Текст книги "Всячина (СИ)"
Автор книги: Александр Карнишин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)
– А потому, – скажу. – Заряжай, братцы. Будем учить любить своё государство. То есть, нас с вами.
И ребята зарядят, а потом бухнут вот туда, через высотки, в самую серединку. Там будет рваться и дымить. И это будет правильно.
Потому что – победа.
Потому что – мир.
Подарки надо дарить
– А что это у тебя в сумке?
Они были знакомы уже целых два месяца. Перед самым Новым годом на мультфильмовом показе в центральном кинотеатре в темноте и духоте зала пересеклись их пути, и вдруг что-то ударило, встряхнуло и перевернуло обоих.
Ну, она-то – дело понятное. Шестнадцать лет – страшный возраст. С одной стороны, вечная неуверенность в себе и постоянное оглядывание по сторонам – как принимают, как смотрят, как и что говорят. С другой – вечный (на ближайшее время) оптимизм и вера в будущее, в котором, наверняка, потому что не может быть иначе, будет всё-всё-всё и обязательно сразу. И еще в шестнадцать, бывает, еще верят в сказки и принцев на белых конях.
А ему в этом году, который начался после новогодья, стукнет сороковник. Осенью – стукнет. С размаху, да по голове. Развод прошел тихо и без скандалов еще три года назад. И теперь он "жил в свое удовольствие", как раз за разом хвастался друзьям при редких встречах. Редких, потому что они-то, друзья его, жили с как раз с семьями, и время свое делили, как положено. То есть, большая часть – семье, а к другу, которому в этом году сороковник – это уж как там получится.
Он, отсидевшись в одиночестве в съемной однушке на тихой окраине, отдышавшись, начал уже потихоньку выползать в люди, шарахаясь превентивно от энергичных и напористых женщин на своей работе. Театры, концерты, ресторан – иногда, просто чтобы с удовольствием и качественно поесть и выпить. Вот, увидел рекламу ретроспективы старых мультфильмов, решил посмотреть.
Они сидели рядом в полупустом зале. Худенькая школьница, прогуливающая уроки – черное пальто, черные высокие ботинки на толстой тяжелой подошве, длинный черный шарф на шее, черная шляпа на голове – ей говорили, что женщины не снимают головного убора в помещении – черные траурные тени на веках. Полноватый и седоватый какой-то потертый мужик, которому в этом году стукнет сороковник, работающий по свободному графику, а часто просто удаленно, прямо из квартиры. Серая куртка, серый свитер под горло, серые потертые зимние джинсы, серые с синевой мешки под глазами – он пил пиво на ужин.
Ну, вот, в принципе, и все.
Они смеялись вместе и грустили на одних и тех же кадрах. А она раз даже прослезилась – девчонка. Он же сдержался – все-таки он был мужчиной. Бросали реплики, сначала просто так, в воздух, потом шепотом переговаривались. Он хвастался, что видел эти мультфильмы в давнем детстве. А у нее это и было еще оно самое – детство. Он не спрашивал, почему она не в школе. Она не спрашивала, сколько дяде лет. Просто даже и не интересно это ей было.
Потом он проводил ее до метро. Потому что темнело.
А она проводила его до дома – они как раз начали говорить о школе, и он вспоминал, как ему там было плохо, и заодно рассказывал, как здорово после школы было в институте.
А потом он проводил ее до метро. Оказалось, что он столько много разного интересного мог рассказать – просто, наверное, намолчался за три года.
В общем, на следующий день они нашли друг друга в Интернете, и оказалось, что общие интересы могут быть даже у настолько разных людей – шестнадцатилетней школьницы и одинокого мужика, которому осенью должен был стукнуть сороковник.
И вот только не надо, что, мол, одиноким мужикам только одно нужно. Особенно от шестнадцатилетних девушек. Он даже и не думал об этом. Это как-то даже неудобно было – думать такое всякое. Она же, если посчитать, могла быть его дочкой. Симпатичной такой и умной дочкой. Оценки в школе – это же не показатель ума, он-то знал это наверняка.
Разницу в годах иногда высчитывал в уме именно он, посмеиваясь сам над собой.
Ей-то с самого начала было наплевать на его возраст. Тут ведь другое – какое-то общее в мыслях, словах. Что-то в словах, в построении фраз. И еще туалетная вода у него прикольная. Вкусно пахнущая.
В общем, два месяца пролетели, как и не было их. И как-то даже скучно было, если пару дней не виделись и не перекидывались хоть просто улыбкой. Это же не свидание какое-нибудь, а просто можно в метро пересечься. Или вот она могла подойти к офису, где он у клиентов был, дождаться, а потом в ногу, держась за руки, с разговорами и смехом, пешком – к дальнему метро.
И вот сегодня:
– Что это у тебя в сумке?
– Увидел! Глазастый какой! – она смеялась, а сама доставала что-то большое, совала ему в руку и отворачивалась в смущении.
На глиняном плоском листе кувшинки в виде сердца сидела большая добрая глазастая и очкастая глиняная черепаха. А вокруг нее вились яркие красные буквы: "Я с тебя тащусь".
– Кхм, – кашлянул он, не зная, что тут сказать. – А у тебя очки что ли есть?
– Есть, только я их не люблю! – сказала она нейтрально.
Тут он должен был спросить, а кого же она тогда любит, и она сказала бы, смеясь, что его, и все бы продолжалось так здорово, весело и даже где-то счастливо. Но он не спросил, а просто аккуратно и бережно умостил черепаху в свой большой карман. Сам же кинулся к ближайшему сувенирному киоску и тут же вернулся, торжественно вручив ей ответный подарок.
На большом красном плюшевом мягком сердце сидела улыбчивая зубастая серая мышь.
– Вот, – сказал он.
– Это я? – удивилась она. – Это я чего такое тут делаю?
– На сердце сидишь. Прижилась вот.
В общем, день был добрым и веселым. А потом еще день и еще день. Черепаха поселилась у него дома на мониторе, и он с ней разговаривал, проговаривая вслух то, что набирали руки в окне мессенджера. А у нее на столе слева лежало сердце. И мышь скалилась белыми зубами.
Мама спрашивала, кто из мальчишек подарил такую жуть. Но кто и когда говорил мамам правду?
А закончилось все в один день как-то совершенно по-дурацки. Хотя, если подумать, так вроде и правильно все закончилось, вовремя.
Просто вечером она написала:
– А чего это ты меня не поздравляешь и не даришь ничего сегодня?
И рассерженную красную рожицу присовокупила.
А он не понял:
– С чем?
– Блин! С Восьмым марта! С международным женским днем!
– Да какая ты женщина! – написал он и сбоку выложил смайл в виде валяющегося со смеху головастика.
Ну, и все.
Тут надо было еще сказать, что они больше никогда в жизни не встретились, что она вышла замуж в двадцать и родила троих сыновей, но никого не назвала его именем, хотя сердце и мышь долго еще пылились на полке между сувенирами. Что он женился ближе к пятидесяти на усталой одинокой женщине, с которой прожил еще целых двадцать лет, но умер раньше. Что она, девчонка, не знала, что он умер, и даже ничто не пикнуло у нее в груди, и на кладбище к нему она никогда не ходила. Что...
Да, в сущности, можно было написать целый роман.
А всего-то и надо – дарить любимым подарки.
Даже если ты боишься или просто стесняешься признаться самому себе, что – любимая.
Подземная железная дорога
В серых сумерках возвращаться домой после долгого рабочего дня – это было просто хорошо. До самого утра он был теперь совершенно свободен. Если не учитывать еще одну «занятость». Но ту он не считал. За ту денег не платили. Более того, если что, можно было поплатиться и деньгами, и этой самой свободой, наступающей сразу после долгого рабочего дня.
– Здравствуйте, – шагнула из тени худенькая фигурка.
Он оглянулся вокруг. Нет, все верно. Никого лишних нет, никто не обратит внимание. Место оговоренное. Все сделано правильно. Не здороваясь, хмуро спросил:
– Как зовут-то?
– Вера.
– Ну, пошли со мной, Вера.
Приложил магнитный ключ к гнезду, открыл под писк замка тяжелую дверь и пропустил ее вперед. Ну, девчонка, как девчонка. Низкорослая, худенькая. Вон, руки, как палки, торчат из рукавов куртки.
– Идем спокойно, медленно и спокойно...
Он замолчал, а потом, проходя мимо окна консьержки, сделал умильную улыбку и громко крикнул:
– Добрый вечер!
За стеклом покивало что-то седое и пушистое.
Потом был лифт, еще одна дверь, тамбур и еще дверь. Тоже тяжелая, стальная.
– Ну, вот, дошли, – вздохнул он. – Выдыхай! Куртку – в гардероб. Ботинки – на полку. Тапки вон бери любые.
– Да я без тапок...
– Как хочешь. Но тапки есть.
Пока она раздевалась и вешала все, как положено и как было сказано, он успел зайти в комнату, порыться в шкафу и вытащить большое розовое полотенце. Понюхал. Даже не залежалось. Так и пахнет шампунями разными и стиральным порошком.
– Так, значит. Ванная справа, туалет слева. Закрываются изнутри на задвижки. Шампуни разные-всякие и мыло – на полке. Вот полотенце. Я на кухне.
– Да, неудобно как-то... Я и так..., – смутилась и даже покраснела.
– А грязной – удобно? – достаточно грубо спросил он, и она – Вера, так, вроде? – шмыгнула в ванную.
На ужин он пожарил картошку и выложил в нее вчерашние котлеты.
Вера, вышедшая из ванной, была тиха, розовощека. Волосы она замотала полотенцем – они так часто делают.
Поклевала картошки, отломила котлеты, но скоро стала украдкой зевать.
Он кинул на диван простыни и пододеяльник.
– Одеяло в диване, внизу. Если вдруг холодно будет. Форточку можно открывать. Курить тут нельзя. Я не курю.
– Я тоже не курю.
– Вот и хорошо. Дверь на кухню тоже закрывается. Дверь крепкая. Так что не бойся.
– Я и не боюсь.
– Вот и правильно. Не надо бояться. Раз уж решилась – теперь только вперед. Молодец, – сухо похвалил он.
Потом помолчал, вспоминая, что еще не сказано, не обозначено заранее.
– Да, еще одно. Мне рано утром на работу. Поэтому ночью я буду спать. Понятно тебе? Я буду спать. Встаю по будильнику, ровно в шесть. Потом делаю зарядку, смотрю почту...
– А у вас тут Интернет есть?
– Интернет есть, но тебе все равно нельзя. Нельзя, и точка, не спрашивай больше. В шесть тридцать я умываюсь. В семь завтракаю. У меня только кофе и бутерброд. То есть, в восемь ты должна быть готова к выходу, ясно?
– Я и раньше могу!
– Раньше ты не можешь, потому что выйдем мы вместе, и я лично тебя провожу до самой остановки. В восемь выходим. И насчет завтрака – это ты уже сама. Кипяток будет. Все остальное сама, сама – вон в холодильнике посмотришь, что тебе подходит...
Он повернулся и пошел в комнату, спать.
Однушка у него была хорошая, из новых. Большая комната и очень большая по сравнению со старыми домами кухня. И потолки высокие. В общем, если бы прижало, то, наверное, на одну ночь человека три... Нет, пожалуй, даже пять можно было. Но это – если прижмет совсем. А так вот, потихоньку, незаметно, по одной девчонке... И ей хорошо, есть где пересидеть, и ему это дело по душе. А если бы не он – куда им деваться, бедным. Прав у них теперь никаких. Работы – почти никакой. Вот он и такие же – они спасают этих девчонок от страшного будущего и тоскливого настоящего. Так и назвали себя и таких же – "Подземная железная дорога". И это даже хорошо, что она не подземная и не железная. Зато никто не догадается.
С этими мыслями он и заснул.
Как всегда, спал крепко и видел разные цветные и красивые сны.
...
– Как зовут?
– Леся.
– Это Олеся, что ли?
– А-леся, – подчеркнула она.
Вот ведь наградили имечком. И будет потом, скажем, "Алеся Никоноровна". Он хмыкнул, рассматривая ее.
– Что не так? – подбоченилась вызывающе, стрельнула карим глазом.
– Да все так. Идем сейчас спокойно, без напряжения.
– Добрый вечер, – в сторону консьержки.
А та вдруг потянула свою форточку в сторону.
– Дочка-то ваша все красивеет и красивеет!
– Ну, дык, – сказал он, разведя руками в стороны, будто извиняясь немного и недоумевая притом. – Растет ведь. Вся в меня.
Посмеялись приязненно и негромко. Алеся эта стояла сзади и скромно смотрела в пол, изредка дергая его за рукав – мол, пора, пора уже и домой.
Дома тоже по затверженному сценарию.
– Ванная справа, туалет слева. Шампуни и прочее на полке. Полотенце – вот.
Полотенце достал голубое. То, прежнее, еще лежало в баке непостиранное.
– А если не мыться? – задумчиво произнесла.
Они почему-то все боятся мыться. Боятся остаться в чужом помещении обнаженными. То есть, грубо говоря, голыми. Даже за дверью и за засовом.
– А белье?
– Так вы мне грязное постелите, чего там...
– Где ж я тебе грязное-то найду?
– Чистюля, – восхищенно пропела девушка и исчезла в ванной.
Он прислушался: задвижка не щелкнула. Вот ведь дурища затюканная. Она что себе думает, что обязана ему чем-то? Замутили девке голову. Да всем им замутили. С самого детства. С рождения даже.
На ужин он сварил макароны и достал последние две котлеты из маленькой кастрюльки. Кастрюльку поставил в мойку. Завтра надо будет что-то придумать еще. Может, потушить овощей с мясом. А то придет опять девушка, а кормить вдруг будет нечем. Неудобно.
Алеся была розова, довольна. Волосы в полотенце не заворачивала. У нее короткая стрижка. Дерзкая такая, почти мальчишечья. В деревне за такую стрижку могли бы и побить. В большом городе пока проходило. Ну, до встречи с ревнителями – проходило.
– А я капюшон натягиваю, – сказала она, набив рот макаронами. – Никто и не видит. А короткие – они удобнее в дороге.
И ведь права, мелкая. Короткие в дороге действительно удобнее.
– Вот белье, – кинул он пачку на диван. – Дверь закрывается. Мне утром на работу, так что не шуми слишком.
И улыбнулся.
А она чего-то рассмеялась.
– В шесть я встаю, в восемь выходим, ясно? В холодильник сама загляни, подбери себе на завтрак что-нибудь. Я пью кофе – и один бутерброд с сыром...
Перед тем, как заснуть, он еще слышал какую-то возню на кухне, звяканье посуды, шум воды. Моет, похоже. Хорошая девочка. Правильная. Приятно.
Сон был крепкий. Цветной. Хороший.
...
– Как зовут?
– Вы забыли, что ли? Леся я, – смеялась девчонка.
И правда, вчерашняя, которая через "а".
– Что-то случилось? – оглянулся он украдкой, холодея спиной.
– Ничего. Вот, – она покачала пухлым пакетом. – Еды купила. У вас там холодильник совсем пустой.
–Я заказал доставку.
– Вот, я, значит, буду теперь, типа, доставка, – опять хихикнула она.
– Ну, пошли, Леся, – вздохнул он.
Ванная, на которой он настоял. Кухня. Еда. Сегодня были гренки из белого хлеба в омлете. Она принесла яйца и молоко.
В ванной он чистил зубы. Потом заметил новое: на трубе сушились какие-то девичьи штучки. Вот это они теперь носят? Вот эти веревочки? Он растянул на пальцах непонятное, прикидывая, куда и что кладется. Посмотрел на себя в зеркало и прыснул смущенно: вот дурак-то, а, вот же дурак старый!
Спалось беспокойно. Все время казалось, что кто-то заглядывает в дверь. Он просыпался, смотрел сквозь полусомкнутые веки. В темноте качались тени от деревьев во дворе. Все было тихо.
А утром его разбудил стук в дверь и голос, прерываемый смехом:
– О, мой великий господин! Ты говорил, что пьешь кофе в семь тридцать!
Сердце дернулось и забилось с удвоенной скоростью. Часы на стене показывали семь тридцать. А как же будильник?
Она уже входила, заставив его судорожно прикрываться одеялом. На подносе стояла турка с кофе – вот чем так вкусно пахло во сне! – блюдце с тостами, порезан сыр, как он любит, не тонкими ломтиками, а кусками.
Кофе был хорош. И на работу не опоздал, что самое главное.
...
– Опять ты?
– А может, мне у вас понравилось!
– Что значит – тебе понравилось? Это, между прочим, моя квартира, это мой дом, наконец, это мой город, – начал заводиться он.
– Ага. И страна – тоже твоя. Мужик. Настоящий. Знаю, знаю. Тебе-то какая разница? Каждый день другая или одна и та же ежедневно?
Хм... В сущности, она была права. И это было странно и немного обидно.
– Ну, пошли тогда, А-леся.
– Леся, – нахмурилась она.
Вот и ладушки. Она сделала неприятное ему, он – ей. В расчете, значит.
– Здра-асьте! – это она первая звонко крикнула консьержке.
– Здравствуй, милочка! Как твоя учеба?
– Ой, трудно, теть Лен! Но ведь надо же учиться!
– Учись, дочка, учись! Нам без этого – просто совсем никак.
Они уже знакомы? Когда успели только? Ох, женщины...
Ужин сегодня готовила она, пока он был в душе. Ужин был вкусный.
Потом она сказала, что помоет посуду, а ему надо ложиться, потому что утром рано на работу.
Сны были странные. Рваные. Кусками. И ничего не запомнилось.
...
– Привет! А я клубники свежей купила. У вас тут такой прикольный магазинчик. Тетя Соня овощи не рекомендовала, а клубника, говорит, свежая. Ну, чего стоишь? Устал, наверное?
– Леся? А ты как тут? – он обернулся резко, но никого лишних не было.
– Как, как... Каком! Ну, домой сегодня пустишь, подпольщик?
– Тихо ты! Тихо! – махнул он рукой, открывая дверь. – Услышат – потом не отмоешься!
– Теть Маш, – кричала она уже впереди. – А папка меня совсем вот дурой считает!
– Ну, дак..., – раздумчиво шамкала "тетя Маша". – А кто ты есть на самом деле? Дура и есть, пока молодая. Ты диплом-то свой когда получишь?
– Ой, долго еще!
– Ну, вот – дура, значит, и есть. Ты папку-то своего слушай. Он у тебя, знаешь, хороший.
– Да он хороший, но обзывается!
Черт знает, что происходит. Он взял Лесю за рукав и оттащил к лифтам. Закинул внутрь. Молча ехали наверх. Молча вышли. Когда закрылись все замки, он спросил – очень спокойно:
– Ты и правда дура, что ли?
– Притворяюсь! – смеялась она, убегая в одних чулках на кухню. – Ты первый в ванную!
Потом был вкусный ужин. И клубника с вином. Давно он не пил вино. Потому что покупать бутылку или коробку на одного – а что за повод? Компанией? Так ведь никто в гости не ходит. И он, кстати, ни к кому. Занят он по вечерам. Вот этими девчонками занят.
Леся убежала в ванную, а он стелил себе постель. Комната в квартире всего одна, поэтому он постель убирал каждый день. И каждый вечер стелил заново. Это дисциплинировало и поддерживало режим.
За дверью шлепали босые ноги, скрипела дверь ванной, шумела вода... Он уже засыпал, когда вдруг понял, осознал, что скрипнуло вовсе не в ванной. Это дверь в комнату. Но не успел еще полностью проснуться, потому что уже подвалило под одеяло горячее, упругое и пахнущее вкусно, обхватило, вжало в себя, губы поддались, руки сами делали свое дело, и не только руки...
Утром он проснулся до будильника. Тело ломило, как после хорошей зарядки. Поэтому, тихо помотав руками и нагнувшись пару раз, присел к компьютеру. Открыл тот почтовый ящик, к которому обращался очень редко, и только через пароль. Там было всего одно письмо без подписи.
"Беги".
Сзади тепло задышали в шею. Мурашки побежали по коже. Упругое прислонилось к плечу, вызывая желание.
– У тебя нет лишнего часа? – промурлыкала довольной кошкой. – Жа-аль. Ну, что, нам уже пора?
...
Вечером никто его не встречал у третьего фонаря от остановки. Он даже постоял, потоптался немного в условленном месте, близоруко вглядываясь в окружающие вечерние тени. Потом пожал плечами, пошел домой. Дверь внизу была открыта для каких-то ремонтных работ. Поэтому привычного писка замка не было. И магнит круглый в руке прикладывать было некуда. И еще поэтому он долго копался, перебирая свою связку уже перед своими дверями. Ритм сбился – какой по счету ключ сейчас надо ткнуть в замочную скважину?
Дома горел свет на кухне, тепло и вкусно пахло. Пол был отмыт до блеска. Из ванной выглянула раскрасневшаяся Леся.
– Я сейчас, ванную только домою. Ты раздевайся пока.
– Не понял...
– Так ты убегал на работу, а меня дома оставил. Забыл, что ли? Я, может, тоже вышла бы, но – как без ключа?
...
Через три дня он сделал второй комплект ключей и выдал Лесе. Теперь, когда он приходил домой, его ждали запахи вкусной пищи, привычная чистота на кухне и обязательный горячий поцелуй с руками, закинутыми за плечи, с ногой, которую она умудрялась поднять чуть не до...
В общем, было интересно, немного странно и очень, очень приятно.
...
Через неделю прозвучал телефонный звонок:
– Алло... Это станция Подземной железной дороги? – осторожно спросил девичий голос.
– Не-ет, – крикнула громко и протяжно Леся. – Это квартира! Тут живем мы!
И радостно рассмеялась.
Полезный
– Вставай, – сказал брат.
Я не видел его в темноте моей спальной, но это был именно брат, а не сестра. Сестры говорят совсем иначе, и голос у любой сестры все-таки другой. Не такой, как у брата.
– Вставай, – повторил он. – Тебя ждут.
Конечно, меня ждут. Если бы не ждали, то я спал бы еще и спал. А раз разбудили, то это значит, что меня ждут. Все логично и правильно. Когда я нужен – меня зовут и там ждут. А если не нужен, то и не зовут. Что тут может быть непонятного? Все понятно.
– Да вставай же! – опять он.
Но этот брат хоть не грубый.
Один был очень грубый и даже хватал меня за шиворот и тащил куда-то по коридору. Это было уже давно. Наверное, в прошлом году. Того брата я больше не видел. Но запомнил его хорошо. Его крепкие руки, поросшие черным кудрявым волосом. Камуфляжную куртку, засаленную на рукавах. Запах пота и машинного масла. Черные ботинки со стальными носами – чтобы больнее пинаться. В кожаных ножнах справа висел длинный нож. А черный пистолет с коричневыми накладками на рукоятке у него был в желтой открытой кобуре подмышкой. Так некоторые тоже носят. Есть те, что носят пистолет в кобуре справа на ремне, сразу под рукой. Есть те, что слева – им так удобнее. Особенно, если пистолет с длинным стволом. У этого – подмышкой. Короткий, но большого калибра. Калибр – это диаметр канала ствола. Если по нарезам. Но на самом деле калибр, который называется, не всегда соответствует, если его специально измерить. Это просто как название – "калибр такой-то".
Еще у него была серая панама и черные очки. Такие черные, что цвет его глаз я не запомнил. Это плохо. Надо всегда все запоминать. А посмотреть еще раз и запомнить я больше не могу, потому что этого брата теперь нет. После того раза его тут совсем нет.
Все говорят, что меня нельзя трогать. Меня нельзя пугать. А он тогда меня очень сильно напугал.
Этот брат, который меня сегодня разбудил, хороший. Он только зовет, но не трогает и не угрожает. Угрожать мне тоже нельзя. Тогда я начинаю сильно волноваться.
– Ну, пойдем уже, да? Ждут ведь...
Это хорошо, когда тебя ждут. Ждут, значит, я им нужен. Значит, приношу пользу. Вот те, кто пользу не приносят – их никогда и нигде не ждут. Еще не ждут тех, кто вредный. Вредных надо уничтожать. Потому что они наносят вред. Но меня ждут. Я полезный.
Я хожу медленно. Я слабый и толстый. Меня хорошо кормят, потому что я полезный. Но все равно я слабый. У меня кружится голова и сильно стучит сердце. Если идти далеко, я начинаю уставать и задыхаться. Тогда надо останавливаться и отдыхать.
Но сегодня все было правильно. Меня ждут прямо здесь же, в зале на первом этаже. Там сегодня не очень много народа. Я, входя, пересчитываю всех. Я всегда считаю, если есть такая возможность. Счет укрепляет память и тренирует ум. Всего в зале было одиннадцать человек. Сзади меня стоит тот брат, который привел меня сюда. С ним выходит двенадцать. Ровно дюжина. Это хорошее число. Сам я не считаюсь. Меня как будто просто тут нет. Это потому что я сам себя не вижу. В зале нет зеркал – это так специально сделано. И я себя не вижу и себя поэтому не считаю.
Сестры приносят всем еду. Они ставят перед каждым небольшой поднос с чашкой кавы. Кава редкая. Значит, сегодня важный день.
Мне тоже дают каву. Я не люблю каву, потому что она горькая. Все знают, что я не люблю горькое!
Точно, все знают.
Одна сестра – очень симпатичная. Она рыжая, и у нее зеленые глаза. Рыжие – хорошие. На них приятно смотреть. Я люблю рыжих.
Эта сестра гибко наклоняется ко мне и насыпает в чашку сахар. Много сахара. Сразу шесть ложек. Потом смотрит на меня, улыбается и кладет еще ложку сахара. Это уже седьмая. Семь – хорошее число. А еще она кладет возле моей чашки блюдце с медовыми пряниками.
Я пью сладкую каву и грызу медовый пряник. Мне хорошо.
– Это он? – спрашивает чужой.
Я сразу вижу, что это чужой. Но я еще не знаю, это гость или враг. Еще бывают чужие, которые приносят товары. Они не гости, но и не враги. Они просто полезные. Поэтому с ними можно общаться и от них можно брать подарки. Мне всегда привозят подарки.
Этого чужого я совсем не знаю.
– Да, это он, – кивает старший брат.
Все, кто здесь живет, братья и сестры. Просто есть те, кто старше и опытнее, а есть младшие, еще неумелые. И еще есть я. Я здесь совсем отдельно от всех. Но они все равно мне братья и сестры. А вот я не брат. Это не логично, но это даже интересно. Это можно обдумывать.
– Ты узнаешь меня? – спросил другой чужой, вставая на ноги.
Смешной вопрос. Если я его видел, то конечно узнаю. А если не видел – как можно узнать незнакомого?
Мне смешно, я начинаю смеяться, и чуть не подавился. Красивая рыжая сестра улыбнулась и вытерла мне рот мягкой белой салфеткой. Она хорошая. От нее вкусно пахнет миндальным орехом и немного мятой. Я не люблю мяту. Но когда ей просто пахнет – это нормально. Это хорошо.
Старший брат говорит чужому:
– Сядь.
Старший брат умеет спрашивать правильно. Спрашивать надо всегда так, чтобы было легко отвечать.
– Ты видел его раньше?
– Да, – киваю я.
– Сколько дней назад?
Вот если бы он спросил, давно ли – я бы задумался. Что такое давно и что такое недавно? Это понятия относительные. По отношению к чему стоит говорить "давно"?
Но старший брат умеет спрашивать и спрашивает правильно.
– Сто шестьдесят пять дней назад, – отвечаю я, даже не задумываясь.
– Сколько человек с ним было?
И опять правильный вопрос. Однажды спросили: был ли он один. Тогда я тоже смеялся. Потому что представил, как один идет через пустыню. Как одного пропускают в город. Так не бывает, поэтому вопрос был смешной.
– Было пять. Он шестой. Полдюжины – хорошее число.
– Сколько было рыжих?
– Один.
– Их принимали в этом зале?
– Нет.
– Они были в большом зале?
– Да.
Большой зал – это место, где собираются все. В тот раз собрали всех. Я сидел в углу и смотрел. Еще я считал. Там были развешаны масляные лампы. Их было восемнадцать, то есть три раза по шесть. Потому что зал очень большой и совсем без окон. Он внизу, под землей.
– Сколько ламп освещали зал?
– Восемнадцать.
– Сколько ступеней ведет в зал?
– Тридцать шесть.
Я говорил, не вспоминая, как будто даже не думал. Так я могу отвечать долго. Сам собой включался мозг. Он помнил все. Все, что я когда-нибудь видел или слышал. Я мог как бы забыть, но мозг все равно помнит. Главное – правильно спросить. В этом была моя польза. Потому что это был мой мозг.
Я пил сладкую каву, жевал вкусный сладкий пряник и говорил. Я даже точно не знаю, что я еще им говорил. Тут главное – чтобы были правильные вопросы. Я даже мог бы пересказать все слова. Все, которые были сказаны тогда, сто шестьдесят пять дней назад. Только я не мог повторить голос. Все-таки я не механизм, а человек. Это старинные механизмы раньше могли не только повторить все сказанное, но и подделать голос. Я так не умею.
Тут принесли фрукты и орехи в меду. Я люблю орехи в меду и фрукты. Только не все. Мне нравятся груши и дыни. Они сладкие и сочные.
Мы стали есть фрукты и орехи. Яблоки мне совсем не положили, зато отрезали самый большой кусок дыни. Это хорошо. Хорошая сестра.
Старший брат разговаривал со старшим из этих чужих. Мне не надо было вслушиваться. Я все равно все запомню. Я даже запомню, сколько бусин в четках этого чужого, которые он постоянно перебирает. И его самого я теперь запомню.
Я полезный. Я все и всегда запоминаю.
Старший брат жалеет меня. Он специально делает передышки. И еще он не каждый раз зовет меня на всякие встречи. Потому что я такой один. Других, как я, у них просто нет. Говорят, нам предлагали много продуктов за то, чтобы возить меня в пустыню к племенам и там запоминать их легенды и песни. Но старший брат сразу отказался. Он сказал, а я это запомнил.
Я – тот, кто хранит все договора. Я – летопись нашего племени. Я – память нашего народа.
Он говорил, и я слышал это. Я запомнил это. И мне было хорошо и очень приятно.
Рыжая девушка снова наклонилась ко мне и вытерла мне руки теплым влажным полотенцем. Она мне нравится. Надо будет сказать, чтобы ее привели ко мне.
Ко мне всегда водят тех, кого я скажу.
Старший брат говорит, что мне нужен наследник. Наследник – смешное слово. Оно меня смешит. Но оно интересное и странное. Его можно думать.
Меня всегда смешат. И еще кормят. За мной ухаживают.
Я полезный.
Половинка
И еще один этаж. Давай-давай-давай... На площадке передохнем, как дотащим.
– Уносите свою мебель! Вы мешаете жильцам!
– Ладно, ладно, мамаша, не шумите. Это мы тут нашего командира перевозим.
Увидев погоны, злобная старушка сразу стала улыбаться и усиленно жалеть "бедных солдатиков". Теперь, небось, целую неделю на почерневшей от времени скамеечке, что вкопана у подъезда, будет обсуждать с такими же старушками, какие все-таки гады, эти отцы-командиры. Как они эксплуатируют труд своих солдат. Что солдаты – мы, то есть, это для них просто, как рабы настоящие. Старая она, дурная... Да мы на самом деле просто рвались в добровольцы, лишь бы из части выпустили. Увольнительную не дождаться, служба посменная, между сменами сплошные учения строевые, да боевые. А тут – целый день фактически на воле. Даже без пилоток – оставили их в машине. И расстегнулись чуть не до пупа, потому что жарко. А капитан на это – ни слова. Не требует, чтобы застегнулись, чтобы головной убор и прочее отдание чести.
И весна на улице... Ах, какая весна! Черемуховая, а то ли сиреневая, даже и не понять, сладко пахнущая, кружащая голову.
Вот в городке у нас ничего такого пахучего нет. Есть черный асфальт, размеченный белыми полосами и стрелками. По полосам строимся, по стрелкам поворачиваем на строевых смотрах.
А еще тут, на воле, ходят девушки. Вот если бы они в этом подъезде ходили, так мы бы их просто донесли до самого верха хоть даже на этом тяжеленном старом диване. А раз нет их, так остановимся и передохнем, вытирая пот рукавами.
– Слышь, Длинный, а чего он в старье таком квартиру получил? В новых домах всегда лифты есть, и даже грузовые бывают!
Длинный – это я. Но это не кличка, это просто он так говорит, факт констатирует. Я просто в строю стою самым правым. Сразу за сержантом. Вот сержант у нас как раз маленький. Это его немного расстраивает, чувствую. Поэтому он всегда ходит прямой, как лом проглотивший, и пытается смотреть на всех чуть сверху. Это у него не получается. Я слышал, он собирается потом в училище. Конечно, когда до полковника дорастет, сразу все станут ниже. А пока сержант – пусть уж так, пусть потерпит немного.
