Текст книги "Всячина (СИ)"
Автор книги: Александр Карнишин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)
Потом, когда уже уселся на хорошей должности и стал ездить по городам и странам, тоже всякие появлялись. Уже старше. Крепкие телом и умом. Хитрые, умные и опытные во всем. Они умели вкусно готовить, разбирались в футболе и даже в Формуле-1, понимали его... Могли за компанию и водочки. М-да...
А на самом деле всем нужны были его деньги. И еще квартира, конечно. Михаил Петрович отлично видел эти скользящие по стенам взгляды, как бы измеряющие общую и жилую площадь, вычитающие коридоры и места общего пользования, делящие и умножающие на стоимость квадратного метра. Эти их мечты о будущем. Не о своем, они же тоже старели, эти проходящие мимо женщины. Они уже думали о будущем своих детей. А он как раз о детях совсем не думал. Ну, не нужны ему были дети. Не любил он их. В любом возрасте не любил – хоть в младенческом, хоть в школьном.
Вот так и жил. Рос трудовой стаж, росла зарплата. Квартира обставлялась и снова менялась мебель. Техника всякая новая появлялась и исчезала, и снова появлялась. А Михаил Петрович оставался один, и был собой и своей жизнью вполне доволен. Он шутил всегда, что с хорошим человеком, с собой, любимым, ему интереснее и лучше, чем с кем-то посторонним, который, как совершенно правильно говорилось в "Иронии судьбы" – "туда-сюда, туда-сюда".
После прогулки он зашел в "магазин шаговой доступности", в который постоянно ходил все последние годы. Долго выбирал кисломолочную продукцию. Внимательно читал этикетки на полуфабрикатах. Прикидывал в уме размер пенсии и стоимость товаров. Покупал не килограммами, чтобы закинуть в холодильник на неделю, а штуками, на раз-два. Лучше всегда покупать свежее. Опять же полезно для здоровья, потому что заставляет двигаться хотя бы до магазина и обратно.
Дома встретила длинная телефонная трель. Телефон, казалось, даже стал теплее наощупь.
– Ну? – сердито спросил Михаил Петрович в трубку.
– Пап! Это ты? Все у тебя нормально? Может, приехать надо? Помочь чем? Постирать там, приготовить? А?
Ну, вот – очередной женский голос. Теперь совсем уже молодой. Не школьница, конечно, но все равно.
– Девушка, – сказал он насколько можно мягко. – Вам совсем не стыдно? Беспокоите старого человека. Заслуженного пенсионера. И все зачем? Для какой своей надобности? Квартира вам моя нужна? Так не получите вы мою квартиру, как ни старайтесь!
– Пап, ты что? – обиделся голос, и связь снова оборвалась.
Он жестко, со стуком, положил трубку, длинно со вкусом выругался в воздух и пошел на кухню готовить полезный ранний ужин. Овощи, подсолнечное масло, лук и чеснок. И кефир. Вот так он решил сегодня ужинать.
Теперь звонили уже в дверь.
– А вот это, пожалуй, лишнее, – сказал Михаил Петрович, посмотрев в глазок.
На лестничной площадке было темно. Кто-то там шевелился, что-то кричал, но рассматривать и вслушиваться никакого настроения не было. Ужин – на одного. Гости не ожидались.
Михаил Петрович вызвал полицию.
Потом был шум на лестнице, стук сапогом в дверь, непонятный разговор, что вот к вам ведь пришли, а вы тут патруль вызываете, попытка пропустить пришедших к нему в квартиру... Ага, сейчас. А цепочка на что? И даже удостоверение сержанта какого-то не заставило Михаила Петровича открыть двери шире. Он только предупредил, что завтра придет и напишет заявление. И пусть тогда на всех возбуждают. Ему понравилось это слово, и он еще раз сказал с угрозой:
– И пусть тогда возбуждают!
...
И пошел утром после завтрака в отдел полиции. Раз обещал, да еще и настроение ему вчера испортили. И дошел, и написал заявление, как ему стали звонить какие-то неизвестные лица, как стали чего-то от него требовать, а вчера даже пришли к нему, когда уже было совсем темно. И что он никого не знает и знать даже не хочет. И вообще он – заслуженный пенсионер. В общем, писал он, обеспечьте мне спокойную старость. И без всяких никаких.
Капитан за стеклом прочитал заявление, полистал паспорт, вздохнул и сделал запись в толстой книге.
– Идите, Михаил Петрович, будем разбираться. Вот прямо сейчас участкового подниму. Безобразие, конечно. Если все так...
Они еще сомневаются!
Михаил Петрович опять гулял. Опять заходил в магазин, но ничего не покупал. Он взял специально блокнот и теперь выписывал цены, чтобы сравнить с другим магазином, который немного дальше. Но дальше – это теперь ничего. Это даже хорошо. Надо ходить, надо поддерживать форму.
...
Через три дня он сидел на приеме к психиатру.
– Или я псих, или что? – строго спросил Михаил Петрович молодую врачиху. – И как тогда все это понимать?
Она долго его слушала и что-то писала в свою тетрадь. Потом дала рецепт на таблетки и рекомендовала пить перед сном.
– Так у вас фобия, что ли? – как будто спросила, но видно же, что диагноз у нее уже составился.
– Мобия, блин! Квартира у меня, ясно? – огрызнулся Михаил Петрович.
– Конечно, конечно! – сказала врачиха и еще что-то записала.
...
Через месяц таблетки уже не помогали.
Страшнее всего, что Михаил Петрович постепенно сам разобрался в голосах, узнавал каждый, стал даже что-то отвечать, отругиваться уже в соответствии с теми ролями, которые они сами себе выбрали. С так называемым сыном можно было грубовато пошутить. Так называемую дочку Михаилу Петровичу было жалко, и он говорил с ней ласково, но все равно коротко и зло. Зло у него получалось лучше, а ласково – труднее.
Бабки на крыльце смотрели с укоризной. Поджимали губы, когда он шел мимо. Качали головами, гудели что-то о моральном облике. Он четко посылал их далеко, и регулярно ходил в магазин и на прогулку. В полицию и к психиатру больше не ходил. Потому что и так было ясно: все куплены, все замазаны в деле. Они там из него, если не преступника, так психа обычного сделают. И потом квартира – тю-тю. Вот этому сыну и этой вот, типа, дочке.
Фигушки вам всем! Не дождетесь! Он еще крепкий мужик! Он еще – ого-го!
Хотя, спал плохо. Очень плохо.
И еще очень опухало лицо. Это нервное, конечно, от недосыпа и всяких дум и воспоминаний. Но – кому теперь жаловаться? Сам во всем виноват. Нет никого, чтобы прикрыть, чтобы взять на себя груз. Вот был бы этот, с баском, настоящим сыном, так разобрался бы давно со всеми остальными. Вот тогда и разговор бы пошел иначе. Тогда бы и родство было видно. А так – эх, да что тут говорить?
– Михаил Петрович, – начала скрипуче консьержка, поймав его взгляд. – Нельзя же так...
– А пошла ты в пень, карга старая, – ответил он и даже не почувствовал никакого стыда.
Потому что надоели все. Был бы пулемет – всех бы застрелил. Своими руками.
...
– Ой, дед, ты дома, что ли? А наши все говорят, что ты болеешь, – этот мальчишеский голос был последней каплей.
– Болею я, внук, – сказал Михаил Петрович и почему-то заплакал, сидя на полу у тумбочки.
Плакать старался неслышно, чтобы не пугать парня.
– Болею, да, но – дома. Это такая совсем нестрашная болезнь. Старость называется.
Хотелось говорить и говорить, вслушиваясь в чуть хрипящий...
– А ты что, простыл, что ли? – встрепенулся было.
– Да не-е... Это мы с Витькой с уроков сбежали. Вот, думали, куда кости двинуть.
– С уроков – это плохо, – начал Михаил Петрович, но малец тут же перебил:
– Ага, плохо. Как сам-то в детстве, так было можно, да? А теперь время, значит, другое, ага? Вот только ты еще не начинай, как родаки.
– А я и не начинаю, – все же начал Михаил Петрович.
– Мишка, Мишка! – донеслось из трубки.
Это, наверное, Витька подбежал – Мишкин друг. И так вдруг закололо сердце: Мишка... Внук...
– Дед, так ты нас пустишь с Витькой? Мы у тебя отсидимся до вечера, ага?
– Ага, – кивнул он в зеркало, вслушиваясь, впитывая такой знакомый родной голос. – Приходите, конечно. Я вам тут чаю поставлю. И бутербродов. Тебе, Мишка, и Витьке твоему...
– Ты у меня самый мировой дед! Скоро будем! Жди!
Связь оборвалась.
...
Когда Михаила Петровича хоронили, бабки у подъезда говорили, что вот был ведь человек-дрянь, ну, просто никому не нужный человек. И злобный такой всегда. Гонор свой всегда показывал. И не здоровался. И даже ругался со всеми. А вот же, умер-то с улыбкой. И смотри, смотри – совсем другой же стал. Хороший какой...
Стреляют
– Кто, откуда, куда, зачем? – строго спросил небритый мужик в грязном потрепанном серо-зеленом камуфляже.
Автомат у него тоже был потертый, местами добела. Два магазина скреплены простой синей изолентой. На ногах – легкие удобные кроссовки.
– Да-а-а, – сказал Мишка.
Он всегда начинал так, потому что немного заикался, и как бы разгонялся, когда надо было говорить.
– Стреляли! – выпалил он после длинного "да-а-а".
И рассмеялся. Уж этот-то фильм знали все.
Мужик нахмурился, рассматривая машину:
– А точнее?
– Еду вот вам привезли.
– Еда – это же хорошо! – обрадовался мужик и махнул своим рукой – мол, все в порядке, все по делу.
Парни в таком же камуфляже раздвинули обмотанные колючей проволокой рогатки и старая медицинская "буханка", чихая от плохой горючки, вкатилась на блокпост.
Стандартный блокпост – это бетонные блоки и мешки с песком. Обязательный ручной пулемет. Лучше, если их несколько. На богатых "блоках" стояли БМП и станкачи. Иногда даже были ротные минометы. А против чужой техники – гранатометы в каждом углу. Обычные одноразовые "мухи" – легкая артиллерия пехоты.
На этом гранатометы были в наличии, и стволы пулеметов торчали в бойницы. Нормально живут, выходит.
– А что, – спросил я, осматриваясь. – Броню вам разве не дали?
– Да если бы дали, мы и сами за продуктами бы слетали, – махнул рукой парень чуть моложе меня на вид. – На всех просто не хватает.
Брони не хватало. Бои шли уже третий месяц, все БМП и БТР перекинули на самые опасные направления. Там и танки были. Не важно, что старые. Все равно – броня. Опять же – пушка там такая... А тут, если что начнется всерьез, так их сразу же сомнут. Ну, что пулемет против орудия? Ничто. Жалко парней. Но что поделаешь – служба у них такая.
– Что там у вас говорят? – расспрашивал старший, жадно закуривая свежую сигарету, полученную с пайком.
Остальные сгрудились вокруг бидона с кашей.
Самая правильная еда – гречка с тушенкой. Некоторые дома гречку не любили. Тут же едят за милую душу. Я давно, еще до войны, говорил тем, кто начинает кобениться, что в армию надо бы тебя, дорогой, в армию. Вот у меня одна знакомая девушка, например, совсем грибы не ест. Не потому, что вкус там у них какой или что – просто не ест. Принцип у нее такой. Скандалит в ресторане, если находит грибы в блюде, выковыривает, складывает горкой, морщится... Будто грибы – это жуть, как плохо. Ну-ну. В армию бы ее! Она тогда тоже, как эти парни, все грибы по окрестности соберет, на костре пожарит – и без соли и хлеба употребит. Армия приучает и воспитывает. Армия, блин, учит.
– Так что там? – и уже зажженной сигаретой плавно так в воздухе куда-то в сторону.
Мол, что там и как – вообще и в целом.
– Да-а-а, – опять потянул Мишка.
А потом выпалил очередью:
– Стреляют, однако.
– Ну, это и у нас тут слышно. А вообще – как? По срокам, может, что известно? А то мы тут сидим на отшибе, смену ждем, а оно все никак.
– Со сменой у всех сложности, – солидно вступил я. – Народа просто не хватает.
– Ну, да, – покивал, докуривая сигарету, небритый. – Где ж его тут взять... Когда кольцо практически. Откуда теперь брать пополнение... Степь. Понятное дело.
Мишка как-то вдруг насторожился и толкнул меня локтем в бок. Мол, осторожнее. А чего осторожничать? Блокпост, как блокпост. Вояки с автоматами. Костерок вон аккуратный. Шалаши со спальниками. Или на дороге что? Я специально на цыпочки привстал, по сторонам головой повертел – все в порядке, вроде. Спокойно уедем дальше.
– Да-а-а..., – опять завел Мишка. – А вы сами-то какой части? На кого нам потом списывать продукты? Кто старший тут у вас? Кто распишется в журнале за пайки?
Тут уже насторожился, подобрался как-то этот мужик. Руки на автомат положил, прищурился сквозь дымок сигаретный. И парни его, как почувствовали что-то – сразу вокруг встали.
– Так а вы-то сами – чьих будете? Кто сюда послал?
Ну, а что тут? У нас камуфляж старый. Автоматы тоже старые временем битые – в кабине лежат. Кроссовки я из дома взял, потому что в берцах летом не побегаешь. Брат старший сразу предупредил – он-то еще старую армию застал, в курсе.
Вот и стоим друг перед другом: мы в камуфляже – они в камуфляже. У них автоматы – и у нас автоматы. Только наши-то дальше положены. Говорим, вроде, на одном языке... Морды одним солнцем закопчённые. А вдруг такой жутью по спине, таким холодом по волосам – аж взмок сразу и в ногах такая слабость внезапная... Вот что ему сейчас ответить? А вдруг не так скажешь? А вдруг заехали не к тем? А вдруг, тут все наоборот? А ведь, говорят, эти-то не щадят никого. Тем более, мы в камуфляже, да с оружием...
– Да-а-а..., – это опять Мишка.
Я даже позавидовал ему. Пока заикается, все стоят и усиленно вслушиваются. Вот и еще пара секунд. А я уже шаг назад сделал. Небольшой шажок, а всё к машине ближе.
– А и плевать нам вообще-то на этот журнал, – вдруг закончил друг. – Вот, покормили вас – и слава богу. Ну, мы дальше поедем, значит?
Мужик посмотрел ему в глаза, потом меня осмотрел самым внимательным образом. Оглянулся на своих, кто уже кашу в котелки наложил. А каша такая ароматная, духовитая... И что-то там у него в голове сложилось. Он даже улыбаться стал, как родным:
– Да езжайте, конечно, мужики! И еще приезжайте. Я вас теперь запомнил, так пропустят сразу. Нам бы только воды еще и побольше сигарет – очень уж курящие мучаются.
– Ага, – кивнул я. – Воды и сигарет. Запомнил. Передам.
А сам уже лезу в кабину. И Мишка лезет со своей стороны за руль. Лезет и шепчет, совершенно не заикаясь, что интересно:
– Не трожь автомат! Даже не вздумай! И не гляди на него!
А то я совсем дурак, что ли. Я сижу и улыбаюсь в окошко, машу парням рукой. Они тоже помахивают так лениво, а сами все на бидон посматривают. Оголодали, понятное дело.
Выехали мы с Мишкой. И первые два километра он все вслушивался в двигатель и обороты менял, а потом как нажал на газ, как мы рванули...
– Ну, что, – спросил я его примерно через полчаса, когда отпустило. – Враги, что ли? Так думаешь, да? Из этих, да? Повезло нам, выходит? Или что – как? Ну?
– А ты вот вернись, да поспрашивай, чтобы уже наверняка. В подробностях, – зло ответил Мишка.
И опять, что интересно, совершенно не заикаясь. Он и потом, я заметил, не заикался. И когда докладывал комбату, что всех накормили. И когда машину в бокс ставил.
...
Ночью я вышел по нужде, а у стены барака Мишка сидит. Привалился спиной, смотрит в небо и весь трясется. Я подошел, смотрю – а он плачет. В натуре, плачет. По-настоящему. Я – к нему. А он повернулся ко мне и говорит так спокойно-спокойно:
– Нет, ты понял, да? Воды им и сигарет. Понял? Если вдруг опять туда заедем...
А я подумал, что попрошусь завтра на блокпост. Пусть теперь молодые мне пищу возят. Я лучше с парнями настоящим делом буду заниматься. Там вокруг – точно свои. И гадать не надо. А кто напротив, те так же точно – враги, натурально. Это легко и просто такое понимать. И гадать не надо.
Так я Мишке и сказал. А он сказал, что я дурак все равно.
Ну, и пусть дурак, думаю. А на "буханке" все равно больше никуда не поеду.
А ведь могли и стрельнуть, вдруг подумалось мне, когда уже лежал в темноте, слушая храп соседей. И совершенно независимо от того, свои это были или совсем даже чужие. Просто для порядка – могли стрельнуть. Потому что это ведь война. Настоящая.
Но день прошел, а мы все живы – вот главное.
Так и уснул с этой мыслью.
Строители
Они оба были строителями. Строить – это же такая красивая и любому понятная профессия! Поднимаешь стены, выравнивая углы, выводя оконные и дверные проёмы, накрываешь его крышей, заселяешь... И вот уже там, где ещё вчера была свалка или вообще ничего не было, кроме сорной колючей травы, теперь бегают дети, играют в свои детские игры, а из окон недавно построенного жилья тянет свежим супом или сладкой и ароматной пенкой от варенья.
Оба любили свою работу. Оба кормились от неё, и обоим всегда было мало тех средств, которые они получали.
Вот купец – он зарабатывал не в пример больше.
Или, скажем, местный судья-кади – он жил в просторном доме и не отвлекался от своих судейских бумажных дел на тяжёлые работы.
Даже караванщик, чёрный от солнца и сухой, как глина на такыре, и тот мог после удачного провода каравана от колодца до колодца и дальше вглубь страшной пустыни к богатым городам Юга не работать целых полгода. Заработал, теперь имеет право отдохнуть.
Охотники за змеями рисковали своей жизнью и здоровьем. Но зато у них все было быстро и сразу: поймал змею, принёс скупщику, получил монеты, сходил в чайхану.
А вот строители тяжело работали, потели под солнцем и мёрзли на зимнем ветру, а получали...
Ну, не бедствовали, конечно. Не голодали – такого ещё не хватало! Но и не богатели. Даже на свой собственный дом иногда просто времени не хватало, за что их всегда ругали жены. Ну, так, "сапожник без сапог" – это всем известно.
Строители дружили. Им нельзя было не дружить – мало их, настоящих строителей. Опять же, если поссориться, так ведь потом ни с кем не поговоришь о своём, о строительном. Нет, нельзя было им ругаться, никак нельзя. Даже если не нравился дом, построенный коллегой.
Ну, предположим, даже если совсем-совсем не нравился дом, построенный коллегой. Так ведь все равно в нем жили какие-то люди. И стены спасали их зимой от холода, летом – от жары. И крыша не пропускала дождь. А если бы не было вообще этого, пусть кривого и страшного дома? Где бы жили тогда эти люди?
Так думал один из них, сидя вечером за кружкой белого соргового пива напротив своего коллеги.
Разговор же у них шёл, как всегда, о своём, о строительном.
– Понимаешь, – говорил один. – Это страшно тяжёлый и выматывающий все жилы труд – то, чем мы занимаемся. Вот, я нахожу сначала место. Потом согласовываю с заказчиком размеры дома. Рисую ему, как все это будет выглядеть. Куда будут смотреть окна. Где у него будет зелень, а где – стены. Какая будет крыша. Высоту согласовываю. Некоторые любят, чтобы было повыше. Но не везде это возможно. Потом я еду в каменоломню и выбираю там камень. Ты знаешь, что камень бывает серый и белый – это когда известняк, жёлтый, розовый и рыжий – это когда ракушечник, чёрный и переливающийся на солнце разноцветной слюдой – когда гранит. На внешние обводы, конечно, нужен гранит. Он тверже, крепче. На нем все и будет держаться. Вот настолько от земли надо выкладывать гранитом. А можно и выше. Высекать его сначала из массива, тащить волами на санках по пескам, потом по дороге, подливая воду под полозья, чтобы не загорелись, обтёсывать края, поднимать и класть каменные блоки друг на друга... Потом – другой. Потом – третий. И тут ты видишь, что ошибся с цветом. И разбираешь, и снова выкладываешь. Чтобы дом, поднимаясь перед путником, светился, как луна ночью, как солнце на восходе. Чтобы не просто так дом – замок, дворец. Мечта! Чтобы желание возникало у любого глубоко внутри, в животе – вот тут бы пожить. В этом правильном доме. А аванс-то уже закончился. И камень все дорожает, и приходится доплачивать уже из своих. А жена ругается всегда и требует свежих продуктов. И в самом конце приходит твой заказчик, рассматривает построенный дом с пристрастием, стучит по стенам кулаком, в дверь – ногой, выглядывает из окон, поднимается на башни, смотрит на крышу... И вдруг говорит, что вот тот камень лежит не ровно. Вон, смотри сам, строитель! А вот эта черепица – не в цвет, и от того выглядит пятном на общем фоне. И вот там – щели, и там сквозит... И вдруг тащит судью и кричит, и держит тебя за бороду, и в конце концов получаешь ты меньше, чем договаривались – лишь бы не переделывать все с самого начала...
– Да ладно тебе, – отвечал ему другой. – Не парься с этим! Не рассусоливай с заказчиками! Они все равно ничего не понимают в нашем деле! Вот я, например, знаешь, как работаю? Тоже ведь не мёд. Я опалубку собью из досок, а потом туда смесь набиваю. Вот смесь – это самое трудное. Собираю разный навоз, глины немного туда же, извёстки чуток, соломы резаной. Солому знаешь, как резать? Механизм такой есть специальный. Тр-р-р-р... Ветром крутится. Ну, а нет ветра, так сам встаёшь вместо него. И вот все это в яму, потом топчешь долго, перемешиваешь, и получается начинка для моей опалубки. Ну, а потом набиваю плотно, и вынимаю уже почти готовый кирпич – и на солнце его, на самый солнцепёк. На второй день кирпич уже готов. Тут главное – следить за небом. Потому что, если дождь вдруг или буря какая, так сразу кирпич, пока он сырой, размоет в жижу, а солому унесёт. И все – начиная с самого начала. Ходи по степи, собирай навоз, кланяйся богатым – у них скота много. Представляешь, они продают вот это своё, хоть много денег и не требуют, конечно... Но если просто бегать и собирать – хрен ты наберёшь на целый дом. Ну, а потом, когда просохнет и станет твёрдым – строю дом. Мои кирпичи лёгкие, не то, что твой камень. И не высекаю, а топчу – и два дня на солнце. Быстро получается. Но все равно, если уровень не выдержать, поползёт стена, рассыплется. Или если с составом что не так. Ну, глины не доложил, или там соломы пожалел – тоже никакой крепости не получится. И стены тут надо потолще делать, потолще, а то повалится. И крышу – совсем лёгкую. Какая черепица, что ты! Раздавит все, нафиг! Вот солома та же – полезный материал, кстати, и лёгкий совсем! Дранка ещё – но она уже дороже. И тяжелее, кстати. В общем, быстро дом получается. Только платят за него, не как тебе. Гораздо меньше.
– Ну, так у тебя же и дома не такие высокие. И скорость опять же...
– Это так. Но твой-то каменный, скажу я, тоже неплох. Только как же долго ждать расплаты... Я уж лучше так, по-быстрому, из назьма разного.
– А не воняет там?
– Да, ничего, вроде... Привык.
– А жильцы?
– Так, и они привыкли. Им же надо быстрей? Значит, привыкнут.
– Да-а... А я вот...
– Так я и спрашиваю: чего ты мучаешься? Строй быстро! Технология известная. Патента не требует. Говна этого вокруг – сколько угодно. На всех хватит! Строй и строй! И будет тогда твоя жена довольна.
– И все же как-то... Вот смотрю – и не понимаю, что ли.
– Чего тут понимать? Пока ты один свой дом построишь, у меня уже – целый посёлок заселён! Вот и понимай тут.
– Но зато мой будет стоять и тогда, когда твой посёлок размоет время.
– И кому это будет надо, когда тебя самого давно не будет? Жить, дружище, надо здесь и сейчас. А не строить дома для правнуков и праправнуков.
– Эх-х-х... А может, ты и прав? – вздыхал первый, допивая.
А утром снова шёл протоптанной дорожкой в дальнюю каменоломню. Ну, не мог он иначе. Он строил надолго. На века.
А второй шёл к своим ямам. Топтал навоз... И в его домах уже жили люди. И уже были у него деньги на новый навоз и на новые ямы, и на новую солому – а там, глядишь, и новый дом для новой семьи уже готов.
Супероружие
– Вот все у нас сегодня сикось и наперекосяк из-за этого грузина!
– Да-а-а, сейчас-то на Сталина чего только не понавешали. Всех собак теперь – на Сталина. Сказал бы ты это в раньшие-то времена, когда помоложе был!
– Причем здесь вовсе Сталин? Я о Берии! О Лаврентий Палыче, так его и переразэтак трижды подряд за все хорошее!
Пиво с мужиками за столиком во дворе под раскинувшим толстые ветви старым тополем. В жаркую погоду второй половины лета. После работы, которая отняла, казалось, последние силы в конце недели. Ну, и разговоры, как положено. Пить пиво и молчать – это можно и просто из-под крана хлебать водицу. А если не молчать, то о чем говорят мужики жарким летним вечером, сидя вокруг запотевшей трехлитровой банки с пивом? Вот женщины выдумывают себе разное, что, мол, меряются мужики там всем подряд или девок своих обсуждают, и потому всегда они, женщины эти, стремятся подслушать хоть краем уха мужские разговоры. А мужики, может, вовсе о литературе рассуждают. Кино пересказывают. Футбол – вот тоже тема. Или еще можно о политике. Ну, и об истории, конечно. Потому что как же без истории, если вся наша политика и вся наша жизнь – оттуда?
А если об истории начинают, так обязательно и обстоятельно пройдутся по всем фактам с самых древних времен. Поговорят о варягах и о крещении Руси, поругают слегка Калиту за Тверь и насчет татаро-монголов поспорят... А потом непременно упрутся в ту историю, что была совсем, кажется, недавно – ста лет не прошло. И конечно, каждый принесет по трехлитровой банке янтарного напитка, играющего на солнце солнечным же цветом, из соседнего ларька с громкой надписью "Живое пиво из кегов".
– Не, ну, по Берии сейчас у нас разное говорят... Это в детстве, помню, песенки разные и страшилки. В самом раннем детстве. Давно, то есть. И в кино всегда он такой страшный был. Змея в пенсне.
– Какие разговоры? О чем ты? Я лично занимался вопросом! Понимаешь, я – лично! Только без лишнего базара, мужики. Только вам. А то мало ли что... Ну, вы же меня понимаете?
Пиво на улице пьют из пластиковых больших стаканов, не из кружек фирменных. Если бы кружки стояли поллитровые – то после четвертой начинается замедление процесса потребления и еще вставания постоянные. А стаканы эти полными и не налить – гнутся и мнутся, как в том анекдоте. Вот и подливают раз за разом без счету. Первая банка давно уже обсыхает, отставленная на песочек под дерево. Разговор только разгорается.
Кузьмич в этом дворе, наверное, из самых старых жильцов. Никто сейчас и не вспомнит, когда он сюда приехал. Но приехал – это точно. Он и сам говорит всегда, что владимирский. И родня у него там где-то была раньше. Пиво он сегодня не покупал, но зато вынес самодельных черных чесночных сухариков с солью и кулек семечек на заедки. То есть, право выпить тоже имел.
– Ты в КГБ, что ли, работал, Кузьмич? Это по нашим временам не в плюс тебе, далеко не в плюс...
– Дураки вы все малограмотные. И кроме КГБ были у нас органы. И до КГБ, кстати, тоже были. И мы там делом занимались, а не туфтой разной.
– Ты дураками-то полегче кидайся. А то не посмотрим на возраст...
– Тю, Лёша, не трогай дедушку! Пусть расскажет лучше, что он тут нам про Лаврентий Палыча втыкал. Интересно же!
– Давай, давай, дед, про Лаврентия. Рассказывай, раз уж сам начал.
***
– Разрешите, товарищ полковник? Прибыл я.
– Ну-ну. Прибыл он...
Поле армии он долго привыкал к отсутствию погон и настоящему запрету тянуться и прищелкивать каблуками. Начальство, учили его, надо знать в лицо. А не по звездам на погонах. А отсюда: кого ты не знаешь лично, тот тебе не начальник. Свой же начальник требует не чинопочитания и четкого отдания чести, а работы.
Алексей закончил войну майором. Служба была разная. Начинал он в батальонной разведке, быстро вырос до дивизионной. А там уже его начальник штаба армии перетащил к себе, усмотрев главный козырь молодого орденоносца не в кулаках и не в бесшумной походке, а в его голове.
– Аналитик ты от бога, Лёша. Нам как раз такие нужны. И не спорь, потому что это приказ.
Вот на этом и остановился его карьерный рост. Операторы сидят в штабе. А штаб сидит в тылу. Под конец войны случаев таких, чтобы с автоматами отбиваться от гитлеровцев, практически не стало. Хотя, оружие по-прежнему чистили, смазывали, снова чистили, и иногда постреливали в роще в установленные ростовые фигуры – чтобы навык не потерять.
А когда война закончилась долгожданной победой, а потом вслед за своими союзниками и японцы запросили пардону, началось сокращение. Ну, это же понятно было с самого начала. Ладно, пусть не всем понятно, но Алексей давно все рассчитал в голове и уже ждал приказа об увольнении в запас в связи с окончанием боевых действий. Однако пришел совсем другой приказ, и его служба продолжилась практически по той же военной специальности – разведчик, оператор, аналитик. Только теперь в Москве, в столице нашей Родины. И комнату в коммуналке выделили практически сразу. Тогда в Москве много было жилья свободного. Многие въехали как раз в те годы. Вот спроси, когда приехали родители – сразу и выяснится, в те самые годы.
Новая служба была еще тем хороша, что никакого отношения не имела к НКВД, который потом переименовали в МВД. Алексей, обдумывая будущее, сразу решил для себя, что куда угодно, но не в милицию. А вообще-то можно было и на завод – все лучше, чем в окопы. Или вспомнить старое, посидеть над учебниками, получить, наконец, диплом, и пойти в школу, учителем, как отец. А вышло вон как. Само вышло, практически. Ну, или почти само – наверняка начальник штаба руку приложил к трудоустройству майора Синицына, кавалера ордена Красной звезды и медали "За отвагу". Награды были и еще, но Алексей считал боевыми, "трудовыми", только эти две. И мог долго рассказывать, как со своими разведчиками ходил за линию фронта, как собирал сведения, как брал языка. Как с ними вместе отбивался от прорывающихся из окружения немцев. Вот за это – боевые. А остальные награды – за бумажную штабную работу. Сколько ни твердил ему начальник, что от его труда больше фрицев загнется, чем от автоматной пули, но все равно как-то привык, что в тылу – это не на фронте.
Полковник Иванов, больше похожий на грузина, чем на русского, и тем иногда играющий специально, взял его в свой отдел и быстро начал давать поручения, которые никому другому было дать просто нельзя. Алексей был удобен своей военной выучкой, везучестью, без которой разведчика не бывает, а главное, полным отсутствием родни и знакомых в Москве. То есть, можно было его использовать хоть в ночь – за полночь, хоть вовсе без выходных. И еще – на самых секретных делах.
Такое, совсем секретное, получалось и в этот раз.
– Ты присягу помнишь еще, Синицын?
– Проверяете?
– Интересуюсь,– полковник в штатском встал со своего стула и сделал несколько шагов влево и вправо, разминая ноги.– Интересуюсь, не забыл ли ты, майор, на кого служишь. И какова цель твоей службы. И всех нас – какова цель.
– Ну... Защита завоеваний социализма, это раз. И второе – обеспечение возможности построения коммунистического общества.
– Подкованный. А теперь, садись и слушай сюда. Блокнот убери от греха. Никаких записей!
Был сигнал, оказывается – копать под самого Берию. Сигнал был только по своим. Вот, мы, выходит, свои. Опять же не в тех структурах, где у Лаврентия есть люди. То есть, можно работать, не ожидая никакой подлянки. А работать надо над тем, чтобы точно выяснить, в чем и как товарищ Лаврентий нарушил присягу и действовал не в интересах социалистической Родины.
