтой, так наша Нина Кирилловна посылку мне дает, а я отдаю Кандалакшскому учителю, а тот Ивану Иванычу…
– Значит – вы и есть связной между Кандалакшей и Керетью? – удивился в свою очередь Туляков и облегченно перевел дыхание. – Выходит, нет надобности агитировать вас?
– Уж который годок агитированным живу! Как Андрюшка про вас сказал, сразу понял: это тот, кому Иван Иваныч мои посылочки передает.
– А вы столько времени и виду не подавали!..
– Мне Андрюшка всю школу осторожности преподал и всегда говорит, что я выдержанный. А разве учителка уедет от нас?
Туляков почувствовал, что краснеет. Что было ответить хозяину? Выручил протяжный пароходный гудок.
– Вот и дожили до праздничка. – Дмитрий Петрович повернулся всем туловищем к окну, чтобы здоровой рукой показать на море. – Пришла «Ольга»! Сейчас простынь вывешу у крыльца: «гость прибыл». Андрюшка бегом прибежит.
«В дорогу! – Туляков побледнел. – Значит, не увидимся!»
Не остаться ли в Ковде до следующего прихода «Королевы Ольги»? Но кто знает, вернется ли к этому сроку Нина Кирилловна? Задержать свое возвращение на партийную работу? Поставив ногу на лавку и облокотись о колено, Туляков задумался.
Еще было время написать ей письмо. Туляков зашел за перегородку, вынул из кармана записную книжку и, экономя бумагу, начал скупо лепить слова – строка к строке, исписывал крупными полудетскими буквами почти сплошь весь листок.
«Случайность помешала сказать Вам, что все годы изо дня в день благодарил Вас за заботу и всегда думал о Вас. Я отдал себя целиком делу, а если говорить о личной жизни, то в ней – место Вам, и только Вам. Ваше согласие сделает меня самым счастливым. Податель этой записки знает мой адрес».
Туляков перечитал исписанный листок и вначале остался им недоволен. Казалось, в нем нет одного слова, самого простого и самого нужного. Он досадливо перечитал записку еще раз и рассмеялся – ведь все это и так было понятно! Все же он подчеркнул два слова – «только Вам». А как поступить и что делать, пусть решает сама.
Конверта не было, и потому Туляков, по тюремной традиции, скатал листок в трубочку, вставил внутрь ее конец неисписанного листка и опять скатал. На столе стояло блюдо с картофельными шаньгами. Вареный картофель неплохо склеивает бумагу. Положив заклеенную трубочку в боковой карман, Туляков уселся к окну и едва ли не впервые внимательно взглянул на море, по которому ему предстояло плыть.
На десятки верст виднелся скалистый берег, неровными сбегами уходящий в синеющую даль. Водная ширь рябила бесчисленными блестками мелкую волну. Туликову стало казаться, что море колышется спокойно и ровно, точно дышит. Начинался прилив – вода наступала на скалы, и в воздухе слышался рокот плещущих волн.
От берега к избе, слегка раскачиваясь, шел моряк в черной форменной тужурке, с большим узлом.
Когда он вошел в избу, первое, что бросилось Тулякову в глаза – ослепительно белые, словно выточенные зубы, широкая, добродушная улыбка. Обняв отца, вошедший направился к гостю. Туляков, вглядываясь в открытое мужественное лицо, подумал: «Какой славный парень».
– До чего удачно получилось, что встретились! А то телеграфировали капитану, что меня ссаживают с корабля на берег. Хотят, видимо, в портовую крысу превратить, – заговорил моряк. – Я-то еще поартачусь, и капитан обещал поддержать. Вовремя все же мы добрались, а то мог бы прямо зарез получиться. В первом рейсе в Кеми проверяли документы – кого-то искали! Царские холопы нервничают.
– Надо ехать, – пробормотал Туляков и не удержался от вздоха: «Ее повидать не придется!»
Увидев, что отец торопливо продувает самовар, моряк отрицательно замотал головой:
– Мы, батя, долго рассиживаться не будем. Товарищу переодеться надо. Судя по паспорту, такому господину, как вы, положено быть не иначе как в тройке.
Туляков недоуменно развел руками.
– А мы позаботились. Архангельск – город немалый, и кое-кто из либералов помогает революции вот этим. – Он развязал узел. – Тройка – что надо. А на плохой конец есть в судовой команде портняжка, он может на скорую руку поубавить…
Но услуг портного не требовалось. Костюм оказался словно сшитым на заказ.
– Ну вот – господин что надо. Тащи, батя, мою бритву и все прочее. Усы придется сбрить.
В легком испуге Туляков машинально прикрыл рукой рот, и это получилось так по-детски забавно, что сын и отец дружно расхохотались. Глядя на них, рассмеялся и Туляков.
– Придется красой своей пожертвовать, – комически вздохнул он.
– Вам – усами, а мне придется поплатиться кое-чем посерьезнее. Господину Арбузову Михаилу Константиновичу никак нельзя путешествовать по Белому морю в одном костюме! Где же у него летнее пальто и шляпа? Придется мне с жениховским нарядом расстаться. Благо он в отцовском доме, и женка не подумает, что пропил…
– У меня семьдесят два рубля, – произнес Туляков, – есть возможность…
– Берегите, берегите денежки. Помещу вас в отдельную каюту, благо я на пароходе и кассир. А с деньгами сейчас прямо зарез. Не уверен: соберут ли ребята по моему заданию вам на дорогу. О покупках и не мечтайте! Неси-ка, батя, мое жениховское добро. Раз я женат, так и щеголять нечего...
Как только старик вышел в сени, где в холодной клети хранилась одежда, Туляков торопливо вынул из кармана письмо.
– Научите, как передать это учительнице Нине Кирилловне? – и, очень смущенный, тихо добавил: – Письмо очень важно и ей, и мне!
У Тулякова едва хватило сил взглянуть на моряка, и он увидел, как у того от удивления округлились глаза.
– Кому?..
– Нине Кирилловне, – как можно внушительнее, сдавленным голосом повторил Туляков.
– Ну, значит, ей. – Парень большим усилием воли сдержал смех. – А мы-то ее монашкой прозвали. Она одной кашей питается, никого к себе в гости не пускает и все деньги на книги тратит…
– Два мешка книг она переслала мне. Они на сеновале вашего дома. Надо будет их ей вернуть.
– Ловко, – моряк даже присвистнул, но спохватился и торопливо добавил: – Мы все считали, что она одной наукой живет…
– Мы виделись только несколько часов. Все эти годы она снабжала меня книгами. Теперь понимаете, что это за святой человек и можно ли что плохого о ней подумать? Как передать ей письмо?
– Мой батя, как могила! Будьте спокойны, он…
– И еще. В вашем доме небольшой железный ящик. В нем – нелегальная литература. С собой мне, конечно, взять ее нельзя. Держать в вашем доме опасно!
Моряк нахмурился, обдумывая.
– Тут какой-то тип крутится, ваш отец его шпионом называет, – продолжал Туляков.
– Догадываюсь – кто. О нем петля давно скучает! Скажем бате, пусть пока закопает ящик в землю, а литературу Никандрычу бы отдать?
– Правильно, Андрей. Так и я решил. На заводе она в дело пойдет! Я в Сороке старику об этом скажу, а он уж через сорочан организует доставку.
Вошел хозяин с черным пальто и мягкой шляпой.
– Анфиса так заложила его своими нарядами, что едва нашел, – ворчал он, – чуть было не отступился от поисков, да побоялся: а вдруг подумаете, что жалею.
Моряк поручил отцу передать записку учительнице. Затем сказал, что надо будет к ней же постепенно перетащить из мешков книги и немедленно закопать за домом ящик, чтобы затем отдать его тому, кто приедет из Сороки.
– Ну, пора в путь! – сказал моряк. – Дежурит мой дружок, без меня не отчалит, а подводить друга негоже. Быстро, быстро усы брить.
Пришлось вначале усы выстричь и уж затем, густо намылив, сбрить.
– Холодно губе стало, – осторожно касаясь пальцем верхней губы и чувствуя от прикосновения зуд, проговорил Туляков и недовольно поморщился. В мутном зеркале, висевшем над комодом, он увидел незнакомое лицо… Нос смешно выпятился. Словно не веря глазам, Туляков опять потрогал губу.
– Ну, пошли, – решительно встал моряк.
– На дорожку выпить надо. – Матросов торопливо поставил на стол графинчик. – За здоровье гостя!
– За мое здоровье – неважно. Выпьем лучше за наше дело, – предложил Туляков и, взглянув на старика, добавил: – За вас, Дмитрий Петрович, в благодарность за вашу помощь.
Чокнулись чайными чашками. Старик громко крякнул, сын проглотил водку, словно это была вода, а Туляков с трудом подавил гримасу отвращения.
– Видать, не из пьющих! – заметил старик.
– Угадали, – ответил Туляков и, прощаясь, обнял его. – Не забудьте учительнице письмо отдать и книги, и еще уговоримся: сразу же после нашего ухода выкопайте за домом яму и спрячьте железный ящик. В избе не держите. Это может оказаться только на радость шпиону.
– О шпионе мы позаботимся, – нахмурился моряк. – Где же ваша кладь?
Туляков вынес из горницы заплечный мешок.
– Господа с мешками не ездят. Ну, ладно. На пароходе и это обмозгуем.
Моряк взял заплечный мешок и вскинул его на спину.
– Я сам…
– Что вы, господин хороший. Разве можно барский костюм грязнить, – наставительно проговорил моряк. Поцеловав отца и накинув на руку пальто, он пошел к дверям.
– Проводи, батя, гостя к ручью. Там наши его встретят. А я отдельно пойду. На корабле, пожалуй, кто-нибудь присматривает.
У ручья Тулякова ждало шестеро матросов. Все в пиджаках. Один из них положил руку на плечо Туликову и пошел в обнимку с ним. Другие тесно окружили их, и все вместе вошли на пароход. Там Андрей провел Тулякова в двухместную каюту второго класса и вручил билет до Сороки.
Раздался гудок, затарахтела машина, и пароход плавно отошел от берега.
– Буфетчик у нас на большом подозрении, – вполголоса проговорил Андрей. – Старайтесь не попадаться ему на глаза. Читайте эту толстущую книгу. Кормиться будете у моего дружка, тоже, как я, помощника капитана. Каюта его рядышком, справа. В каюте слева – двое купчин с мамзелью, тем не до вас. Не забудьте пока хорошенько изучить паспорт. Опасаюсь Кеми. Там и погореть нетрудно.
Выйдя в море, пароход повернул на юг вдоль берега. «Так и не пришлось встретиться», – опять подумал Туляков, вглядываясь в однообразно сереющую линию строений. Сейчас ему хотелось взглянуть хоть бы на здание школы, где коротал эти годы любимый человек.
Скрылись за прибрежными скалами ковдские постройки, но Туляков еще долго смотрел на берег… Потом он взял толстый томик с обтрепанными углами и стал рассеянно перелистывать его. Это был роман Дюма. Но сейчас даже «Мушкетеры» не могли занять внимание Тулякова. До них ли было, когда с каждым часом все ближе и ближе от него Питер, родная Невская застава и огромный, словно городок, Обуховский завод…
Пароход «Королева Ольга» был таким тихоходным, что Туляков, наблюдая в иллюминатор за медленно ползущими пустынными берегами побережья, не раз думал: «А не быстрее ли пешком брести по берегу, чем на этой корове сидеть?» Раздражение усиливалось из-за соседства двух купцов, ехавших с какой-то развеселой девицей. Сквозь тонкую перегородку каюты был слышен каждый звук, а что, кроме омерзения, могла вызвать у невольного свидетеля эта пьяная компания?
Туляков открыл иллюминатор. Ворвался свежий солоноватый ветерок, он приятно холодил лицо. Резкие крики чаек заглушали брань в соседней каюте. Кто-то бросал с палубы хлеб, и птицы с размаху ныряли в бурлящую воду. Поймав в водяном вихре кусок, чайка ловко взметывалась в воздух. И тотчас на нее устремлялись соперницы, пытаясь вырвать добычу. Еще долго жадные попрошайки надоедливо вились над палубой. Кто-то из пассажиров не вытерпел галдежа голодных птиц и пальнул в них дробью. Сверкая распластанными крыльями, одна птица скользнула вниз и бессильно закачалась на расходящихся от парохода волнах. Ее подруги разметались по сторонам.
Затихли птичьи голоса, и Туляков расслышал пьяное бормотание засыпающих соседей, вскоре раздался храп одного из купцов. За годы ссылки Туляков так привык к тишине своего уединенного жилья, что храп теперь раздражал, мешал заснуть. «До чего же я разнежился, – удивился он, – ведь в пересыльных тюрьмах не то еще было, и как отлично спал! Никак, кисейной барышней стал?»
Когда храпевший купец проснулся и, спасаясь от головной боли, отправился освежаться на палубу, Туляков утомленно задремал.
Очнулся он от протяжного завывания сирены. Раздались звонки, пароход затарахтел и обо что-то стукнулся.
Зашуршали выдвигаемые сходни, раздались отрывистые слова команды. «Вот и Кемь! – насторожился Туляков. – Пароходная каюта, как мышеловка, из нее никуда не выскочишь». Он еще раз проверил свой паспорт. Сколько беглецов попадало в руки ищеек только потому, что недостаточно тщательно изучили свой «вид на жительство».
Прошло минут пять, не более, и Туляков, сквозь грохот и топот множества ног на палубе, услышал приближающиеся шаги нескольких человек. Люди остановились у соседней каюты, и кто-то сказал:
– Здесь двое купцов, господин ротмистр, никого не пускают, взаперти сидят…
– А вот мы посмотрим, что это за купцы, – ответил басок. Послышалось щелканье открываемой двери.
– Ну и картина! – Изумленный возглас был заглушен хохотом многих глоток.
– Моя каюта, – грохотал за стенкой пьяный голос. – Морду набью!.. – Стукнула захлопнутая дверь.
– Почему это купчинам завсегда все можно, ваше благородие? – услышал Туляков визгливый тенорок. – Нас бы в таком виде застали – с губы не выпустили.
– Потому что ты на царской службе, а то – толстосумы, – пояснил басок, – что с них возьмешь? Пошли назад. Еще в драку полезут, честь мундира уронишь…
Туляков ожидал стука в дверь, однако шаги удалились. «Пронесло!» – облегченно вздохнул он. Вскоре убрали трап, вновь затарахтела машина, заработал винт, и «Королева Ольга», дав задний ход, плавно отошла от пристани.
В дверь каюты Тулякова постучали два раза.
– Ну, спасибо купцам, – зашептал помощник капитана, проходя в каюту. – Мне у ищеек провожатым довелось быть. Услужили нам купчики…
– Как же вы из Сороки в город выберетесь? – И, посту
кивая пальцем по костяшкам кулака, моряк стал что-то подсчитывать. – Дней через пять пройдет на Архангельск «Кереть». Старший механик на нем свой человек. Как сядете на пароход, разыщите его. Скажите: «Марья Ивановна благодарит за чай и леденцы». Парень вполне меня заменит.
Когда показались разноцветные кубики сорокских строений, отделенных устьем реки от приземистых построек завода, пароход загудел и остановился. Вскоре, подкидываемая мелкой волной, к нему подошла лодка с высокими бортами. Только сойдя на берег, Туляков спохватился, что забыл в каюте свои пожитки. «Пожалуй, это к лучшему, – подумал он, – теперь меня повсюду примут за местного жителя».
Через реку Выг тянулся плавучий мост. Перейдя на заводской берег, Туляков решил прежде всего зайти к Власову. Приличный костюм, перекинутое через руку пальто и мягкая шляпа превращали Тулякова в солидного интеллигента. «Пусть думают, что школьный инспектор», – решил он.
Услужливый мальчуган довел его до школы; там у самого входа пилили дрова молодой мужчина в сатиновой рубашке и женщина. Бородка, длинные «под попа» волосы и брюки навыпуск свидетельствовали, что он не из рабочих. «Учитель с женой», – догадался Туляков.
– Учитель Власов? – и, когда пильщик утвердительно кивнул головой, Туляков добавил: – Хотелось бы поговорить наедине.
– Я вас слушаю, – сухо произнес он. – Моя жена не помеха.
– Я по поручению Тулякова, – тихо проговорил Туляков и не удержался от улыбки.
Хмуря выгоревшие от солнца брови, Власов оглядел подошедшего с головы до ног. «Небольшие серые глаза, скуластый, усов и бороды нет, – по лицу как будто рабочий, а по костюму не то».
Он с явным подозрением рассматривал добротный, малопоношеный костюм и выглядывающие из-под брюк русские сапоги. «Армейские сапоги? Определенно, переодетый шпик!» – решил учитель.
– Кто такой? Я такого не знаю.
Туляков задумался. Как доказать, что он не Арбузов, как значилось в паспорте, а действительно Туляков?
– Может, вы проведете меня к Ивану Никандровичу?
– Это не трудно, – настороженно глядя на Тулякова, пожал плечами Власов, – любой ученик знает старика.
Молча, не говоря ни слова, учитель довел Тулякова до маленького домика, из трубы которого вился дымок. На пороге сидел старик и чистил рыбу.
– Я Туляков. Заехал, чтобы повидаться с вами.
Судя по выражению лица пилостава, Туляков догадался, что учитель, стоявший сзади него, делает старику какие-то знаки.
– Фамилия очень интересная, – оживился старик, подобно учителю недоверчиво рассматривая пришельца. – Только мы в глаза вас не видели. Вот загвоздка какая!
– Дайте бумагу и карандаш, и я повторю вам свое последнее письмо.
– Вот дельно! – обрадовался старик. – Сейчас принесу!
Приладив бумагу к стеклу окна, Туляков начал писать.
Он хорошо помнил содержание своего последнего письма пилоставу. На пятой строке старик ласково вынул из его руки карандаш.
– Не трудитесь больше, Григорий Михалыч, и на нас не серчайте. Заходите в избу. Такие теперь настали времена, что у своего дома с хорошим человеком не переговоришь.
В комнате обрадованной встречей старик положил недочищенную рыбу на стол, затем спохватился, что пачкает стол, перекинул ее на лавку и, уже совсем смущенный, сбросил на пол.
– Кругом беда! И стол замарал и скамью перепачкал, а теперь Надежда за пол поругает, – смеясь махнул он рукой. – Вот уж не ждала вас, Михалыч, не ожидали. Не думали, что увидим вас. Смекаю, сбежали?
Туляков утвердительно кивнул.
– В Питер пробираетесь?
– Туда. А по дороге к вам заглянул…
– Правильно… Вот это правильно! Большую радость нам доставили! Не знаю, с чего и разговор начинать.
Открылась дверь, и в комнату стремительно вошла девушка.
– Батя, а ведь Васька… – начала она и осеклась, увидя незнакомого человека.
– Знакомьтесь, Григорий Михалыч, моя дочь Надежда. Свой человек. Займись-ка скорее варкой, – и внушительно произнес – Это товарищ Туляков.
По лицу девушки Туляков понял, что в этом доме его имя пользуется уважением. Торопливо дочищая рыбу, Надя не спускала с него взгляда, полного любопытства и откровенного восхищения.
Начался тот сумбурный разговор, когда люди спешат рассказать друг другу как можно больше. Вскоре сварилась рыба, и все сели к столу. Но и за столом не умолкал разговор. Поэтому уже к концу обеда у Тулякова сложилось довольно полное представление о заводе и о проделанной товарищами работе.
– Запомните, в кого я теперь превратился. – Туляков достал паспорт. – Пусть я буду…
– Родственником моей жены, – заглянув в паспорт, сказал Власов. – Ее девичья фамилия тоже была Арбузова. Вас можно будет выдать за двоюродного дядюшку. Приехал, мол, погостить к племяннице…
– Не стоит ваших шпиков вводить во искушение. Свяжутся с Архангельском, а там найдется мой двойник, утерявший паспорт. Лучше уж мне как-нибудь отдельно устроиться!
– Куда ни заберись – на завод или в село, а о приезде нового человека все равно будет всем известно, – в раздумье проговорил Никандрыч, нарезая к чаю белый хлеб. – Придется в избушку вас запрятать!
– Раз в избушку, то не откладывая…
Взвыл заводской гудок, означавший конец дневного перерыва.
– Ну, я к рамам, а Николаич да Надюша вами займутся, – торопливо попрощался пилостав. – Они вас в избушку доставят, а вечером все в бору встретимся.
Некоторое время спустя Надя снесла в лодку все необходимое для жизни в лесу и, выждав момент, когда на улице не было прохожих, отчалила от берега. Власов довел Тулякова до пустынного берега Шижни. Вскоре туда подплыла и Надя. Власов и Туляков сели за весла и погнали лодку вверх по речке. Свернув в широкий ручей, они спрятали лодку в ивняке и, разобрав поклажу, направились в лес.
По дороге учитель обстоятельно рассказал о том, что удалось сделать Федину, объяснил, почему снова застопорилась работа. После читки в общежитиях «Сна Макара» попробовали прочесть памфлет «Пауки и мухи», да чуть и не завалились. Выручил из беды Толька Кяньгин, отважно заявивший при расследовании, что нашел эту книжицу в вещах покойного отчима. Никто не пострадал, но работа кружка заглохла, особенно, когда с одним из пароходов прибыло около десятка шпиков, направленных Агафеловым на завод.
