Текст книги "Кот баюн и чудь белоглазая (СИ)"

Автор книги: Александр Ладейщиков

К вечеру юноша вышел к Белозерским слободкам с юга, ещё не совсем стемнело и стражники пропустили парня без особых допросов:

– Эй, куда прёшься, парнишка? Из лесу, что ли?

– Ась? Это… из лесу.

– Эй, братцы, гляди – из лесу вылез! Зачем пришёл-то?

– Так… отец мой, Никон, велел в дружину поступить.

– А-ха-ха! Господин Литвин, – проходящему мимо начальнику, – тут новый дружинник объявился! А-ха-ха!

– Так! Кто таков? В дружину желаешь?

– Звать меня Стефан, я сын Никона, мы с дальнего лесного хутора. Возьмите меня, боярин, хоть на конюшню, хоть в оружейную.

– Никон, говоришь? Слышал от купцов. У тебя же ещё брат есть?

– Радим дома, при родителях.

– Пойдём со мной. Я гляжу, ты здоровый паренёк. Долго сюда шёл? А это у тебя кто? Какой кутёнок! Пошли, я тебя на кухню отведу, – две фигуры передвигались по майдану, постепенно растворяясь в темноте, пока не исчезли вовсе.

В это время в западные ворота въехали сани воеводы Чудеса, с богатырём Аминтой в роли кучера, с мальчиком Ариантом в роли пленного. Или подозреваемого. В чём? Не важно. Князь Чурило разберётся, он умный, пресветлый, у него хранятся свитки и пергаменты с чертами и резами. Стражники дунули в рожок два раза, приветствуя воеводу. Положено.

Дело о Коте вступило в новую стадию.

Сундук второй Доска одиннадцатая

ВОЗВЫШЕНИЕ КОТТИНА

Сквозь плотно сжатые веки свет проникал в виде тёплого оранжевого пятна. Оно разгоралось всё сильнее, обещая жаркое солнце, раскалённую пустыню, песчаный берег ласкового моря. Наконец, свет достиг заснувшего, оледеневшего мозга, и существо сделало попытку открыть глаз. Сначала задрожала белая, короткая ресница, веко натянулось, под ним выпуклым шаром прокатилось туда-сюда глазное яблоко – и вот свет победно хлынул в узкую щель, будя уснувшее сознание, растопляя ледяные спайки мозга. Существо открыло глаз, потом, спустя мгновение, второй, взглянуло на мир ледяными светло-серыми, цвета стали, глазами. Снег вокруг тела протаял почти до земли. Серая накидка, в которую было укутано существо, оказалась под лучами яркого солнца, покрылась сосновыми иголками, кусочками коры, однако, края её вмёрзли в лёд, держали крепко, не пускали на волю. Существо дёрнулось, так, что накидка затрещала, взлетела в воздух, упала к ногам человека. Точно – человека, с длинными грязными ногтями, с бородкой, белой щетиной покрывающей узкое курносое лицо.

Коттин потянулся, погнал кровь по сосудам, от этого усилия затрепетали мышцы, свелись судорогой – смерть не желала отдавать лакомый кусок плоти, сопротивлялась, терзала тело. Коттин, выгнувшись, упал на снег, завыл, стал кататься, дёргая руками и ногами. Потом затих, полежал немного – боль в голове отступила, на её место пришли мысли, потом понемногу стала проявляться память. Возвращение из спячки состоялось – как всегда страшно и болезненно. И ещё эта грязь – она въелась в кожу, вызывала чесотку, наслоившуюся на покалывание раскалёнными иглами – тем не менее, тело древнего оборотня возвращалось к жизни.

После того, как бывший Кот умылся в ручейке, проложившем русло среди посеревших снегов, он сбрил волосы. Бриться пришлось, остро отточенным кинжалом дамасской стали, без мыла. Усы и бороду странник оставил. Потом Коттин долго шарил в мешке – извлёк оттуда замёрзшую, заплесневелую корку чёрного хлеба, жадно её сжевал, запил ледяной водой. Меч и лук привычно заняли место за спиной, огня у странника не было – огниво он отдал Мишне, значит, придётся откушать сырого глухаря или тетерева – лесные кабанчики уже подросли, их мясо стало жёстким, да и сил нет охотиться. Так, у нас уже самый конец марта – пора явиться в стольный град. Но стоит ли туда идти напрямик? Вдруг его всё ещё ищут? Нет, надо попасть в город иным путём.

И Коттин направился в сторону от Белозерска – на берег Белого озера, в одно местечко, давно ему известное – в деревню Киснемы, что приютилась под самой оградой стольного града, Коттин захаживал и раньше. Киснемы стояли ближе к плоским берегам Белого озера, тогда как городские слободы строились в полях и лесах – крестьянские общины стремились на новые земли. Киснемы были поселением древним – с погостом и кружалом.

Уже вечерело, когда Коттин увидел избы, чернеющие под белыми снежными крышами – на снежном же фоне. Ещё несколько дней – и снег почернеет, как он уже почернел на дорогах, раскис, кое-где на солнечной стороне превратился в кашу, потёк ручейками.

– А ведь Бергельмир, страшный ледяной великан из Ётунхейма, уже покинул наши края, – подумал Коттин, не ведая про встречу мальчишки, Арианта, с чудовищем из древнего мира. Бывший Кот вдруг подумал о мальчике, беленьком, как созревший одуванчик, с теплотой, что для бессмертного существа было довольно странным явлением – на его глазах народы и империи расцветали и рассыпались в прах, чтоб затем, собравшись в новую картинку мозаики, начать всё сначала. «Старею, что ли?» – подумал древний странник про себя, и рассмеялся – на тему старости он не думал со времени превращения из Стража пещеры в Кота Баюна.

Так, в приподнятом расположении духа, с улыбкой на тонких губах и румянцем на щеках, странник вошёл в старинное селение, огляделся, увидел, что кружало, возле которого дремали осёдланные лошади, стоит на положенном месте. Только изба стала шире, чем раньше, но и её брёвна уже почернели – избу срубили лет сто тому назад. Коттин поправил мешок, в котором заранее схоронил меч Индры, кинжал засунул в линялый красный сапог со странными прорезями, и смело толкнул дверь кружала. Потом ещё раз. Постоял, подумал, стукнул себя кулаком по лбу – потянул дверь на себя, повернув бронзовое кольцо, сияющее от прикосновения множества ладоней, вошёл внутрь, в плотный запах кухни, браги и немытых мужчин.

В кружале за широким столом, сколоченным из каких-то кривых жердей, сидели два купца – кушали жареного гуся с гречневой кашей, заправленной прогорклым маслом. Ещё пара столов была пуста, один стол был сколочен из струганных досок, скоблен ножом – для знатных гостей. За небольшим прилавком, сидя на скамье, на гостей взирал кривой хозяин кружала, лениво отгоняя веником мух, уже проснувшихся в протопленном помещении, а может быть, и вовсе не впадавших в зимнюю спячку. Доедая гуся, купцы заказали браги, для того чтобы выпить на посошок, вернее, продолжить утреннее возлияние, видимо, крайне необходимое перед дальней дорогой в Словенск.

Коттин кивнул хозяину, присел с краешка свободного стола. Кривой уставился на гостя, оценивая его платежеспособность и драчливость. Бритая голова путника вызывала у корчмаря смутную тревогу, но борода успокаивала – вроде бы, свой. Выходило так, что курносый сейчас закажет кусок мяса, или жареного снетка – эта рыбка была коронным блюдом кружала, потому как водилась в изобилии в Белом озере. Насчёт выпивки кривой не смог сделать никакого вывода – молодчик, видимо, шёл наниматься на службу, в мешке явно угадывался меч, за спиной был увязан лук и колчан – значит, буйно гулять пришлый не станет, чтоб не испортить впечатление перед нанимателями. И то ладно.

Когда Коттин крикнул корчмарю – «Снетка котелок, сметаны миску, хлеба каравай!» – хозяйские шаги уже удалялись по направлению к амбару, откуда шёл дымок, доносящий всевозможные вкусные запахи. Только тут Коттин понял, насколько он голоден – кишки были пустыми, они пели заунывные песни, толкали друг друга, завязывались узлами.

Постепенно кружало заполнялось людьми – сначала заскочил нечёсаный мужичок в чёрном тулупе – худая лошадка, запряжённая в сани, стояла возле ворот, грустно жевала, пустую солому. Мужик что-то шепнул одноглазому, тот принёс крынку, поставил её на стол – шаткий, жердяной. Тут же мальчишка подбежал к саням, снял с них мешок с чем-то тяжёлым, потащил в амбар. «Зерно, что ли?» – удивился Коттин, стуча ногтем по жердине – снетков всё не несли. Затем зашёл совсем молодой дружинник, может быть, даже ученик, с расцарапанной мордой. Видимо, что-то не поделил с подружкой, пришёл залить обиду на всех баб, будь они…

Бывший Кот долго пялился на купцов, что допивали третью крынку, слушал громкие разговоры на всевозможные темы – про то, как обустроить Чудь, как вылечить почечуй – а то ни сесть, ни встать; как Карл, король, целовал папскую туфлю – перед возложением на его чело короны.

А снетков всё не несли.

– Да где ты там, дармоед! – мягко и вежливо напомнил Коттин одноглазому о заказе. Принесли сметану, деревянную ложку, каравай чёрного хлеба, разломанный на три части. Рыбы не было.

Купцы доедали второго гуся, пустые крынки стояли под столом плотной толпой – разговоры становились всё громче и сбивчивей. Несколько раз гости вскакивали, били себя в грудь, что-то доказывая – Коттин старался их не слушать, он макал в сметану мякоть чёрного хлеба, вкусно откусывал его, наконец, не выдержал, сказал уже громче:

– Уважаемый! Где рыба? Уплыла в Каспий?

На секунду наступила тишина, сопровождаемая удаляющимися шагами одноглазого хозяина – затем все засмеялись, и как ни в чём не бывало, заговорили вновь. Сначала молодой дружинник, а затем и мужик – с самого краю, подсели за купеческий стол. Те глянули на мужика свысока, но в кружку плеснули. Парня, же хлопали по спине, утешали, и вскоре уже втроём про что-то громко говорили. Потом запели, пустив слезу, и как всегда, привирая:

 
Собрат по пьяному столу,
Плесни-ка в кружку пива!
Твоя печаль не ко двору,
А слёзы неучтивы.
 
 
Мудрее мы, чем мудрецы,
Когда есть ковш хмельного.
Идём тропой, что шли отцы,
И нет пути иного!
 
 
Под лавками гора костей —
Покушать в меру любим!
Десяток жареных гусей
До вечера погубим.
 
 
Крестьянин глупый заскочил
Прикончить кружку эля.
Пока мы пели – всё пропил!
А мы уж пьём неделю!
 
 
Гремит огромных кружек звон,
Под вопли смелых тостов.
Мы позабыли даже жён,
Хоть их забыть непросто.
 
 
Кувшин заморского вина
На золотой потянет.
Его мы высушим до дна —
И нас на дно утянет.
 

– И нас на дно утянет! – стукнул кулаком по столу

дружинник.

Только Коттин, выслушав песню, собрался открыть рот, что бы гаркнуть, – «Где мои снетки?», как дверь распахнулась, в харчевню вошёл высокий, в тёмном плаще, под которым угадывалась кольчуга, с мечом на перевязи, с рыжими усами, человек. Все замолкли. Выпивший купец, что постарше, зашептал на ухо молодому дружиннику – Коттин услышал слово «варяг». Рыжеусый свысока воззрился на честную компанию, брезгливо – на кучи гусиных костей, подозрительное количество пустых крынок. Потом сел за стол – чистый, струганный. В это время вбежал кухонный мальчик, испуганно оглядел гостей, увидел Коттина, метнулся к его столу, поставил большую миску, закрытую сверху тарелкой.

– Позвольте вам рыбку, – пролепетал он, стремясь раствориться бесследно как можно быстрее.

– Наконец-то, мои снетки! – прошипел бывший Кот, сдёргивая крышку, и замер, остолбенев. В миске лежали толстые, большие, очень жирные – но караси. На несчастье, или на счастье Коттина, в то самое время, когда он разглядывал, что ему подали под видом снетков, за прилавком возник одноглазый. Он подобострастно выскочил и подал на варяжский стол ендову, полную вышеуказанных белозерских снетков, что за тысячу вёрст в округе слыли деликатесом, как в Кыеве – борщ, например.

– Ты это чего! – возопил голодный Коттин, хватая корчмаря за рукав. – Всяким тут понаехавшим даёшь лучшее?

– Убивают! – заорал хозяин кружала, но его острый торговый ум быстро смекнул, что симпатии посетителей будут на стороне этого немытого, вылезшего из какого-то грязного сугроба молодчика, и он сменил тактику:

– Господин солдат! Вы же наёмник, вижу, вижу вашу выправку! Караси в сметане – вот первейшее блюдо нашей кухни! Снеток – его тут все кушают, даже самый распоследний крестьянин мечет! А карасей в сметане – только вам! Прошу оплатить заказ! – хитрый корчмарь чуть не рухнул от изумления под прилавок, получив от бритого полновесную золотую монету с изображением потёртого крылатого всадника – только смог пролепетать, – Добавка и медовуха за счёт заведения!

Народ зашумел, призывая Коттина успокоиться, продолжить обед, или ужин – быстро темнело. Варяг кушал молча, плевал на столешницу хребты снетков, запивая их заморским вином из кривой, зеленой, с пузырями в стекле, бутыли.

После заявления одноглазого о солдате, разговор сам собой плавно перешёл к оружию, его производству, ношению, употреблению и распространению. Причём, чем дальше прибывающий народ отстоял от оружейного дела, тем с большим рвением и криком отстаивал свою единственно правильную точку зрения. Когда в разговоре о мечах и способах их ковки, гости чуть не сцепились с сильно захмелевшим парнем из дружины, варяг не выдержал, вскочил, чуть не опрокинув только что поданного осетра, дымящегося с жару, в бульоне, закричал с лёгким акцентом:

– Вы ничего не понимайте в настоящих мечах! Моя лошадь, моя собака в оружии понимают лучше вас!

– Слышишь, друг, его конь, его пёс в мечах лучше нас понимают, – гладил по вихрам нетрезвого дружинника толстый чудской купец, вытирая рукавом пьяные слёзы.

– Я торжественно клянусь, – высокопарно провозгласил рыжеусый варяг, доставая свой меч – великолепной восточной работы, отливающий золотом булат с белой изморозью по металлу, – Что отдам свою лошадь и вот этого славного осетра тому, кто имеет оружие благороднее моего! Даже золотой талер не пожалею!

Наступила тишина, все уставились на великолепный булат, на сверкающий синий камень в рукояти меча, на самого рыжеусого варяга – более никто не восхотел объявлять, этого руса «понаехавшим». Вдруг курносый, с белой бородой и усами, с ледяными глазами молодчик, промокший и уже высохший, пахнущий лесом и землёй, в нелепой куртке, сшитой из кусков кожи, тихо встал, и молча, подошёл к столу варяга. Не успел никто опомниться – как он грязной рукой схватил осетра за бок, вырвал огромный кусок. Жутко улыбаясь, запихал его в рот, мурча и облизываясь. Потом схватил всю ендову, потащил на свой стол, на ходу поедая богатую закуску.

– Держи вора! – истошно завопил варяг, выпрыгивая из-за стола с намерением порубить Коттина на куски. Бывший Кот недоумённо оглянулся, ища честными светлыми глазами вышеозначенного вора, но, видя перед собой только свирепого руса, улыбнулся ему:

– Иди и приготовь мне лошадь, а золотой талер положи вот в этот карман, – Коттин похлопал себя по груди.

– Он безумец! Вяжите его!

– Меня вязать? За что? За то, что мой меч лучше? – заорал бывший Кот, выхватывая из руки варяга монету.

– Он оскорбил меня, благородного руса из дружины Великого конунга!

– Надоел ты мне! – Коттин выхватил из мешка меч Индры, помахал им. Пока варяг остолбенело, разглядывал чёрные значки, бегущие по лезвию, бывший Кот размахнулся и ударил его плашмя по голове, потом пнул сапогом под рёбра. Положив золотой кружочек в карман куртки, Коттин оглядел выпученные глаза, открытые рты завсегдатаев, прислушался, как по улице, ругаясь, бежит толпа белозерских дружинников, подумал удовлетворённо: «Сейчас меня повяжут».

По мнению Коттина – драки местных с варягами происходили часто. Так было всегда и везде. Поэтому дело сочтут пустяковым. Зато его приведут в город – с разбитой мордой. Посадят в подвал, где таинственного Кота Баюна никто искать уж точно не станет.

Когда толпа выставила дверь, Коттин убрал меч в мешок, и вовремя – ему тут же засадили в лицо, надавали подзатыльников. Потом стали выяснять – он ли обидел варяга?

Коттин почувствовал, как из носа потекла кровь, улыбнулся – это хорошо. Лысая башка, борода в крови – древний оборотень в розыске. Ага.

Ариант грустно смотрел в окно, расположенное под самым потолком, в мелкую сеточку, вместо рыбьего пузыря – кольчужная сетка. Дело, по всей видимости, замерло – значит, дядьку Коттина не нашли, и что будет с ним – неизвестно. Ари опустил глаза, посмотрел на соломенный тюфяк, поёжился – где-то наверху топилась печь. Верх стены и низкий потолок были тёплыми, но по полу сквозило, внизу бегали мыши, смотрели бусинками глаз на корку хлеба и кружку из-под молока. Молоко несколько раз приносил богатырь Аминта, хлопал парня по спине могучей ладонью, один раз пожаловал сам воевода Чудес – спрашивал, не обижают ли, как кормят. На вопрос – «Когда?» – посмотрел наверх, поёжился, пожал плечами. Долго молчал, потом нехотя промолвил, – «Разберёмся». Обычно еду приносил однорукий старик Чухрай. С ним Ари иногда перебрасывался парой фраз о погоде, о природе – к большему общению старик готов не был, а может быть, ему просто запретили разговаривать с арестантами.

Вдруг раздались голоса, заскрипела лестница, засов стукнул о стену – значит, сейчас дверь откроют. И, действительно, дверь завизжала несмазанными петлями, распахнулась – на пороге стоял худой остроносый господин, с бегающими глазками. Одет он был роскошно – серый, расшитый серебром плащ, круглая соболья шапка. Мужчина быстро окинул взглядом помещение, внимательно посмотрел на мальчика, сделал шаг в сторону. За его спиной оказалась очень красивая девушка – с тёмно-золотыми волосами, ярко-синими глазами, в нарядном сарафане, в руках она держала поднос, покрытый белым льняным полотенцем. Может быть, дядя Чудес упросил князя решить его судьбу? А, может быть, это и есть князь? Нет, не может быть – мальчик представлял князя в золотом шитье, с драгоценными камнями на короне, с волшебной саблей на боку.

Тем временем лысый настороженно смотрел, как девушка передала поднос, как мальчик поставил его на тюфяк, закрыв дыру, из которой торчали длинные жёлтые соломинки. Потом лысый подтолкнул девушку к выходу, сам сделал движение к дверям, но остановился на миг, что-то буркнул однорукому Чухраю и быстро выскочил наружу. Стукнул засов, шаги удалились. Настроение мальчика резко улучшилось.

Только Ари присел на тюфяк, и, сняв полотенце, принялся за еду – козий сыр, лепёшку, ещё тёплую, кусок варёного сазана, – как вновь раздался шум. Кто-то орал, толкался, наконец, дверь вновь распахнулась, двое дружинников в армяках, при саблях, втащили в коморку и бросили на солому бритоголового молодчика с разбитым лицом. Утерев ладонью кровь, человек с белой бородой закричал что-то нехорошее на захлопнувшуюся дверь, плюнул вслед служивым, потом оглянулся на Ари. Несколько секунд бессмысленно смотрел, потом замер, почесал окровавленной рукой затылок, и вдруг весело ему подмигнул. Кусок сыра выпал из пальцев Арийского Сокола, то бишь, Арианта – перед ним сидел не совсем здоровый, но всё-таки живой – дядя Коттин, древний волшебный Кот Баюн. Ари открыл рот, что бы весело закричать, но наткнулся взглядом на палец, приложенный к разбитым губам странника. Замолчал.

– Когда меня сюда волокли, я вроде бы видел одну девушку…

– Какую девушку? – прошептал Ари.

– С золотыми волосами…

– Она сегодня здесь была, – мальчик показал на сыр и рыбу. – А как её зовут?

– Мишна. А братца Стефана ты видел?

– Нет, – ещё тише прошептал Ари, – он тоже в городе?

– Ты, значит, ничего не знаешь, что было после нашего расставания? Меня скоро потащат на суд, рассказывай быстрей, что произошло с тобой!

Коттин решил, что будет лучше, если Ари узнает об их приключениях после того, как ситуация разрешится. Раз парень в подвале – значит, воевода Чудес сумел разговорить парня. Но бывший Кот нисколько не сердился на Ари, ведь простолюдины в воеводы не выбиваются.

Вскоре Коттина увели к воеводе, где бывший Кот назвался стрелком, идущим поступать на службу в стольный град с самого Урала.

На следующий день Мишна пришла одна, без таинственного соглядатая, и пока однорукий старик возился с запорами, Ари прошептал, что о ней спрашивал Коттин. К великому удивлению мальчика, Мишна рассмеялась, и нисколько не таясь, сказала, что они уже успели коротко переговорить, так как всё закончилось благополучно.

– Расскажи чуть-чуть, если ты не занята.

– Чухрай, дедушка, закрой-ка нас тут, в чулане, на полчаса, чтоб никто лишний сюда случайно не вломился, – вдруг изумила Арианта новая соратница.

– Он что, твой дедушка? – спросил мальчик.

– Нет, конечно, – засмеялась Мишна, – просто он мой человек.

– Как это? – растерялся Ари. – Ты что, его купила?

Мишна расхохоталась ещё веселее, – Сам ко мне пришёл! Ладно, когда-нибудь всё узнаешь. Лучше я расскажу тебе, что случилось вчера у князя.

– А ты и во дворец ходишь? В сам детинец, где светлый князь живёт?

– Глупый ты, мальчик. А кто же княгиням будет постели стелить, да бельё стирать? Кто им будет платья застёгивать, волосы причёсывать, щёки да глаза красить? А княжеские дети? А баня? А ткать да вязать?

– Так они это всё не сами делают? – сделал круглые глаза Ариант.

Мишна от смеха свалилась на тюфяк, потом вскочила, отряхнулась от блох, села на лавку, заменявшую мальчику стол и стул, долго хихикала.

– Ну, слушай, – наконец сказала она. – Господина Коттина сюда притащили дружинники с деревни Киснемы, прямо из корчмы, где он подрался с каким-то варягом. Вроде бы с ладожского отряда. Тот отряд стоит своим городком прямо за погостом – дескать, ждут гостей с товаром, сопровождать к Белому морю. Наши-то люди к ним уже попривыкли, пусть торгуют, раз подорожную платят. Говорят, такое соглашение меж нашим князем и варяжским конунгом имеется!

– А те варяги в город допускаются?

– Только их старшина. Потому они и стоят городком за погостом, что сюда их пускать не велено. Так вот, пока мешок Коттина валялся в прихожей, его, конечно, досмотрели. Потом господина повели к воеводе. После разговора Коттину вернули вещи. Воевода Чудес зачислил Коттина в дружину, спросил, где он купил такой меч. Господин Коттин ответил – нашёл в кургане древнего героя. Потом они долго шептались и золотой талер, что господин забрал у варяга, был «приобщён к делу». Ну, тут всё ясно…

– Не догадались?

– О ком? О господине? Да уж полгода минуло – о Коте ни слуху, ни духу. Если тебя потащат к князю или ещё к кому – притворись дурачком. Они и подумают, что Кот Баюн – это сказка. Только не переусердствуй – а то выгонят в лес, к Бабе Яге.

– Бабы Яги не бывает, я так думаю.

– Ага, не бывает. Еле ноги унесли!

– Как странно. Для меня он дядя Баюн, а для тебя – господин Коттин. Он в корчме не напился, случаем?

– Нет, конечно. Он специально подрался. Чтоб безболезненно проникнуть в город.

– Вот здорово! – прошептал Ари. – А как там Стефан, мой названый брат?

– У него всё хорошо, – рассеяно ответила Мишна, покраснела и поспешила на выход.

* * *

Мишна в сарафане, подпоясанном под грудью, в красной юбке поверх него, сидела на изящном стульчике и расчёсывала деревянным гребнем роскошные золотые волосы. В комнате было тепло, печи в детинце топил специальный человек – истопник. Мишна подозревала, что капризные княгини требовали топить и летом, в сырые промозглые дни. Город, однако.

В тесной комнате неведомо как помещались две широкие лавки с перинами, набитыми куриным пером, заправленные чёрными шерстяными одеялами. Вдоль стен до потолка стояли плетёные корзины и баулы с господским бельём – хозяйство, за которое отвечала старая Хава, занимающая одну из лавок. В таких же плетёных квадратных сундуках хранился и личный скарб – одежда, украшения и мелкие подарки. На стене висело большое бронзовое зеркало. Для того чтобы хоть что-то рассмотреть, зеркало постоянно полировали шерстяным клубком.

Мишна села на свою постель – вечерело, с улицы слышались крики мальчишек, в прозрачном фиолетовом небе висела Луна, от растаявшей земли нёсся мощный волнующий дух, будоражащий кровь. Весна. Девушка задумалась, потом размечталась, мысленно возвратилась в свой первый день в стольном граде Белозерске.

Уставшая и голодная девушка проснулась под мягким овчинным тулупом, в тёплом помещении, на лавке – не на хвойной подстилке у костра. Она долго лежала, зажмурив глаза и вспоминая вчерашнего пьяного стражника, не смея встать с постели, высунуться наружу – вот она я, здравствуй, народ! В комнате кто-то сопел, дышал, покашливал, здесь находилось явно более одного человека. Наконец, заскрипели деревянные лавки, люди зашептались, по дощатому полу прошлёпали босые ноги, зашелестели ночные рубахи.

Мишна решилась – откинула тулуп, села на лавке, опустив ноги на холодный пол. Только сейчас она заметила, что её платье – грязный и пропахший дымом, в многочисленных дырочках от искр, помятый и потасканный мешок. Девушка углядела в углу чугунок, рядом с ним кружку. Вода была холодная, чистая. Заглянув в котелок, Там оражались всклокоченные волосы, чумазое лицо, покрасневшие глаза. На такую грязнулю только пьяный страж и польстился! Но главное – она жива. После всех Фавнов, древних ведьм и Горынычей – она жива.

Раздались шаги, в комнату кто-то вошёл, остановился. Мишна провела по лицу мокрой ладонью и повернулась. Старушка – маленькая, седая. Когда-то была жгучей брюнеткой, редкость для этих краёв. На шее металлическая цепочка – символ рабства. Ах, золотая. Значит, домашняя рабыня, высокого полёта.

Старушка взглянула на Мишну острым взглядом, задумалась, что-то прошептала про себя. Потом быстро подошла, взяв девушку за руку, распахнула окно, чтобы утренний свет позволил лучше рассмотреть её черты. Долго изучала лицо девушки, затем чёрные глаза старушки зажглись, словно огонь, она вдруг обняла Мишну, прошептала:

– Меня зовут Хава, девушка. Кажется, я знаю, кто ты. А ты это знаешь?

Днём Хава повела Мишну в мыльню, где мылись сами княгини – в деревянных тазах, с мыльным корнем и травами, с заморскими мыльными шариками из королевства Франков, из города бога войны – Марселя. После мытья Мишна взглянула в зеркало и сама себя не узнала – такая стала гладкая и розовая! Хава сходила к Рогнеде, жене князя, о чём-то говорила с ней, вскоре принесла новую рубаху, сапожки с ноги самой княгини. С пояском из сундука Хавы вышло неплохо. Причёсанная, с подведёнными графитной палочкой глазами, с чуть подкрашенными свёклой щеками, Мишна предстала перед княгиней.

Рогнеда, уже не первой молодости женщина, окружённая тётками и племянницами, няньками и детьми, взглянула на Мишну, выслушала мнение приживалок – кивнула благосклонно – пусть послужит. Откуда – из Гранёнок? Значит свободная девушка, чёрной кости. Привёз купец Аникей? Откуда – не помнишь? Умер? Значит, доказательств рабского происхождения нет. Что скажет князь и княгини? Она, Рогнеда, тут за всем хозяйством следит. Людмила вот-вот родит, Светлана поёт, пляшет, да князя развлекает. Идите уже. Всё решено.

Вечером Хава решительно переселила двух девок с поварни в другой чулан – те и рады. Без надзора чёрноглазой Хавы больше воли – можно и на свидание к молодым дружинникам сбегать. Схватили свои плетёные сундуки и корзины, свернули одеяла – и были таковы.

Мишна постелила постель, присела за стол. За окном зажглась звезда – одна-единственная, вечерняя, первая. Тихо вошла Хава, промолвила:

– Шаббат наступает.

Мишна вздрогнула, в этом слове было что-то древнее, волнующее. Она посмотрела на старую Хаву, задумчиво промолвила:

– Мне показалось, что я уже когда-то переживала этот странный вечер.

– Возможно, девочка. Много лет я была одна – но сегодня в кругу семьи.

– О чём ты говоришь? – изумилась Мишна.

– В субботу, что наступила только что, с первой вечерней звездой – необходимо собраться в домашнем кругу, воспеть хвалу Яхве, вкусить пищу.

– Яхве! – прошептала поражённая девушка. – Я помню это имя. Моя мама часто…

– Тихо, молчи! Сегодня главный праздник народа избранного, и символично, что именно в этот день Б-г воссоздал для меня общину – нас двое, а это уже семья.

– Народ избранный?

– Конечно, ведь мы иудейской крови – с нами господь Б-г не один раз заключал завет. Но не бойся одиночества, твои дети от любого мужчины будут считаться иудеями. Мы, женщины, носительницы чистоты крови нашего народа. Но это тайна. Слушай меня… – Хава начала тихим голосом повествование о своём древнем народе и его обычаях.

Мишна слушала старуху, и её жизнь наполнялась новым смыслом. Женщины зажгли извлечённые из сундука свечи, Хава плеснула в кружки по глоточку какого-то сладкого вина, достала два куска витого хлеба. Хлеб был белым, на тесте, взбитом на куриных яйцах, она назвала его халой – и это слово тоже нашло отклик в памяти Мишны. Потом они ели курицу с бульоном, Хава смеялась – жаль нельзя сделать шолент, запеканку из бобов и мяса с луком – курицу на кухне дали, всё равно княжичи её кушают, а вот специально готовить запеканку разве кто-нибудь разрешит?

– Значит, ты думаешь, что я из Хазарии? – спрашивала в который раз Мишна.

– Ты так похожа на принцессу Юдифь, твою маму, что когда-то исчезла в Таматархе, то есть в Тьмутаракани! Это город на берегу моря, которое ромеи называют Понтом. Говорили, что принцессу украли викинги и хотели продать за огромные деньги, но какой-то конунг взял её в жёны! Наши люди встречались с ней, и даже несколько раз видели тебя! Но потом что-то случилось, и ты пропала. Ты – точная копия мамы, только золотая волосом – верный признак, в отца! И отдельные слова помнишь, что мать тебе шептала! Добро пожаловать в Белозерск! Пусть этот город станет твоим домом!

* * *

Снег в полях, будто корова языком слизнула – по чёрной земле ходят толстые грачи, клюют оттаявших червяков. Журчат ручьи, поют весеннюю песню, несут из лесов в Шексну ледяную кашу, кору, шишки и веточки. Дети обстругивают кусочки коры, пускают ладьи взапуски – какая вперёд доплывёт до реки? На ночь всё подстывает – идёт баба с коромыслом по вездесущим ручьям, хрустит ледком.

Вот-вот из земли попрут всемогущие весенние соки – наполнят стволы деревьев, вытолкнут из почек зелёные листочки, серёжки, жёлтые тычинки на вербных шариках. Силён весенний бог Ярило – и леса, и цветы, и каждая травинка, и скот, и всё живое ярится, томится любовью, а особенно человек – он весной заболевает, даже начинает умываться, стричь зимние когти и причёсываться. И меняет склизкие валенки на изящные сапоги. Или на туфельки со шнурками.

Стефан, в новых сапогах, в казённой рубахе с поясом, стоял на берегу Шексны – лёд ещё держался, в вечернем сумраке белел синеватым одеялом, рыхлый, в лужах и промоинах. На Белом озере лёд был покрепче – рыбаки ещё бродили с плетёными векшами, ловили рыбу – и на торг, и для дома, и для княжеского двора.

Верба белела нежными почками, на голову потомку готских королей с веток капала вечерняя роса. Возле ног Стефана вился щенок – на удивление быстро растущий, угловатый – скорее волк, чем собака. Серый, с чёрной полосой на спине, он наскакивал на ногу, старался укусить, скаля острые зубки. Стефан частенько тёрся возле кухни, просил мослов, требуху – пёс, не пёс, волк, не волк – грыз их целыми днями, быстро превращаясь в маленького хищника – вон, даже глаза в полутьме жёлтым огнём горят.