Текст книги "Всячина (СИ)"
Автор книги: Александр Карнишин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)
Паша молча встал и вышел. Он никогда не спорил с женой, а тем более, когда она начинала кричать. Он просто прошел в комнату, убрал постель, застелил диван покрывалом и сложил его, подняв спинку. Убрал развешанную по стульям одежду в шкаф. Разобрал бумаги на столе. А потом сел, подперев голову рукой, и уставился куда-то за окно, ничего не видя. Вот тебе и выходной...
Рука сама нашла в кармане колокольчик. Вот еще штучка. Волшебная, блин.
Паша поднял его к глазам, еще раз прочитал "2000" сбоку. Потом тряхнул рукой – чистый звон поплыл по комнате. Еще раз. Еще. Буддисты так медитируют, вроде. Дзинькнут – и молчат, о своем думают...
– Ну, ты что не идешь завтракать? – обняла его сзади жена. – Я кофе сварила. Как ты любишь, с перцем и солью. И рыбка красная осталась с праздников. Пошли, Паш, не грусти! Это просто у меня настроение такое с утра.
...
После завтрака они вместе готовили обед. Вот такие моменты Паша любил. Когда вместе – какое-то дело. Деля на двоих всю работу. Он, скажем, чистил лук и резал его, а Марго – чистила картошку. Он шинковал морковку, а она уже пробовала бульон. Он резал хлеб, а в коридоре уже толкались дети, о чем-то споря, и Марго уже кричала, чтобы мыли руки и быстро шли за стол. Хорошо, что у них кухня большая – все сразу могут сесть.
А после обеда Маргарита сказала ему:
– Поговори, что ли, с дочкой. Она ведь взрослая совсем.
Дочка была совсем взрослая. Ей было уже семь лет. Вернее, надо говорить – будет восемь. И о чем он может с ней поговорить? Вот малой Сашка, всего четырех лет, был гораздо понятнее. Маленький, но – мужик!
Пока жена о чем-то разговаривала с сыном, моя посуду, Паша зашел в детскую. Дочь сидела за столом, что-то записывая в толстую тетрадь. Обернувшись, сразу сунула ее в стол и как-то... Не ощетинилась, нет. Но – напряглась. Заметно так. Не комфортно ей стало. Неприятно. И вот это было действительно плохо.
Не думая ни о чем, Паша вынул колокольчик и тот зазвенел, заиграл, а Паша заговорил вдруг, как будто давно хотел рассказать, да никак не мог начать:
– Вот такие колокольчики нам давали всем на выпускном вечере. Прикалывали на лацкан пиджака, а девочкам – на платье. И мы ходили и звенели все время. Весь вечер звенели. И даже такие же цифры были выбиты для памяти. Я тогда как раз танцевал с твоей мамой в первый раз в жизни. Она была нарасхват, потому что очень красивая. Прямо как ты. И вот мы танцуем, а колокольчики вокруг...
И он опять потряс маленьким колокольчиком, вызывая малиновый звон. А потом, как что-то толкнуло его:
– Тань, а возьми его лучше себе. У меня же все есть – мама есть, вас вот двое. А тебе еще пригодится. И если что – ты позвонишь, и все!
– И ты придешь? – с подозрением прищурилась дочь.
– Я постараюсь. Ты только громче звони.
Когда Маргарита с сыном добрались до детской, отец с дочкой сидели в обнимку на диване и о чем-то тихо перешептывались.
– А теперь – в кино! – сказал Паша, увидев всю семью в сборе.
– Ура! В кино! А в какое?
– В любое. Вместе – в кино! Все – марш одеваться!
А Таня смеялась и звенела волшебным колокольчиком, поддерживая звоном каждое слово.
Командировка
– Вы в Москву? – спросила подскочившая вдруг сбоку девчонка лет двадцати на вид. – А возьмите меня с собой!
И растянула губы в улыбке, показывая чуть желтоватые крепкие зубы.
Смуглая кожа, чёрные волосы, чёрные глаза – местная, сразу видно. Сергей тоже улыбнулся. Нравилось ему в этой командировке. Все вокруг такие улыбающиеся, такие приятные в общении.
– Ну, возьмите! – канючила она, притворно сморщившись, как перед плачем.
А сама все приплясывает на месте, переступает с ноги на ногу, то отступит, то снова подойдёт чуть не вплотную.
– Так у меня билет только один, – попробовал отшутиться Сергей.
– Это ничего! Вы просто возьмите меня с собой! Ну, вам жалко, что ли? Я вот никогда не была в Москве!
Смеётся, зараза. Все они тут такие смешливые. И девушки, и парни. Особенно, когда выпьют. Но эта, вроде, трезвая.
– Ну, пошли тогда, – смеясь в ответ, махнул рукой Сергей.
Шутки шутит? Он тоже может шутить.
– Уи-и-и.., – завизжала она в восторге и кинулась перед ним к стойке регистрации. – Нам в Москву! Нам в Москву! Вот – нам!
Сергей подошёл, внутренне сжимаясь, ожидая если не крика, то смеха над ним – а кто любит, когда над ним смеются – но солидная женщина за стойкой только спросила скучно, приняв его документы:
– Это с вами, что ли?
Стоящий рядом с ней полицейский в сером смотрел равнодушно, мерно пережёвывая мятную жвачку.
– С ним, с ним! – подпрыгивала девушка.
– А тебя не спрашивают, – отрезала работница аэропорта. – Так что, господин..., – она поглядела в паспорт, – господин Петров, это вот с вами?
– Ну-у, да, – неуверенно сказал Сергей, не понимая, что за странная игра тут, и какие в ней правила.
Суровая женщина в синей форме со стуком поставила нужную печать на посадочный талон, достала какую-то ленту, повязала на рукав девчонки, махнула рукой – следующий, мол!
И в зоне досмотра его пропустили вместе с этой девчонкой. На неё и не смотрели практически. Так, краем глаза. Все внимание было ему, командировочному. Даже попросили открыть рюкзак и включить ноутбук, чтобы убедиться в работоспособности и что не кусок взрывчатки с собой тащит.
Потом был длинный коридор, на всем протяжении которого новая знакомая прыгала и приплясывала рядом от возбуждения, постоянно касаясь рукавом его рукава. Сергею такая близость была несколько неприятна. Он пытался отойти хоть на полшага в сторону, отодвинуться, но она снова притискивалась почти вплотную.
– Может, познакомимся, наконец? – спросил Сергей.
– Ага! – весело кивнула она, продолжая вприпрыжку шагать рядом.
– Так как тебя зовут?
– Меня? – удивилась она. – Меня не зовут. Я – в Москву! Я – с тобой!
Он остановился, и она сразу остановилась тоже.
– Ну, ладно. Пошутили, посмеялись. Я тебя совсем не знаю, ты меня не знаешь... Слушай, как-то уже не очень весело становится. Надоедает даже. Знаешь, шла бы ты...
– Я – шла? – очень натурально удивилась она, даже перестав приплясывать на какой-то момент. – Мне теперь нельзя – шла. Я – с тобой. Вот!
И показала рукав своего пальтеца, перехваченный бело-голубой лентой с неразборчивой надписью на ней.
– Товарищ! – обратился Сергей к стоящему в дверном проёме крупному мужику в чёрном с жёлтой надписью "Security" по груди и по спине.
– Товарищ..., – повторил он уже тише и как-то слабее. – У меня, то есть, вот...
– С собой, что ли? Или в багаж сдавать будешь? – отозвался неожиданно тонким голосом здоровенный охранник.
– Вот! – показала свою повязку девчонка.
– А-а-а... Ну, проходите тогда, – он отступил в сторону, пропуская их в небольшой зал-накопитель пред выходом на лётное поле.
– Нет, погодите... Я как-то не понял. Это как – в багаж? Кого в багаж? Вы так шутите тут все, что ли? И потом, у меня всего один билет, извините... И куда же мне теперь...
Сергей говорил, а сам понимал, что говорит что-то не то. И ведёт себя не так. Вроде как бы оправдывается за что-то, или ищет какие-то объяснения, логичные и правильные, которые позволят донести до всех, что он тут – простой командировочный. Он просто возвращается в Москву после недели работы в этом городе. И девчонку эту, кстати, видит он в первый раз в жизни. И вообще – игры все эти, ролевые всякие и психотренировочные и прочие, они вовсе не по нему. Ему, столичному специалисту, все-таки уже тридцать пять. Не мальчик, в конце концов...
– Нет-нет, – запищала девчонка. – Никакого багажа! Я и в проходе могу! Там теплее!
И потащила, потащила Сергея, да так сильно вцепилась, что он тоже ускорился и оказался вдруг уже сидящим в кресле в обнимку со своим рюкзаком. А девчонка куда-то уже отбежала, и уже вернулась, и сунула ему в руку бутылку оранжевой фанты.
– Пей!
– Не люблю. Сладкое, газированное...
– Ну, вот... Опять капризничаешь.
Это он капризничает, выходит? Тут чёрт знает, что происходит. Тут какие-то порядки совсем странные. Тут, понимаешь... А она, блин-тарарам...
Но она уже скрутила крышку, поднесла бутылку к его губам, и он неожиданно для себя глотнул и раз и два... А фанта тут у них очень даже ничего. Вкусная. И такая апельсиновая-апельсиновая!
– Ну, вот. Ну, вот, – одобрительно кивала она.
– Как хоть тебя зовут? – опять спросил Сергей, но тут объявили посадку, и все с шумом снялись с мест, как стая ворон, спугнутая проезжающей машиной.
Начался общий шум и толкотня, выстраивание в длинную очередь, потом все потянулись к рукаву-кишке, через который загружают пассажиров в новые самолёты.
Вот уже и рюкзак его уместился на полку. Специально такой покупал, чтобы влезал, даже если набить хорошо.
По проходу, закрывая с щелчком крышки багажных отсеков, пробежала стюардесса.
– Ваше? – спросила она строго, ткнув пальцем в девчонку, стоящую в проходе. – На период взлёта и посадки уберите из прохода, пожалуйста. Не положено. Техника безопасности.
– Э-э-э..., – только сказал Сергей.
– Ага, ага, – сказала девчонка и скакнула к нему на колени.
Тут же обняла за шею и прижалась плотно.
– Молодца, сосед! – пихнул сбоку какой-то морячок в чёрном кителе и белой рубашке. – Не терялся тут. Ай, молодца!
Сергей повернул, было, голову, чтобы ответить как-то. Может быть, даже грубо. Потом подумал, что это же просто безобразие какое-то – на колени влезла, понимаешь! Потом ему стало тепло и даже немного приятно. И пахло от девчонки полынью и какими-то цветами – совсем не противно.
Двигатели завизжали, разгоняя лайнер.
Взлетели.
А как взлетели, так она сразу слезла с его коленей и присела на корточки сбоку на ковровой дорожке. Когда проезжали с питанием – снова забиралась к Сергею. А когда ходили в туалет – просто вставала, пропуская всех мимо. И снова садилась на корточки. Так, что только её макушка была видна над поручнем кресла. И ведь никто не обращал совершенно никакого внимание – вот что было самым странным. То есть, странным было всё. С самого начала – все странно. Но то, что странное не видел кроме Сергея никто – ещё страннее. Вот же, прямо как Алиса какая-то – даже говорить стал про себя страннее и страннее. Или там было – страньше? Ну, ничего, ничего. Будет ещё Домодедово. Будет наш московский контроль... Или на выходе теперь тоже без контроля?
На выходе контроль был. Крепкие мужички проверяли соответствие багажа талонам, смотрели, кто и что несёт с собой. Посмотрели и на рукав девчонки.
– Твоя, что ли? Ничо так, молодая, фигуристая, – одобрил один.
– Как хоть назвал-то? – поинтересовался тот, что постарше. – Что, никак ещё? Это ты зря. Имя должно быть у каждой зверушки. А тут все же целый человек. И неплохой, вроде. Может, и мне туда съездить...
Сергей тупо молчал. А девчонка вела его по переходам, толкала в электричку. И только уже на Павелецком открыла рот:
– Ну, куда теперь дальше?
– Дальше? – очнулся от ступора Сергей. – Кому – дальше?
– Нам. А ты про кого подумал?
– Нам? – опять тупо удивился Сергей.
– Хозяин, ты живёшь где? Эй! – она пощёлкала крепкими смуглыми пальцами перед его глазами. – Ты сейчас в порядке, хозяин?
– Хозяин?
А мимо шли люди. И никто не обращал внимания. Всем было совершенно всё равно. Москва – большой город. Очень большой. Тут всякое бывает и случается. Вот, мужик девчонку себе привёз из командировки. Кто-то, скажем, магнитики на холодильник, а этот – девчонку. Ну, что – всякое бывает. Раз в состоянии прокормить. Раз язык она, похоже, понимает, так чего бы и нет, в самом-то деле? Пусть себе...
Вечерело.
Конец времен
Надо было что-то решать. И решать надо было быстро. Без потерь, так выходило, не обойтись. Значит, начинается самое главное. Оно же – самое плохое. В том и есть задача настоящего командира, чтобы решить и приказать, кому умирать, а кому остаться в живых. Без командира все понятно: каждый сам за себя и за ближайших друзей. А если и погибнешь, так смерть эта за други своя, и еще на миру и смерть красна, и еще... В общем, никому не хочется погибать, конечно. Но если приходится, так хоть рядом со своими. И – побеждая.
Черные угловатые колонны чужих каких-то насекомоподобных кораблей медленно вползали в центр экрана.
Это на экране медленно. Чтобы человеческий глаз успел расшифровать графические посылки и нарисовать в мозгу картину, ничем почти не отличающуюся от того, что на самом деле.
Взрослому это трудно. У него мозги высушены работой. Ему приходится напрягаться.
А дети – легки на подъем, легки на веру. Скажи им, что инопланетянин где-то здесь – и они ведь найдут тебе этого инопланетянина! Ну, нашли, да? И что теперь с ним делать? Вот он. То есть – они.
Штаб ждал.
Виртуальные отражения реальных генералов и офицеров смотрели на карту.
На самом деле эта карта в многомерной проекции крутилась у каждого на его трехмерном головизоре. Но здесь получалось, что будто бы изба с низким потолком, будто стол, будто бы бумажная карта, свешивающая длинные края вниз, к утоптанному земляному полу, посыпанному душистой летней соломой.
– Так, – сказал Вовка и сурово обвел взглядом своих героев. – Значит, будет так...
Все замерли в напряжении.
...
– Вовка! Вовка, что ж ты, в самом деле!
Голосфера мигнула и исчезла в проводах, вырванных из сети.
– Что? – не понял Вовка.
– Что, что... Я же тебя сколько уже ужинать зову! Уже остыло все! А ты все в компьютере своем сидишь...
– Как, опять? – не понял Вовка.
Не в том деле "опять", что снова ужин. Ужин был каждый день. Организм должен питаться и расти. Но вот так – из вирта в реал – опять, что ли? Сколько же можно, в конце-то концов?
– Ну? – ласково улыбалась мать. – Ожил? Пойдем, маленький, поедим. И чайку соорудим с тортиком...
Вовка в тоске поднял глаза к потолку. Там, далеко отсюда, его эскадры готовились к последнему бою. Все решалось сегодня. Сейчас. Или вся планета будет погружена в ужас и порабощение, а зловещие пришельцы примутся вылавливать сотни и тысячи и миллионы... Или победа на последних силах, на большой крови победа. Хотя в вакууме кровь не течет. Там вообще ничто не течет.
Вовка глянул в сторону шлема и джойстика.
– Нет-нет, – сказала мать, ловко отодвигая его от стола. – Мы идем ужинать.
– Мам, там же галактика в опасности...
– Ага. Голактего опасносте, – хихикнула она и подтолкнула его к кухне. – Иди, иди, спаситель галактик!
Конечно, подумал Вовка, она понимает, что он просто так ляпнул, не подумав. Не галактика, конечно. Какая еще галактика? Фантастика, что ли? Тут – реальность! Солнечная система. То есть, не надо врать даже себе. не система – именно и конкретно наша Земля. И отсчет времени уже пошел. Еще пять минут, и начнется. Можно будет видеть невооруженным взглядом. Опять же, если будет, кому и что видеть. Первый удар у них всегда не по армии – по населению. Чтобы уже бесполезно было воевать. Потому что просто и тупо не за что и не за кого – сожженная планета и сожженные люди...
– Руки мыл?
– Что?
– Совсем заигрался? Руки помой и возвращайся к столу. Я накладываю.
Запахи от стола текли самые соблазнительные. Вовка еще подумал, что это могли быть диверсанты, цель которых отвлечь его от руководства звездной баталией. Но потом сам устыдился: неужели мог подумать, что мать стала диверсанткой?
Откуда-то очень издалека и на полном затухании сигнала донесся вопрос:
– Владимир Михайлович! Так мы начинаем? Таймер почти уже...
Нет!
Нет, хотел сказать Вовка. Но кто его услышит в условиях детского сада и песочницы?
Расцвели над далеким горизонтом раноцветные шары космических мегатонных взрывов.
Эх, чуть не плакал Вовка, теряем Землю, теряем...
– Пятый флот, левее брать, левее!
– Вот тебе, Вовочка овсяная кашка. Она страшно полезная! Там и микроэлементы всякие... Что это за салют, в самом деле! Нашли же время. Детям обедать и спать положено днем. А эти шуметь начинают.
– Мне надо, – рванулся Вовка.
– Сидеть! Есть кашу! Ишь, что удумал – игрушками обед заменять. Сидеть! Ложку бери!
Грохнуло так, что заложило уши. Над Землей – грохнуло. А где-то в черном космосе сгорел беззвучно и беспламенно большой китайский крейсер. Последний крейсер Земли.
Нельзя плакать. Нельзя. Они же просто не понимают. Ну, кто бы им сказал, простым таким, что сейчас на самом деле происходит?
– Да ты что, Вовка? Плачешь, что ли? Ой, ты, мой маленький! Ой, ты, дитё сопливое... Да ты ешь, ешь! Подрастешь вот, в школу пойдешь. А там, глядишь, и в космос тебя возьмут.
В космосе умирали последние защитники Земли.
Вовка плакал и ел овсяную кашу.
Конец сказки
– Зачем тебе это сейчас? Ты же всем тут мешаешь.
– Тебе не понять.
– А ты все же попробуй объяснить.
– Да что там объяснять...
Хмурый рыцарь сидел перед единственной кружкой пива – крестьянским пойлом – и раз за разом надоедливо и громко шоркал точильным камнем по своему мечу, лежащему на коленях. Иногда он поднимал меч, смотрел уныло вдоль кромки, трогал пальцем, качал головой, и снова – ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик...
– Ну, прекрати уже, а...
– Молчи, смерд, – как-то неуверенно вполголоса сказал рыцарь.
– Я, между прочим, не смерд. Я купец, – солидно ответил сосед.
– Ну, тогда, значит – молчи, купец.
– Я и молчу, между прочим. Это ты все ширкаешь, да ширкаешь. На кого собрался, рыцарь?
– Да какой я теперь рыцарь? – ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик. – Рыцари – они подвиги всякие совершают, драконов убивают, прекрасных принцесс спасают... Ну, или просто девиц, которых драконы страсть как любят, – ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик. – А я сижу тут, какой уж день подряд..., – ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик. – Пиво это вот пью. Фу, гадость какая... Деревенщиной скоро пропахну. Свои узнавать перестанут.
– Ты скрести-то свою железяку перестань, да объясни толком, в чем дело!
– Дело в чем, спрашиваешь? А нет больше у меня никакого дела. Кончились все драконы.
Ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик...
– Так зачем же тебе меч тогда? Что ты к нему так привязался-то?
– А без меча я тогда вовсе и не рыцарь. Что я за рыцарь – без меча?
– Ну, знаешь ли... Рыцарь без меча – это практически то же самое, что рыцарь с мечом, – пожал плечами купец. – Только без меча. ...Если он, конечно, рыцарь. Так я думаю.
Купец обстоятельно закатал рукава, наклонился к столу, напоказ шумно понюхал поставленную перед ним закопченную доску с ароматной коричневой горкой жареного седла молодого барашка под хреном, да со сладкой горчицей, отрезал кусок, подцепил его двузубой вилкой, макнул в острый пахучий соус, положил в рот и замер. Глаза его подернулись слезами, одна слеза даже скатилась по гладко выбритой щеке и затерялась в роскошных усах, достающих кончиками до длинных бакенбардов.
– М-м-м... Хорошо-то как, – сдавленно прошептал купец.
А потом, уже почти нормальным голосом, спросил:
– Так что, выходит, значит, вы, рыцари, сами себе жизнь испортили?
– Как это – сами? – неуверенно возмутился рыцарь.
– Ну, махали этими своими острыми железяками, головы рубили налево и направо – вот и не стало драконов. Так? Логично?
– Логично, – грустно кивнул рыцарь, макнув кончик длинной, заплетенной в плотную косицу, бороды в кружку с пивом. – Логично, да не исторично. Нас, рыцарей, всегда было именно столько, сколько нужно. Не больше и не меньше. Одни погибали, другие приходили им на смену. Иногда погибал дракон, но всегда находилась новая тварь. И принцессы ведь не перевелись в нашем мире...
– А что же тогда случилось с драконами?
– Последний умер буквально у меня на руках. Понимаешь? Он просто умер! И я вот этими самыми руками закрывал его глаза! Огромные золотые глаза умнейшего из всех чудовищ в мире ...Я не убивал его. Нет! Он умер сам. И он был последним... Рыцари, выходит, вроде как еще есть, а драконов нет – представляешь себе эту картину? Зачем теперь эти рыцари? С кем им драться? От кого спасать принцесс? Разве только – друг с другом? Пока не перебьем сами всех, и не сойдутся в последнем бою два последних рыцаря?
Ш-ш-шик – шоркнул он опять камнем по лезвию и отложил меч в сторону, разведя руками в извинении.
– Хм..., – поковырял в зубах вилкой купец. – А чего ж они все умерли-то? Всегда же были драконы – а вдруг их не стало? Что, прямо вот всех не стало? Всех... Хм... Вроде, и звезда новая не загоралась, и морозов очень уж сильных не было... Может, съели что не то? Кстати, барашка рекомендую – очень у них тут сочно и забористо получается. С горчичкой...
– Съели не то? – вскричал рыцарь, вскакивая с места. – Съели не то? Драконы – съели не то? Да ты знаешь, чем кормились драконы?
– Ну, как там... Кого поймают, того и едят, наверное. Дикие звери, одним словом. Иногда коровку унесут, иногда – быка. Все знают.
– А еще? Ну? Вспоминай, купец, вспоминай! Кого отдавали драконам, чтобы не хулиганили, чтобы не разоряли села? Чтобы коров и быков не таскали? А?
– Девок красивых, – причмокнул купец жирными губами. – Но это ж легенда – разве нет?
– Легенда... Девок... Девственниц ему отдавали. Понимаешь, дев-ствен-ниц. Драконы – они же вовсе не из нашего мира, они мясом не питались. И разор устраивали только с одной целью – чтобы девственниц приводили им...
– Так они их, э-э-э... того-с? – хихикнул в кулак дородный купец.
– Дурак ты, купчина, хоть и грамотный. Драконы питались самой девственностью. И девушка, которую отдали дракону, росла с ним рядом, а он кормил и оберегал ее. Если принцесса – тут уж мы приезжали, рыцари. Был честный бой. Отбор был, понимаешь? Самые умные, самые сильные – выживали. И жили они себе, и жили... Красивые. Золотоглазые. Летучие. Сильные. Умные. Ух, какие умные! Пока рядом с ними была девственность...
– А-а-а... Дак, у нас же это... Как его там... Сексуальная революция. Вот.
– Вот и не стало больше драконов. Вместе с девственностью. И не станет, значит, скоро нас, рыцарей.
Ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик...
Крошки
– А вот когда ты ешь, у тебя крошки куда сыпятся? – спросил вдруг Сашка.
– Чего? – разинул рот Борька, и у него сразу посыпались эти самые крошки.
То есть, уже не крошки, а настоящие куски. Вот прямо между ног и на стул. Борька на стуле подскочил, чтобы не попало на брюки. Стал смахивать салфеткой. А другую салфетку развернул и подложил под себя. Костюм у него был хороший. Такой, стального цвета, в рубчик, ну, то есть не серый, а чуть с блеском, с переливом, но не от потасканности, а от класса. Классный был костюм у Борьки. И сам Борька, то есть, давно уже, конечно, Борис Петрович, был весь такой же классный из себя. Не толстый, а упитанный. Не длинный, а высокий. Не старый, а в самом, как говорится, расцвете лет. И должность у него была – ого-го! Все, как положено к его возрасту и внешнему виду.
Сашка был тоже в возрасте. Но он был именно длинный. И у длинного этого торчал вперед аккуратный животик. И еще была лысина, блестящая в лучах вмонтированных в потолок светильников.
– Вот, – вздохнул он. – А я никогда не успеваю. У меня все – на себя.
И тут же уронил крошку творога с вишневым вареньем прямо на шелковый галстук в светло-серую и ярко-красную косую полоску.
Творог – субстанция особая. Вроде и берешь специально обезжиренный, практически сухой. А к галстуку прилипает намертво, как и жирный. Тут даже можно опыты ставить и удивляться, как совершенно разные творога ведут себя одинаково на гладкой ткани галстуков.
– Вот, – опять вздохнул Сашка, а потом поднял галстук и стал слизывать крошку языком.
– О а и еиаче, – проговорил он с высунутым языком.
– Чего-чего? – не понял Борька.
– Вот так, говорю, и не иначе.
Крошка была "зализана". На галстуке теперь было темное влажное пятно.
– Очень видно? – засомневался Сашка.
Они давно дружили. Лет сорок, что ли. Или около того. То есть, не с самого-самого детства, не с горшка в детском саду, не со стульчика, который поломали в драке, но – все же...
– Нормально! – успокоил Борька и поглядел на часы. – Ну, что? По норам?
– По пещерам, ага!
Сашка пошел к лифту. А Борьке было не далеко – на второй этаж. Он пошел пешком.
– Борис Петрович! – встрепенулась при его виде секретарша, которая пила кофе и аккуратно отламывала подаренный посетителями швейцарский шоколад. – У вас встреча через двадцать минут!
Борька махнул рукой, показывая, что, во-первых, слышит, во-вторых, помнит, а в-третьих – это все же еще целых двадцать минут, так чего же дергаться?
У самой двери своего кабинета он вдруг резко затормозил, повернулся на пятках и шагнул к секретарше, испуганно откинувшейся в кресле:
– А вот у тебя, если что, куда крошки сыпятся? – спросил он вполголоса.
А сам уже заметил, куда. И даже подумал, что вот оттуда доставать очень даже интересно. Даже и так, как Сашка, то есть языком. Но тут же внутренне собрался, обругал себя пацаном и сексуально озабоченным дебилом, повернулся обратно и скрылся за дверью, задумчиво прошелестевшей доводчиком.
– Во, дурак какой. Ну, дурак же. Дурачок..., – сказала секретарша, аккуратно, двумя длинными ногтями с перламутровым лаком поверх, доставая крошку оттуда, куда только что пялился генеральный директор.
Вечером она спросила о крошках у своего мужа. Тот как раз отломил вилкой от большой котлеты, сочно пахнущей жареным луком и чесноком, потянул кусок ко рту... И сразу уронил. И, как положено, поймал. Коленями. На джинсах расплылось жирное пятно. И слева и справа. Он же коленями поймал. Крепко так, уверенно. Как в цирке.
– Вот же дурра-то! Ну, под руку же! – в сердцах кинул он вилку на стол и пошел в ванную замывать, пока не впиталось.
Но уже впиталось. И пришлось джинсы кидать в стирку, потому что у него, как у нормальных мужиков, была одежда для работы, она же на выход, а для дома была она же, но когда потрется. Эта пока не потерлась.
В ее розовом халатике, сдернутом с крючка в ванной, он выглядел неподражаемо.
– Ну, чего ржешь? – спросил он и сам рассмеялся, потому что в зеркале в ванной видел себя в полный рост и представлял, как она отреагирует.
Борис Петрович еще и дома спросил у жены и у сына. Просто так спросил, за ужином. Но ответа на вопрос ждал, ясно показывая, что ответить придется. И они отвечали, а он вслушивался и вдумывался: не врут ли? Не лукавят? Что сказать хотели, а что вышло на самом деле?
А жена потом плакала в ванной, но в постель легла уже с улыбкой и позволила ему все, что он хотел, и изображала, как надо. Но сама тяжело думала о крошках. И даже, казалось ей, чувствовала их своими голыми плечами. Вот будто бы кто-то грыз тут сухой хлеб, в их постели. Кто-то?
А Борис Петрович, совершая необходимые в такой позиции движения, тоже думал о крошках и о том, что Сашка, гад, испортил ему весь день, а теперь портит еще и ночь. И хотя жена показала себя настоящим другом и все терпела и даже старалась, но Сашка – гад. И под коленями как будто крошки какие-то...
Спалось всем плохо. Всем мешали крошки. Они во сне сыпались изо рта, пачкали праздничные одежды. А еще они были в постели. Они везде были в постели – кололись, щекотались, не давали заснуть по-настоящему.
Днем, спустившись в ресторан, где с другом брали обычно комплексный обед (ресторан был хорош, кстати), Борис Петрович хмуро отказался от обычного "комплекса", потребовал вдруг сто граммов водки и свинину по-домашнему в горшочке. А на удивление, выказанное Сашкой по поводу выставленной на стол мензурки с водкой, хрипло спросил:
– Так что ты там насчет крошек?
– Чего? – поднял брови Сашка.
– Ну, ты тут вчера меня насчет крошек спросил...
– А-а-а! Да, понимаешь, у меня дочка сейчас Марк Твена читать начала. Представляешь? Десять лет – Марк Твен. И там прочитала, что если у мужчины крошки или падает что, то он колени сдвигает, чтобы поймать. А женщина, представь, ноги раздвигает, наоборот, и ловит все в юбку. Прочитала такое, представь. И на кухне потом устраивала нам эксперимент...
– Растут дети, – неопределенно поводил в воздухе рукой Борька и вылил в глотку стопку водки.
Сразу отлегло.
А когда закончился обед, и он поднялся к себе на второй этаж, то подошел сразу к секретарше и строго сказал:
– Мариночка. Я вчера был несколько несдержан. Так вот, все эти вопросы насчет крошек – сочтите просто за комплимент.
И положил на стол коробку швейцарского шоколада. И тут же скрылся за дверью.
А она погладила коробку пальцами с аккуратными коготками – сегодня вишневого цвета – и прошептала:
– Ну, дурак ведь. Ду-ра-чок.
Набрала номер и позвонила мужу, чтобы сказать, что уже успела соскучиться, и что вечером надо устроить романтический ужин при свечах.
Муж, Андрей, кстати, то есть – мужественный весь из себя – в чистых отстиранных джинсах, с улыбкой нажал кнопку отбоя, а потом спросил коллегу, с которым сидел в столовой за стандартным набором из красного борща, котлеты с пюре и стакана томатного сока:
– Слушай, а ты, когда ешь – куда у тебя крошки падают?
Круглый мир
Солнце сияло ослепительным белым светом в выцветшем голубом небе. Черные рыбацкие лодки покачивались в темной воде у берега. В легкой воздушной дымке не виден был противоположный берег огромного круглого озера.
– А потом... А потом этот демон попросил у меня пить! Вот!
Рыжик уже просто "заливать" начал. Прибежал, запыхавшись, руками махал, а теперь – просто заливает сказки какие-то. Демоны пустыни не знают нормальной человеческой речи. Они приходят к нам иногда, старики говорят, что все чаще и чаще, но вреда никакого от них нет, потому что они совсем слабые и больные. Малыши бегают за ними по пятам, потому что им все внове, рассматривают их, обсуждают между собой на детском языке, дожидаются, пока те успокоятся, присядут или просто повалятся навзничь. Правда, тогда нашу малышню сразу разгоняют: не хватало еще, чтобы дети мелкие всякие демонские амулеты себе присвоили. Все, что от демонов, принадлежит общине. И сам демон, когда умрет, тоже сразу станет общим. Его тут же закопают, а над ним посадят сливу. Или сразу целых пять кукурузин. Или подсолнечника целых три штуки. И они на демонском теле будут хорошо расти, и дадут богатый урожай. А одежду, если демон одет, всякие его демонские вещи – это общинное, общее. Оно потом долго будет красоваться в Большом доме. Ну, пока кузнецы не догадаются, куда и что из всего демонского можно приспособить.
– Ну, и как же это он тебя попросил? На рот пальцем показал, что ли? На свою демонскую пасть? Может, он просто съесть тебя хотел? Ам – и все?
– Самым настоящим человеческим языком!
А глаза у Рыжика распахнуты, как у ночного лемура. Круглые такие, испуганные. Испугаешься тут, конечно, когда демон – и вдруг разговаривает по-людски.
Рыжиком мы зовем парня, кстати, только между собой. В лицо ему такое не скажешь. Он просто еще сам не понимает, какой странный, со своим рыжим пухом по всему телу. Наверное, поэтому демон заговорил именно с ним. Потому что Рыжик не такой, как все. Отличается от всех нас.
