Текст книги "Всячина (СИ)"
Автор книги: Александр Карнишин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)
Светка несет свою голову гордо и красиво. Вокруг головы облако мелких светлых кудряшек. А сзади, точно между лопатками, у нее спускается из-под шапочки толстая золотистая коса.
– Привет, Светка! – кричит радостно Рыцарь.
Светка неторопливо кивает в ответ. Ей уже холодно, но ведь нельзя показывать, что давно ждешь.
– Давай твой портфель, что ли...
Рыцарь Светы несет портфель и глупо улыбается. Ему самому не видно со стороны, но улыбка именно глупая. Потому что она без всякого смысла. Просто так улыбка, потому что ему просто так хорошо.
– Тили-тили-тесто, жених и невеста! – кричат сзади какие-то мелкие, которые, взявшись за руки, идут в свой детский сад.
Светка и ее Рыцарь презрительно щурятся, не оборачиваясь.
А потом снова расплываются в улыбках и идут дальше.
Рыцарь Светы не должен обращать внимание на всякие крики.
Он должен нести портфель.
Свалкеры
– Смотри, дядь Мить, там же свалка, да?
Дядя Митя, как его звал весь молодняк, внимательно посмотрел на не по делу разговорчивого. Наклонил голову к левому плечу. Потом – к правому. Рассмотрел его сверху донизу и потом обратно. Да еще с таким удивленным выражением лица, как будто с ним вдруг заговорило дерево. Если бы они были в большой компании, так уже засмеяли бы Сашку. Причем, совершенно не понятно – за что?
– Так, что, дядь Мить? Чего ты?
– Учишь вас, учишь, – начал дядя Митя. – Вдалбливаешь знания, передаешь свой опыт, натаскиваешь, а они мне тут такое вот слова. И за что мне это?
Никаких "они" здесь не было. Ходили парой, потому что свободный поиск. Как положено – ведущий всегда сзади, ведомый чуть впереди. И вот Сашка, заглянув за кустарник, задал этот свой дурацкий вопрос. Он уже и сам понял, что дурацкий. Не понял только – почему.
– Это, Санёк, мусор. Понятно тебе?
– Ну, так свалка... Это же мусор?
– Ты опять все путаешь. Это вот как у тебя в кармане, скажем, спички...
– Да ни за что! Спички – нельзя!
– Выучил, молодец. Но, предположим, ты дома гуляешь. И у тебя в кармане есть спички. И в спичках, чтобы ты знал, есть селитра...
– И фосфор! – опять попытался показать знания Сашка.
– Тьфу, ты... Фосфор – на терке. А в спичке – селитра. Но то, что у тебя в кармане фактически есть селитра, не означает возможности ее промышленного освоения. Понятно?
Сашка подумал немного, потом кивнул утвердительно, но как-то неуверенно.
– Ладно. Иначе подойду. Есть на столе солонка, а есть соляные залежи и шахты. Так тебе понятно? Вот это – мусор. Но он совсем не свалка. Вообще даже не свалка.
– А почему?
Дядя Митя огляделся, нашел хороший бугорок, который уже подсушило солнце, кивнул ведомому и пошел устраивать большой привал. Костер разжигал он. Хворост собирал Сашка. Все, как положено. И все – молча, внимательно смотря по сторонам и прислушиваясь к лесу.
Потом сели к костру.
Погрели руки.
И начался урок.
Так чем же свалка отличалась от кучи мусора, даже самой большой? А тем, в первую очередь, что настоящие свалки всегда были на месте выработанных карьеров. Огромная ямища, в которую легко войдет небольшой городок, заполнялась постепенно отходами города большого. Что туда везли? Да все подряд. И стекло, и металлы разные, и ткани, и продукты питания, которые уже есть было нельзя по срокам, указанным на этикетке.
– Хотя, знаешь, Сашка, – прищурился дядя Митя, – Раньше-то мы и продукты эти использовали. Если с самого края. Недавние еще. Можно же отварить, перекипятить, пережарить, наконец. Все можно, если осторожно и умеючи.
Теперь-то даже и смотреть на края не надо. Края – они для щипачей. Те наезжают вдруг караванами с хорошей охраной. Но опыта у них в этом деле нет. А страх перед свалкой – есть. И страх правильный. Без умения, без опыта многолетнего, не помогут тебе ни бронетранспортеры, ни рота черномундирников с автоматами. Вот щипачи встанут на самом краю, запустят бульдозер какой или, если притащили с собой, экскаватор колесный. Поковыряют свалку, набьют огромные грузовики всем подряд, и несутся скорее к себе на базу. Им даже стоять на месте страшно. А если вдруг другие щипачи наедут? Все свалки же на карте обозначены. Все давно поделены. И таскать чужое, крысятничать, это даже у них – самое последнее дело. Вот они и щиплют от каравая по крошке. И бегут. Крысы...
– А я вот не пойму, – опять влез Сашка. – Если у них и бульдозеры-грейдеры всякие, и бронетранспортеры, и автоматчики, так чего же они тогда боятся? Вот же – на карте обозначено, границы известны, заезжай и пользуйся.
Ну, молодой еще совсем. Первоходок. Если выживет, потрется среди старичков, может, толк из него и будет. А пока – совсем молодой. Чисто теоретический весь пока.
– Видишь ли, Александр, – сурово сказал дядя Митя, глядя почему-то в горизонт.
И Сашка сразу заткнулся. Потому что когда вот так говорят, то можно и по шее получить – запросто. И еще потребуют спасибо сказать за науку. Ага, наука... Больно же!
Дядя Митя любил говорить образно. Чтобы понятно было даже такому зеленому еще, как этот Сашка. Это потому что раньше, в молодости, дядя Митя успел поработать в школе. Охранником там был. Вот и набрался грамотности и дидактичности (это слово он выучил и регулярно произносил вслух для пущего уважения со стороны окружающих).
– Вот заходишь ты, скажем, на чужую кухню. Не в квартире однокомнатной, не в малогабаритке какой, а в настоящую большую кухню, как в старинном замке, где и печь стоит огромная, и столы по кругу, и начищенная медная посуда на фоне дикого камня стен. И вот ты заходишь, значит...
Дядя Митя показал Сашке кулак, чтобы тот не пытался что-то сказать, а чтобы слушал внимательно и накручивал на ус, который рано или поздно вырастет, если парень приживется, конечно. Если не гигнется на первых ходках.
– Кухня, значит. Вот тут, почти у входа, на столе навалены грудой подносы с грязной посудой и с недоеденной пищей. Причем, бывают такие люди, что заказ сделают, а потом поковыряют и оставляют. Вот и лежит тарелка, а на ней почти целый гамбургер. Или даже ножка куриная. Твои действия? Хватать и бежать? Вот это как раз так щипач делает. Влетел, вскочил, схватил, выскочил, убежал. Ну, сам подумай. Куда тебе тот гамбургер? Ты его сам будешь есть? Или, не приведи такое, мне его притащишь? Угостишь старого? Спасибо, спасибо, милый, но мне не надо. Мне бы что-нибудь такое-этакое. Которое можно и доработать, если что, и продать выгодно, и использовать для себя как-то. Поэтому я, отметив, что с края есть некоторые вкусняки, а еще заметку сделав, что скоро тут обязательно появятся щипачи, двигаюсь осторожно дальше. Именно осторожно. Чтобы не загреметь. Чтобы кастрюля с полки не упала на голову. Чтобы не обжечься и не порезаться. Знаешь, какие острые ножи на таких кухнях? Ха! Ты не видел, как работают обвальщики на бойнях. Они стоят в специальных кольчужных фартуках и в кольчужных рукавицах. Ножи у них в руках длинные, с локоть, но тонкие – потому что точатся и точатся все время. И тех ножей у каждого ровно две штуки. Опытный обвальщик режет двумя руками. Он это мясо с подвешенной тужи не режет даже – обваливает. Пластами. За минуты остается голый хребет и проезжает дальше на переработку, на костную муку...
Дядя Митя перед школы поработал еще на крупном мясокомбинате. Охранником. Поэтому знал, где там и что и как.
– Так вот тот нож трогать даже не моги – просто без пальцев останешься. И вот я шагаю по этой кухне, отмечая, где и что и как. И постепенно приближаюсь к печи. А там стоит огромный котел. И в том котле варится... Что-то варится, в общем.
Он помолчал, пошевелил пальцами, ловя тепло маленького костра.
– А откуда я могу точно знать – что? Вот котел. Котлище такой огромный. И в нем булькает. Ты, кстати, имей в виду: настоящая свалка всегда булькает. Там же тысячи и миллионы тонн. Все это спрессовано собственным весом. Внизу от веса и тяжести начинает расти температура. Гореть там уже нечему, и никак не загорится – нет же воздуха внизу. Все плавится. Сплавляется в странных сочетаниях. Потом булькает – горячее вырывается наверх. Пузырь вырастает и опадает концентрически. запомни – концентрические выпадения. Но это никак не с краю, не на чужих мисках. Это там, где варится. Вот стоишь ты у котла, смотришь. Булькнуло. перевернулось что-то. Нога баранья всплыла. Значит, шурпу варят. Или блок ребер свиных – это к борщу, скорее. Опять булькнуло – морковка. Это попроще, конечно, подешевле. Но нам и это сгодится. Мы. Саня, умеем выжидать. Умеем искать такое место, где встать, чтобы не накрыло. Чтобы самому не провалиться в самое нутро свалки, не стать еще одним редким элементом в уникальной печи. Молодая свалка – туфта. Это как заправили суп, залили холодной водой, поставили на печь и ушли. Ничего ты там не дождешься, хоть целый год стой на месте. Хотя, потенциал есть и в молодой. Но ждать придется долго. А на вид-то все свалки одинаковы. Ровные такие. Никаких ориентиров. До горизонта чистое поле. И ловушки эти. пузыри...
Сашка поднял руку, как в первом классе.
– Ну, чего? Спрашивай, можно.
– Так эти, щипачи – они просто боятся, да?
– Ха! И я боюсь. А как же! И ты бойся. Свалку обязательно нужно бояться. Если перестанешь бояться – тут тебе и смерть. Присел, дохнул не тем газком – и кранты тебе. Или выброс этот... Концентрический. Или провал образовался на месте старого. Или пламя вдруг поднимется наверх. Да много еще чего. А техника тяжелая – сразу на дно. И если народа много – потери будут наверняка. Свалка, Сашок, это тебе не в атаку идти. Тут надо потихоньку, очень осторожно. Иначе свалка отомстит, накажет. Вот потому они – щипачи. И лижут с чужих блюд. Тьфу! А мы, Сашка...
– Сталкеры?
– Вот же идиот... Начитался книжек фантастических. Какие мы сталкеры, что ты? Нам тут чудес никаких не надо. Про нас в книжках не напишут. Мы, Сашка, труженики мусорного фронта. Мы с тобой нормальные герои, мы – свалкеры! Это в твоих книжках они там с гайками ходят, да их все время предупреждают об опасности. А на свалке помощи ждать неоткуда. Ты это еще поймешь. Ну, это если выживешь и приживешься... А пока – гасим костер. Как-как... Как юные пионеры. Чтобы ни дымка после нас. А потом, значит, направление на кривую сосну. Скорость пять километров в час. Расстояние пять метров между нами – и вперед! Свалка ждать не будет.
Свидание
Мишка торопился. У него сегодня было назначено свидание, в реале, а не как всегда, поэтому он сначала долго и тщательно мылся, переодевался по-всякому, рассматривая себя в объемном голо и слева и справа, и сверху тоже. Подбор ароматов тоже занял какое-то время. Тут ведь ошибаться никак нельзя. В общем, когда он вывел свою новейшую «Лайоту», времени уже почти не оставалось.
– Врешь, – сказал Мишка, хищно улыбаясь всем экранам сразу. – Не возьмешь!
Он недавно смотрел старые фильмы про давнюю войну. Это было круче всякой фантастики. Там взаправду умирали люди. Никакого сохранения, как в играх – все насовсем! Но оставшиеся в живых крепко сжимали зубы, шептали свое "врешьневозьмешь" и пробивались дальше. И побеждали всех врагов. Почти так, как в наше время. Только в реале.
– Сохранение!
Выворачивая на основную, он нажал кнопку сохранения. Тут дело такое: может, ничего и не будет. То есть, скорее всего ничего и не будет – что может быть в наше время-то? Но последний раз он сохранялся еще вчера, и не хотелось бы опять начинать день с подготовки к свиданию.
Последний перекресток впереди подмигивал оранжевым сигналом скорого переключения цветов. Автопилот пискнул, предупреждая об опасности. Но Мишка знал свою скорость – успеет. И только крепче ухватился за джойстик, чтобы не потерять контакт с управляющей системой на высокой скорости.
Сигнал вызова он сбросил, чуть скривив губы. Ну, чего названивать, когда ясно же – все равно успевает.
Уже влетая на перекресток и радуясь, что впереди чистое шоссе и можно еще прибавить, он краем глаза уловил какую-то тень. И тут же страшный удар сотряс новенький механизм, раздался скрежет металла, визг вышедших из границ режима турбин, тупой удар...
...
– Во, блин, – сказал Мишка, восстановившись в несущейся по основной дороге новенькой скоростной "Лайоте".
Это словечко он тоже подцепил из старых фильмов.
Друзья над ним смеялись. Ха! Если бы они знали, как на эти старые словечки клюют девчонки! Вот и эта, новенькая, она как раз запала в разговоре на все эти "блин", "черт", "в жопу", "растудыть" и еще "едрён-патрон". А когда Мишка рассказал несколько старых фильмов – она уже просто не могла не пригласить его в гости, чтобы вместе пересмотреть "Два товарища".
Перекресток впереди замигал оранжевым.
Мишка прищурился:
– Врешь! Не возьмешь!
Прибавил скорости. Надо просто проскочить перекресток раньше, чем тот мудак слева. Слово "мудак" было крепким, как все старые слова. Терпким. Явно оскорбительным, но без моральной запретности. Так казалось Мишке.
Еще быстрее! Ну же...
Слева мелькнула тень, раздался страшный тупой удар, потрясший, казалось, весь мир, скрежет металла, визг уходящих в неконтролируемый разгон турбин, мгновенная чернота, как при выключении голо.
...
– Кха, кха, – прокашлялся Мишка, откинувшись на удобном полулежачем сиденье своей новенькой "Лайоты". – Вот же гад какой...
"Гад" – это было просто сокращение от "гадины". А "гадина", он проверял по словарям, всего лишь старое название ядовитой змеи. Еще говорили "гадюка". Но Мишке казалось, что "гадюка" – это уже просто какое-то оскорбление. Вот все слова, что на "юк" или "ук" – они очень оскорбительны. Так он решал.
А время-то, время... Хотя, все равно успевает. А вот если ускориться раза в два, так и вовсе перед тем гадом можно проскочить.
Мишка заранее повысил скорость, а увидев уже привычное оранжевое мигание впереди, прибавил еще. Автопилот предупредил о значительном превышении в границах населенного пункта и вблизи перекрестка. Мишка ответил устно, не снимая руки с джойстика, что все видит и за все отвечает.
В перекресток он влетел на трехстах.
В этот раз он не заметил даже тени. Просто страшный удар, вспышка и сразу темнота.
...
Нет, все же он молодец, что сохранился. Другой бы сейчас откатился дня на три назад – и давай все с начала. А все может и не повториться. Потому что каждый в пределах своего участка времени имеет достаточно большую свободу. Каждый, в том числе и не только ты, а те, с кем ты встречался в предыдущей жизни.
Кстати, древние были сильны в философии. Ведь додумались, "дотумкались" без всяких технологий до теории множества жизней одного индивидуума. Только они думали лишь о далеком прошлом. А на самом деле, как определили уже современные физики, количество жизней человека даже не девять, как раньше говорили о кошках (были такие специальные домашние животные для поддержания порядка и режима дня в доме), а просто бесконечное. Сколько хочешь, столько и восстановишься. Главное – вовремя сохраняться.
Мишка, как настоящий виртуальщик, знал, что вечных и бесконечных в своей деятельности устройств записи и сохранения, и снова перезаписи информации просто не существует. То есть, когда говорят "бесконечное восстановление", это они просто утрируют, упрощают для населения. На самом деле какое-то конечное число, конечно, есть, но оно настолько большое, что просто представить невозможно. Как нормальный виртуальщик, Мишка представлял и возможный процент ошибок. Ну, сбой там в записи-перезаписи. Или вдруг дырка в модуле памяти. Или еще что... Молния, скажем. Ну, мало ли что. Но это редко, очень редко. Можно не учитывать в расчетах.
Он резко затормозил у перекрестка, дожидаясь, пока тот чудак пролетит мимо. Ведь на самом деле время еще было. А по магистральному шоссе потом можно было еще и нагнать.
Две секунды. Три. Уже пять.
– Где эта сволочь? – сказал Мишка голосом старого генерала из древнего фильма.
Время уходило. Так можно было и опоздать. Дождавшись разрешающего сигнала. То есть, еще на самой-самой грани, на переходе, он резко рванул с места. Его машина разгонялась до пятисот за две секунды!
И получил страшный удар прямо в водительское место.
Темнота спасла от внезапной вспышки боли.
...
В этот раз он ничего не говорил. Просто включил автопилот и специально снял руку с джойстика. Машина сама сбавила скорость в виду перекрестка.
– Время – это процесс..., – глубокомысленно сказал Мишка.
Слева очень медленно, на цыпочках, можно сказать, выдвинулась точно такая же "Лайота". Только яркой зеленой расцветки. У Мишки-то была практичная и приличная золотая.
Он отключил автопилот, остановил машину на самой линии "Стоп" и вышел. Просто хотелось взглянуть в глаза этому...
Этой...
– Ой, Миша! Это же вы! А я так торопилась, так торопилась! Мы же договорились на пятнадцать часов семнадцать минут? А уже почти совсем время... Я так спешила! А тут какой-то... Ой, а это вы!...
Сначала Мишка хотел плюнуть, развернуться и поехать домой. Сесть там за голо, поиграть с ребятами в полный вирт. Потом хотел подойти и поломать что-нибудь в чужой машине. Еще хотелось...
Но тут он понял – это ведь она ведь спешила к нему! То есть, на свидание с ним лично. Наверное, была в настоящем ателье. Не в сетевом, не дома, а в самом настоящем, в реальном. Потому что готовилась. Оттуда и едет домой, похоже.
– Мутить-колотить! – сказал он четко и громко старинные модные слова. – Оля! А я как раз к вам спешу. Только о вас и думаю – больше ни о чем. Мы же на пятнадцать семнадцать ровно договаривались! А тут – вы. Как же удачно мы встретились!
Перед тем, как шагнуть к ней, он наклонился и нажал большую зеленую кнопку на панели.
Выпрямляясь, заметил, что и она сделала знакомое движение рукой.
"Тоже сохранилась, – подумал он. – Молодец. Умная девочка".
Ну, он с дурами-то и не встречался.
Свобода
Сегодня на ужин вдруг дали на отдельной тарелке кусок сладкого сливочного торта и половинку банана. То есть, фактически признание какое-то. И самому сразу стало будто теплее на душе и дышать легче – не зря мучился, не зря.
В стену подолбили твердым и тяжелым, наверное, табуреткой.
Виктор Васильевич взял чистую кружку и прижал к стене, а сам ухом – к кружке. Ответил двумя ударами каблуком ботинка.
– Алё! Василич! Ты там как сам? – раздалось, почти, как по настоящему телефону. – Живой еще? Трепыхаешься помаленьку?
– И неплохо живой, между прочим, – прокричал в кружку Виктор Васильевич. – Вот торт у меня на столе, бананов гроздь. Даже съесть все не могу – останется теперь на завтра.
Он сыто цыкнул зубом, погладил себя по животу – хотя, кто бы это увидел через стену?
– О-о-о! Да ты просто крут! А мне вот сегодня бутылку вина принесли импортного. Вкусного!
Черт побери, Васька опять впереди оказывается. Что он там сумел наклепать такого, что целую бутылку вина ему? За что ему? Виктор Васильевич нахмурился, перебирая в голове возможные варианты, потом закричал в кружку:
– Поздравляю, Михалыч! А что за тема-то? Каким образом попал в тренд? Ну, в струю, типа?
– Это личный разговор, Василич, – донеслось из-за стены. – Вот как в баню поведут, тогда и пошепчемся.
Угу... Пошепчемся. Там и так на таких шепчущихся косо посматривают. Как-то сговорились там ребята в бане. Ну, сделали вдесятером одинаково. Чистенько так сделали. Премия, правда, была. А как же! За хорошее – премия, это закон. Правда, одна – на десятерых. Все тогда смеялись. Эх... Сколько там на часах-то?
За дверью раздался тройной сдвоенный удар звонкой морской рынды, а потом крик коридорного:
– Столичное время – двадцать часов!
Это выходит, до полного отбоя и ночной тишины осталось еще целых три часа. Тут за режимом смотрели строго, и здоровье каждого было одновременно достоянием всех. То есть, не всех, кто именно тут, а вообще всех – всего общества в целом. Но ведь еще три часа до отбоя. Можно попытаться сделать зачин на завтра. Утром поправить, к обеду уже сдать готовое. И ждать потом ужина, нервно шатаясь по узкой и длинной камере. Как медведь в зоопарке. Им там тоже тесно, так они стоят, бывает, и просто раскачиваются с ноги на ногу. Ужина ждут.
Виктор Васильевич сел за стол, прицелился авторучкой в лист линованной бумаги, вывел первые слова. Надо попытаться так написать, чтобы перед другими не стыдно было, и чтобы самому хватало. Тут, конечно, голодом не морят. Сдал норму – получи пайку. И норма не гигантская, и пайка рассчитана до калории. А вот если сдашь больше, или если вдруг качество получится какое-то сверх обычного, или еще что-то – тут иногда не понять, на самом деле – то будет к пайке и разное, и вкусное. Вот, кусок торта сегодня на ужин. Хорошего торта – "Черный лес". Виктор Васильевич помнил такой торт по давним временам. А Ваське, значит, даже бутылку вина принесли. Ишь, радуется как. Хвастается, паршивец.
И ведь не поймешь никогда, что им на самом деле надо.
Им – это тем, кто разбирает написанное за день. Вот какие у них критерии? Почему могут за всего одну страничку наградить, а могут и за двадцать – одну стандартную пайку? Не разобрать, не догадаться никак. Иногда Виктор Васильевич думал, что логики тут просто совсем никакой нет, а все дело в издевательстве над ними, работниками пера.
"Не любят у нас писателей," – думал он. – "Завидуют".
Зависть завистью, а животик все-таки вырос. Надо бы попросить тренажер какой-нибудь, что ли. Ведь не хлебом единым, так сказать....
Он аккуратно очистил половинку банана и с удовольствием его употребил. Не просто так – съел, а употребил на пользу своему организму. И с удовольствием.
Ну, так что там за мысль была? А если вот так все повернуть? И потом закольцевать будто, но в конце вдруг все оборвать – и совершенно другое. Как заяц, когда он след сбрасывает: сначала петлю большую делает, а потом, как добежит до начала, резко прыгает в сторону. И всем странно, а охотники даже восхищаются.
Вот и об охотниках надо записать. Может, примут, как намек, да посмеются, да еще подкинут чего-нибудь. Может быть.
Нет, на жизнь жаловаться грешно. Считай, если по вольному-то глядеть: комната изолированная, санузел свой личный, питание регулярное и хорошее, охрана опять же – тут тебя никто и никогда не тронет. За труд тяжкий писательский – плата. Пусть не всегда соответствующая ожиданиям, ну, так это просто от неграмотности всех этих, кто разбирает тексты. Но ведь жить можно! А Ваське вон даже и бутылку вина выдали. Импортного. Вот ведь свезло чертяке. Что же он за тему такую начал? Что за новый проект?
За пять минут до одиннадцати начал медленно меркнуть свет. Виктор Васильевич умылся, помыл ноги под струей холодной воды и аккуратно улегся на свою кровать.
"Вот ведь и не тюрьма это никакая, и не каторга," – подумал он перед самым уже тихим засыпанием. – "В тюрьме ночью свет не гасят. А у нас – так, санаторий для писателей просто".
...
Потом был новый день. Была работа до мельтешения черных точек перед глазами. Не мошек, нет. Мух и всяких других насекомых тут не было – чистота и порядок.
Спина ныла. Локти болели, будто он ими по шершавой жесткой терке водил и стер всю кожу. Но вот зато было не стыдно за свой труд. Красиво получилось. Красиво и хорошо. Самого прошибало на слезу.
А на ужин дали стандартную пайку.
И как их понять? Ведь от души же писал!
...
В какой-то из слившихся в одну серую череду дней вдруг затопали гулко по коридору. Залязгали неурочно форточками, а потом стали слышны скрип дверей и какие-то разноголосые крики. Работать в такой обстановке было просто невозможно. Вот и в его двери отвалилась тяжелая стальная форточка, кто-то посмотрел из темной глубины коридора на Виктора Васильевича, сидящего за столом. Потом лязгнуло, стукнуло, скрипнуло – впервые на памяти писателя тяжелая толстая дверь распахнулась настежь:
– Вы свободны, товарищ! – прокричал кто-то из сумрака. – Теперь вы совсем и во всем свободны! Идите же на волю, товарищ!
Виктор Васильевич не понял. У него как раз была мысль, и он ее сначала дописал. Потом снял свои очки, повертел их растерянно в руках. Что значит – свободен? То есть – совсем свободен? И не будет теперь больше режима, пайка по норме калорий, трудовой дневной нормы – ничего этого не будет, выходит? И что такое – воля? Это как? Можно будет даже не писать?
Он вздрогнул, поняв, о чем подумал.
Шум по коридору прокатился дальше, к следующей двери. Потом к следующей.
– Ура! Свобода, братцы! – ликовал кто-то со знакомым голосом. – Ну, теперь-то мы им покажем, на что способны! Эх, заживем!
Собираться долго было просто невозможно. Потому что нечего было собирать. Записи свои Виктор Васильевич уложил в портфель. Надел пальто и шляпу, достав их из узкого шкафа.
Пошел на волю.
По тому самому сумрачному длинному коридору с дверями влево-вправо.
...
Через три дня он пришел в новую администрацию, где с утра отстоял в медленной печальной очереди в один из кабинетов. Два часа стоял в очереди и смотрел на людей.
– Слушаю вас, – сказал в кабинете усталый скучный молодой человек.
– Понимаете, нас тут освободили.
– Слава Отчизне! – вскочил тот со стула.
– Слава, – тоже встал Виктор Васильевич.
– Так в чем ваши проблемы, товарищ? Какие у вас вопросы к новой власти?
– Понимаете, мне очень кушать хочется, – стесняясь и краснея щеками, трудно вымолвил Виктор Васильевич. – Просто очень хочется.
– Ну, так покушайте, товарищ. У нас теперь свобода. Режима никакого нет. Когда хочется, тогда и кушайте.
– Но, чтобы кушать, надо как-то купить еду...
– Совершенно верно! Купить! Невидимая рука рынка! Экономика должна быть экономной! Безграничная социалка – не наш путь!
– То есть, а на что, собственно, купить? – затравленно смотрел Виктор Васильевич. – На какие, то есть, деньги?
– Так вам не платят за работу? – удивился молодой человек и стал совсем не скучным.
– Выходит, что не платят.
– Это противозаконно. Если вы сделали общественно полезную работу, она должна быть оплачена в соответствии с объемом ее, занятым временем и степенью социальной значимости.
У Виктора Васильевича все было хуже. У него просто никто не брал его записи. Никто не приходил и не стучал в дверь, чтобы он сдал пачку листов. Никто не рассматривал, не правил, не выдавал в конце дня паек или даже кусок торта и пол банана. Ничего этого больше не было.
– А-а-а, – развеселился молодой человек. – Так вы привыкли, чтобы вас кормили? Как в тюрьме? Нет, уважаемый. Теперь все не так. Если вы делаете то, что покупают – у вас будет еда. А если у вас ничего не покупают...
– Ага, – грустно кивнул Виктор Васильевич.
– Что, вот прямо совсем ничего? – удивился молодой человек.
Он посидел, рассматривая Виктора Васильевича, как странный экспонат провинциального музея – будто и старое что-то, когда-то важное и значимое, а только зачем оно?
– Знаете что, – принял он решение. – Вот вам талончик на ужин в нашей столовой. Это в виде помощи обездоленным. Но это только на один раз. А потом уже сами зарабатывайте.
– А как? – слабо спросил Виктор Васильевич, сжимая в потной руке полученный талон.
– Ну, как-нибудь, знаете. Вон, чемоданы на вокзале подносите, что ли. Или еще можно в школу устроиться – у нас в школах от голода еще никто не умер. Или можно на службу записаться. У нас, кстати, соседний кабинет пустует.
– Но я же не умею ничего больше! Я – писатель.
– С писателями у нас проблема, это точно. Но вы все же не волнуйтесь, это все у нас временно. Наступит время, и ваши труды станут вновь востребованы, издательства выстроятся в очередь за вашими рукописями, а народ не колбасу и хлеб – книжки ваши потащит из магазинов! Подождите немного! Как-нибудь перебейтесь, что ли...
...
После сытного ужина тянуло поспать. Но тут раздался телефонный звонок:
– Василич! Привет! Ты там как сам себе, живой еще? Это, брат, хорошо весьма! А то я тут переезжаю, так ты запиши мой новый номер телефона!
– Переезжаешь?
– Новая квартира, Василич! Большая, с настоящим кабинетом и большим залом! Эх, я там развернусь!
– Это как же у тебя опять получилось?
– Писать надо, Василич! Каждый день писать! Вот и получится! Писать, как говорится, надо больше и лучше!
Черт побери...
Опять Васька весь в шоколаде. Что же за тему он такую поднял, что и тут не голодает? Опять, в этом, в тренде...
А завтра надо бы, пожалуй, сходить в школу. И то правда. Как-то ведь надо пережить эту полосу. Не может быть все время так плохо. Придут ведь и попросят. Сами попросят. Вот тогда и заживем. Эх, заживем!
Синдром хронической усталости
Подвал – не лучшее место для встреч и переговоров. Отсутствие окон и дополнительных входов и выходов. Даже в простой квартире есть окна и есть балкон. А в старых – есть еще черный ход. В некоторых есть возможность подняться или спуститься по аварийной пожарной лестнице. А подвал – он и есть подвал. Никакой помощи тут не дождешься, если что.
– Постой лучше там, капитан! Я точно не знаю, как эта штука передается, так что ты лучше постой там, в уголке,– он не махнул правой рукой, в которой пистолет, а показал левой.
Пистолет, нацеленный точно в живот, даже не сдвинулся с линии прицела. Умелец, стрелок – видно сразу. Некоторые, если их разговорить, раззадорить, начинают обеими руками жестикулировать. тут бы его и брать. Этот же как будто на постоянном взводе. Не шагнешь, не тронешься с места.
– Садись там на стул, капитан. Да не дергай, не дергай. Я его к стене прибил. Специально, чтобы умники не пытались всякие свои специальные приемчики показывать. Ну, чего пришел? Переговорщик? Так давай, переговаривай, значит. Убеждай и так далее.
Из сидячего положения не рванешься вверх и в сторону. Или вперед и вниз, в колени. Стоя было бы даже лучше. Но тут не поспоришь. Сам сюда влез, сам теперь и вылезай, как сумеешь. И ждать легкую кавалерию в конце фильма не приходится. Это тебе не кино. Тут жизнь. Или смерть.
– Это у тебя девять миллиметров? – спокойно спросил капитан Воронин. – Надежная машинка. Только патронов в магазине маловато.
На такое некоторые могли бы задрать ствол кверху, показывая удлиненный спецмагазин. А этот даже не шелохнулся.
– Нормально. На тебя хватит. Даже с избытком.
– На меня – да. А потом? Все равно придется сдаваться. А не сдашься, так погибнешь. Не бывает преступлений без наказаний.
– Преступлений? Я, значит, преступник?
Он даже хохотнул. Так, напоказ, просто произнес:
– Ха-ха-ха.
– Какой-то мрачный смех у тебя, сержант.
