Текст книги "Всячина (СИ)"
Автор книги: Александр Карнишин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)
– А-а-а... мама? – мотнул Николай головой в сторону кухонной двери.
И родители его, оказывается, вовсе не родители, а просто воспитатели. Их выбрали в свое время, как наиболее подходящих для Николая. Ну, как в том кино, помнишь?
– Вот так вот, значит, Коля, – солидно закончил Василий.
Все говорили по очереди. Никто не смеялся и даже не улыбался. Ирка так вообще явно грустила и даже кусала губы, чтобы не заплакать.
Николаю стало страшно. Это тебе не кино многосерийное со спецэффектами. Это, так его и перетак – настоящая жизнь!
– И что? То есть, как мне теперь? – спросил он осторожно.
– А то, Колян, что ты теперь, типа, в ответе за всех, кто. Мы тебе тут все, значит, рассказали. Сдали, вроде, тебе дела, можно, так сказать. Вот ты, типа, теперь и должен – все сам. Но день рождения не отменяется, отнюдь!
Слово "отнюдь" Димон прихватил из какого-то сериала и теперь вставлял его в речь солидно и по месту.
Друзья сказали, что вернутся назад ровно через час. Им, мол, надо сейчас перекурить и немного отдышаться, потому что трудно это – вот так человеку объяснять, что он вовсе не такой, как думал всегда. Может, он даже и не человек вовсе. И вообще, чуть не плакала Ирка, они его все равно никогда не бросят. И любую помощь, значит, от них... Ну, пока-пока. Час, в общем.
Закрыв за ними дверь, Николай постоял, прислонившись лбом к холодной стене. Потом, вдруг вспомнив, кинулся на кухню. Мать сидела за столом, вытирая слезы платком.
– Мама, так ты все слышала?
– Откуда же они узнали-то? Ведь всю правду сказали. Не родной ты нам, Коленька... Наш-то когда умер, отец сказал, чтобы приемного взяли. Но я все равно тебя люблю! Ты же сынок мой!
Он прикрыл кухонную дверь и вернулся в комнату.
Вот. Это его комната.
Старые выцветшие обои. Потертый ковер на полу. Большой стол, накрытый скатертью. Дверь на балкон. Там, под балконом, еще целых восемь этажей. Эта квартира у них давно. С самого его первого дня рождения... Ну, с третьего, ладно. С третьего, в общем – помнил Николай именно эту квартиру. И эту вот самую комнату. И выходит, все не так, как он помнил? Не могут же все сразу врать? Вон, и мама говорит, что – правда...
Но тогда, значит, он должен уметь многое из того, что придумано в книгах и потом показано в разных спецэффектах в кино. Только без всякой волшебной палочки не понять из чего и без этих дурацких заклинаний, наверное...
А может, и не придумано там вовсе? А просто кто-то тоже знал настоящую правду? Знал и рассказал писателям?
Николай прицелился пальцем в люстру и звонко щелкнул языком. Так же звонко щелкнула лампа, погасла, и потом выскочила стеклянная колба, качаясь на упругом тонком проводке.
Ну... Вон оно как. Все так и есть, выходит. Значит, богатырь и маг. Значит, надо спасать.
Николай, как в детстве, подтянул брюки, поправил пряжку ремня. К празднику всегда одевался чисто и в самое лучшее. Выходит, переодеваться не надо. Вот только еще одно дело – и все.
...
Через час, весело переговариваясь и жизнерадостно хохоча, друзья поднимались в знакомую квартиру.
– Не, круто ты придумал, Вась! Как допёр-то?
– Голова! Так не веселились уже давно!
– Да он же весь в своих этих книжках, да в играх компьютерных... Сказки эти про волшебников и богатырей... Фентези разное. Опять же "потный гарри" этот... А уже не мальчик, ё-моё! Тридцать три – возраст Христа!
– Да-да! Пора и своих мальчиков завести, ха-ха-ха! – заливалась Ирина.
– Ну, цветы, подарки и женщины – вперед! – рявкнул, как на параде, Жох.
На звонок долго никто не отзывался. Наконец, дверь открыла заплаканная мать героя дня.
– Здрасьте, МарьНиколавна! – солидно поздоровался Димон. – А где тут наш именинник? Народ, типа, к разврату готов!
Мать махнула рукой, пропуская всех мимо себя, а сама прошла в комнату после всех, встав в дверях.
– Вон, на столе гляньте, он записку тут вам оставил...
Посередине белой скатерти переливался всеми цветами радуги разлапистый лист неизвестного растения. Над ним медленно колыхались в воздухе разноцветные выпуклые буквы, складываясь в слова:
"Спасибо вам за все, друзья! Я ушел спасать мир".
– Он же не выходил! Мы внизу на скамеечке ждали! Никто не проходил!
– Открыл портал и ушел, – низким голосом сказала мать. – А вы, паршивцы, откуда все узнали? Я же столько лет берегла его для последней схватки! Я его готовила, я его кормила... И тут приходят эти молодые идиоты – нате вам, нашли себе героя! Так, откуда узнали? Рассказывать будете подробно и по очереди. Времени у меня теперь много. Мы ведь живем дольше вас, людишек. Сидеть! Молчать! Ну, Васенька, начнем с тебя?
Детей жалко
Погоды нынче стояли просто отличные. Природа будто отыгрывалась за предыдущие годы, когда, то засуха – и тогда иди к магам и проси дождя, то совсем наоборот, заливные обложные нудные дожди, и надо опять же к магам погодным идти, кланяться – солнышка просить. А теперь-то не то, что давеча. Тепло, сухо. Дождь если пройдет, то обильный и короткий, смывающий всю грязь, но не мешающий всяким полевым работам. Для крестьянства хороший дождь. Да и для горожан, в общем – совсем даже не плохой.
То есть, понимали люди, глядя на ту же погоду, что все правильно было сделано. Все верно.
Правда, этого сделанного совместно не обсуждали и не хвалились друг перед другом своими подвигами, как, например, когда отбивались от северных варваров. Там-то была самая настоящая война, и все как один стояли героически насмерть, лишь бы не пустить врага в свой дом. Так потом можно было и шрамами своими похвастаться, и вспомнить о сражениях, сидя в кресле у огня и покуривая трубку. А еще можно было пойти в местный кабак, сесть там с такими же ветеранами и обсудить подробно, как и что делали маршалы, где и кто стоял, сколько раз и с кем сидели в осаде... Да еще обязательно вспомнить, какую пищу в той осаде ели – это уже специально, для смеха, чтобы просто сравнить с острой и ароматной жарехой какой-нибудь, что подавал местный кабатчик к пиву. Вкусно – это тебе не жареные вороны или – не дай такому повториться – крысы...
Так то – война. А вот после той войны, о совсем ведь недавнем, что в прошлом году – об этом не вспоминали вслух. Не принято было говорить о таком. Хотя, признавали молча – все сделали тогда правильно и справедливо.
Ведь, сколько же можно было терпеть этих гадких магиков над собой? И везде-то они сидели по самым верхам, и за все-то им надо было платить. Не князю за охрану и оборону, а этим вот магикам! За солнце – плати им, за дождь – опять плати, за лечение плати, за уничтожение вредителей всяких, за срочное сообщение, за быстрое перемещение, за... Да за все подряд, выходит!
И мало того, маг в городе был всегда выше и главнее любого чиновника – это кто бы в конце концов потерпел? А высший ихний, Верховный маг, так и вовсе ставил себя, чуть ли не выше короля.
Об этом шептались тихонько, замолкая, когда входил в кабак кто-нибудь незнакомый. Об этом разговаривали на долгих конных прогулках молодые, но уже с опытом боев, вояки. Об этом специально выработанными тайными знаками переписывались чиновники. Говорят, сам король – сам, лично – одобрил все то, о чем заранее говорили, но специально встал чуть в стороне, чтобы потом ввести войска и навести, значит, законный порядок.
А войска понадобились, конечно. Когда боевые маги взялись в толпу свои огненные ядра посылать – кто справится, кроме все повидавших солдат с арбалетами? Вот всяких природных погодников, да химиков-алхимиков, да лечил разных – тех быстро в порядок ввели. А надо-то было всего в первую очередь уничтожить насмерть всех магичек, потому что только от магичек рождались маги. Потому у них и родство по матери всегда считалось, а не как у всего народа – по отцу. Магичек, значит, а еще всех, кто руку поднял на народ – их сразу вешали.
Ну, и дети, конечно...
Карл отпил пиво и поморщился, как от горечи. Хотя не такое уж оно и горькое, пиво это. Самое обычное и привычное. Пиво – оно всегда с горчинкой. Даже темное и сладкое зимнее не обойдется без хмеля. Но не от хмеля горчило.
Говорить-то не надо об этом, всем ясно. И вроде все правильно сделали. Тогда командир их десятка – у них как раз милицию народную организовали и на десятки разбили – говорил, что каждый второй ребенок у магов – сам будущий маг. Вот, мол, и считайте, что к чему и как.
Карл так именно и посчитал. Пока магичку доканчивали боевые товарищи, он с пистолем поставил у стены двух ее сыновей, посчитал, как положено:
– Раз, два.
И выстрелил в лоб старшему. А потом, пока младший не опомнился и не устроил визг, опять посчитал, теперь тыкая дулом в единственного оставшегося:
– Раз, два.
И снова – в лоб, чтобы наверняка.
Вот и все, говорят, так же точно действовали тогда. То есть, всех магичек народ уничтожил, а заодно – всех магиковых детей, чтобы уж наверняка. Ну, и тех, кто пытался сопротивляться, кто кидался на защиту семьи, а значит – против народа. Тех так и развешали на их же воротах. Потом-то сняли, конечно, а дома эти (кстати, совсем не плохие дома) раздали отличившимся в событиях. Событиями назвали все прошедшее. Но поначалу было страшновато, особенно ночью, идти по улице в бывшей магической слободе, где в полной тишине качались в петлях на воротах, выпучив глаза, мертвые магики.
Ну, а потом все уже было по справедливости. Король выступил с новым указом. Всех магов, в живых оставшихся, заклеймили, а потом раздали в пользование самым отличившимся. В пользование, значит, и под постоянный надзор.
Динь-динь, – звякнул медный колокольчик в темном углу, где толпились четверо клейменых в ожидании своих хозяев.
– Карл, – крикнул от стойки кабатчик. – Вроде, твой звонит?
– Иди сюда, – скомандовал строго Карл.
Клейменый маг подбежал бесшумно, склонился в поклоне.
– Говори.
– Ваша жена, уважаемый Карл, напоминает о том, что сегодня вы ужинаете с ее мамой.
– Вот же дурища какая! Думает, я сам не помню, что ли? Передавай так: помню, спасибо, любимая, буду вовремя.
Клейменый маг сосредоточился, проговаривая в уме слова. Застыл, принимая ответ.
– Ваша жена отвечает: люблю, целую.
– Ну, и все. Ладно тогда. Иди, жди пока. Звякнешь, если что.
Маг так же бесшумно убежал в свой темный угол, придерживая язычок колокольчика. Звонить надо было, только получив сообщение для хозяина. Да не трезвонить, а аккуратно, вежливо, со смыслом. И только по команде подойти и сказать, что там и кто.
Карл сидел, допивая последние глотки из кружки, и думал о детях. Не о тех, что – раз, два – совсем нет. О своих детях. Ведь маг же, хоть и долго живет, все равно не бессмертный. Он просто выносливый такой. Но все равно умирает рано или поздно. И хотя обманули его, Карла, то есть, и связь-то магическая поддерживается, как оказалось, только в пределах одного города, но все же – хоть что-то... А детям, значит, или там, предположим, внукам уже, придется что-то свое изобретать, чтобы слова свои по эфиру передавать с конца и в конец хотя бы одного города. Магов-то ведь уже тогда не будет. Детей мы ихних всех вывели, магичек – тоже. Вот и не станет скоро совсем никаких магов и никакой магии.
Правда, погода радовала и без магии. И зажигалки новые хорошо разжигают огонь – и никакой опять же магии! Так что, может, и со связью дети рано или поздно что-нибудь придумают. Разберутся, что к чему, да и придумают.
– Иди сюда, – махнул Карл рукой.
Клейменый подбежал.
– Детям моим сообщи, что уже иду домой, и чтобы через час они тоже были там. И чтобы подтвердили прием сообщения обязательно. Ясно?
– Да, – кивнул угодливо маг.
– Ну, и сами тогда уже пойдем, что ли...
Нет, все правильно сделали. И насколько приятнее, когда маг кланяется тебе, а не ты – магу!
Вот только детям и внукам придется подумать, придется помучиться, потрудиться. Детей жалко. Без связи-то им совсем плохо будет...
Дни творения
– Ох, боженька ж мой..., – раздалось со двора.
И что-то громко покатилось, звеня, по высокому крыльцу.
Бог только поёжился, ожидая продолжения. Ну, действительно, не очень хорошо вышло, наверное. Большой взрыв получился. Слишком уж большой. Вот сейчас мама и примет какое-то решение, думать о котором пока не хотелось.
Нет, а что вы удивляетесь? У всех богов есть матери. Так и говорят всегда – богоматерь. И учитель рисования, между прочим, всегда становился у окна, когда мама провожала бога в класс, и вздыхал потом пол урока:
– Ах, богиня, богиня...
И отец был самый настоящий бог. Он был по-настоящему всемогущ и всезнающ. Он ремонтировал всему селу мясорубки и телевизоры. Он несколькими движениями пилы и ножа из простой серой доски делал игрушечные сабли и пистолеты – даже лучше, чем настоящие. А однажды приехал на побитой машине какой-то мужик в малиновом пиджаке, так отец выправил дверь и крыло просто одним молотком. Так выправил, что тот, в пиджаке, при всех поклонился и сказал:
– Ну, ты – бог!
И денег ещё дал. Много. Хватило на школьную форму и на красивые кроссовки, и даже на вкусные конфеты.
Бог сидел у самого порога на старом половичке, который связала крючком бабушка (ну, да, конечно, бабушка: раз есть мать и отец – обязательно должна ведь быть бабушка!).
Бабушка резала на длинные полоски старые трикотажные свитера, чулки, какие-то тряпки, связывала их в одну длинную ленту, и бесконечно вязала, вязала, вязала крючком, протыкая, цепляя и вытаскивая, и снова туда и сюда... Получались такие яркие разноцветные круглые половички, которые потом дарили всем знакомым, потому что в своём доме под ними уже давно не было видно пола.
Вот на таком цветастом потёртом половичке бог сидел и пытался смешать свет и тьму. Отец давно уже сделал все выключатели и розетки внизу, чтобы было удобно и большим и самым маленьким. Тем более, бабушку согнуло буквой "Г", и она теперь не могла поднимать руки кверху, а щёлкнуть по плоскому выключателю внизу ей было просто и легко.
Так вот. Сначала бог делал свет.
Свет надо делать так: он сворачивал фольгу от конфет в тонкую трубочку, вставлял две такие трубочки в отверстия розетки (тут главное – по одной вставлять, "а то так шандарахнет, что нимб засветится", – так смеялся отец, когда узнал о делании света), а третью такую трубочку-стержень бог кидал сверху, замыкая контакты. Яркая вспышка, щелчок, искры во все стороны – прямо, как настоящий салют! И можно начинать все с самого начала.
Но фольга очень быстро кончилась, потому что обычно конфеты были в простых бумажных обёртках с надписями, или даже вот ещё бывают и без бумажек, как подушечки с повидлом, и теперь бог старательно смешивал свет и тьму. Он медленно и осторожно нажимал на клавишу выключателя, пока не раздавался щелчок, и не загоралась старая люстра на три рожка. Свет! Потом так же медленно он жал до щелчка и выключения люстры. Тьма! Ему никак не удавалось поймать сам этот щелчок и посмотреть, а что там, посередине, когда уже не свет, но ещё и не тьма? Ещё и ещё раз: свет-тьма, свет-тьма, свет-тьма...
Вот, вот же, получилось ведь!
Но тут за спиной с треском раздвинулись сделанные мамой из бусинок и кусков бамбука шторки, колышущиеся на летнем сквознячке и отгоняющие мух, цепкие пальцы больно схватили его за ухо и мамин голос – очень спокойный голос – произнёс:
– А сейчас кто-то пойдёт в чулан.
Он и пошёл. А кто бы смог не пойти? Если за ухо и больно? Бог – у него ведь тоже уши. Иначе чем ему всех слышать?
А ведь у него все равно получилось смешать тьму и свет! Получилось! Клавиша выключателя стояла в среднем положении, щелчка не было, и не горела люстра...
В чулане за закрытой дверью было почти темно, и только сквозь узкие щели в закрытых всегда по жаркому времени ставнях пробивались тонкие лучи света, в которых плясали пылинки. Здесь пахло старой одеждой, чесноком и немного плесенью. А в углу под влажной тряпкой стоял тазик с глиной. Мама по вечерам лепила игрушки-свистульки, а потом, когда они обсыхали, их раскрашивали всей семьёй и совали на противне в печь...
Бог сунул обе руки во влажную глину, оторвал кусок, сколько ухватилось, и стал его жать, жать, жать, мять, мять, мять... Вот такой вот шар получился. Ну, не совсем шар, потому что без круга делал, но все равно такое округлое, с вмятинами и выпуклостями, размером с его кулак или чуть больше.
Бог подкидывал этот шарик вверх, а потом снова ловил. Подкидывал – и ловил. А потом раз – а поймать не удалось. Он никуда не упал, наверное, а где-то там повис сам собой, крутясь в воздухе... Или все же упал? В темноте не было видно, и тогда бог стал водить по полу руками, стараясь отыскать мягко и неслышно упавший куда-то глиняный шар.
Но тут дверь чулана открылась и отец, смеясь, сказал из светлого коридора:
– Ну, выходи, творец всего на свете! Рассказывай, что за бигбадабум ты тут устроил!
Выходит, это уже настоящий вечер наступил.
Бог молча прошёл к умывальнику, помыл руки с мылом и даже сполоснул лицо и провёл мокрыми руками по шее, а потом сел на табуретку перед кухонным столом. Ему не хотелось ничего говорить, потому что как объяснить, чего оно так сильно долбануло? Там всего-то и были, что селитра и фосфор. Вот и все, вроде. Но так трахнуло, так тарарахнуло, что по всему селу потом заполошно гавкали собаки.
Мама, для порядка хлопнув его по затылку открытой ладонью, поставила на стол миску с манной кашей и стакан вишнёвого красного-прекрасного киселя. И бог стал ложкой делать в каше всякие берега и проливы, а сверху заливать киселём, и получилась почти настоящая карта с морями и реками, и даже какими-то фьордами. Про фьорды он прочитал в учебнике географии. Но тут бабушка строго сказала, что едой играть нельзя, и пришлось быстро все съесть.
Бог ел и думал.
Он, кажется, придумал, как сделать, чтобы ожили игрушки, которые делала мама. Бог теперь сам завтра слепит себе самых разных животных. И рыб тоже слепит. И ещё птиц. Только вот птиц придётся лепить сидящих, потому что из глины крылья делать неудобно. А в самом-самом конце он сделает людей. Главное, чтобы глины на всё хватило, думал бог, укладываясь спать.
Впереди было ещё все лето. Впереди было много дней творения.
Доброволец
– А тренировки будут? – спросил я. – Космонавты же тренируются?
Человек в золотых очках, назвавшийся Иваном Кузнецовым (просто какой-то детектив и Джон Смит – агент чужой разведки!), тонко улыбнулся, как будто поддерживая шутку.
– Ну, что вы... Еще предложите покрутить вас на центрифуге, а потом отмывать все от рвотных масс. Чтобы тренировать кого-то надо точно знать, к чему мы его готовим. Вот, например, футбольный тренер. Он точно знает, в каком туре и в каком матче у его команды начнется спад, потому что физическая форма не может быть постоянно на высочайшем уровне. Все рекордсмены, все единоборцы – у них пик формы в нужный момент. И тренируют они те группы мышц, которые необходимы для победы. Бегуну нужны сильные ноги и большие легкие, Боксеру – крепкие ноги, мощные плечи и предплечья. И грудь еще. Борцы классического стиля... Ну, вы их видели – они такие, как заглаженные. Пловцы, велосипедисты... Даже шахматисты тренируются. Готовятся к встречам с тем или иным соперником, разбирают досконально каждый шаг, каждый ход в каждой партии, моделируют вероятности – а что будет, если я схожу внезапно вот так? Как тот, с которым скоро встречаться, отреагирует?
– Вот, – сказал я. – Даже шахматисты тренируются.
Золотые очки весело блеснули в луче солнца, пробившемся сквозь узкую щель между пластинок жалюзи.
– Но вы-то, вы-то – не шахматист! И никакой не спортсмен! И не с кем вам соперничать и бороться!
– А перегрузки?
Он даже остановился:
– Какие еще перегрузки? Вам же сказали, что – никакого космоса! Сказали?
Сказали, конечно. Они так всем говорили в длиннющей очереди добровольцев у парадного входа. Но я так думал, что эти слова были просто для отсеивания романтиков. А на самом деле, думал я, космос есть. И где иначе те миры, открытие и освоение которых нам обещали?
– У-у-у..., – грустно сказал человек в золотых очках. – Как все запущено. Так вы, что же, все еще верите в межзвездные космические путешествия и братьев по разуму в ближайшей галактике?
– Так, разве же...
– Нет. Нет, нет, еще раз нет и в сотый раз – опять нет. Я еще, может быть, понимал бы, если бы мы говорили с вами лет пятьдесят назад. Но сегодня, с современным уровнем информации... Хотя, конечно, кто ту информацию потребляет? Такие же ученые, как я сам?
– А вы ученый чего? – сразу спросил я.
Потому что, если он физик – это одно дело, если, скажем, астроном – это уже другое, а если медик – так совсем все понятно становится. Или почти все.
– Я – математик. Доктор математики Иван Кузнецов.
Ага. Как же. Не бывает таких докторов математики. Сказал бы просто – агент Смит из специальных органов. И сразу стало бы все понятно. Ведь все эти проекты – они страшно засекречены, чтобы никто не напортачил, и чтобы те, из-за бугра, не стащили наши разработки. А этот, ишь, математик... Орбиты рассчитывает, что ли?
Похоже, слово "орбиты" я произнес вслух. Глаза за очками в тонкой золотой оправе закатились вверх. Руки он развел в стороны, а потом тряхнул несколько раз, будто сбрасывая с них что-то. Помолчал, рассматривая меня в упор. Мы уже не шли никуда, мы стояли у стальной двери, подмаргивающей красным огоньком на пульте.
– Давайте, я вам еще раз объясню все. Итак, мы пришли к выводу, что тратить свое время на дальнейшую разработку совершенно фантастической теории возможности космических полетов – бесполезно, бессмысленно и очень затратно. Именно поэтому постепенно были свернуты все эти ракетные проекты. Даже самая сильная ракета никогда не долетит до наших ближайших соседей. Вы просто подумайте, что такое – миллионы световых лет. Это не фантастика Ивана Ефремова и не Стругацкие какие-нибудь. Это – миллионы световых лет. Предположим, на какой-то дальней планете появилась жизнь. Вот она выросла, цивилизовалась и начала обрабатывать космос радиоволнами. Или чем-то еще – лазерами, может. Как мы сами еще недавно. Вот скажите, сколько лет нашей цивилизации?
– Ну-у-у... Тысяч сто?
– На самом деле даже меньше, но пусть будет пятьсот тысяч. Пусть. И вот мы дожили до возможности посылать сигналы своим соседям. И послали. Вот сигнал плывет, плывет, плывет... Миллионы лет, понимаете? Со скоростью света – миллионы лет. А потом там его приняли, предположим, и отправили нам ответ. И еще миллионы лет. Что будет с нами через миллион лет? А? А с ними, которые приняли сигнал? Вот даже если мы вдруг примем такой сигнал от цивилизации, подобной нашей, это будет означать, что прошло миллионы лет с момент отправки сигнала. Понимаете? Тут не года и не сотни лет – миллионы! Совершенно бесполезная трата времени. И это мы говорим о волнах, распространяющихся со скоростью света! А если предположить космический корабль? Огромный дом с тысячами людей, летящий куда-то сотни миллионов лет. Сотни! Миллионов! Это даже не фантастика. Это просто абсурд какой-то.
– Но я читал про "кротовые ходы", про "черные дыры"...
– Фантастика. Фантастику я тоже читаю. Очень помогает. Прочтешь такое, посчитаешь на бумажке столбиком – смешно. Кстати, обратили внимание: в последних фантастических произведениях буквально общей традицией стало какое-то подпространство и полеты только от точки входа-выхода в него до ближайшей планеты. То есть, моментальный перенос куда-то, а потом недели на швартовку. И месяцы. Они еще и про телепортацию, ага. Все это – фантастика. А у нас – реальное дело.
Я не понимал. Если полета не будет, то куда же меня...
– Про параллельные вселенные слышали? Наверняка и такое читали. Так вот – это гораздо реальнее космических полетов. И, кстати, вполне описывается с помощью математических моделей. А математика все-таки царица наук. И не спорьте, не спорьте. Все, что реально существует, можно измерить и посчитать. И обратный вывод: все, что можно описать математикой – существует. Вот так мы и пришли к этому эксперименту. Кстати, мы пришли с вами туда, куда зовет нас наш, этот, жребий...
Он нажал несколько кнопок, прижал большой палец правой руки к панели, заглянул одним глазом в какой-то окуляр. Загудело, красный свет сменился зеленым, толстая стальная дверь медленно поползла в сторону.
– Ну, вперед, герой! – он подтолкнул меня, и я сделал шаг через порог.
Сзади глухо чмокнуло, отсекая белый пустой коридор. Впереди все гремело и плыло. Огромные печи, как в кино про какие-то заводы. Языки пламени. Трубы. Люди в черном, мечущиеся между горячим железом. Решетчатые стальные полы. Темные стены. Металл. Много гремящего горячего металла.
– Вот, – прокричал мне в ухо доктор математики, обводя рукой окружающее. – Вот наше решение!
– Не понял...
Но уже подбежали те, что в черном и опаленном, подхватили под руки, повели вперед. Доктор математики Иван Кузнецов шел рядом и перекрикивал гул пламени:
– Ничто не исчезает бесследно и не возникает из ничего! Понимаете? Ничто! Материально ли сознание? Мы считаем – еще как материально. Значит, если здесь сознание исчезло, где-то там оно появилось. Потому что нет никакого исчезновения. Есть только переход. Но сознанию нужен носитель. Вот, как есть, такой. И мы поэтому делаем – что?
Он повернулся ко мне. Стекла очков полыхали багровым.
– Что мы здесь делаем? А?
Я молчал, не понимая.
– Мы сжигаем, понимаете? Мы в специальном сверхсильном пламени сжигаем носителя и его сознание. Что остается? Ни-че-го. Но так ведь не бывает. Значит, где-то там он появляется вновь. Вот отсюда ваша задача: появившись в другой вселенной попытаться достучаться до нас. Кстати, некоторые тут пытались сначала обездвиживать носителя или даже кололи препаратами разными. Но так же нельзя! Ведь тогда он и там окажется в таком же состоянии! Нет! Только в том виде, в каком мы хотим его послать в другую реальность. Понимаете меня?
Я рванулся, но их было больше. Меня просто подхватили на руки и потащили все ближе и ближе к жерлу печи. Кричать было бесполезно. Но я кричал.
А сзади перекрикивал всех математик:
– Ногами вперед, ногами! А то в прошлый раз сунули головой – вот и потеряли сознание раньше, чем исчез носитель. Эксперимент продолжается!
Дядя – ба-бах!
– Дядя, ба-бах! Дядя, ба-бах!
Вот же зудит, как комар. Так бы и пришиб ненароком. Макс поднял голову: по аллее шел какой-то мужик при плаще и дипломатике, а за ним ковылял ребенок лет трех. Ковылял, не отставая, и все кричал, тыкая какой-то палкой в его сторону:
– Дядя, ба-бах!
Макс сидел на скамейке уже полчаса. Две банки пива – ровно. Не залпом, медленно и с расстановкой. Конечно, можно было и водки купить заранее... Но именно – заранее. Водка теперь, оказывается, только в специализированных магазинах. Или с доставкой – из Интернета. Кто же знал, что у них тут так порядки поменяются за это время? Хорошо, хоть пиво продали.
Он приехал дневным поездом. Полтора дня на верхней полке с открытыми глазами. Должен был уснуть мертвым сном, забыть все, провалиться, выспаться, наконец. Не спалось. Только закроешь глаза – сразу огонь и дым и горящие танки. Еще – горящие дома. И плевать, что кирпич не горит. Все горит, если правильно применить энергию.
Историки утверждают, что раньше война была красивая. Армии выходили в широкой поле, одевались в яркую красивую форму, утвержденную лично царем-королем, выстраивались ровно, а потом начинали убивать друг друга. Кто убивал успешнее и быстрее – тот побеждал. А крестьяне или горожане могли даже не заметить, что идет очередная война. Ну, разве только налоги поднимутся: чтобы красиво одеть армию, надо платить.
Теперь война шла самая грязная. Только в гуще. Только в городах. Только с массой ненужных и необязательных смертей. А какой толк толкаться в пустыне? Там тебя накроют высокоточным с орбиты – и все дела. Вот в городах...
– Дядя – ба-бах!
Мужик как-то криво улыбнулся, споткнулся, левая нога вдруг подогнулась, как ватная, не выдерживая веса тела. Взмахнули крыльями полы плаща. Отлетел в сторону кожаный дипломат, распахиваясь от удара и рассыпая вокруг какие-то бумаги. Тупо ударилась голова об асфальт.
– Хи-хи..., – сказал ребенок. – Дядя – ба-бах.
Он обошел вокруг упавшего, всматриваясь, низко наклоняясь к нему, будто обнюхивая. И вдруг поднял голову и посмотрел на Макса.
А Макс замер, плотно закрыв глаза.
По-разному реагируют люди на опасность. Как и животные, кстати. Если резко замахнуться на собаку, скажем, она отскочит, а потом зарычит и покажет зубы. А если замахнуться на кошку – та припадет к земле, распушится, зашипит страшно, показывая клыки, замахнется лапой с выпущенными когтями.
Людей в армии учат реагировать правильно. Потому что есть время кидаться в кусты и отстреливаться. И есть время кувыркаться по жесткому асфальту, увертываясь от брызг металла. А есть время, когда надо замереть и выждать. Особенно, если не понятно, но уже страшно до невозможности.
Максу было страшно. Почему? С чего вдруг – по спине морозом, волосы на затылке, как от ветра шевелятся, звон в ушах от напряжения всех сил? Не с того ли, что странно пусто в знакомом дворе? Где люди? Где все? Ведь, никого вокруг. Только вон тот мужик, что упал – и ясно при этом, что упал насовсем. И этот вот странный ребенок...
– Дядя? – это уже ближе.
Макс почти не дышал. Рука вяло свалилась с колена, повисла, ударившись о край скамейки. Покатилась, гремя, пустая пивная жестянка.
– Дядя? – уже сзади.
Как же быстро и бесшумно он двигается!
– Дядя! Хи-хи! – трогает своей палкой, толкает.
Макс поддался и мягко завалился вперед.
– Хи-хи! Дядя – хи-хи! – обрадовался ребенок и сбоку потыкал палкой в лицо.
В щеку. Хорошо, что упал на грудь – до глаза не достанет.
"Нет меня. Нет меня. Нет меня", – как молитву повторял Макс.
И его не было.
– Дядя?
Потом – уже чуть дальше:
– Дядя?
Макс лежал, неудобно подвернув руку и уткнувшись всем лицом в грязный асфальт. Минута. Еще одна. Тихо. Все?
Вдруг из-за спины опять:
– Дядя, хи-хи!
"Нет меня. Нет меня. Нет меня!"
И тут сверху рухнул боевой мобиль в городском черно-пестром камуфляже, лязгнули откинутые люки, затопали твердые подошвы. Ударил воздух гром динамиков:
– Всем оставаться на своих местах! Проводится спецоперация!
Отлегло.
Макс начал подниматься и тут же снова упал – сзади долбанули по почкам и прошипели зло:
– Сказано же тебе – не двигаться!
...
– Так ты, сынок, с войны, значит?
– Ага.
– А звать тебя, значит...
