Текст книги "Идиот нашего времени"

Автор книги: Александр Кузнецов-Тулянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

– Понятно, – кивнул Сошников, – растяпа ничего не смыслит в трупоедстве?

– Если не хочет вылететь из конторы, пускай учится.

Из «Хонды» вышел Витя – невысокий, но широкий, крепкий, как штангист, с толстенной короткой шеей и маленькой выбритой головой. Казалось, его руки, мощные, тяжело лежавшие на боках, не смогут дотянуться друг до друга, если он вздумает потереть ладонями.

– А я куда, Вадим Петрович?

– Поедешь с ребятами.

– А пообедать? Я же обед пропустил, мы со Славой и в областное управление, и в районное, и на трассу летали.

– Вить! – Земский, как и в разговоре со Збруевым, поджал губы и склонил голову чуть набок.

Через минуту спустились Марфа и Толик. Еще через минуту бригада была в дороге. Все были несколько напряжены. Толик попытался рассказать анекдот. Но посмеялись совсем немного. Этот выезд, как и все выезды за последние два месяца был не совсем обычным выездом за рекламой, а вернее, совсем необычным. Земский говорил: «Играем ва-банк». И хотя Сошников считал, что ему на все это можно было наплевать, однако и он не мог отделаться от сосредоточенного напряжения.

«Играть ва-банк» они направлялись в банк. Внешне это заведение не отличался масштабностью: несколько отремонтированных в духе пластикового времени помещений в большом здании. Но они знали, что под такой показательной скромностью таятся закрома непочатые, связанные с бюджетом и с кредитованием бездонных сельских палестин.

Поднялись на второй этаж, в сияющую пластиковую шкатулку, где за широким столом в окружении оргтехники сидела секретарша. На удивление, она не была длинноногим белокурым киборгом из крашеного латекса, а являла собой хотя и опрятную, но весьма устаревшую и редкую теперь модель: чинного вида тетушку под шестьдесят, в очках, с высокой исполкомовской прической, в длинном сером платье с белым воротником-стоечкой.

Их ждали. Не присев, они прошли в кабинет управляющего. Два огромных из натурального темного дерева Т-образно поставленных стола; такая же устаревшая, как секретарша, живая пальма у окна. Навстречу встал крупный человек, своим видом будто служивший продолжением секретарши – можно было подумать, что супруг. Усатый, неспешный, тяжелый. Неказистый костюм производил впечатление не совсем нового. Если бы Сошников заранее не знал, что управляющий Юрий Евгеньевич Смирнов – выходец из строителей, то наверняка принял бы его за подполковника в запасе.

После церемонии расселись за столом, служившим ножкой у «Т» по привычному ранжиру: ближе к управляющему – Марфа, по другую сторону, но на один стул чуть дальше от хозяина – Сошников, у самой подошвы – Толик. Сошникову только на миг показалось, что хозяин кабинета пристально всматривается в него.

Сошников знал, что в такие моменты особенно важно напустить на физиономию крайней серьезности. Движения также должны быть чинны. Он положил на стол узенький серебристый диктофон а ля China, так чтобы хозяину был виден крохотный красный глазок включенной записи, кинул на стол для большей тяжеловесности блокнот в черной кожаной обложке и подаренный как-то родственниками на день рождения шариковый «Паркер», облокотился о край стола, с важностью поглаживая пальцами подбородок в еле ощутимой щетине. И опять ему показалось, что Смирнов пристально смотрит на него, будто пытается узнать.

Но тут еще внушительнее зашуршал своим кофром Толик. Он производил особенно солидное впечатление – сам, как церковный служитель, с небольшой бородой и усами, с красивыми густыми волосами почти до плеч, да еще в длинных черных одеждах – в выпущенной сорочке и жилетке с множеством кармашков. Извлек огромный фотоаппарат, похожий на базуку, понажимал на нем какие-то кнопки и положил до времени на стол, так чтобы отливающий радужными разводами объектив был нацелен на управляющего.

Ну и конечно, под этот приятный деловой шорох Марфа включила сладкую щебеталку:

– Юрий Евгенич, на этот раз предложение наше необычное. Совершенно другой уровень… Поскольку вы меня хорошо знаете, а я знаю вас, – она кокетливо хихикнула, и у Смирнова ответно встопорщились усы. – Я вас по пустякам тревожить не стану… Начато очень красивое и очень важное, архиважное, дело. Можно сказать в масштабах области. И на самом-самом высоком уровне, поддержка лично губернатора… Поверьте, участвовать в нем – очень престижно. И ответственно… И мы со своей стороны, и все, кто нашел отклик, с их стороны, и кто еще ищет отклик… а мы, конечно, идем навстречу всем пожеланиям…

– Марина Николаевна, я читал письмо. И по телефону вы мне все объяснили, – заулыбался Смирнов. Он спокойно приподнял руки, словно бы останавливая ее. Тут под рукавом неказистого поношенного костюма мелькнула Швейцария из белого металла. Вероятно совсем не ширпотреб. А плюс к Швейцарии Сошников только теперь рассмотрел и граненные взблески бриллиантика, вделанного в галстучную заколку.

«Не согласится, – отозвалось на Швейцарию и заколку, – ну и… меньше забот».

За второй месяц напряженной работы было только пять серьезных клиентов, давших согласие, в первый месяц оказалось даже гуще. Для столь эксклюзивного дела, думалось Сошникову, требовался иной подход.

И вдруг управляющий поднялся со своего кресла-стула и, прищуриваясь, проедая взглядом Сошникова, направился прямиком к нему.

– Позвольте поинтересоваться, – неуверенно начал он, – Вас, простите?..

– Игорь…

– …Александрович, – настороженно добавила Марфа за Сошникова.

– Игорь Александрович! – Крупное мужичье лицо потеплело, усы опять поползли вверх. – Пятнадцать минут назад, в новостях, ээ-э… – он сделал несколько суетливое для своей солидности движение, одновременно глазами и руками показывая в сторону широкого телеэкрана в углу… – Это вас там?..

– Возможно… Да, – не стал отрицать Сошников, но почувствовал, что краснеет.

– И вы что же, каких-то два-три часа назад там были?.. И стояли прямо так, как мы сейчас с вами? – Смирнова все больше охватывало изумление. – И жали его руку, и разговаривали?

– Ну, в принципе… Так получилось.

– От души поздравляю! Позвольте мне в свою очередь!.. – Управляющий потянулся к руке Сошникова обеими своими крупными, но мягкими розовыми руками, одновременно делая телом что-то вроде книксена, так что Сошникову из своей собственной неловкости пришлось выворачиваться и привставать, чтобы подать ему руку. – Очень рад…

Видно было, что и правда рад, Сошников смог даже уловить мотивы его радости. Сбитая с толку Марфа несколько растерялась, и Сошников кивнул ей, чтобы продолжала.

– Мы сами, со своей стороны, наша газета, – неуверенно заговорила она. Замолчала, сглотнула, но наконец сумела собраться и, жизнерадостно одаривая хозяина улыбками и взглядами, вновь защебетала тем нежным, похожим на журчание голосом, который неизвестно каким волшебным образом превращался из ее обычного, немного хрипловатого, прокуренного: – Мы, если честно, сами спонсируем эту красивую программу задаром и, несмотря на наши убытки, но это престижно, как вы сами понимаете, и, конечно, мы идем навстречу спонсорам. Заметьте, спонсорам, а не рекламодателям, потому что спонсор обретает, как вы сами понимаете, совсем другое звучание, и благородство пожертвований, альтруизм… но, главное, как успели заметить, губернатор лично, и отношение региональных властей, плюс финансовый департамент… к тому же конкретно за публикацию газета не берет ни копейки, поскольку отчисления в фонд строительства центра… – Она наконец запуталась, замолчала и взглянула на Сошникова, словно справляясь, все ли правильно сказала. Тот, чуть улыбнувшись, опять снисходительно кивнул.

– А что же публикация? – немного настороженно спросил Смирнов. – Статья будет или мы так должны денежки перечислить?

– Непременно! Об этом и пойдет дальнейшая речь… И даже больше, чем в прежнем объеме. И статья обязательно, к тому же мы такие давние партнеры. Ха-ха-ха!.. Вы же знаете, что мы не подводим, Юрий Евгенич…

– Ну что ж… Я уже дал предварительно согласие. И слово свое менять не намерен. – И он вновь теплыми дружественными глазами взглянул на Сошникова. – Остается обсудить, какова цена вопроса. Как я полагаю, если статья печатается бесплатно, то деньги мы должны перечислить на счет строящегося реабилитационного центра?.. Угадал?.. Очень хорошо!.. А если память мне не изменяет, прошлая публикация стоила двадцать тысяч рублей?.. Ну а в данном случае вопрос отпадает сам собой.

– Не двадцать тысяч рублей. Ситуация немного изменилась, – без намека на робость Марфа приступила к главной части программы. – Двадцать одна тысяча…

Но не успела договорить, он с какой-то мелкой поспешностью перебил ее:

– Двадцать одна? Ну что ж, в таком вопросе это тоже не деньги. – И победно заулыбался. – Участвовать в программе – для нас безусловно честь. Давайте договор, чтобы меньше мороки, я сразу подпишу.

Марфа не подала бумаг, хотя открытая папочка лежала перед ней. Она сделала несколько неловкое движение, словно поудобнее усаживаясь на стуле, немного придвигаясь к столу и на мгновение являя на лице вредную для дела озабоченность, даже хмурость. Наконец с упором посмотрела в глаза Смирнову и твердо сказала:

– Не рублей, Юрий Евгенич. Двадцать одна тысяча долларов.

«Почему двадцать одна? – подумал Сошников. – Для большей заковыристости? Очко…»

Несколько секунд все молчали. Наконец Смирнов медленно произнес:

– Вы что, оху… – и так же медленно, словно в раздумье, поправился: – Охренели? – И тут же с испугом посмотрел на Сошникова. – Боюсь, это невозможно.

– Юрий Евгенич, – Марфа сострадательно и в то же время непреклонно положила руку на грудь, поближе к шее, чтобы, наверное, не сильно нажимать и не искажать величественной формы. – Я же объясняла вам, что речь идет не о рекламной акции. Мероприятия по спонсированию строительства центра в самом разгаре. – Однако голос ее перестал быть воркующим.

– Да на кой мне х… этот ваш центр, – с той же задумчивостью произнес он.

– Ну прямо не знаю, – с досадой сказала Марфа. – Посудите сами. Многие уже прекрасно осознали свою незаменимую роль… И к тому же газета, – она подняла голос до торжественных ноток. – Газета только шествует, и мы со своей стороны идем навстречу спонсорам, пишем задаром статьи, в конце концов, о том, какие вы хорошие, что вот мол, перечислили денежку детям, и наша дружба и так далее!

– Двадцать одна тысяча долларов… Ребята, с меня даже «Российская газета» меньше просила. И то я их послал. Знаете, куда я их послал?.. Вас я туда не пошлю, потому что вы не «Российская газета», вы – свои. Вы – здесь… Но, дорогие мои, помочь тоже ничем не могу. Нет, ничем.

– А нам помогать не надо, – тихим, но недовольным голосом вставил Сошников. И управляющий опять испуганно посмотрел на него. – Помогите детям. А мы в свою очередь поможем вам публикацией в газете, чтобы о вашем альтруизме узнала общественность области, в том числе – заметьте – лично губернатор, который давно дружит с нашей газетой.

Марфа энергично закивала:

– Юрий Евгеньевич, вы поймите, редакция с этого ничегошеньки не получает. Мы выступаем такими же спонсорами, и ясно осознаем всю сложность задачи… но и благородство спонсоров… ничегошеньки не остается втуне… И не с одним вашим банком, а со всеми спонсорами. И уже масса!.. А завод металлоконструкций, пожалуйста! Машиностроители и металлурги. И ряд строителей… Мы взвалили колоссальную работу. А все перечисления до копеечки исключительно в фонд реабилитационного центра для детей-инвалидов. Инвалидов. Детей. – Она веско выделила последние два слова. – Понимаете?

– Да я-то все понимаю, – потянул он тяжело. – Но и вы меня поймите. Я и с вашим Вадимом Петровичем хорошо знаком, и всегда как бы по деловому… Но, это мне не по силам, не по силам. – Он помахал руками перед собой. Тем более я – филиал. Я такой вопрос с начальством никогда не утрясу.

– Помимо статьи мы предлагаем еще информационный бюллетень каждые три недели в течении полугодия, – веско добавила Марфа.

– Нет-нет-нет-нет… – он поднес руки к голове, поник и кончиками пальцев обхватил себя за лоб и виски.

Посидели несколько секунд в напряженной тишине.

– Очень жаль, – сказала Марфа, поднимаясь однако с гордым видом.

Толик уже укладывал аппаратуру в кофр. Сошников закрыл блокнот, взял диктофон и тоже поднялся. Но он знал, что представление еще не закончено и что даже не достигнута кульминация.

– Ничего не поделаешь, – подавленным голосом сказал управляющий, поднялся, вышел из-за стола, всем пожал руки – даже Марфину пухлую ладонь слегка тиснул, одновременно приклоняясь к ней, накрывая ее запястье усами.

– Я вам хотя бы газетку оставлю, – мимоходом сказала Марфа. – Вышло уже несколько номеров, посвященных строительству центра. И, вот, спонсорам… – Она ловко выдернула из папки газету, быстро развернула ее, укладывая на стол. – Посмотрите, какой проект! Какое красивое здание будет… Оформлено со вкусом – правда?.. Писал вот – Игорь Александрович, наш талант… Фотографировал Анатолий, тоже мастер своего дела… – Да, кстати, вот, – Она перевернула страницу. – Металлурги на развороте – перечислили двадцать пять тысяч долларов. Неплохой материал, да?.. А вот, глядите-ка, о частных жертвователях. Вот женщина пожилая, перечислила на счет центра все свои сбережения – пятьдесят тысяч рублей, все до копейки!.. Оформлена страничка как – зацените!.. А это так – о заводе, который выпускает оружие. Они отказались внести свою лепту… – Голос ее немного изменился, стал чуточку вкрадчивым. – Тут Игорь, конечно, ужасно их расписал… Страшный пассаж о детоубийстве… Вы разве не знаете?.. Не читали?.. Подсчитано, что оружием этого завода за время его существования был убит миллион детей… И вот: отказ внести скромную лепту в строительство центра для детей-инвалидов… А это, как ты, Игорь, пишешь? Логично так и красиво: уже система… И заголовок, посмотрите: «Точи ножи булатные!» Прямо бандиты с большой дороги… И там прочее, что оружейники в своем решении проявили историческую последовательность… Я не ошибаюсь, Игорь?

– Не ошибаешься.

– Всего доброго, Юрий Евгенич. – Марфа расцвела особенно привлекательной улыбкой и сделала движение, похожее на желание приобнять управляющего. – Я надеюсь, до встречи?

– Конечно, до встречи, Марина Николаевна, – тихо, с пониманием, сказал он.

– Да, вот, на всякий случай моя визитка.

– У меня ваша визитка уже есть.

– Ну вот, на всякий случай еще… Здесь мой сотовый…

Наконец-то представление закончилось. Вышли. Сошников еле сдержался, чтобы не захохотать в приемной. Спускаясь по лестнице, давился смехом:

– Марфа! Что ты делаешь в сраной газете? С твоими талантами тебе нужно сидеть хотя бы на его месте.

– А то!

Во дворе, заставленном машинами, направились к своей «Хонде», возле которой, как огромный пингвин, стоял Виктор, жадно поедал сосиску в тесте – специально вышел на улицу, чтобы не ронять крошки в машине.

– А я думаю, ничего не получится, – сказал со своим обычным сомнением Толик.

– Цыплят по осени считают, – не оборачиваясь, на ходу кинула Марфа. И повернулась к Сошникову: – Игорь, а чего это он так с тобой за ручку трясся?

– Это так, к делу не относится.

– Чего рано? – спросил водитель полным ртом. – Облом?

– Подожди, Витюша, пока не уезжаем. – Марфа открыла дверь, собираясь усесться на свое место.

– А чего ждем?

– Ждем, ждем, Витя!

Виктор доел сосиску и стал усаживаться. Машина заметно присела на его сторону. В салоне было душно, открыли форточки.

– Ничего не выйдет, – опять скептически произнес Толик.

– На что спорим? – Марфа повернулась всем корпусом на своем сиденье и потянулась к нему полной тяжелой рукой. – Спорим, что как минимум на десять тысяч мы его раскрутим. На шоколадку?

– Годится. – Толик с кислой улыбкой подал ей руку.

Виктор тут же оживился – разбил.

– Ну, можешь отдать мне пивом, – снисходительно проговорил Толик. – Рядом с конторой есть киоск, там неплохое баварское, я тебе покажу.

– Нет уж! – Марфа была непреклонна. – Отдавать придется тебе. Только учти: я люблю горький шоколад. И никакой импортной гадости.

– Толик, а ведь ты скорее всего проиграешь, – заметил Сошников.

– Правда? – удивился тот. – Ты уверен?

– Пять против одного.

Толик погрустнел – Сошникову он верил. Некоторое время молчали. Наконец Толик нетерпеливо сказал:

– Будем ждать, пока он всю газету прочитает?.. А если он ничего не решит, так и будем здесь торчать?

– Да нет же, не всю газету, – вместо Марфы сказал Сошников. – Он читает, конечно, об отказниках.

– Ну да, – согласилась Марфа. – А потом еще будет созваниваться с Москвой. Сумма для нашего захолустья охренительная.

– Такое почитать, так сразу захочется этот завод взорвать, – высказался водитель, который из всех сотрудников редакции был самым добросовестным читателем своей газеты.

– Я их от чистого сердца крыл, – кивнул Сошников. – Они того стоят.

– А вот этот директор банка, Смирнов, такой хороший дядечка, – заговорила Марфа. – А как же ты его крыть будешь, если он откажется?

– Ну во-первых, крыть его не придется, потому что Земский не позволит. А если бы пришлось, то, поверь, что сделал бы это с не меньшим удовольствием. Ты не смотри на его елейную морду. Он самый обычный ростовщик, богатый ростовщик. Что может быть приятнее, чем полить грязью людей, дающих деньги в рост?

Марфа поморщилась, помолчала и вдруг встрепенулась:

– Богатые делятся на тех, кто дает рекламу и на тех, кто ее не дает.

«К чему это она?» – подумал Сошников.

– Я недавно прочла книгу о рекламном криэйторе, черт его знает, как правильно?

– Уже пишут «креатор».

– Ну да. Теперь это моя любимая книга. Хотя тот, кто ее сочинил, ни черта не понимает в рекламе. Он думает, что в рекламе главное, что мы придумаем, ну там, сюжет, идея… Такая чепуха. В рекламе главное раскрутить клиента. Чтобы он согласился выложить баблусики. А для клиента главное – цена. Но уж если его раскрутили, то он любой сюжет схавает.

– Ну, допустим, откровенную халтуру не схавает, – возразил Сошников.

– А ты не пиши откровенную халтуру, – многозначительно подняв брови, сказал Марфа.

– Я не пишу халтуру.

– Вот и хорошо…

– Объясни только, чем тебе понравилась книга, если автор ни черта не смыслит в теме, за которую взялся?

– Ну, очень здорово, совсем не похоже на нашу жизнь. И так… фантастически, что ли…

– Лучше бы ты не читала литературу для тинейджеров. Тебе же не пятнадцать лет.

– Ой, Игорь, тебе все не нравится… Это не нравится, то не нравится. Что тогда, по твоему, читать?

– Хорошую литературу. Могу составить список.

– Ну тебя с твоим списком…

Но тут заговорил Толик, и его уж никак нельзя было остановить:

– Мне попалась интересная статейка о современной литературе. И даже так: хам в литературе… Не хам-литературный герой! А хам-писатель… Ну там много прелюдий… Литература, как особая квазирелигия… В общем много спорного… Короче, автор пытается доказать, что современная литература и произвела на свет хама-писателя… Хам буквально вышел из текста, материализовался и сел за письменный стол. Смердяков ожил и поменялся с писателем местами. А!? Как закрутил!.. Причем, в тех книгах, которые сочиняет Смердяков, в наиболее неловком и неприглядном положении оказываются чаще всего Федоры Михайловичи. И Смердяковы вовсе не вешаются, а наоборот, достигают своей заветной мечты… Надо поискать ссылочку в интернете… Интересные мысли…

Марфа наконец фыркнула и отвернулась. Ни Сошников, ни Толик уже не замечали ее.

– Так вот автор статейки не считает явление хама-писателя отклонением от нормы. Это особая социальная величина. Своего рода барометр общественных свобод. Если от очередного бестселлера несет дерьмом, то уровень свобод соответствует общемировым либеральным нормам. Или такой пассаж: чем развязнее хамство, чем популярнее, тем свободнее общество. И наоборот, чем более вылощенная литература, тем более тоталитарное общество под ее маской. А раз так, то все честные и либеральные люди обязаны присягнуть перед писателем Смердяковым. И сам автор статейки так и делает, и говорит: гении современной литературы – такой-то и такой-то. То есть гении те блеющие полуграмотные козлы, которые с простейшей метафорой управиться не могут.

– А если я не захочу им присягать?

– Враг хама – враг демократии – враг жизни! – Толик победно рассмеялся.

– Ну, допустим, я не враг хама… – Сошников поразмыслил.

– А кто – друг?

– Не друг. Пускай так себе живет, под мое молчание. А я буду свое проповедовать.

– Молчание – то же признание, потому что множит явление. – Толик ехидно заулыбался.

– Хорошо, я им враг. Пускай поперхнутся своим дерьмом. И хер с ней, с такой демократией.

Толик опять было начал смеяться. Но в это время заиграл бодрящую мелодию телефон Марфы, который она все это время держала в руке. Лицо ее мгновенно обрело слащавое выражение, даже прикусила нижнюю губку, выдержала некоторую паузу, глядя на мерцающий экран, наконец нажала кнопочку и поднесла телефон к уху. Было видно, как ее малиновый язычок нежно изогнулся меж искусственных жемчужинок:

– Алле…

В тишине все услышали чуть дребезжащий, кажущийся писклявым голосок:

– Вы уже уехали, Марина Николаевна?

– Мы совсем еще никуда не уехали. У нас машина немного сломалась.

– В таком случае поднимайтесь, будет разговор. Но сразу предупреждаю: двадцать одна тысяча – сумма немыслимая, придется сбросить.

– Юрий Евгенич, уж мы с вами обязательно придем к консенсусу.

– И подробная информационная бюллетень не реже, чем раз в две недели.

– Мы поднимаемся, Юрий Евгенич?

– Что с вами сделаешь. Жду.

* * *

В стенах старого дома по улице Преображенской умирало время. Со стороны улицы дом был задрапирован зеленой армированной пленкой. Но со двора открывался кирпичный скелет, обросший лесами – выщербленные, разбитые, осыпающиеся проемы вместо окон и дверей, без крыши, да еще с горами мусора во дворе. Прошла неделя, другая, месяц, и дыры в стенах стали затягиваться, поверху наползали темные бетонные разводы. Когда Игорь Сошников приходил на стройку и трогал темные старые кирпичи, то видел, как их столетия на глазах исчезают под муляжом современных стройматериалов. И менялись очертания, по периметру уже обрисовались углы, поверху поднялись стропила, пахнущие сосной, а во многих еще пустых глазницах появилась некоторая рачительная строгость. Сошникова удивляла иллюзия, будто все это течение происходит само собой, внутренними силами, – люди ковырялись на стройке, без конца гудела бетономешалка, подъезжали автомобили с грузом, уезжали со строительным мусором, но то, что люди делали, казалось, не относится к оживлению развалин, а словно из параллельного мира на темный затхлый угол натекла иная сущность, окрепшая поновленной кладкой и свежим раствором. И дом будто делался выше, а потом еще выше, понемногу врастал в новый город, догоняя его из своего прошлого.

На стройку по субботам и воскресеньям, помимо нанятых таджикских полурабов, впрочем, тоже не знавших выходных, стала приходить бригада бесплатных добровольцев. Желающих поработать на стройке бывало так много, что Нина Смирнова, командовавшая добровольцами, уже не принимала новичков. Среди этих людей были такие, кто приходил поработать без всякой корысти, начитавшись слезливых виршей, которые сочиняли о строящемся Центре Нина и Сошников. Но большинство из добровольцев были родителями детишек-инвалидов. Некоторые из этих людей были самоуглубленны в неизбывную тоску, и даже если они шутили, поддерживая веселый разговор, то улыбались только их губы, а глаза все равно смотрели куда-то в иное пространство. Таким людям за добровольный бесплатный труд было обещано после открытия центра провести для их детей также бесплатный курс реабилитации на самом современном оборудовании.

Сошников исправно отрабатывал на стройке разнорабочим один, а то и оба выходных в неделю. Он себя не обманывал, он вовсе не из каких-то высоких идей сюда приходил, а глушил себя работой. В последнее время они с женой отдалились друг от друга, он будто стал избегать общения с ней и даже в глаза смотреть побаивался. За ней замечал то же самое. По суткам ухитрялись почти не пересекаться. Утром она вставала раньше, собирала Сашку в школу, сама собиралась, завтракала и убегала. Потом поднимался Сошников. Из редакции он притаскивался поздно, когда Ирина, переделав дела по дому, уже сидела за телевизором. Он же, поужинав, брал книгу и ютился на кухне в кресле или включал компьютер, бродил по новостным страницам. А кода собирался спать, она уже почивала, отвернувшись к стене. Получалось, что и в выходные он прятался от нее и от ее бытовой беготни. Такие взаимоотношения тяготили, но он не то что не знал, а боялся даже думать о том, что надо бы как-то перестроить и себя, и ее, заговорить о чем-то теплом.

И долго не понимал, что в противовес таким отношениям с женой вырастает в душе что-то другое. Пока однажды не проснулся среди ночи, вперился в потолок, думая о чем-то томительном, неуютном. И только тогда понял, что думает о Нине Смирновой. Удивился, повернулся на другой бок. Но образ ее еще сильнее прорезался в воображении.

Утром на стройке Нина – в новеньком комбинезоне, повязанная косынкой, точь-в-точь героиня фильма о комсомольцах великих индустриальных строек, немного смешно, но с искренним упоением играла свою роль. Она собирала бригаду добровольцев во дворе, а сама, поднявшись на первый ярус лесов, обняв одной рукой вертикальный брус, а другой размахивая в воздухе, а заодно болтая в воздухе ногой, повиснув по-над ними, вещала, как на митинге:

– Друзья! Дадим жару профессионалам?!

– Дадим! – отвечали ей радостным хором полтора десятка таких же слегка тронутых энтузиастов.

И давали – бедные «профессиональные» строители-таджики в моменты трудового подъема добровольцев становились чем-то даже досадным, мешающимся под ногами. Так что выходные дни оборачивались для стройки большими скачками.

Эту дармовую бригаду Нина придумала сама. Земский поначалу сгоряча отказался привлекать добровольцев. Но уже на следующий день прибежал в редакцию «осененный идеей» и вместе с Ниной они целый час сочиняли призывы и заголовки. Народ клюнул на первую же публикацию. Для этого потребовалась сущая малость: зарядить людей достойной идеей. А Земский знал толк в том, как сочинять идеи и тезисы. В конце концов, Земский и сам раз пять появлялся на стройке не надзирателем, а бесплатным разнорабочим и по несколько часов пахал наравне со всеми. Такое на людей действовало лучше всякой агитации.

Однажды Нина показывала всей стройке очередной номер газеты с целым разворотом, посвященным строительству Центра. На развороте – большая фотография, на переднем плане – главный редактор Земский и корреспондент Сошников – в одной связке, словно прикованные неизбывной соперничающей злостью к деревянным носилкам, полным кирпичей.

– Ну зачем… – смущенно сказал Сошников. Хотя самому от таких соприкосновений с «детским садом» было приятно.

В тот день, раздевшись по пояс, Земский и Сошников, оба загоревшие, поджарые, таскали кирпичи на третий этаж. Кто кого вымотает. Сначала Земский первым в упряжке, потом Сошников. И так, зло смеясь, без конца подначивая друг друга, потом молчком, потом хрипя – наваливали на носилки кирпичей: «Давай, давай! Еще! Слабо, что ли?!» Потом – рысцой, со скрипом в жилах. Пока к обеду, выполнив две дневные нормы, обоюдно задыхаясь, просто отвалились от носилок на стороны, так что после обеда под разными предлогами со стройки исчезли оба.

И наконец все пространственные и временные обстоятельства сложились так, что Сошников и Нина оказались вдвоем в одной из комнат. Им выделили бадью с готовым раствором и доверили самостоятельно штукатурить стены. Они эту работу освоили еще в прошлое воскресенье и на этот раз довольно быстро израсходовали все корыто раствора, замазав часть стены. Да пока работали, говорили о чем придется, внешне делая вид глубокой сосредоточенности на таком важном деле, как оштукатуривание стены. И при этом оба чувствовали, что работа – всего лишь прикрытие того, что им просто вот так хорошо вдвоем, без свидетелей, неспешно работать и болтать о чем угодно.

Но когда раствор закончился, они за новой порцией вниз сразу не пошли – не из лени, конечно. Нина подошла к пустому оконному проему, оперлась о поновленную кирпичную кладку, задумчиво смотрела на скаты соседних крыш, на деревья, на остов старой кирпичной церкви с растущими прямо из стен березками, который отсюда, с третьего этажа, был виден за крышами.

– Вот мы, кажется, такое хорошее дело делаем, – заговорила она, – такую страшную развалину восстанавливаем. А мне грустно, будто что-то умирает… Я не думала, что буду жалеть об этом. Когда жила здесь, так боялась, ты даже представить себе не можешь. Даже в коридор каждый раз боялась выйти.

– Чего же ты боялась? – с доброй подначкой проговорил Сошников.

– Всего! – Она засмеялась. И опять стала тихая: – Я серьезно говорю… Здесь такие странности происходили, не поверишь… Я бы ни за что не поверила, если бы сама что-то такое не видела и не слышала.

Сошников подошел к ней совсем близко. Не то что помимо воли подошел, а будто в глубокой рассеянности повиновался некой притягивающей силе – едва подбородком не ткнулся в ее затылок, в косынку, ловко схваченную узелком сзади и чуть придавившую вздувшиеся по-детски нежные мочки с маленькими дырочками под сережки. У него от этих мочек, подернутых еле заметным белесым пушком, замерло в груди, он почувствовал близкую развязку: вот сейчас положить руки ей на плечи и прижать к себе – а там будь что будет… Он сглотнул комок, сказал тихо:

– Дом старый, трещины, труха, где-то что-то осыпалось, что-то треснуло, вот тебе и барабашки…

– Нет… – Она в рассеянности, и будто вовсе не замечая такой его близости, бочком выскользнула из его круга, прошлась по комнате, по-прежнему задумчиво улыбаясь. – Иногда бывало такое ощущение, что рядом кто-то находится. Был такой случай… Три ночи подряд к нам с Лялькой в комнату стучали…

– Как стучали?

– Вот ты смеешься, – сказала она немного капризно. – А к нам на самом деле стучали. Ровно в полночь раздается стук в дверь. И так отчетливо, настойчиво. Открываю. А в коридоре – никого… Ну что ты смеешься!

– Вовсе не смеюсь.

– А когда укрепляли фундамент, пока ямы были, я каждый день туда заглядывала. И в стены заглядывала, вот тот угол, который перекладывали, я его весь-весь просмотрела, каждый кирпичик… Я понимаю, конечно, что все это глупо звучит, но мне казалось, что там должно быть что-то страшное. Какой-нибудь человек замурованный, или что-то еще хуже.

– Что же может быть хуже замурованного в стене человека!