Текст книги "Инна, волшебница"

Автор книги: Александр Гейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

И Найра, состроив улыбку, что она полагала обворожительной, небрежным движением вынула из какой-то коробочки рубин Соллу, положила на ладонь и поводила рукой справа-налево, показывая совету Теи.

– В свою очередь, – улыбаясь не менее любезно произнес кудесник Тха, не ставший пережидать, когда уляжется волнение среди теитян, – в свою очередь, дорогой принц Антонин, Великое Средоточие Н'Тхи хочет сделать тебе дар – причем, я это особо хочу отметить, безо всяких условий. Мир-город Хло не требует от Тапатаки вступления в союз.

И кудесник Тха достал второй рубин, уже оплетенный ажурной золотой сеточкой и подвешенный, чтобы не касаться руками, на таком же шнуре.

– Два из семи, – негромко молвил кто-то из теитян.

– Откуда ты это взял, Дюгонь-Кулан? – спросила разъяренная Найра.

– Я отвечу тебе с удовольствием, которое ты скоро поймешь, – сияя отвечал Тха, – но прежде объясни Антонину, каким образом к _т_е_б_е_ попал рубин, – и Найра закусила губу.

– Откуда же рубин, Найра? – холодно спросила Инесса – и взгляд её словно бы проницал насквозь.

– Я отобрала его у одного прихвостня теней в Срединном мире, – нехотя призналась посланница Акамари – и понимая, что последует новый вопрос, договорила до конца: – Подонок отнял камень у Инны.

– Почему же ты не вернула Соллу той, у кого она была? – спросил непривычно хмурый Антонин.

– Вот именно! – поддержали теитяне.

– Ну, она же все равно передала бы рубин тебе, Антонин, – начала оправдываться Найра, – а у Инны явно теперь сложности с тем, чтобы попасть в Тапатаку, вот и... Знаешь, Антонин, – живо поправилась Найра, – пора признаться, я слукавила – Акамари тоже дарит тебе Соллу в знак дружбы и безо всяких условий! Считай, что я выполняю поручение Инны.

– По-моему, ещё минуту назад ты торговалась, – заметила Инесса, и Найра снова закусила губу. Впрочем, она тотчас собралась.

– А теперь пусть скажет он, где взял камень! – и воительница из Акамари указала на Тха.

– О, это не тайна, – с лучезарной улыбкой отвечал кудесник Тха. Камень мне дал Бог.

– Бог? – Найра так и подскочила. – Ты хочешь сказать...

– Да, именно – Бог твоего мира, грозная Найра. Он тоже разжился камнем в Срединном мире и счел за лучшее отдать его мне. Заметь, что не тебе, Найра.

– Отдал тебе... тебе!.. – вскрикнула Найра раненным голосом, побледнела как мел и закрыла лицо рукой. – Он... отвернулся... от Акамари...

– Он хотел, Найра, – произнес уже без ядовитой любезности и скорее сочувственно кудесник Тха, – чтобы наши страны оставили раздор. Мы готовы, со своей стороны.

– Более чем разумно и своевременно, – произнес мрачный Антонин. – Вот только как нам принять камни после всего, чем их унизили?

– Но это все ж таки Солла, Антонин, – осторожно напомнил Кинн Гамм.

И совет Теи в замешательстве стал обсуждать этот вопрос, меж тем как кудесник Тха и безучастная уже ко всему Найра стоя ожидали их решения – а кудесник Тха размышлял, открыть ли ему ещё теитянам, что он не так давно освобождал Юму из плена во дворце Северина – и решил утаить это, поскольку среди всех присутствовал Мэйтир, и не мог же Тха при нем проговориться об уготованной тому ловушке.

А Мэйтир и сам стал поглядывать на него и вдруг захрипел, схватившись за грудь и указывая на кудесника Тха.

– Что с тобой, Мэйтир? – всполошились все.

– Это Тха... это он... он душит меня своим силком... – прохрипел старейший из теитянских магов, бросая на кудесника ненавидящие взгляды – и Нейа и прочие целительницы кинулись ему помогать.

– Что все это значит, кудесник Тха? – вопросил Антонин.

– Прекратите! – призывал Тха. – Вы же выпустите его! Я сейчас все объясню...

Но сделать это он не успел. Стена-зеркало вдруг тонко, но громко зазвенела, и обернувшись к ней, все с изумлением увидели, как в тот зал постыдного застолья ложной Тапатаки вошла... маг Инна. А дальше они наблюдали весь тот разгром, что произвела Инна, смерчем носясь среди толпы помраченных отражений теятян. Тем временем предоставленный себе Мэйтир упал в обморок, и Тха понял, что враг ускользнул, но был бессилен тому помешать, тем более, что он и сам отвлекся на поразительное зрелище по ту сторону зеркала.

– Надо ей как-то помочь, она же не понимает, куда попала! волновалась Дора, сострадая усилиям Инны, из теитян она была с ней особенно дружна.

– Как нам её вытащить оттуда? – пробормотал Антонин. – Мэйтир!..

Мэйтир был без сознания. А торжествующая Инесса, понявшая главное, повернулась к Найре и сказала:

– А как тебе это, Найра? Выходит, не так-то уж безнадежно и неизменяемо предопределение наших теней! По-моему, этого ты нам не предсказывала!

И все же, все понимали, что порыв Инны все-таки бессилен что-либо изменить – это требовалось сделать по _э_т_у_ сторону зловещего зеркала. Что же и как сделать, не знал никто, – как не знал и того, что произойдет в разгар этого зазеркального переполоха.

А случилось то, что в залу влетела птичка, вот та Юмина Чка, подкормленная рубином и отпущенная на волю Аглаей пять минут назад. И эта невеличка подлетела к ладони Найры, все ещё сжимающей рубин и склюнула его, издав неожиданно громкий, не по своей величине, клик. Оторвавшись от зеркала, ошеломленные теитяне следили, как Чка кружит вокруг кудесника Тха, а тот пытается закрыть от неё рубин и отмахивается рукой, но Чка, как-то молниеносно раздавшись в размерах, нависла над кудесником в виде сказочной птицы Рух, склюнула рубин вместе с цепью – Тха едва успел отодвинуть руку от жадного клюва, а затем столь же мгновенно птица пропала из виду.

Послышался треск – это внезапная трещина прорезала все зеркало, и изображение в нем изменилось: там Инна о чем-то беседовала с Антонином, но вникнуть в эту новую картину никто не успел, потому что раздался громкий-прегромкий грохот, а следом странный и тоже очень громкий клик. Теитянам не понадобилось выбегать наружу и смотреть, что случилось. В один миг небо над ними словно раскрылось, и никакой потолок или крыша не могли бы того заслонить. В этом разверстом небе появилась огромная-преогромная птица – птица-смертник, миг назад получившая из рук Туана последний рубин. Птица эта на глазах у всех низринулась вниз с кликом, что не передаваем словом и не весь вбираем слухом, потому что птица-смертник кричит так лишь однажды, когда отдает свою смерть – нипочему, ни за что, а лишь согласно своей природе и предназначению.

Торопясь из дворца на воздух, дамы и рыцари уже знали, что морок сгинул, и могли предугадывать, что они увидят. Не было ни волны на Безбрежном озере, ни двойников-теней – Тея и Тапатака представали в своей нерушимой красоте и силе. Одного только не мог предполагать Антонин – кто и с чем поднимется к нему по ступеням у входа во дворец.

А это была Инна. Она протягивала королю Антонину Соллу, возрожденный и осветленный камень, воплощенный смех чудесной страны. Да и кто ещё мог это сделать, как не она, Инна, новая фея камня и – чудеснейшим из волшебных супружеств – королева Тапатаки?

(Из Новой хроники Тапатаки)

14. ВЕСТОЧКА НА ДОМ.

САША ПЕСКОВ.

– Мало по семьдесят-то, – нудно бубнил не то Копытов, не то Хомутов, недовольный ценой, что устанавливала ему Галя. Он был одним из её торговых партнеров, не из крупных, но постоянных, и конечно, фамилию его она должна была помнить – и помнила. Но нудный Хомутов – или Копытов – так изводил её своим унылым копеечным торгом при деловых встречах, что коммерческая хватка Гали на нем производила сбой: Галя хоть и не давала Копытову потачки в вопросах финансов, зато постоянно забывала нудную фамилию бесцветного человека. Друг-психолог Темкин объяснил ей, что так отыгрывается её психика на счет неприятного раздражителя – впрочем, Галя знала это и без Темкина.

Вот и теперь – Хомутов её просто достал, а сегодня это было особенно не ко времени: у Гали впереди было полно встреч, а ещё надо было заехать посмотреть квартиру Бори Векслера, она обещала его жене. Квартира была на самом деле не Векслера, а как раз Ирины, той после похорон срочно требовались деньги, и Галя обещала сразу заплатить, если решит брать. Недвижимость, собственно, в бизнес Гали не входила, но если уж в руки плывет за бесценок квартира в центре, то какой бы она была коммерсант, чтобы упускать случай.

Муж, впрочем, относился к Галиной коммерции с иронией – он-то ворочал густыми нефтяными деньгами и на свой недельный доход мог купить весь её бизнес. Но Галя была деловита и энергична, Галя не любила ни от кого зависеть, Галя была практична и расчетлива – а по отзывам за глаза, попросту прижимиста. Поэтому она принимала все, что выделял на семейные нужды муж, охотно пользовалась всеми его даяниями и дарениями, включая всякие краткие поездки на Майорку и в Дубаи, а хозяйство все же вела без домработницы, успевая варить-стирать-убирать сама – и при этом ещё твердой рукой вела бизнес на свой _личный карман_. Конечно, так просто это никому не дастся, и Гале это тоже давалось не просто так – у неё была одна тайна: Галя знала, кто она такая _на самом деле_.

Галя уже не помнила, когда она впервые об этом догадалась, – теперь ей казалось, что свое тайное имя она знала всегда. И это было отчасти верно, оно сопутствовало Гале как её невидимый талисман и оберег, отвращая несчастья и привлекая удачу. Но подлинное могущество она ощутила все же, когда стала знать свое право явно – ведь ей как Великой матери и полагалось в изобилии иметь все самое съедобное, сытное, вкусное, сочное, смачное, полезное, драгоценное, красивое, плодородное и плодоносящее, на то она и Великая мать. И когда у Гали возникали какие-то нужды или затруднения, не обязательно даже денежные, она просто вспоминала свое настоящее имя – и достаточно было этого счастливого напоминания, чтобы все уладилось и обратилось к её вящей пользе.

Вот и теперь – она произнесла про себя свое великое имя, даже не произнесла, а вызвала внутри себя само счастье этого тайного знания – и зануда Хомутов (Копытов) сразу поддался:

– Ну, давай хоть по восемьдесят. Нельзя меньше-то, Галина Викторовна!

Галя посмотрела на Копытова-Хомутова и поняла, что надо что-то уступить. Боже, ну откуда только такие берутся – ни размаха, ни азарта, ни чувства будущего – одно плюшкинское крохоборство, бизнесмен называется!

– Хорошо, по семьдесят четыре. Все! – прекратила она движение Хомутовского языка, готового продолжить торг, и тот тоже понял, что больше ему не выгорит.

– Ну, пусть по семдесят четыре, но только Галина Викторовна, товар чтобы на неделе забрали, а то...

– Все-все, некогда, – остановила его Галя и поднялась с кресла. Ухожу.

Она наказала секретарше, что, кому и как говорить в её отсутствие, и вышла на улицу вместе с Копытовым. На миг у неё мелькнула мысль заставить его подбросить её до места и обратно, чтобы не гонять по весенней каше свой джип – экономия, а как же – у Великой матери все идет в дело, все прибирается, до крошечки, до пылиночки – но больно уж обрыд ей этот Хомутов, и Галя поехала сама.

В подъезде, когда она поднималась в лифте, Галя вдруг почувствовала слабое покалывание в одном секретном уголочке её священного тела, и слегка удивилась: это был один из её вещих знаков, и вот именно этот означал, что её будут пытаться накормить тем, чем всегда кормят Великую мать – и Галя почти никогда не отказывалась от этой пищи, на то она и Великая мать, чтобы в изобилии принимать подношения и такого рода – муж, опять же, и на это смотрел снисходительно – а как он ещё мог смотреть, допущенный к ежедневному счастью пребывать рядом с Ней Самой. Но теперь Галя ничего такого не предполагала, она была одна, даже в лифте никого не было, а от квартиры Ирка дала ей ключ – откуда же мужчина?

Но мужчина был, не можно лгать Великой матери, и знак сработал и на сей раз: открыв дверь и пройдя в прихожую, Галя нос к носу столкнулась с каким-то лохматым парнем, выскочившим на шум с озадаченным видом из кухни, где что-то булькало – видимо, чайник.

– Вы что, живете здесь? – спросила Галя, мгновенно оценив все: на самовольно проникшего бомжа или грабителя парень не походил интеллигентен, скорее всего, даже не пьющ – очевидно, кто-то из приятелей Бориса.

– А вы кто? Как вы сюда...

– Ирина послала меня посмотреть квартиру, – Галя показала ключи. Хочет продать её после смерти Бори.

– А, понял, – парень покивал. – Я её снимал раньше у Векслера. Собственно, как снимал – платил за свет-газ да за квартиру, – объяснил он ненужное, как это водится меж людьми.

– Понятно. Что, я могу теперь пройти? – и не давая лохматому времени опомниться, она повернулась к нему спиной и стала сбрасывать шубу квартиранту оставалось только поспешно подхватить её – и вот, он уже размещал её на вешалке, а Галя улыбалась про себя: ага, как она его запрягла – с пол-оборота, теперь все, он уже вовлечен в священно(-ей-)служение – коготок увяз – всей птичке пропасть, а птичка-то ещё и не догадывается, лохматенькая!

Пройдя внутрь, Галя обнаружила, что комната более или менее чиста и прибрана – разумеется, на мужской манер – и записала в пользу лохматенького лишнее очко: он, по-видимому, жил очень собрано. На столе, однако, лежали в рабочем беспорядке бумаги – отложенные, скорее всего, ради приготовления чая – ну, а их перечерканность и томики поэтов на подоконнике объяснили и какого рода писанием занят пишущий. Тем временем квартирант, заскочивший на кухню выключить чайник, уже подоспел к столу, спешно собирая со стола перечерканные листки – очевидно, из скрытности или стеснительности не желая показывать _свое настоящее_. Но было поздно – Галя уже все поняла.

Не то чтобы она его тут, на свету, лучше разглядела или обстановка и эти бумаги на столе ей так уж много рассказали. Нет, главным было другое заискрившееся в ней счастливое знание, экспресс-справка, выданная сопутствующими послушными ангелами и духами: о событии, о сбывании – о нем, лохматеньком. Само собой, это был писатель или, скорее, даже именно поэт, и само собой, далеко не первый встреченный Галей. Само собой, артистов, литераторов и прочей художественной братии к ней хаживало немало – и иные без обиняков предлагали их усыновить (принять под опеку) ради их бурного темперамента, неухоженной гениальности и прочих мужских достоинств. И конечно же, были в числе Галиных знакомцев – а как же, при нефтяном-то муже – люди по-настоящему одаренные, на европейскую ногу прославленные и знающиеся с ней на равных, а не как с меценатшей, которую-куда-деваться-приходится-же-терпеть. Но сейчас было другое, неожиданное – то, рядом с чем не играло уже роли, какие он там пишет стихи – да хорошие, наверное, вон какой пламень в умных глазах, хотя это все пока так, до своих главных книг – но даже и не в них дело, пусть он и одной не осилит – здесь _не это_.

Этот парень был из _н_и_х_ – Галя ещё не знала, что у него там именно, такое же ли, к примеру, знание о себе настоящем, как у нее, или тут что-то другое, совсем другое. Похоже, птичка все же залетная, издалека, извысока Галя чувствовала в нем что-то Векслеровское, заоблачное – а это было единственное, перед чем она благоговела, потому что не могла уразуметь. Ну ведь как же это возможно – не искать сытного, сдобного, сочного, вкусного, – всего того, что произрождает к силе деток своих Великая мать! А Векслер и иже с ним улыбчиво отклоняли дары её – и не оскорбительно, не ругательно, не по заморенности или озлобленности, а этак кротко и _с_в_ы_ш_е_, и в этом умудрялись почерпать больше силы, чем в её сдобненьком, вкусненьком, сытненьком – и Гале оставалось только изумленно преклониться перед таким чудом. Вот и этот – на содержание такого, конечно, не взять – впрочем, это хотя бы экономней, расчетливо отметила про себя Галя, но уж остальное от неё не убудет. И подведя молниеносный баланс, она принялась за дело.

– Извините, вас как зовут?

– Саша.

– Галя, – и рука была протянута так высоко, что Саше оставалось только поцеловать. – Саша, вы меня чаем не напоите, а то я с утра...

А дальше все было быстро и легко. Даже разговоров понадобилось не слишком много, и естественно, все было безо всяких там выказываний ножек и грудок, прикосновений невзначай и сдержанных томных вздохов. Просто на середине какого-то своего стихотворения Саша остановился, а счастливое искрение внутри Гали усилилось до сплошного сияния, само собой перелилось вовне и, как волна прибоя, подвинуло лохматого Сашу к ней, близко, губы к губам – а дальше это же сияние растворило в себе их обоих.

И конечно, он оказался, каким полагается быть настоящему, из _тех_ нежным и мужественным вместе, и все вообще было лучше, чем можно было загадывать. И уж только потом, после всего, когда пришла пора слов, она попробовала разузнать о нем вот то, тайное, но Саша был упрямей, чем она думала, и не раскрыл этого.

– Ничего, успеется, – вслух произносила Галя, меж тем как Саша, уклоняясь от её любопытных вопросов, целовал ей руки и грудь.

– Что успеется?

– Выпытать твои волшебненькие секреты, конечно, – смеясь отвечала Галя. – Думаешь, ты один такой загадочный и все про других замечаешь? Я тоже волшебное существо. Знаешь, кто?

И поманив его пальчиком, Галя прошептала ему на ухо свое великое имя.

– Да ты что? – удивился Саша. – А я-то думаю, что же тут такое... "знакомое" – не договорил он, потому что тогда бы пришлось рассказать про свой великий поход, когда он видел её у края Последнего моря, а делать это сейчас ему как-то не хотелось.

– Угу! А по-твоему, почему ты так просто мне отдался – р-раз, и мой! Ты ведь женщин сторонишься, правда ведь?

– Н-ну, не то чтобы, н-но...

– Ничего, ничего, – говорила Галя не слушая его, – теперь ты у меня начнешь новую жизнь. Хватит тебе прятаться в свою ракушку. Мы все твои книжки издадим, компьютер тебе хороший подыщем, женим тебя...

– На ком? На тебе, что ли? – посмотрел он на неё иронически, ужасно напомнив тем Галиного мужа – ох, уж эти мужики! все одинаковые, – ну ничегошеньки ведь не понимают!

– Ну вот еще, на мне, – она засмеялась. – Буду я с мужем разводиться для этого! Нет, мы тебе подберем хоро...

– Так ты замужем! – он так и отпрянул от нее, огорошенный весь. – Но как же...

– Да, да! – с восхищением говорила Галя, любуясь его целомудренным замешательством. – Тебе и положено быть таким – нравственным, чистым, возвышенным... Какой ты у меня ангел!

И крепко поцеловав ангела Сашу, Галя стала одеваться. Она и так пропустила не одну важную встречу и даже не созвонилась насчет этого. Сделав наконец эти звонки, она дала себя поласкать чуть-чуть на прощание, велела ему быть дома вечером и вышла – а Саша с растерянно-счастливым лицом стоял в открытых дверях, пока её не увез лифт.

"Ну нет, я им его не отдам", – счастливо размышляла Галя выходя из подъезда. Каким таким _им_, она и сама не знала – наверное, всяким неведомым врагам и покусителям на чужое. Но уж что не отдаст, в этом она была уверена всем своим сердцем Великой – и конечно, не могла и подумать, что и небожителей судьбы иной раз пользуют просто потому, что те подвернулись под руку – ну, некому больше пробубнить "Кушать подано" или сбросить пару хвоинок с хорошей елки.

А Саша после ухода Гали слонялся из угла в угол, желая как-то оценить произошедшее и не имея решительно никаких мыслей на сей счет. Внезапно у него в голове загорелась забавная картинка – его новая знакомая, почему-то со старомодной почтальонской сумкой на боку и ещё с какой-то бумажкой в руке – не то телеграммой, не то конвертом. Что это _знак_, Саша сообразил, лишь вдоволь похмыкав и посмеявшись. А вот значение его он понял позже, когда заметил в прихожей на полу газету "Из рук в руки" – она, скорее всего, выпала из Галиной сумочки, потому что не с луны же ей было выпадать. Саша вспомнил, что он и сам давал в эту газету объявление – в раздел "Разное", насчет художника – дурацкая идея, конечно, а вдруг. Решив проверить, поместили ли уже его объяву, Саша развернул газету и нашел нужную страницу. Объявление уже напечатали. И не только его. Рядом, ниже, было другое: "Саша, у меня недостающая часть истории про Юму и Тапатаку. Жду вас начиная со среды в семь вечера на углу Кампроса у "Яблочка". Инна.". Телефона отчего-то не было, а день был среда. Вот почему вопреки воле Ее Самой и своему обязательству Саша Песков не был вечером дома – он был на углу Кампроса у "Яблочка" (правда, Гале он оставил записку).

А там, когда он озирался на перекрестке на плывущие мимо женские лица, из подъехавшей иномарки выбралась высокая красивая девушка и сама окликнула Сашу:

– Мужчина, вы здесь не по объявлению? Вы Саша?

– Да. А вы Инна?

– Нет, я Анита. Я её подруга, – и Анита сделала приглашающий жест. Садитесь, я все расскажу дорогой.

Пока она выруливала с обочины в нужный ряд, Саша Песков разглядел девушку получше и кое-что вспомнил.

– А знаете, я вас встречал раньше.

– Да, – согласилась Анита, – на выставке фантастов. Вы нас чуть с ног не сбили в дверях.

– А, это... – Саша улыбнулся. – Я там надеялся художника найти нужного. Тапатакского, – и он глянул в ей в лицо – поймет ли Анита.

Теперь засмеялась Анита.

– Не там искали. Вы и есть тот художник. Только рисовать ничего не надо. Понимаете, все

дело в рассеянности

Мэйтира...

Вот

именно, рассеянность Мэйтира

не единственно, но во многом она-то и явилась причиной всех потрясений Тапатаки времен Антонина. Когда Мэйтир ей обзавелся, то эта рассеянность поначалу казалась всего лишь простительной слабостью или даже намеренной причудой старого мага, хотя один из былых королей указывал Мэйтиру, что он в этом вопросе непозволительно легкомыслен. А маг не может быть легкомыслен – и Мэйтиру надо было или избавиться от своего недуга, или уж уходить в последнее путешествие.

С последним Мэйтир не торопился, а вот путешествий _обычных_ он долго не оставлял и заглядывал в самые разные миры, мирки и мирочки, не будучи в силах насытить свою ученую любознательность. В одном из таких он потерял свою тень – вернее, забыл её там по рассеянности.

А вот тень не забыла Мэйтира и, беспризорная, долго-долго скиталась по закоулкам миров и пространств в поисках своего хозяина, пока не попала в один из миров, который воистину был царством теней. Там её приютили, напитали, обучили разным хитростям и премудростям – и помогли продолжить свой поиск, вооружив новым замыслом и связав одним страшным обязательством. Собственно, перерожденная тень уже не находила это обязательство ужасным она должна была заместить живого, "исходного" Мэйтира – поначалу незаметно привязаться к нему вновь, потом обосноваться внутри и так же исподволь захватить его сознание, волю и наконец все его телесное существо – ну, а позже этот перевернутый Мэйтир должен был помочь теням захватить и всю Тапатаку.

В этой хронике излишне расписывать, как, когда и почему обитатели Тапатаки научились обходиться без тени – тени в её волшебном, магическом смысле, это давняя история, и она занесена в столь же давние хроники, а в разных магических пособиях и наставлениях в подробностях изложено, каким образом магу надлежит познать и во что обратить свою тень. Сказать кратко, маг преодолевает так называемое _разделение_ – и примерно это же проделала в свое время вся волшебная страна – и в том, в отличие от того, что толковала Антонину Найра, не было для Тапатаки ни малейшей опасности, особенно в пору, когда короли были при всех своих четырех волшебных регалиях. Ну, а Мэйтир был так стар, что потерял ту свою тень во времена ещё более отдаленные – впрочем, и мир-то тот был особенный, странный, и тень Мэйтиру он, можно сказать, навязал – а потом сам же и придержал её, не сразу пустив вдогонку.

Дальнейшее было причудливым сочетанием самых разных обстоятельств, разнородных сил, злых и добрых воль, дьявольских замыслов и небесного промысла – находок, влекущих горестные потери, и потерь, переходящих в бесценные обретения. Тень, как это и следует из предыдущих событий, разыскала Мэйтира и покорила его под свою руку – хотя и не совсем так, как предполагалось. Мэйтир не стал сознательным пособником теневой сатанинской игры, этого-таки проделать с ним не получилось – но тень сумела поселиться внутри и знать все мысли и использовать все знания древнего мага, а кроме того – она до такой степени им напиталась, что умела теперь отделяться и действовать сама – не как простая "бесплотная" тень, а как полноценный двойник Мэйтира, – итак, на старости лет опытнейший из магов Теи впал в _раздвоение_, что только усилило его рассеянность и чрезвычайно истощило его силу мага.

Не нужно объяснять, что Мэйтир-тень действовал не спеша и все подготовил с величайшей осмотрительностью и основательностью, включая появление в купели двоих принцев, из которых Северин был попросту подкидышем Мэйтира, хотя – хотя как ведь на то посмотреть – а можно посмотреть и так, что таков был непростой дар Тапатаке от короля Докейты, потому что вся история, нелишне повторить, это сплетение сил самых противоходных и разноликих. Ведь как-никак, страна прошла великое обновление, а когда же это давалось безболезненно и безвозмездно. Так или иначе, воспитание Мэйтиром принца Северина принесло свои плоды – при этом, Мэйтиру вовсе не было нужно, чтобы тот становился королем вместо Антонина или сознательно воплощал его замысел. Достаточно было, что он вызвал смуту, расколол и ослабил Тапатаку – к вящей легкости её последующего захвата, ну, а самому Северину Мэйтир, конечно, внушал несколько другое – мечту о верховенстве и короне Тапатаки.

Однако и Северин оказался не столь прост и послушен – он разгадал тайну Мэйтира с его раздвоением, он разглядел угрозу и в общем раскусил замысел теней – что сообразил не выдавать Мэйтиру, ни темному, ни светлому. Но и яд наставника-тени сделал свое дело – жажда первенства захватила Северина, он хотел доказать – кому? кому? – что он никакой не подкидыш, а настоящий наследник чудесной короны. И кроме того, Северин обманулся в своих вычислениях, потому что они действительно утверждали, что спасения для Тапатаки при любом раскладе событий _нет_, и открывать положение дел при этом становилось бессмысленным – смысл имело лишь то, что спасителем Теи и Тапатаки мог быть только он, Северин.

Тогда Северин, конечно, не мог знать, что вычисляет будущее _прошлой_ Тапатаки. В его расчетах не было ни забавной девчушки Юмы, нарушительницы всяческих взрослых установлений (даже сделанных милой Инессочкой), ни её пронырливого зверька Вайки, равно как и не было в этих построениях странной ведьмы из Срединного мира Инны с её странным знанием-незнанием волшебных тайн или лохматого искусника Саши, который упорно не брался рисовать Тапатаку, чем, в конечном итоге, помог ей куда больше, нежели бы своей бескрылой мазней. И наконец, вне всех расчетов оказался полет над Тапатакой птицы-смертника, своим кликом отменившей начертание судеб и исполнение приговоров. И то сказать, кто бы мог все предположить заранее? Сам прорицатель Кинн Гамм различал для Тапатаки только некоторую надежду и лишь смутно догадывался, с чем и кем она связана – и вот почему он горячо отстаивал на совете Теи, чтобы Юме позволили на свой страх и риск ошибиться – или же спасти Тапатаку. "Ну кто, кто кроме детей мог бы отважиться скормить Соллу неизвестно какому чудищу?" – смеялась потом Инесса, и все соглашались, что воля провидения вложила все в детские руки, а взрослые, конечно, действовали бы по правилам – и погубили бы все.

Впрочем, неверно полагать, будто все произошедшее – это заслуга одних лишь непослушных детей или влюбленной ведьмы Инны или даже их вместе. Каждый из тапатакцев был безупречен в этой общей битве, и если описать то, что делали для Тапатаки сам принц Антонин или хранитель границ Дора, или генерал Сильва, или любой из рыцарей Теи, то получилась бы совсем другая книга, а вернее, множество книг, каждая со своими героями и свершениями но конечно, все это невозможно вместить в одну летопись, так что лучше отослать желающих знать больше к хронике Доры или хронике Сильвы и прочим записям такого рода.

Можно упомянуть только, что рассеянность Мэйтира и в этом сыграла свою шутку – и даже не сказать, над кем она подшутила больше. Он, как это и подозревали иные из теитян, перепутал художника как живописца и художника как искусника, артиста. На самом деле Тапатаке годился любой художник, не обязательно именно рисовальщик – подошел бы и музыкант, даруй ему Юма звучание и голоса Тапатаки, – ну, а коль скоро она отыскала Сашу Пескова, то ему как литератору надлежало просто написать книгу о происходящем. Получилось же так, что это блуждание в трех соснах, над которым зубоскалили Мэйтир-тень и Северин, обратилось к пользе Тапатаки, ведь и Саша Песков кое в чем помог Юме – например, с её Чкой, да и Вайка... но это сейчас разбирать незачем, – в общем, хорошо смеется тот, кто смеется по-доброму.

А уж коли зашла речь о делах и жителях Срединного мира, то нелишне будет сказать, что так-таки сохранились многие тайны – например, загадкой по сию пору остается акварелька с видом Теи, – вот та, в квартире Векслера – и похоже, загадку эту не разрешить, ведь единственный, кто что-то об этом знал, ушел туда, где уже не задать вопросов. Не будет в этой хронике также слов и о книге Саши Пескова – написана ли она в конце концов, издана ли, пользуется ли спросом – какая разница, разве что Юма что-то о том знает, но её уже никто не спрашивает об её встречах с искусником Сашей, это дело двоих. И пусть будет умолчано здесь, встречают ли иногда озадаченные прохожие отпечатки тигриных лап на снегу Камска, если кому интересно это и прочее – например, как там Анита, друг Саши Пескова Алик, того ли Бога нашел Лев Валентиныч и так далее, так уж пусть тот отправляется в Срединный мир, в Камск, изучает следы на местности и нам все расскажет. Это все дела Алитайи, а наша хроника о делах Тапатаки – правда, урок в том, что не такие уж они сугубо тапатакские, а отзываются, выходит, в самых невероятных закоулках самых невероятных пространств – впрочем, верно и обратное.

Что же до обстоятельств собственно Тапатаки, то достойно внимания одно изменение в королевском дворце: совет Теи более не собирается в той самой палате, где они обсуждали все в гибельные дни. Это не значит, что помещение стало запретным, напротив – вход туда вечно открыт и свободен для всякого. Антонин нет-нет да заглядывает туда, а ещё Юма и маги Теи. Все они видят одно и то же – на той зеркальной стене – а она навечно осталась зеркальной, стала как бы окошком в старую Тапатаку – нет, там не зрелище той вот ложной, _теневой_ Тапатаки с её чумным пиром: за стеклом стены вид Тронного зала старого дворца. В этом пустом зале сидит на троне угрюмый человек, а напротив него у стены лежит огромный угольно-черный Зверь. Они смотрят в глаза друг другу и молчат. Но время от времени раздается тихий вопрошающий голос. "Почему? Почему ты предал меня, Зверь?" – повторяет неизменно одно и то же угрюмый человек – а Зверь – единственный, кто остался ему верен знай тихо дышит положив морду на огромные лапы и загадочно смотрит куда-то в пустоту – там, за ненужным троном, где восседает