Текст книги "Беломорье"

Автор книги: Александр Линевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Глава восьмая

1

Рано утром трифоновцы собрались у хозяйского крыльца. Вскоре из дома вышел Трифон.

– Вот, братцы, и пришли, – насмешливо проговорил он,_ вот и едем на проливы! Кто за мной – иди вслед!.. А кому нелюбы проливы, живи, как хоть! Только, ребятишки, вот мой уговор: сейчас, о весну, не неволю, сам знаю, что у вас в кармане – разве что вошь на аркане. А осенью за весь забор чтоб уплатить мне сполна! А не то опись хозяйства сделаем… Слово мое крепко! Выезжай, Серега. Господи благослови, милостью не оставь своей… Растворяй ворота, старуха!

На больших дровнях копной лежал аккуратно сложенный невод. На нем сидел заморенный подросток Серега – племянник Трифона.

– Езжай прямо на губу!

Осторожно ступая застоявшимися ногами, лошадь тронулась к берегу. Перекрестившись, Трифон набожно поклонился церкви и, нахлобучив ушанку, пошел за дровнями. Сделав несколько шагов, он остановился.

– Какую обутку иль яство, – крикнул он покрутчикам, – так Серега еще к вечеру доставит… Кто за мной, иди вслед… Пока не поздно!

Не сходя с места, рыбаки угрюмо следили за удалявшимися дровнями с неводом.

– Никуда не подашься, – прохрипел Терентий, – у всех артели сколочены… Кто примет? Штанами на тоне ловить, что ли, будем?

Рыбаки молчали… Оставаться ли на время путины дома и упустить весь промысел или подчиниться капризу хозяина? Может, хоть сколько-нибудь да придется на пай?

По изжелта-бледному от зимней голодухи лицу старого Ерофеича катились слезы. Чем ему прожить год, если уйти из трифоновской артели?

– Попросите, ребятушки, за меня. Ведь с голоду со старухой подохну. Ничего другого работать не смекаю, – захныкал он тоненьким голоском, точно перед ним стоял сам хозяин. – Братцы! – чему-то обрадовался он. – А я ведь что?.. Я и на проливы согласный!

Старик сорвался с места и мелкими шажками побежал догонять хозяина. За Ерофеичем поспешно, точно боясь опоздать, пошли многосемейные. Глядя на них, медленно, с трудом отрывая от снега ноги, один за другим зашагали и остальные.

Подчиняясь хозяйскому самодурству, люди всю дорогу – версту за верстой – шли молча, опустив головы, стыдясь взглянуть друг на друга… Многим на всю жизнь запомнилось это утро: солнечная даль, впереди дровни с хозяйским неводом, а за ними – цепью бредущие подневольные рыбаки.

Трифон остановился на одном из островков. Именно здесь, по его догадке, должны проходить из моря к тоням косяки сельди.

– Невод расстелем, братцы, тут-та, – водя перед собою рукой, заявил он, – на самом что ни на есть богатеющем месте! Всю рыбку перехватим, всех без галли оставим, всю ее моим неводом повытаскаем…

– А если не идет здесь? – высказал Алешка то, о чем думал про себя каждый из покрутчиков.

– Идет, – уверенно ответил Трифон. – Побольше твоего потеряю, парень, если ловить будем плохо. Побольше мне будет убытку…

– А и не поймаешь, невелик тебе убыток будет, – не сдержался семнадцатилетний Федька, третью весну ходивший на промысел, – всю соль в казенном магазине скупил!

Поди, у всех нынче рыбу скупишь, ведь каждого без соли оставил. А вот нам-то жрать всю зимушку будет нечего…

– Ой, и надоели же вы! – взвизгнул хозяин. – Душу мне повымотали. Да хоть все назад вертайтесь… Не беру Федьку в артель! Катись ты… в неладное место, прости господи!

Скуластое лицо Федьки побледнело. Обычно мало заметные веснушки обозначились ярче, парень прищурился и метко сплюнул на сапог хозяина.

– Я, хозяюшко, и на лесосплав подамся. Хоть грош какой там заработаю. А вам, братцы, сидеть здесь да погадывать…

Парень ухарски сбил на затылок фуражку и не спеша, вразвалочку пошел обратно к селу, словно на гулянке выкрикивая одну за другой самые разудалые частушки.

– Легко жеребцу ржать. О семье невелика ему забота, а прокормить себя не гораздо хитро. Теперь на сплаве народ во-о как нужен, – бормотал, глядя ему вслед, многосемейный Пушкарев. – А мне-то, на шестом десятке, не попрыгать по плывущим бревнышкам. В ногах силы той нет.

С нескрываемой завистью следили рыбаки за уходившим Федькой. Когда парень исчез в прибрежном леске, Терентий сдавленным голосом чуть слышно спросил Трифона:

– Кого корить пошлешь, хозяин?

– А никого! Сам буду спасть расставлять.

– Просчитаться можешь, хозяин, – в один голос встревоженно заговорили рыбаки. – От корщика весь лов идет! Дело серьезное… Возьми Терентия – надежней будет.

– Афонька насчет галли хитрей меня был, – прищурился Трифон, – не спорил с ним, братцы. А Терентия я сам не меньше толк знаю. Сам буду корить! Обожди, ребята, меня здесь, сам и местечко доброе высмотрю.

Шумно в первый день путины на тонях: слышатся крики, смех, незамысловатые шутки. Кто не лелеет надежду на удачный промысел!

Но молчаливо, не глядя друг на друга, бродили рыбаки трифоновской артели по незнакомому острову. Остановились бог весть на каком месте, где никто отроду не промышлял! Корпть будет сам хозяин, в таком хитром деле ничего не понимающий! Быть ли добру от этой весны?

Вернулся Трифон. Он ожидал расспросов, но рыбаки упорно молчали. Отдышавшись ст быстрей ходьбы, хозяин новел артель к месту, где решил ставить невод.

– Во, – водя пальцем перед собой, заявил он, – вишь, какое место ладное! Обязательно придет…

– Неладно говоришь, хозяин, – угрюмо прервал его Терентий, – не пойдет сюда галли! Неужто не смекаешь, что передний островок в сторону рыбу сносить будет. Косяк заворотов крутых не делает. А где островок, там под водой луда[13]13
  Луда – мель.


[Закрыть] тянется. Пустое здесь место…

– Врешь ты все! – нетерпеливо отмахнулся от него Трифон. – За зря науку свою, дружок, кажешь. Все одно не быть тебе моим корщиком… Будет сюда селедка с моря катить. Только черпать не ленись.

– Да рыба-то што – нарошно для тебя завороты начнет делать? – закричал охваченный дрожью Терентий. – Я тебе толком…

– А ты, Терентьюшко, може, за Федькой вслед побредешь? И тебе и мне спокойнее будет, – напирая на спорщика, зачастил хозяин. – Давай лучше разойдемся! Еще, сам знаешь, не поздно!

Терентий только заскрипел зубами и опустил голову. По обычаю, пока не была вычерпана из невода первая рыба, хозяин мог прогнать сухопайщика из своей артели.

– Губишь ты нас, хозяин, – прошептал он, мучительно кривя дрожащие губы. – Сам понимаешь, что нам податься некуда.

Глядя на низко опущенную голову Терентия, Трифон усмехнулся. Его тешило явное бессилие покрутчика. Не обращая внимания на рыбаков, хозяин начал отсчитывать шаги, делая каблуком борозды – в каком месте долбить оттяжные ямы для невода.

Растянув невод, смастерили караулку – шалаш из молодого ельника. Затем всей артелью принялись ставить избушку. Жить нужно было в десятке-другом саженей от расставленного невода: опоздаешь вовремя спустить стенку сети – и тогда весь косяк уйдет из ловушки.

Всю ночь не спал Терентий и, ворочаясь, не давал уснуть Алешке.

– Ты чего, тятька, словно галли на льду, бьешься? – не вытерпел тот. – Покоя от твоих коленок нет…

– Выхода, сынок, не вижу. Чего делать – не додумаюсь… Не наловить нам сей год рыбы! Сам смекни – чем кормиться будем?

Не скоро заснули в ту ночь рыбаки… По обычаю полагалось каждому рассказать утром свой сон. В артели всегда находился кто-нибудь, кто считался «знатким» в их разгадывании. Среди трифоновцев общепризнанным разгадчиком снов был Ерофеич. Но в это утро никто не заявил: «А мне, земляки, во сколь диковинное причудилось!»

Ерофеич не запускал широко расставленную пятерню в жиденькую бороденку и не морщил лба, собираясь разъяснить суть любой нелепицы… Молча, словно в пытках самого тягостного похмелья, бесцельно бродили трифоновцы, то выходя из избушки, то возвращаясь обратно.

Не было бы здесь проклятого пузана, – как с легкой руки Алешки стали заглазно именовать своего хозяина трифоновцы, – они бы бранью хоть немного облегчили свои души. Но Трифон не уезжал, и потому угрюмых сухопайщиков сильнее прежнего угнетало вынужденное молчание.

Вскоре Алешка заметил, что стоило кому-нибудь из сухопайщиков отойти подальше от избушки, как Трифон, словно невзначай, подходил к нему и, взяв под руку, уводил в лес.

– Тятька, – спросил Алешка отца, – а чего пузан рыбаков поодиночке в лес водит?

– Делишки обделывает! Я не зря в избе сижу, будто не-можется мне. Слух был, что какой-то швед приехал и скупает по хорошей цене рыбу, а пузан полцены за рыбу дает! Вот и идут к нему туго. Да…

Помолчав, Терентий крякнул с досадой:

– Не отвертеться, сынок, от мироеда. Ведь к нему же за трешкой зимой побежишь!

К вечеру Терентию пришла очередь идти в караулку следить за рыбой. Алешке не хотелось сидеть в дымной избе, и он пошел с отцом. Вскоре, увидев идущего к ним хозяина, Алешка дернул за ногу накрытого тулупом отца и торопливо произнес:

– Пузан, никак, до нас скачет?..

– А ну, Алешка, лезь под тулуп караулить, – сказал Трифон, подойдя к ельнику. – Надо с отцом о делах погуторить… Терентий, а Терентий!

Рыбак не спеша откинул в сторону тулуп, прищурился, глянув на снег, озаренный вечерними лучами солнца.

– Для твоей рыбы, – отводя Терентия от караулки, отчет канил хозяин, – у меня припасены сельдянки… Сколько уступишь?

– Да я не знаю, хозяин, – замялся тот, – хорошей цены не дашь, а в убыток кому продавать охота?

– Чудаки, не люди! Тебе только денежки получать, а мне вся забота! На пароход сядешь, так боишься, что утонешь со всем добром, а в Архангельск приедешь, так тоже намаешься, пока по сходной цене продашь… А расходов сколько? Иной раз аккурат в убыток сторгуешь!

– Ты сколько же за сельдянку дашь?

– Уж самую высокую цену… Одному тебе дам в уважение к бедности! По сорок пять копеек… Во сколько даю! – взмахнул рукой хозяин.

Терентий решительным шагом пошел к избе.

– Ты куда? Ну, согласен?

– А сам по рублю в Архангельске продашь?

– На шведа проклятого надеешься, – зашипел хозяин. – Только что-то он не едет сюда… А зимой к кому побежишь за рублем? Швед, поди знай, далеко будет.

Терентий, сделав шаг-другой, остановился.

– Даешь мало!

– А сам повезешь, так за сколько отдашь?

Терентий ничего не ответил.

– Зимний уговор помнишь? – проговорил хозяин, медленно подходя к Терентию, со злобой дробившему сапогом хрустальные катышки заледенелого снега. – Напомню! У голытьбы на что другое, а на это память завсегда слаба! Сколько трешниц вперед забрал? Поди, забыл? А у меня записано!

– Без тебя, хозяин, знаю. Чего рану травишь?

– А того и травлю, что ты голову, никак, утерял. Один провоз сколько стоит? И бочат новых у тебя нет, в старые сельдянки наложишь, что будет? Чего же ты нос-то задираешь?

– А того, что ты силой своей пользуешься!

– На моем месте каждый так поступит! Не я, так другой придет, у кого капитал позволяет… Ну да ладно – добавлю еще на мой счет из лавки задарма восемь аршин ситцу бабе, да тебе с мальчишкой восемь аршин на рубахи к празднику.

Терентий вздохнул и взглянул на хозяина.

– А как рассчитывать будешь: зараз или по частям?

– Где капиталу найти? – лукаво засмеялся Трифон. – Тебе все отдай, да другому, да третьему… Вас-то много, а я один. Да уж по секрету скажу: кому-кому, а тебе отказа не будет. Лишь при людях не проси. Люблю я тебя…

– Не меня, рыбу мою любишь… На моих двух паях сотню себе в карман положишь! – заговорил Терентий, то расстегивая, то вновь застегивая полушубок.

– А ты уж подсчитал? – усмехнулся хозяин. – Арифметчик ты, видать, большой.

– Говорю правильно! Сотню мне отдашь, ее я проем с семьей, и той не хватит на год… А тебе такая же сотня прибыли с меня в твой запасной капитал пойдет… Сколько же я из-за своей нищеты сотен рублев тебе надарил! Подумаешь, так голову себе охота расшибить!

Трифон подошел вплотную и, по привычке напирая на Терентия брюхом, заговорил:

– Ты не буянь! Ты смирись! Доля сухопайщика кому не известна? И дорога тебе одна: не пойдешь против меня – поддержу тебя в нищете, не дам на погибель… Кричи не кричи, а криком капитала не нажить! Мой закон помни: ласковому – помогу, буяна – в гроб загоню!

Трифон быстро пошел к избушке. Терентий побрел к караулке. Там он лег и прижался лицом к снегу.

Алешка приподнял полу тулупа и увидел, что из глаз отца текут слезы.

– Тятька, чего ревешь? Аль пузан обидел?

– Криком бы кричал, сынок! До того моей сотни жаль… На что она ему нужна, тысячнику? А нам опять муки, керосину да соли в долг у него забирать. А на сотню, что от меня к нему в прибыль уйдет, сколько бы я по хозяйству справил!

– А ты, тятька, не продавай ему…

– Сельдянок хороших нет… Ему первому солить обязан, а своя рыба за это время засинеет и в сорту упадет. Не продашь Трифону – у кого в долг зимой перехватишь? Откуда копейку добудешь? С голоду помрешь. Нет, сынок, нам выхода…

– Невод бы надо, тятька! Зря от невода отказался, – жалобно проговорил Алешка…

Не спалось в эту ночь парнишке. Но что мог он придумать, если тысячи рыбаков сотни лет не могли ничего придумать! Их кормилец – невод – был в руках жестоких и ненасытно жадных хозяев.

2

Потянулись долгие дни ожидания – будет или не будет удача? В избе было холодно. Промерзший мох крошился, и уже на второй день в стенах начали просвечивать щели.

В период подледного лова уже не бушуют предвесенние вьюги: ветер не вздымает снежную пыль, не крутит и не играет ею. Солнце греет так жарко, что из коры деревьев выползают отогревшиеся насекомые, а в промысловой избушке, радуя своим жужжанием рыбака, нет-нет да и забьется о стекло преждевременно ожившая муха. Незадолго до этой поры неведомо в каких океанских глубинах собираются косяки сельди, и миллионы рыб движутся в одном направлении – к горлу Белого моря. Ранней весной приходят они к Кандалакшскому берегу, чтобы выметать икру и снова вернуться в океанскую глубь. Почему всегда к кандалакшскому побережью, а не к другим местам направляются эти косяки рыб? Как не сбиваются они с пути, как безошибочно находят дорогу к горлу Белого моря?

Сколько столетий расставляют люди на кандалакшских тонях ловушки. Один год на другой не походит – годы обильной добычи чередуются с годами плохого лова. Эта неизвестность всегда волнует помора. Но человеку свойственно надеяться на лучшее, и в первые дни на тонях царит по-особому шумное оживление. У каждого взволнованно бьется сердце, когда он думает: «Авось улов будет порато густым!»

По-иному жилось в эту путину трифоновцам. Проходя мимо избы трифоновцев, никто не догадался бы, что в ней ютится полтора десятка людей… Как цинготные на зимовье, молча дремлют рыбаки. В эти дни односельчане трифоновцев по два, по три раза в сутки вычерпывали из матицы невода десятки, а то и сотни пудов. А у трифоновцев по-прежнему чернели только два ряда оттяжных ям, и ни одна рыбина не блестела на льду около «иордана». В прошлом году в эту пору по обе стороны проруби уже были навалены горы сельди. Ели только то, что привезли из дома – замешанную горстью муки болтушку с десятком размокших сухарей. Хотели как-то сходить на соседнюю тоню добыть по-соседски сельдей, да не позволил стыд – «о таку пору рыбу христарадничать». Так и хлебали надоевшую до отвращения болтушку.

Любая шутка принималась за обиду. Все чаще и чаще вспыхивали нелепые ссоры, нередко кончавшиеся мордобоем. Первую драку затеял иссохший за путину Пушкарев. Ему одному приходилось кормить семью из восьми человек. Однажды он наскочил с кулаками на Андрейку Трусова, когда тот от томительного безделья затянул холостяцкую песню.

– С голоду сдохнем скоро, а ты о девках завопил, – хрипел Пушкарев, колотя парня, растерявшегося от неожиданного нападения.

Пушкареву усердно помогали кум и братан. Втроем они жестоко избили Андрейку. Потом сами же просили у него прощения.

– Лютеет народ, – жалобно скулил Ерофеич, с большой охотой прибегавший посмотреть на каждую драку. – О-ой, как лютеет… А чего-то еще дальше будет, ребятушки? – говорил он тем, кто разнимал дерущихся. – Чего-то еще будет?

Напрасно караульщики, по очереди лежа в шалаше над выдолбленной прорубью, терпеливо смотрели на дно, поджидая прихода рыбы. Не было сельди, хотя, как узнали от проходящих односельчан, она появилась уже на всех тонях.

Как-то поздно вечером к трифоновцам прикатил хозяин. Рыбаки были на берегу. Трифон покосился на чернеющее отверстие «иордана», около которого по обычаю полагалось лежать всему улову.

Не смея взглянуть на лица рыбаков, хозяин не выпускал вожжей из рук.

– Вот оказия! – пугливо проговорил он. – Авось на обратном пути попадет…

– А на тонях, поди, вовсю ловят? – притворился ничего не знающим Алешка.

– Идет рыбка… идет! – нехотя ответил хозяин и, пугаясь гнетущего молчания, поспешно добавил: – Может, ребятки, хотите перепешить на другое место? Так я не против, я даю согласие…

– Ты б раньше об этом подумал, пока всю путину не упустил, – прошептал сдавленным голосом Терентий. – Раньше бы подумал…

– Ну давайте! Давайте! – охотно заговорил Трифон Артемьевич. – А тебя, Терентьюшко, корщиком назначаю…

– Не берись, тятька! – взвизгнул Алешка. – Время упущено, тебе в ответе быть.

– Правильно. Умна у тебя голова, парнишка… Верно рассудил, – хором заговорили рыбаки. – Вовремя не допустил Терентия к неводу, так не след ему теперь приниматься.

Трифон набрался смелости и взглянул на несговорчивых рыбаков. «Отощали до чего! – подивился он исхудалым лицам со всклокоченными бородами. – Почернели, что головешки… А глазищами как зыркают! Оборони господи! Долго ль до беды!»

Солнце заходило. Нарядно розовела ширь взморья, кое-где перегороженная скалистыми островками. Расцвеченные множеством оттенков, один другого нежнее, расплывались в сине-розоватой дали их очертания. В лиловой дымке смутно виднелось побережье с тонями. Ласково веял теплом ветерок, разнося бодрый и свежий дух разогретой солнцем смолы…

Трифон слышал прерывистое дыхание людей. Он вздрогнул и натянул вожжи.

– Куда? Погоди! – Терентий, не спрося согласия, по-хозяйски стал распрягать лошадь. – Куда на ночь? Вишь, коня как запарил.

Действительно, мокрые бока лошади тяжело опадали, и клочья пены повисли на ее морде. За этот день Трифон отмахал десятки верст. Он снова покосился на прорубь и, мысленно читая «Давидову молитву», вышел из саней.

– Нонче, ребятки, поздно. А завтра давай перепешим.

Никто не ответил ему. Каждый рыбак понимал, что теперь ни в чем не надо ему прекословить – как сейчас хозяин скажет, так и нужно делать! Иначе после он начнет оправдывать себя: «Разве я не хотел беду исправить, да вы же сами помешали! Потому и вина ваша».

Хозяин понимал причину такого поведения рыбаков. Он пытался вызвать их на споры, чтобы убедить в случайности этой неудачи и доказать свое старание. Но артель не поддавалась на эти уловки. На все многословные расспросы хозяина рыбаки нехотя отвечали короткое: «Да… нет… Твоя воля…»

Забравшись в избушку, все тотчас улеглись. Но никто не засыпал. В сумраке белой ночи слышался скрип нар под ворочающимися с боку на бок рыбаками. Хозяин лег одетым и даже сапог не скинул. Алешке было видно, как он, лежа на спине, пальцами барабанил по животу. Всех тревожила одна и та же мысль: «Как и чем закончится дурацкая затея лова в проливах?» Страшно, когда люди не спят, тревожно ворочаются, вздыхают, и никто не проронит словечка. Недобрые мысли бродят у тех, кто зачем-то притворяется спящим!

Но вот кто-то уснул, и его равномерное похрапывание вскоре подействовало на остальных. Один за другим сонно задышали рыбаки. В избушке стало душно. Вскоре кто-то застонал, кто-то начал бредить. Хозяин не спал. Несколько раз он приподнимал голову, прислушиваясь к бреду спящих, и многое из затаенных дум рыбаков узнал в эту ночь хозяин.

Косой луч солнца скользнул в оконце и медленно пополз по плохо окоренным бревнам. Трифон тихо поднялся с нар и оглянулся по сторонам: все спали. Осторожно ступая по разбросанным сапогам, он подошел к Терентию. Рука хозяина только потянулась к нему, как рыбак сам поднял голову.

– Ты чего? – хриплым шепотом спросил он, блестя воспаленными глазами.

– Слазь потихоньку, Терентьюшко, – хозяин воровато оглянулся. – Выйдем-ка из избы… Не разбуди только других. Тише, Христа ради.

Стараясь не ступить на раскиданные по полу сучья, оба на цыпочках вышли из избы.

– Пойдем, Терентьюшко, посмотрим, где бы на новом месте запешить…

– Погоди! Вначале пойдем мою находку смотреть. Вот обрадуешься!..

Терентий, захватив шест, повел хозяина в сторону. Пошли по берегу, спустились на лед. В одном месте Терентий поддел багром пласт снега, налипший на еловые ветви. Под ним оказалась прорубь. Зло усмехаясь, Терентий сунул в прорубь шест. Конец багра, чуть погрузившись в воду, уперся в дно.

– Понял? – словно чему-то радуясь, подмигнул хозяину Терентий.

Трифон, бросив острый взгляд на два ряда прорубей, где был расставлен невод, молча кивнул головой.

– Тогда пойдем вон туда. Вот удивишься…

Дошли до новой проруби.

– Ну-ка, хозяин, – повелительным тоном сказал Терентий, – сунь-ка сам багор…

Тот покорно опустил шест в воду и, покачав головой, несколько раз постучал им о дно.

– Полукругом идет луда, – не спуская с хозяина глаз, медленно сказал Терентий. – С этой стороны может разве галли к неводу подойти?

– Ас другой стороны?

– Да будто остров подпустит в наше место, – теперь уже не злорадно, а угрюмо проговорил Терентий и, судорожно дергая головой, показал пальцем на соседний остров. – Я же тебе сразу говорил! Теперь понял, куда ты нас посадил?

Трифон хотел что-то сказать, но губы у него задрожали, и он поневоле отвернулся от сухопайщика. Терентий жадными глазами следил за ним.

– А вот спереди свободное место, – неуверенно пробормотал хозяин.

– Там тоже луда, – ответил Терентий. – Я везде обшарил!

Взоры хозяина и покрутчика скрестились. Оба поспешно отвернулись. Оба чувствовали, что сейчас не стоит ссориться.

– Плохо, Терентьюшко. Ведь прошлый год на меня без малого…

– Тебе – что? На скупке у других отыграешься. Ты о нас подумай. Егорьевской[14]14
  Егорьевская – апрельская, подледная сельдь.


[Закрыть] селедкой почитай год живем…

– Разор теперь мне!

– Сам сюда ехать надумал!

– Хотел селедочку у всех перехватить, для вас старался, вам такая нажива была бы!

– Со мной бы сговорился. А здесь как через луды да промеж островов галли придет?

Настало молчание.

– Так как же, Терентьюшко, – неуверенно начал хозяин, – пожалуй, и перепешить будет без пользы?

– Ясно дело. Новую избушку теперь уж не построить.

А без этого, пока рыбаки до тони добегут, вся рыба мимо снасти пройдет…

Возвращались к избушке молча.

– Чую, больно люты на меня рыбаки, – сказал наконец в раздумье хозяин.

– Сам понимаешь, – уклончиво ответил Терентий.

– А кто ямины эти пешил?

– Я.

– А кто с тобой был?

– Никого. Один везде бегал.

Трифон, воровато заглядывая в глаза Терентию, положил ему на плечо тяжелую руку.

– А скажи по совести, рыбаки знают про луды?

– Никому пока не говорил… Никому, кроме тебя… А то, сам понимаешь, как встретили бы тебя! И без того беда как народ на тебя лют!

Хозяин облегченно вздохнул. Отощалое лицо Терентия насторожилось.

Хотя кругом никого не было, хозяин все же пригнулся к уху Терентия:

– Десятку дам, – жарко дыша на него, зашептал он, – с уговором – чтоб про луды молчок.

– Покупаешь? – тоже шепотом ответил Терентий. Дешевенько даешь!

– Две десятки дам!

Терентий усмехнулся, но не ответил.

– Четвертную! И ни копейки больше теперь, – тяжело дыша, шептал кулак. Помолчав, медленно-медленно процедил: – Зимой еще десятку прибавлю.

Терентий осторожно заглянул в глаза хозяину.

– Ловкач ты. За тридцать пять рублей норовишь много денег сберечь…

– Норовлю! И тебе пользу норовлю дать… Разве с артели за луды как награду получишь? Выгоднее тебе со мной столковаться. Третьего года десятку забыл.

Щеки Терентия залились ярким румянцем.

– С голода тогда купил меня…

– Голод и теперь настанет… – Глаза хозяина остро блеснули злобой.

– Хочешь, как все, идти на меня? – И, помолчав, снова зашептал на ухо: – Пока с тобой с одним толкую… Двадцать пять – сейчас, двадцать – подавись еще одной десяткой – зимой получишь. Лучше соглашайся!

Хозяин не спеша пошел к избе. Терентий со страхом смотрел вслед. Хотелось не продешевить, но страшно было потерять и то, что предлагал Трифон. Сделав несколько шагов, тот остановился.

– Ну?

– Задешево покупаешь. Ведь узнает артель, так убьют меня!

– Зайдешь в лавку, как вернешься…

– Давай сейчас деньги!

Трифон поморщился. Все же вытащил из голенища сапога бумажник, запрятанный в пестрый мешочек, размотал тесемку и отсчитал от перегнутой пополам пачки две красненьких и одну синенькую бумажку.

– Помни – про луды молчок! Если разговора о них не будет, тогда о рождестве получишь еще две десятки.

Сухопайщик отупело смотрел на трепетавшие под ветерком яркие бумажки. Этими деньгами семье можно кое-как прокормиться месяца четыре. За это лишь не надо никому говорить про мели, отводящие рыбу от места, где хозяин расстелил невод.

– Прячь деньги, – хозяин оглянулся по сторонам, – мало ль ненароком кто увидит? Дома полюбуешься.

Когда подошли к избушке, Трифон подвел к саням жеребца и, не делая ни одного лишнего движения, умело запряг его.

– Скажешь рыбакам, – теперь уже хозяйским тоном приказал Трифон, – если хотят, сами пусть по-иному перерешат, а мне недосуг.

Скрипнули примерзшие к снегу полозья, и жеребец, игриво перебирая ногами, побежал по льду.

Терентий рассеянно следил за быстро удаляющимися хозяйскими санями. И хотя пальцы непрерывно ощупывали деньги, радости не было. Он шагнул к избушке и, охваченный вдруг страхом, остановился – боязно было войти к только что преданным землякам. «Спросит кто-нибудь про хозяина, а как повернется язык для ответа? Взглянут земляки, а хватит ли смелости посмотреть им в глаза? – думал он. – Тогда все поймут…» Терентий побрел в сторону, сам не зная – куда. Очнулся он у шалаша караулки.

Здесь можно было хорошо обдумать – как найти оправдание своему поступку. Приподняв брезент, которым был окутан шалаш, Терентий пролез внутрь, привычно растянулся на куче упруго подавшихся под ним еловых ветвей, подоткнул вокруг себя тулуп. Лежа на животе и упираясь локтями в край проруби, он набросил себе на голову овчину. Стало душно, запахло кислятиной. Солоноватый холодок, идущий снизу от воды, охватил его разгоряченное лицо.

Привычно упираясь подбородком о положенные одна на другую ладони, Терентий постепенно стал различать в абсолютной мгле чуть просвечивающую зеленоватым светом глубь, где белела решетка – кусок жести, подвешенный почти у самого дна. Подойдет стая сельди и закроет собою светлое пятно решетки – вот и вся хитрость определения прихода добычи.

Не переставая думать о своем предательстве, рыбак глядел на смутно белеющее пятно. По воде проплыл уродливый бычок со вздутой головой и тоненьким хвостиком… Вдруг по белеющему квадрату решетки проскользнула темная, остренькая стрелка, за ней метнулась другая, еще и еще. Терентий торопливо протер глаза. На светлое поле решетки надвинулось что-то темное, и решетки не стало видно. Он дернул за бечевку, тяжесть не пускала кусок жести наверх… И тогда, шалея от радости, добровольный караульщик вскочил на колени. Обессилев от волнения, он не смог освободить ног от овчины, в которую они были укутаны, и, волоча ее за собой, выполз из шалаша:

– Гал-ли-и! Гал-ли-и! – закричал он.

Кто-то ответил со стороны избушки, но Терентий не расслышал. По-прежнему стоя на коленях, он надрывался в крике:

– Иде-ет!.. Иде-ет!

Один за другим выскакивали из избы люди. Без шапок, без полушубков, в одних нательных рубахах бросились они к неводу. Прошла ли минута, как опустили сеть, а косяк сельди очутился уже внутри ловушки. Кто-то из рыбаков побежал обратно в избушку, чтобы одеться и принести одежду другим.

Вот они – самые радостные на промысле минуты! Терентий и Ерофеич, как два самых почетных рыбака – один по знанию рыбацкого дела, другой – по возрасту, – держа сачки наготове, встали у «иордана» друг против друга. Другие рыбаки равномерными движениями быстро подтягивали матицу.

Прозрачно-темная вода в «иордане» начала все сильнее и сильнее мутнеть. Вдруг на ней вздулись пузыри, и, теперь уже белесая, вода сразу закипела, искрясь тысячами блесток. Жадно смотрели рыбаки на усеянную пузырями теперь уже молочно-белую накипь. На поверхности бурлящей мути запрыгало множество дужек ярчайшего серебра. Сотни рыбок бились сейчас друг о друга на поверхности воды.

– Го-осподи благослови! – раздался певучий возглас Ерофеича. Сейчас он не казался, как всегда, замызганным старикашкой. Голос окреп, исчезла обычная суетливость» и внушительно строгим сделалось лицо рыбака.

– Благослови господи, – так же величаво ответил Терентий.

Прикладывая обожженные цигарками пальцы по очереди ко лбу, поясному ремешку, правому, затем левому плечу, оба они торжественно перекрестились, кланяясь на восток. Вслед за ними начали молча креститься остальные рыбаки. Лица у всех побледнели, глаза расширились, все глядели, не отрываясь, на бурлящий добычею «иордан».

– С богом, Ерофеич, – строго проговорил Терентий, уступая старику честь первому опустить сачок в искрящуюся серебром матицу. В воздух взметнулись блестящие полоски, и по снегу запрыгала сельдь. Рядом упали другие, а там – еще и еще…

Вот оно, долгожданное время! В настороженной тишине слышалось звонкое шлепанье рыбок. Подпрыгивала и билась друг о друга, искрясь и блестя яркой, как жесть, чешуею, еще не уснувшая сельдь.

Но недолго длилось счастье рыбаков! Много ли надо времени, чтобы двумя сачками вычерпать полсотни пудов? Вскоре по обе стороны «иордана» высились две небольшие кучи вялой сельди с израненными боками, без икры и молок.

– На обратном пути заблудились, сердешные, – горько усмехнулся Ерофеич, вновь превращаясь в суетливого старичка. – Кончилась путинушка, кормилица наша…

– Хоть свежей рыбки какой день на тоне поедим, спасибо и за то скажи, – в тон ему ответил Копа лев.

– Хоть в карманах ребятишкам принесем… покажем, какая такая сей год галли была! – истошным голосом закричал Пушкарев. Он нелепо расхохотался и вдруг повалился с размаху на еще трепетавшую рыбу. Дергаясь всем телом, бородатый мужик рыдал.

Все потупились: рыбакам стало совестно за товарища. Много же надо было выстрадать такому бородачу, чтобы реветь, как баба.

За время сидения на островке рыбаки жестоко изголодались. Теперь сколько бы ни поедали они сладких, промасленных собственным жиром рыбок, досыта не могли наесться. Потребовалась неделя, пока пресытились они «хозяйскими гостинцами» – так назвали трифоновцы улов, пришедший в утро отъезда Трифона.

Прошла неделя, но над решеткой не проплыло и десятка сельдей… Было ясно, что путина заканчивалась.

3

Началась распутица. На косогорах то тут, то там выглядывали наружу бурые пятна оттаявшей земли. Вокруг деревьев и камней с каждым днем все шире и глубже становились воронки, на елях нежно зазеленели кончики ветвей.