Текст книги "Инна, волшебница"

Автор книги: Александр Гейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Что же до Кинна Гамма, то он разыскал её сам.

– Помнится, кто-то обещал навестить старого версификатора, чтобы вместе погрустить о снеге? – весело спросил он Юму, опустившись на траву рядом с ней – у Юмы только что закончилось занятие на тему "границы и разделения", а проводила его Дора, и теперь Юма расположилась под вишней, чтобы сложить вместе узор просветов меж листьями – это было упражнение, заданное Дорой.

– Какого фикатора? – переспросила Юма.

– Верси Фикатора, – в два слова повторил Кинн. – Это означает...

– Стихотворец, – процедила сквозь зубы Аглая, подошедшая сзади. – У нашей Юмы было тяжелое детство, и она

не выучила сложных

слов.

– Версификатор?

– удивился Саша Сироткин.

– Это кто – тоже самое, что поэт, или я путаю?

– Не совсем то же самое, – объяснял Саша Песков. – Буквально это означает стихослагатель или, огрубляя, рифмоплет.

– Стало быть, – ухмыльнулся с довольным лицом Сироткин, – бывают версификаторы, а бывают поэты. В смысле – настоящие. Ну, а ты, конечно, из последних?

Время было далеко за полночь, три, а то и полпятого ночи. Их беседа затянулась, напомнив Саше Пескову похожие безумные разговоры времен студенческих, когда с друзьями или вовсе с неизвестными людьми обсуждалось все и вся от НЛО и Шамбалы до женских грудок и способов разжиться недостающей пятеркой. Но эта беседа так-таки отличалась от прежних, к таковым Саша Песков уже потерял всякую охоту, а теперь вот они несколько часов рассусоливали о всяких высоких материях, причем Саша Сироткин, казалось, только входил во вкус и, похоже, совсем не считал сон необходимой частью суточного круга. Он как будто и не давил на Сашу Пескова, не вынуждал его к точным ответам и не возвращал к какой-нибудь определенной теме, давая разговору соскакивать с одного на другого, но все же Саша Песков угадывал за всеми этими расспросами какой-то особый интерес и подтекст. И кроме того, ему было внове столь живое проявление интереса к своей скромной персоне, он себя ощущал почти что героем какой-нибудь телепередачи, усаженным перед благодарной публикой, чтобы ему вещать, а той – внимать вселенским истинам из его уст. Публики, правда, было маловато, Саша Сироткин совмещал её роль с ролью ведущего, но зато интервью он брал с любознательностью не дежурной, а самым искренней, и Саше Пескову было на редкость приятно.

– Ты знаешь, – отвечал он на вопрос Сироткина, – я такое разделение, в смысле, на рифмоплетов и настоящих поэтов, считаю жлобским. Это ведь западня: сначала согласиться, что бывают поэты настоящие и ненастоящие, затем согласиться, что настоящие – это когорта великих, ну, там от Гомера до Блока, а затем – затем-то и начинается сущее западло. Всех прочих, получается, надо считать говном. А с собой любимым как быть? Или записывать себя туда же, а это уж низкопробность самая лакейская, – спрашивается, зачем предрешать самому себе, что ты ничего путного не создашь? Или, наоборот, делать для себя одного исключение. А это высокомерие – причем, я так считаю, такое же низкопробное и плебейское. Потому низкопробное, кстати, что вслух об этом не принято говорить. Принято друг другу делать исключающие реверансы – мы, мол, с тобой одни гении, в той вот когорте, а прочие сам знаешь кто – ну, а про себя фигу в кармане держать. Но горе даже не в этом, а что сами литераторы нынешние друг другу такое вот самосознание навязывают и принимают. Получается круговая порука, да ещё из худших. Чем власти обличать, так на себя бы посмотрели.

Саша Сироткин хмыкнул и уставился на Сашу Пескова.

– Ты меня извини, конечно, я это не в обиду, мне просто интересно – а ты чем от них отличаешься?

Саша Песков пожал плечами:

– Да мало чем, наверное. Просто я такой подход принимать отказываюсь.

– Ну как это – отказываешься! – опроверг Сироткин. – Ты же это все время подчеркиваешь – они такие, а я вот другой – правильный, уникальный. То есть ты ведь того же самого и держишься, на деле-то.

Теперь Саша Песков уставился на Сироткина. Он не обиделся, он всерьез задумался – может, он и впрямь вот таким, перекрученым, способом доказывает самому себе свою исключительность?

– А ты меня поймал, – признал он наконец. – Я как-то не думал об этом.

– Дык! – и Саша Сироткин захохотал не сдерживаясь, но не обидно.

– И все равно, – заметил Саша Песков, – что бы я там о себе не думал, а мне так кажется, что мы, то есть я имею в виду писателей, художников, неправильно ищем. Тут дело даже не в этом подходе, это уж венчик на крыше. Все здание не такое.

Саша Сироткин наклонив голову рассматривал своего собеседника и наконец догадался:

– А, это ты про ту птицу, что тебе Векслер напророчил!

– Напророчил? – Саша Песков задумался. – Н-не уверен.

Сироткин плотоядно ухмыльнулся, как бы предчувствуя поживу:

– Ага, наш мэтр, похоже, не верит в предсказания. Физике противоречит, ага?

– Да нет, совсем не в этом дело. Если уж о предсказаниях речь, то я допускаю, что и это возможно в буквальном смысле. Но, по-моему, все иначе происходит.

– То есть?

– Ну, вот одна девочка знакомая пишет. Написала рассказ, где один персонаж, её приятель, исходно-то, сломал ногу. И что же? Он её и на самом деле сломал. И она, – улыбнулся Саша Песков, – давай со мной советоваться мол, это она ему наколдовала или предсказала или совпадение? Разумеется, с тайной гордостью насчет своих мистических дарований.

– Ну-ну? – заинтересовался Сироткин.

– А чего ну – я ей сказал, как думаю. По-моему, так все может быть вообще иначе. Допустим, происходит какое-то совсем другое событие, ну, назовем это по-модному – метасобытие. А в плане нашей реальности оно выражается разнообразно и относительно независимо – так сказать, порознь. Конкретно, её приятель калечится, а девчушка рассказ об этом пишет. Причем, одно на другое даже и не влияет. Связь-то есть, но, как видишь, совсем хитрого рода – ни колдовство, ни гадание, а ещё интересней.

Сироткин воззрился на Сашу Пескова:

– Слушай, я с тобой всю ночь болтаю и никак понять не могу. Как сквозь такое сито штампов и схем к тебе в голову что-то путное попадает?

Саша удивился:

– Да я, по-моему, не такой уж и заштампованный...

– Ну да, – не согласился Сироткин. – Ты мне чего только не нагородил и про ахинсу, и про саморазвитие, и про гибель культуры, и про самопожертвование во имя общего блага... Я только глазами хлопал – как, думаю, такой железный парнишка лирику может писать? Да ещё наверняка хорошую. Прямо как какой-нибудь секретарь ячейки упертый.

Саша Песков вытаращился на своего собеседника – никак он не ожидал, что произведет такое вот впечатление.

– Ну, положим, у меня все по штампу, хреново, а как – не хреново? выговорил он наконец. – Просвети уж!

– Я тебе кто – гуру, что ли?! – всерьез изумился Сироткин. – Почем мне это знать!

– А к чему разговоры-то все эти?

– Так для себя, конечно, – без всякого стеснения объяснил Саша Сироткин Саше Пескову. – Думаешь, я знаю, как надо? Стал бы я тогда с тобой всю ночь язык чесать! Потому и расспрашивал, чтобы свои заморочки понять.

– На моем примере то есть, как бы со стороны?

– Ну конечно! Видишь, – тоном дружеской откровенности пояснил Сироткин, – мы, сам знаешь, в какой серости живем. А мне хочется в мир хоть немного побогаче, где мужики летают и звери людской речью разговаривают. Вот и стараюсь при случае хоть что-то разведать.

– У меня?

– Ну, так ты же поэт все-таки!

Саша Песков только головой крутил – такого оригинального знакомства у него давно не было.

– Слушай, ты у меня ночуешь или как – до дому пойдешь? – прямо спросил меж тем Сироткин, вставая из-за стола. – А то койка найдется.

– Домой, – отмахнулся Саша Песков, тоже поднимаясь.

Уже в прихожей, взяв у Сироткина его кавказский адрес и попрощавшись, он все же спросил:

– Ну, а птица-то? На вечере? Откуда она?

– А я-то откуда знаю! – изумился Сироткин. – Спроси птицу! Может,

ее вообще не

было!

"Неужели

было? Боже, неужели

не было?" – вот о чем подумала Инна, проснувшись наутро и вспомнив произошедшее – её путешествие в Тапатаку. Впрочем, не эта мысль была её первым душевным движением – первым, что она осознала, было чувство блаженной легкости и воспоминание о чем-то очень счастливом. А уж потом рассудок взял свое и стал выставлять ночные приключения всего лишь сновидением. Инна препиралась с ним какое-то время, а потом решилась открыть глаза, готовясь к встрече с самой несказочной повседневностью. И хотя ей совсем недавно так нравилась её, то есть, её – тети Ирина квартира, проснуться здесь уже не казалось Инне таким уж волшебным событием. Но вставать было надо, пора, и вот – она присела на постели и подняла ресницы, ожидая увидеть перед собой стену спальной – лиловые обои и на них, это уж приколола сама Инна, пара плакатов – черно-белый красавец панда и красавец мужчина актер и певец Томми Хок, подростковая любовь Инны.

Мужественный профиль романтического героя Томми, как и симпатяга панда, действительно, по-прежнему украшал лиловые обои. Но первым, на что наткнулся взгляд Инны, был золотой блик – справа от неё и на уровне её глаз. Инна мотнула головой, и золотой блик метнулся вправо-влево, следуя её движению как привязанный. Она непроизвольно поморгала, а затем наконец вгляделась и ахнула: золотое полыхание в её правом глазу было миниатюрным, с мизинец, колокольчиком – возможно, он был медным или бронзовым, но сверкал все равно как золотой. Колокольчик незнамо как висел в воздухе, ни к чему не прикреплен и безо всяких подставок. "Он только кажется или на самом деле?" – подумала Инна, уже все вспомнив, – это было, конечно же, подарком Антонина – принц Тапатаки выполнил свое обещание. Безотчетно, она протянула руку, желая потрогать этот сверкучий подарок иного мира. Рука прошла насквозь, но, видимо, желание прикоснуться к вещице было столь сильным, что каким-то образом Инна все же задела колокольчик, и он зазвенел – самым мягким и чистым звуком, какой и подходил к его облику.

– Инка проверяет свою новую погремушку, – тотчас иронично прокомментировал Антонин – впрочем, голосом вполне дружеским и добродушным. – Нравится?

– Доброе утро, – отозвалась Инна, не обижаясь на его слова. – Он что, так и будет теперь у меня в глазах мелькать? То есть, – поправилась она, большое спасибо! За подарок.

– Пожалуйста, – отозвался Антонин. – Перевесь куда тебе удобней, и все дела.

– А как звонить?

– Инструкция по обращению с колокольч... – начал Антонин протокольным тоном.

– Я серьезно! – перебила Инна. – Мне мысленно протянуть руку и побрякать, так, да?

– А у тебя хорошо развита интуиция, – похвалил Тошка. – Я ещё зачем-нибудь нужен? А то хотелось дома разными пустяками с утра заняться...

Инна, покраснев, пустилась оправдываться:

– Антонин, я не собиралась тебя отвлекать, я только хотела взять его в руки, разглядеть, а он...

– Я вник, все в порядке. А взять в руки и разглядеть – это когда будешь у нас. Вещица-то тапатакская, не от мира сего, – объяснил Антонин. Ладно, ещё побеседуем. До связи!

Он исчез, а на Инну нахлынули мысли и воспоминания. Самое главное, думалось ей, все не было сном – вот он, колокольчик, и только что приходил Антонин, а позвони она, и он появится вновь – значит, все правда. Но, буквально в следующее мгновение холодело её сердце, а вдруг ей все – и колокольчик, и эти её беседы, и Тапатака – только кажутся? Да нет, невозможно же, чтобы все так ярко казалось, – успокаивалась она ещё через миг. Ведь все помнилось так отчетливо – и Тея, и Дора, и тигр, и Инесса... похоже, с ней не так все просто, с этой Инессой, кажется, их что-то связывает с Антонином... Стоп! – тут до Инны дошла одна важная вещь. Тапатаку и лица теитян, вот хоть и Мэйтира, вылитого Коврова, она действительно помнила. А вот облик Антонина – совсем нет. Самые смутные очертания, да и те, при усилии вспомнить, расплывались перед глазами. Инна так взволновалась, что еле удержалась от того, чтобы немедленно не позвонить в колокольчик. Но ей было неудобно – весельчака Тошку она бы так запросто позвать могла, но Антонин, Тошка-то он Тошка, был принц, у него были всякие важные дела – и Инна решила отложить эти расспросы. Она ломала голову об этом и прочем другом, о чем не успела поговорить с Антонином в Тее, вспоминая и вчерашнее, и третьеводняшнее путешествие в Тапатаку, и вскоре этих воспоминаний и мыслей был целый потоп. Инна могла бы мотаться по воле его волн не один час и не один день, но как назло – в этот день был зачет у профессора Коврова. География страны, самое слабое место в знаниях студентки Инны.

Время было полдесятого, зачет уже шел, и Инне надо было поторопиться. Когда, перекусив-одевшись-пролистнув терадку, она добралась до университета, на часах было двенадцать, и в кабинет Коврова, а зачет он принимал там, Инна вошла одной из последних. Это было плохо, потому что она вдруг обнаружила, что очень смутно помнит, где расположены все эти Абердины-Йоркширы-Ньюкаслы и чем они друг от друга отличаются. А сидеть за столом в одиноком надзоре профессорского ока означало невозможность подглядеть или списать, а к тому же, и Ковров мог не торопиться, видя, что его не поджидает нетерпеливая очередь жаждущих удостоверить свои знания впрочем, почтенный профессор все равно не отличался либерализмом в оценках.

Инна, с ненавистью рассматривая билет, повспоминала, что могла, и обнаружила, что этого, очень даже может быть, для зачета ей не хватит. Ее внезапно все стало раздражать – цвет штор в кабинете, идиотский горшок с дурацким фикусом, Мэйтировская физиономия Коврова... При мысли об этом сходстве Инну вдруг посетила надежда. Ну, конечно же, Тошка!.. он выручит, он должен! В конце концов, он обещал... Но звонить в колокольчик ей было все же как-то неудобно: вот так – взять и попросить: "Принц Антонин, продиктуйте мне ответы к билету номер четыре"? Как-то это... В этот миг Инна остро пожалела, что её угораздило выпросить себе этот чертов колокольчик. Был бы сейчас здесь Тошка, то все бы решилось само собой, а просить... Она закусила губу и стала мысленно изо всех сил хотеть, чтобы Антонин сам догадался её навестить – и можно даже без спросу. А что такого, взял и заглянул. Настоящий друг приходит без приглашения, ведь так? Но прошло полчаса, а колокольчик так и не зазвенел – а то есть, Антонин не извещал о своем появлении.

– Ну-с, госпожа... – Ковров посмотрел в зачетку и назвал, ...Калугина, вы, полагаю, уже подготовились. Прошу!

Инна села перед Ковровым и принялась лепетать, с каждым словом все отчетливей понимая неминуемость пересдачи.

– Постойте-ка, – перебил наконец Ковров. – Что вы тут несете, милая барышня. Какая угледобыча в районе Северного моря? По-вашему, углекопы спускаются на дно моря в водолазных костюмах? Что-то, знаете ли, новенькое в мировой практике.

Инна лихорадочно посоображала и поправилась:

– Я оговорилась, я имела в виду – добыча нефти.

– Ну да, это уже ближе к реальности, – согласился Ковров. – Ну, а как все-таки с углем? Где добывают это крайне полезное ископаемое?

– В Ливерпуле, – выпалил рот Инны.

– Что-о?..

– То есть, в Ньюкасле. Я оговорилась!

– Ну-с, а что же производят в Ливерпуле?

– Там... Ливерпуль – это родина Битлз.

Ковров поморщился.

– Ну да, это с точки зрения культурного значения. А экономически, чем является этот город?

На колеблющихся чашах весов лежала судьба зачета. Надо было только правильно ответить – вспомнить, что это порт, и ведь Инна это знала. Но её волнение и досада на все и вся, а вперед всего, на подведшего её Антонина были так высоки, что этот простой ответ Инне не пришел в голову. Вместо этого у неё в уме появилось смутное очертание острова, а Ливерпуль на этой карте был, помнится, ближе к северу, а там, кажется, находились горы... а в горах, вспомнилось Инне, пасут овец... И она брякнула:

– Это центр овцеводства!

Покрасневший от возмущения Ковров отодвинул зачетку.

– Придется, знаете ли, барышня, придти в другой раз, да-с... Слабое, понимаете ли, знание предмета...

Сама вся красная от стыда и злости, Инна поднялась со стула и неожиданно для себя принялась спорить с профессором.

– Это смотря по какой географии у меня слабое знание! – она вдруг вспомнила свой тапатакский спор с Мэйтиром. – Вы ведь не были там! Смотря как путешествовать.

– Что-что? – раскрыл рот профессор Ковров.

В этот миг дверь профессорского кабинета открылась и к ним заглянул опоздавший Вова Усихин:

– Владислав Всеволодыч, можно?

Ковров машинально сделал приглашающий жест, и Усихин прошел к столу за билетом. Но его появление не остановило разгорающийся диспут.

– Да! – настаивала Инна. – Почему я должна верить карте? Это только нарисованная условность. А можно путешествовать так, что... – Инна вновь вспомнила свой спор с Мэйтиром – ...столицей Голландии будет Гаага, а не Копенгаген!

Усихин разинул рот и, осторожно попятившись, присел на стул за ближайшим столом. Весь побагровевший Ковров тоже разинул рот, но на попятную не пошел.

– Как бы вы не путешествовали, госпожа Калугина, – назидательно заметил он, – столицей Голландии будет Амстердам. А Копенгаген – это столица Дании.

– Вы в этом уверены? – автоматически выпалила Инна.

Ковров выразительно постучал пальцем по лбу, потом повернулся к Усихину и иронически спросил:

– А вы, молодой человек, тоже считаете, что Копенгаген – это столица Голландии?

Володя Усихин открыл рот, собираясь что-то сказать, затем кинул быстрый взгляд на Инну и отвечал:

– А я-то что? Я вообще молчу!

– Ну, так-с, – злорадно проговорил профессор Ковров, – молодые люди, я сейчас открываю атлас, и если там столицей Голландии будет Копенгаген...

Не договорив, Ковров протянул руку и снял с полки атлас Европы. Он пролистнул на нужную страницу и торжествующе протянул книгу Инне:

– Извольте убедиться, сударыня... – и на этом профессор Ковров издал какой-то всхрап и смолк. Взгляд его одновременно со взглядом Инны отыскал на карте город, отмеченный как столица славной страны Голландии. Им был Копенгаген!

Дотоле багровый Ковров на сей раз позеленел. Забрав атлас из рук Инны, он пролистнул еше страницу и обнаружил, что столицей Дании стал Амстердам.

– А Гаага? – сам себя спросил Ковров и листнул обратно.

Гаага, как и положено, была в Голландии. На своем старом месте. Но столицей страны она не стала. Ей в атласе Коврова по-прежнему значился Копенгаген.

Снова хрюкнув, профессор перевел беспомощный взгляд с Инны на Усихина, и тут в его глазах мелькнула догадка. По всему, мэтр заподозрил розыгрыш, а в присутствующих – его участников.

– А ну-ка, ну-ка, молодые люди... – забормотал он прежним непререкаемым профессорским тоном. – Сейчас, мы позвоним на географический факультет...

– И набрав номер, профессор попросил принести к нему в кабинет пару атласов – мира и Европы. Секретарша появилась через каких-то пять минут.

– Ну вот, все и проверим, да-с... – предвкушая торжество порядка и справедливости, забормотал Ковров и принял учебные пособия. – Так-с, где у нас Дания...

В кабинете воцарилась мертвая тишина – профессор нашел искомое. Столицей ютландского государства был Амстердам. Нидерландов – Копенгаген. На Коврова было жалко смотреть. Отчего-то вдруг задрожавшими руками он залистал атлас мира. Америка, Азия, их страны с положенными им городами все было на месте. Кроме Копенгагена с Амстердамом.

– Видимо, я... – забормотал Ковров. – Ну-с...

Он молча начертил в зачетке Инны свою подпись и знак сдачи, а затем так же не говоря ни слова удостоил зачетом и разгильдяя Усихина. Инна и Усихин переглянулись и тоже безмолвно пошли прочь из кабинета.

– До свидания, Владислав Всеволодович, – кротким голоском попрощалась на пороге Инна.

Усихин, будто разбуженный её словами, тоже остановился и принялся успокаивать:

– Владислав Всеволодович, вы не волнуйтесь, это просто склероз, это возрастное, это часто бывает...

– Вон! – взревел дошедший до точки профессор.

И тут наконец раздался заливистый неудержимый мальчишеский смех Антонина. Инна, уже стоя в коридоре, прислонилась спиной к стене и присоединилась к этому смеху, не слышному более никому. Она смеялась так же неудержимо и громко, разве что чуточку истерически, освобождаясь от всей этой нервной географической нелепицы.

– Ты чего, а? Нет, ты чего? – спрашивал Усихин, между взрывами собственного смеха. – Это ты, что ли? Это ты его так, да?

Инна только слабо отмахивалась, не в силах что-то ответить и остановиться.

– Вова, – попросила она, наконец совладав с собой. – Ты об этом лучше никому не рассказывай, а? А то Коврова жалко.

– Могила! – обещал Усихин.

Разумеется, тем же вечером история с невероятной географией пошла гулять по коридорам университетских общаг.

Как и Юма, принц Антонин кое в чем был отличен от урожденных тапатакцев – он тоже пришел в Тапатаку извне. Сам по себе Срединный мир был ему доступен, хотя и с разными ограничениями, но он не был с ним никак связан – ни существа, ни места, ни даже времени года или погоды, – короче, ни звена, ни тени. Поэтому Антонин и не пытался участвовать в поисках таинственного рисовальщика, передоверив это своим сподвижникам. Тем удивительней было происшествие, что приключилось с ним как-то раз, когда он ночевал в своем замке в Тее (последнее, из-за его постоянных отлучек, случалось не так часто). Ему приснился странный и невразумительный сон будто он что-то празднует в своем дворце, но обстановка, сравнительно с настоящей, была какой-то блеклой и убогой, да и его сотрапезники, круг теитян, находился в каком-то тягостном состоянии – будто и он был не он, и его друзья не они сами, а какие-то их двойники, только хуже, сильно хуже самих себя, как будто все они очутились по ту сторону какого-то черного зеркала. И вдруг появилась незнакомка, хотя нет, не совсем незнакомка сперва Антонин принял её за Инессу, но нет, то была не она. Эта рыжая девушка учинила Антонину настоящий разнос, какими только обидными словами его ни называя, а потом и вовсе принялась раскидывать мебель, ронять блюда, и, почему-то, никто не мог ей воспрепятствовать. А затем все как-то вдруг изменилось, посветлело, и посреди этого общего разгрома он и эта девушка побеседовали уже спокойно, как старые друзья. Девушка назвала свое имя, сказала, откуда она, и велела её там разыскать – а был это как раз Срединный мир. Больше того, она обещала помочь Антонину найти Соллу, и больше того, Антонин неожиданно для себя сновидческой памятью "вспомнил", что они с ней, и правда, старые добрые друзья, хотя поутру ничего точного на этот счет он вспомнить не сумел.

Проснувшись, Антонин подивился сну. Но пройдя в Малый зал дворца, во сне там и проходил его замороченный пир, он обнаружил перевернутые столы, уроненную и разбитую посуду – словом, тот же разгром, что во сне. Принц Антонин понял, что все это не только сон. На какой-то миг он заподозрил Инессу, тем более, похожая на неё девушка и назвалась похоже – Инна, но тут же отбросил это. Инесса не стала бы так озорничать, да и зачем?

Он обсудил все это с Мэйтиром и с ближними, и все снова сочли это добрым знаком. Конечно, все это было весьма загадочно, но разрешить вопросы казалось нетрудно – надо было лишь навестить гостью из Срединного мира. Однако разыскав Инну в Алитайе, Антонин был изумлен ещё больше. Из своего сна он понял, что она могущественная ведьма, сведущая и в науке волшебства, и в делах Тапатаки. Но девушка Инна такой не была, а точнее, была не вполне такой. Он кое-как смог добраться до её сознания, добился, чтобы Инна его услышала, а уж увидеть она его так и не увидела – столь непробиваема была броня, отсекающая Инну от всякого зрячего волшебства, особенно тапатакского. Но это все же была она, его недавняя гостья, да и её дар мага, как быстро разглядел Антонин, был несомненен, хотя и неразвит. Мэйтир и прочие теитянские умы на этот счет выдвинули несколько догадок, так, Дора, считала, что, возможно, это была не сама Инна, а её верхний двойник, вот он-то волшебен в полную меру – однако же, указал-то он обратиться не к нему, а к этой вот несмышленой молоденькой Инне. Какие были тому причины, чем было вызвано это посещение, оставалось, таким образом, загадкой, смысл которой Инна понимала ещё меньше теитян. Как бы то ни было, у Антонина появилось звено с Алитайей, и это было очень даже на руку. Пусть Инна и не была тем художником, что должен был пересоздать Тапатаку в Алитайе, но она могла его там отыскать или – как знать – даже помочь найти Соллу, раз уж так обещала её вещая половина. А то есть, помимо той связки со Срединным миром, что могла дать Тапатаке Юма, появилась дополнительная возможность достичь того же или облегчить это, – в общем, в любом случае все было как нельзя кстати.

А вскоре после этого и ученица Инессы, Юма, совершила первое проникновение в Алитайю и сразу же отыскала своего ведомого, того художника, кому она предназначалась и кому она должна была открыть дверь в Тапатаку. Никто не сомневался, что это тот самый живописец, что запечатлеет Тапатаку в своих картинах и сообщит им, на то и Юма, соприкосновение волшебное искрение души прекрасного мира. И надежда жителей Тапатаки укрепилась – по всему, в её делах наметился желаемый поворот.

(из Новой хроники Тапатаки)

5. SUCH A BEAUTIFUL DREAM.

ИННА. САША ПЕСКОВ. ИННА.

Не самое подходящее место трамвай, особенно, когда набит битком, для умных или душевных разговоров – особенно, если эти разговоры надо вести молча и незаметно для окружающих. Поэтому Инна отложила свои вопросы к Антонину и не стала выяснять отношения, хотя ей и хотелось. Конечно, над Ковровым Тошка подшутил классно, да вот только ли над ним? Инна сознавала, что и сама-то показала себя взбалмошной дурочкой, а сердилась из-за этого не на себя, а на Тошку. Но сейчас ругаться было некогда, с зачета она решила завернуть к тете Феде, это было по пути и кстати – спихнуть все гадости в один день. у неё была для тети Федосьи посылка от мамы маринованные огурчики, которые та очень любила. А уж если видаться с тетей Федей, то лучше у нее, чем у себя – вот Инна и тряслась в трамвае.

Тетя Федосья была не одна – она пила чай со своей подругой Людмилой Тарасовной, которую Инне всегда хотелось назвать, в английском стиле, компаньонкой: эта тетя Люда не только дневала, но, кажется, и ночевала у тети Федосьи, образуя с той единство туловища и хвоста. Она покупала для тети Феди еду и мыла полы, но зато питалась с её стола – опять же, выражаясь в английском стиле, жила на её пансионе.

– А, племяшка, – с подъемом встретила Инну тетя Федя. – Входи, как раз к пирогам! Мы тут с Людмилой Тарасовной чайком согреваемся...

Судя по всему, согревались они не только чайком – в прихожей на Инну повеяло от тети Феди горячительным иного рода, а на кухне послышалось отчетливое бряканье убираемых подальше бутылок.

– Нет-нет, – отнекивалась Инна, – я только на минутку, мама послала вам огурцы...

Но разгоряченная своим чайком тетя Федосья вместе со своей компаньонкой затащили-таки Инну в квартиру, и она настроилась провести час в пустых разговорах.

Тетя Федя, блестя своими огромными очками и сверкая вставными зубами, принялась расспрашивать Инну про учебу, про мальчиков и ни с того, ни чего начала ей внушать необходимость обзавестись подругой – "компаньонкой", про себя перевела Инна.

– С подружкой-то веселей, – учила тетя Федя. – А то ведь, наверно, страшно одной в пустой квартире. А тут ляжете вдвоем...

Федина компаньонка пьяно хихикнула.

– Да, ляжете через стеночку, – продолжала тетя Федя и икнула, а компаньонка снова хихикнула. – О чем это я? А, да! Опять же, к экзаменам готовиться удобно... Сели вдвоем, учите...

– Федосья Марковна, мне тетя Ира насчет этого не разрешила, – соврала Инна, чтобы отвязаться.

– Ай, да слушай ты Ирку больше! – сверкнула очком тетя Федя. – Сама, небось, все время у нас ночевала, как они в Камск переехали! Ко мне ещё как-то раз Маринка забежала, помнишь, – обратилась она к своей компаньонке, – я тебе рассказывала? Уж мы с ней такие подруги были! не разлей вода... В лагере она все время ко мне ночью забиралась. Недавно встретились, я говорю "пальчики-то помнишь?" Она смеется...

И обе дамы снова мерзко захихикали. Ошарашенная Инна поднялась с места.

– Знаете, Федосья Марковна, я пойду, мне надо к экзамену готовиться!

– А чего это ты завзбрыкивала? – ощерилась вставной челюстью тетя Федя. – Все девчонки так играют друг с другом, ничего тут особенного...

Людмила Тарасовна подтверждающе захихикала.

– Закрывайтесь, я пошла! – крикнула Инна и пулей вылетела в подъезд.

Тошка заливался вовсю.

– Это твоя работа? Антонин? – строго спросила Инна, не дожидаясь, пока она доберется до дому, и начав разборку ещё в лифте.

– Немножко моя, – скромно отвечал Антонин. – Какие-то замечания?

– Замечания? – задохнулась Инна. – Да ты же меня все время подставляешь!

– Каким образом, милая Инна? Может быть, это я не выучил географию?

Инна на миг смешалась.

– А разве обязательно было устраивать эту комедию? – снова напала она. – Нельзя было сделать что-нибудь проще?

– Проще? Ага, понял. Проще – это утром проснуться, а в зачетке все отметки стоят до конца учебы. Понял, будет исполнено!

– Не надо меня перевирать!

– И меня тоже, – спокойно парировал Антонин. – Ты ведь очень хотела, чтобы тебе кто-то помог? Что ж, законное желание получить маленькое удовольствие. А мое законное желание было сделать все весело, со вкусом и тоже получить удовольствие. Кстати, помнится, кое-кто вроде бы тоже смеялся.

– С тобой невозможно говорить серьезно. А что теперь будет с Ковровым? А какая история может из-за всего выйти?

– Что-нибудь выйдет, наверное, – беззаботно отвечал Антонин. Разберемся, я думаю.

– Но нельзя же так безответственно!

– Конечно, нельзя. Только ты не о том думаешь.

– То есть?

– А то есть, – заговорил Антонин так же легко, но чуть серьезней тоном, – кое-кому надо решить для себя, кто он. Точнее, она. Если ты берешься сделать свое земное житейское дело, – например, сдать экзамен, то уж так его и делай. Как земное житейское дело, без всяких там волшебных помощников. А уж если ты хочешь это дело сделать волшебным, то будь готова, что оно таким и будет. Хоть немножечко, да будет. Или ты студентка Инна, или ведьма Инна. Я думаю, последнее тебе нравится больше.

Инна смутилась и чуточку испугалась.

– Антонин, мне что, надо это прямо сейчас выбрать? На всю жизнь? Ты... ты хочешь уйти?

– Сразу такой переполох, – вздохнул Антонин. – Да нет же. Не вижу причин нам разлучаться. В обозримом времени, по крайней мере. Ты другому научись – решай, какой и когда тебе быть. По-моему, немножко хлопотно каждый раз перерисовать карту, если не знаешь урока. По-моему, проще что-то выучить. А с другой стороны, можно и так, если нравится. Но уж берешься волшебничать, так и сама будь готова ко всяким невероятностям.