Текст книги "Всячина (СИ)"
Автор книги: Александр Карнишин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)
А, заметил, да? Ну, это так говорят у нас просто: сбегать на огороды, значит, на зады, то есть, сбегать за водой, сбегать на железку. Говор такой местный, традиция, вроде. Иногда и вправду так бывает, что бежишь. Ну, тут же простор кругом – бегай себе и бегай. Особенно если в детстве.
Вот на железку мы и бегали. Поезда у нас тут не останавливаются. Надо если, так ехай на вокзал в район. А на чем и как? Дорог-то ведь нет никаких. Это только если вдруг придет рабочий поезд, который у каждого столба тормозит, так на него еще надо заранее собираться и потом ждать весь день – кто знает, когда он точно подползет. Рабочий поезд смену везет. У нас там, на юг дальше, карьеры большие, так народ туда нанимается и вахтовым способом работает. Два месяца через два – говорят, нормально совсем получают. А нам даже и туда не добраться никак иначе, чем по той же железке.
А потом мы узнали про Черный поезд. Рано или поздно всегда узнаешь про Черный поезд.
Ну, чего, чего, чего ржать-то сразу? Чего сразу – "в черном-черном городе, на черной-черной улице"... Вы послушайте, послушайте! Черный поезд – он взаправду был, и он есть, и я его сам видел неоднократно.
Мы тогда с дружком моим Васькой решили из нашего Глухаря слинять. Пешком тут – сами видите – просто некуда. На рабочем поезде – кто нас возьмет, мелких и безденежных? А вот когда про Черный поезд услышали...
Ну, да, тоже посмеялись сначала-то. Но книжки правильные были всякие. Типа, там, Кинг и все такое прочее. Конечно, наш Глухарь – это не Безнадега тебе американская какая-нибудь. Но там у Кинга даже веселее было. Движуха, хоть и страшно. А у нас тебе здесь вовсе не Америка. У нас тут, понимаешь, степь. Туда – сто километров, сюда – сто километров... Да, больше, пожалуй!
А Черный поезд – он пролетает мимо, не оставляя ни запаха, ни звука, только рельсы прогибаются, и долго еще стук колес слышен, если к рельсу ухо приложить.
В общем, мы с другом Васькой поняли тогда, что из Глухаря – только Черным поездом.
Ну и что, если он не тормозит? Он же – Черный! Понимаете? Он не настоящий на самом деле! Он такой... Ну, как адский, что ли. Или еще сказать – как такая прореха во всем мировом пространстве. Вот! Точно! Прореха такая черная, которая носится по кругу по нашей железке, запертая у нас в древности кем-то. И мы даже догадывались с Васькой, кем. У нас тут есть могилка, за которой все всегда ухаживают. Там пирамидка простая и фамилия-имя-отчество. А весь поселок, значит, следит, чтобы все в порядке было. Это не на кладбище. Это вот на как раз полдороги к железке с правой стороны. Так мы тогда сами все додумали, докумекали. Ну, хорошо, пусть будет – придумали, ладно. Что смешного-то? Зато логично все было. Эту прореху адскую вот тот самый, чья фамилия на памятнике, закольцевал, запер как-то чуть не в древности. А сам он тут и остался, вроде как сторож над нею. А когда помер, так те, значит, кто в курсе был, еще дальше от железки строиться стали. Потому что страшно это и опасно. Если бы не так все было, то стоял бы наш Глухарь прямо на железной дороге, и была бы станция, и ресторан при ней, и поезда бы ходили регулярно. А у нас вон как. Понятно же каждому, отчего и почему.
Вот мы с Васькой стали каждую свободную минуту на нашей железке проводить. Мы с ним отслеживали Черный поезд и составляли такой специальный график. Он, понимаешь, не только ночью пролетал. Он и днем мог просвистеть, и рано утром – вот в самое как бы любое время. Но мы график составили, потому что целых три года ходили и отслеживали. Три года – ровно. Все равно ведь в школе надо было доучиться, а потом уже решаться на что-то.
На что решаться-то? Да линять с этого Глухаря, нафиг! Тут жизни никакой нет! Что значит, родители жили, и деды жили? Это их жизнь была, а теперь – наша. Вот мы и решили для себя, что мало ли кто и как тут живет, а нам тут в глухой степи не место.
Три года! Вам не понять, как это долго. То по очереди, то вдвоем – чуть что, сразу на железку. И караулить там Черный поезд...
Да мы его тормозить-то и не собирались. Вот не хватало нам еще эту дырку черную остановить. Тогда бы и степь нашу и поселок – все туда ухнуло. Я думаю, что до карьера бы дотянулось – точно. Такой был бы катаклизм – ого-го! Нет, тормозить его не надо было ни в коем случае. Надо было просто встать перед ним, перед Черным поездом. И он уносил тебя, как если бы ты нырнул в настоящую космическую черную дыру.
Есть, слышь, такая теория, что можно выжить, даже если – в черную дыру. Тогда, мол, насквозь пролетаешь и вылетаешь в другом совсем пространстве, за миллионы километров. А может и в другом времени. Наука сейчас разное говорит. Но это все в космосе. А у нас тут – Черный поезд. Надо, выходит, просто дождаться, встать перед ним, и тебя перенесет сразу в город.
В какой? Ну, это мы тогда с Васькой не обдумывали, чтобы точно с названием. Но мне лично казалось – в самый большой должно перенести.
И вот мы три года составляли график движения Черного поезда. И мы его, блин, составили! Оказывается, была такая хитрая формула, которой можно посчитать, когда он появится в следующий раз. И даже время вычисляется с точностью примерно до часа.
В общем, мы с Васькой собрали свои рюкзачки. Ну, там, поесть на первый случай, попить. Трусы-носки, как положено. Немного денег. Совсем немного – мы бы в городе заработали, потому что уже не маленькие были. И однажды ночью, решившись, оставили записки родителям, а сами побежали на железку. Все у нас было рассчитано. Час шагом до рельсов, час там ждать, а потом придет за нами Черный поезд. И мы улетим на нем в город.
Что?
Ну, да, дождались, ага. Стук колес, гудок такой страшный, просто сердце просто рвет, прожектор в глаза...
Мы с Васькой встали прямо между рельсами. А чтобы не так страшно было, просто отвернулись. А то ведь дрогнешь там, испугаешься, шарахнешься в сторону... И вот, значит, он летит, гудит, рельсы под ним прогибаются и стонут, шпалы трясутся, а мы стоим спиной.
Васька первым к поезду встал. Я вторым, за ним следом. Рядом там все же тесно было. А надо было как раз рядом становиться, это я уже теперь понимаю – рядом надо было! А так вышло, что Ваську-то толкнуло, он – меня, значит. И я сорвался, качнулся, шагнул чуть в сторону. Вот и все, значит. И не вышло из-за этого у меня ничего.
Ага, тогда как раз и ноги свои потерял.
Ну, так что, мужики, угостите инвалида, а? Я ж старался, рассказывал вам про наш Глухарь, да про наш страшный Черный поезд.
Что? Про Ваську-то? А что про Ваську говорить. Васька теперь в городе. В самом большом. Вы его тут в Глухаре с тех пор видели хоть раз? Не видели. Вот то-то же и оно.
Черный человек
– Так, говоришь, ты писатель?
Никто не выбивал в ночи двери, не светил в глаза ярким светом ручных фонарей и не выкручивал руки. Все было обыденно и оттого еще более страшно. Бывает так, что все обычно, серо, буднично, но вдруг понимаешь что-то – и таким страхом окатит, таким ужасом...
Петр Николаевич Творогов был писателем. Уже давно был писателем. Он писал целых десять лет. Вот и полка специальная в комнате была им выделена под свои собственные книги. Много книг. А чтобы книги писать, надо все подмечать, слышать, запоминать. Вот и то чувство ужаса от обыденности происходящего он когда-то хорошо запомнил. А теперь оно снова проснулось, и дрогнула, сводимая судорогой, шея, а глаза как будто сами, независимо от его желания, стремились сосредоточиться на какой-то мелочи в дальнем углу... Коленки не тряслись, нет. Они как-то поджимались. Так, наверное, будет правильнее сказать. И руки. Не потели они и не тряслись. Просто вдруг стали совсем холодными, и даже кожа побледнела в синеву.
Человек в черном – как из фильма, как понарошку, во сне, в черном тяжелом пальто, в черной шляпе с черной шелковой лентой, черные брюки аккуратно наползали на черные блестящие ботинки с тупыми носами, неслышно ступающие по паркету. Черные кожаные перчатки на руках. Он не снимал перчаток, водя черным пальцем по цветным корешкам.
– П-писатель, – заикнулся Петр Николаевич.
– Писатель – это хорошо. Писатели нам нужны. Писатели, чтоб ты знал, это ведь инженеры человеческих душ. Сколько же душ попортили, эти инженеришки с купленным дипломом!
– У меня высшее образование! – обиделся даже Петр Николаевич. – Я пять лет учился!
– Да не о тебе речь, – махнул рукой в черной перчатке черный человек. – Ты же писатель, в отличие от них. Так?
Петр Николаевич даже не обижался на "тыкание". Он сразу понял, что вот этот, в черном, он может, ему так разрешено, он выше.
– Писатель, да, – теперь удалось не заикнуться.
– А скажи мне, писатель, о чем вот эта книга?
Петр Николаевич пригляделся – обложки были очень уж похожими – откашлялся:
– Тут мой герой попадает в прошлые века и там начинает исправлять историю. Он проходит всю страну, завоевывает почет и уважение, становится...
– Стоп. Ты не понял, писатель. Я не спрашиваю у тебя конспект, кто там и куда пошел. Ты мне коротко и ясно скажи: о чем эта книга? Не понял? Это же твоя книга, так? Ты сам ее писал? Так для чего она написана? О чем она?
Петр Николаевич подумал, что сказать честно, для чего написана эта книга, было бы не совсем правильным в нынешней ситуации. Это с друзьями на кухне или в ресторане на вечеринке по поводу очередного издания можно было смеяться и цинично заявлять, что писано "за деньги", а вы, мол, даже и не читайте – не для вас это. А тут как сказать?
– Вот один мой знакомый из Южной Америки, – продолжал нежданный гость, – говорил, что книга может быть о долгом путешествии и возвращении домой. Одиссей, помнишь, да? Или вот еще о долгой страшной войне и чем все завершилось. Или еще о долгом поиске чего-то важного и находке. Ну, или о боге, наконец, который за всех вас умирает. Всегда умирает, что интересно. Я спорил с ним, но он водил тяжелым носом из стороны в сторону и стоял на своем. И свои книги он мог мне очень легко объяснить. А ты? Ты же писатель... Так о чем вот эта? Может, о любви?
– Ну... Там есть любовная линия...
– Линия. Всего лишь линия. Значит, не о любви. Может, о дружбе тогда? О настоящей мужской такой дружбе, когда за друга в огонь и в воду? Когда приходит вдруг телеграмма "друг, на помощь!", и ты срываешься и едешь, и спасаешь, бросая все свои дела... Это мне один американец рассказывал. Очень веселый был писатель. А? Так о настоящей дружбе, да?
Петр Николаевич нахмурил брови, вспоминая, как там все было, именно в этой книге. Пожалуй, нет. Какая дружба может быть у императора? У него есть подданные, а вот друзей нет и быть не может.
– ...Жаль... Не о дружбе, не о любви... Может, это книга о воспитании человека? О взрослении героя, его развитии? Тогда – полезная книга и нужная. Что, тоже – нет? Так о чем же твоя книга, писатель? Коротко – ну?
Петр Николаевич вздрогнул, как от щелчка кнута, и сказал честно:
– Это – о "попаданце".
Черный человек брезгливо отбросил книгу в угол.
– А эта?
– Это боевик.
– То есть, я так понимаю, что весь смысл книги в том, что все и всех убивают?
– Главный герой выживает в конце.
– А вот эта?
– Это космоопера.
– Опера? Тут стихи? – он даже пролистнул пару страниц, заинтересовавшись.
– Нет, это просто такое большое произведение про космос и про полеты.
– Научная фантастика? Двигатели, проблема времени и пространства, субсветовые скорости?
– Н-нет, – опять заикнулся Петр Николаевич. – Скорее, пираты, восстания, мятежи, масштабные сражения. Но только в космосе.
– Так... Эта?
– Это юмористическая фантастика.
– То есть, для смеха... Ну, что же, и чесалка для спины иногда нужна человеку... И коврик в ванной...
Черный человек опять прошелся по комнате, всматриваясь в обложки книг на полках закрытых шкафов. Потрогал клавиатуру выключенного компьютера. Слегка раздвинул плотные шторы, впустив солнечный луч. Выглянул во двор.
Он был мрачен и сосредоточен. Петр Николаевич смотрел затравленно, ожидая, неизвестно чего. Под мышками было мокро и холодно – это было крайне неприятно.
– Но ты хоть грамотный? – негромко спросил гость, не оборачиваясь от окна.
– Я закончил педагогический! – гордо выпрямился Петр Николаевич.
– Ну, что же... Придется с тобой помучиться, конечно. Если долго мучиться, что-нибудь получится. Так? Ты прибери пока здесь, что ли. А через пару часов я к тебе снова загляну. Поработаем. Эх, поработаем! – он громко хлопнул руками в черных перчатках и потер их одну о другую.
И с хлопком этим исчез.
Петр Николаевич облегченно выдохнул. Он стоял у стены в своей комнате. В углу валялась груда книг в цветных переплетах с яркими картинками. Никого...
– И что это было? – вслух спросил он сам себя.
– Не что, а – кто, – отозвалось откуда-то из-под потолка. – Музык я твой, ясно? К кому-то музу присылают, а к тебе – меня. Так что, до встречи, писатель. Будем писать!
Чтец
– Слышь, сосед, дай сотню до перевода, а?
Сотни у меня с собой не было. Была одна купюра в пятьсот рублей – далеко во внутреннем кармане. Сложенная пополам и глубоко упрятанная. Я принципиально не пользовался кошельками и бумажниками. Но отдавать пятьсот не хотелось. Если "прижаться", то пятисот вполне хватает на целую неделю – и далеко не впроголодь.
– Нету у меня сотни, отвали!
Вот последнее слово было лишним. Но как всегда понимаешь это только уже после сказанного. И дела многие так делаются. Делаешь что-то. Делаешь, делаешь, крутишься, и вот осталось совсем немного сделать, и стараешься поскорее вот это и еще вот то... А оно, оказывается, не только никому было не нужно, а даже и вредно могло оказаться. А уж со словами-то... Сколько раз говорил себе: держи язык за зубами!
– С моей точки зрения, сосед, ты мне сейчас нагрубил и нанес оскорбление, – поднялся с лавочки утренний отдыхающий.
Хотя, никакой он мне и не сосед вовсе. Соседи – они ведь по соседству живут. А этот – с третьего этажа. Я лично на тринадцатом живу. Ну, какой он мне сосед? Разве только по подъезду? Вот не хватает еще сейчас ляпнуть что-нибудь наподобие того, как из старинного "Брата", насчет "гниды черножопой". Он и так-то в раздумьях: обижаться по серьезному, не обижаться...
– А когда мне грубят, – продолжал он, подтянув ярко-красные спортивные штаны с белыми лампасами и щелкнув широкой резинкой. – Я обижаюсь. Иногда сильно обижаюсь. А когда я обижаюсь, между прочим...
– А ведь это мои штаны! – обрадовался я возможности смены темы разговора. – Точно! И как тебе хорошо подошли! Прямо как по размеру. А куртка – кому отошла?
Только вчера вынес вещи, которые больше года не надевал, сложил возле двери к мусоропроводу. Так в миг все разнесли. Буквально – оглянулся только, а уже ни одного пакета.
– Куртка? Куртки не было, – задумался он, приостановив движение. – А, что, хорошая была куртка-то?
– Ну, под кожу такая. Вся черная, и вот тут молнии, а на карманах карабины большие.
– А чего тогда вынес?
– Да не пошло мне как-то. А если не пошло – как же тогда носить?
– Ну, это, конечно, да. Это все равно как водку пить. Если даже после третьей чувствуешь, что не идет – лучше сразу остановиться. Наверняка, паленая.
Он постоял, покачиваясь и перекатываясь с носка на пятку и обратно в модных сине-белых кроссовках без шнурков. Потом, видимо восстановив в уме цепочку разговора, заставившую его встать со скамейки, спросил:
– А двести рублей тогда? Я ж отдаю всегда.
Это точно. Он отдавал всегда. Надо было только поймать его и специально напомнить сумму. Отдавал сразу и без всяких споров. Ну, а если не помнишь сам, да если не поймал вовремя, то сам себе, получается, враг. А те деньги, выходит, нисколько тебе и не нужны были. Вот ему – нужны.
– Извини, сосед. У меня вот только пятьсот. Последняя. Но пятьсот я тебе не дам, потому что мне самому надо.
Я боялся, что он тут же хлопнет по карману и предложит сдачу. Но вышло, что нет еще ничего в кармане. Потому, видно, что я попался ему первым.
– Пятьсот? Это да. Это много, – покивал он головой. – И последнюю брать просто нельзя. Примета нехорошая. Не по понятиям...
Но он не собирался так просто успокаиваться.
– А если нет сотни, так ты научи тогда, где взять. У кого конкретно попросить. Ты же всех тут знаешь – вот и скажи, значит. И разойдемся, как соседи.
Когда он стоял вплотную, мне приходилось задирать голову, чтобы смотреть ему в лицо. Нельзя же разговаривать с человеком в живот или там в подмышку ему? Некультурно это как-то. А он еще и широкий такой, что в дверях, скажем, мимо него просто не пройти. Зажмет.
– По быстрому, значит?
– По быстрому. Вот именно! Ну, ты же понимаешь?
– Тогда вот хоть книжку возьми, прочитай.
– Смеешься, что ли? Или опять нарываешься? – нахмурился сосед.
– Серьезно! Теперь же никто почти не читает, так за чтение доплачивают. Прямо наличными, сразу. Как раньше за кровь давали, помнишь?
– За кровь давали. Это помню. Но там же надо здоровье офигенное, а у меня, – он постучал себя по груди кулаком, размером чуть меньше моей головы. – Вот, слышишь, да? Хрип внутри.
– Ну, вот. А теперь, значит, дают еще и за чтение. Если толстую книгу прочитаешь и на вопросы ответишь – так можно и пятьсот срубить...
– Толстую – это вот так? – слегка развел он пальцы-сосиски.
– Вот так, – я двумя руками аккуратно свел его пальцы к толщине обычного книжного тома. Стандартного, в восемьсот тысяч знаков. Сборник из двух повестей и рассказов или роман. – Вот так, примерно.
– Угу. Это там, типа, Лев Толстой и все такое в детстве и юности, да? И вот, говоришь, надо... И на вопросы еще отвечать, значит?
– А как иначе проверят, что ты действительно читал?
– Это да. У нас, если не проверять, так сразу все – читатели. Прямо самая читающая нация. А ты, значит, тоже так вот зарабатываешь?
– Перехватываю, когда денег совсем нет. Вот – не было ничего, так я и пошел, немного заработал.
– Быстро читаешь, наверное?
– Я – быстро, да. У меня уже опыт просто большой. Я там постоянно тусуюсь. Чуть что – я уже готов. Хоть по копеечке, а на пельмени с майонезом мне всегда хватит.
– И тонкие книги, наверное, бывают? – хитро прищурился он.
– Сколько угодно! И тонкие, и толстые, и двухтомные, и разные сборники рассказов. Там же вообще можно по одному рассказу выбирать – на десятку или там на полтяш заработать всегда можно.
– Ну, пошли тогда.
Он жестко прихватил меня за руку и повернул к выходу из двора.
– Куда? – затрепыхался я.
– Как – куда? Книжки пойдем читать. Мне же много не надо, я тебе говорил. Сотню или две – это если по максимуму. А я тебе потом точно отдам.
– Так сам-то, сам! Это же просто! И отдавать никому не придется!
– А самому мне читать сейчас просто недосуг. Мужики уже час, как ждут. Так что пойдем, чтец – поможешь народу. Или мы с тобой не соседи? И не дергайся, не дергайся... Подумаешь, с часок народу уделишь. Ты же все равно быстро читаешь, я тебя правильно понял?
– Правильно, – понурился я.
Опять читать... Как же это надоело! Давно пора перейти в писатели. Они, говорят, вообще могут из дома не выходить. Им и так все приносят. И бумагу, и чернила, и поесть, и выпить... Вон уже, сколько мной прочитано. Одних романов штук двадцать, наверное. Вот пойти – и объявиться писателем, что ли? Уважаемые люди, между прочим!
– Идем, идем, сосед! Я потом парням расскажу и покажу – где. Так они, может, и сами втянутся. Будут тоже книжки читать... Тем более – не бесплатно.
Эвтаназия
Будильник прозвучал древним добрым рок-н-роллом, как всегда в то самое время, когда снится самый приятный сон. Если снится всякая фигня, и ужасы до мурашек по коже и замирания сердца, то это наверняка чуть за полночь. А вот если все тепло и светло, и приятно, и ласково, и спится с улыбкой, и еще и еще хочется – то пора вставать. Это уже просто как примета такая.
– Доброе утро, Петр Евгеньевич! – раздалось в темной комнате.
Ну, нет. Значит, это еще не утро. Значит, просто кошмар такой снится. Кошмар с будильником – неплохое, кстати, название для рассказа. Надо будет запомнить.
– Доброе же утро! Пора просыпаться!
Вроде, не настраивал я будильник на голосовое сопровождение? Или это головидео проснулось? Но кто его мог включить? Само – на звук? Новая прошивка, что ли? Вот всегда так: обновляется все само собой, а что там новое – узнаешь уже со временем...
– Петр Евгеньевич! Я ведь понимаю, вам потом будет просто некогда, поэтому и жду с самого утра.
– Не Петр Евгеньевич, а Евгений Петрович, – пробурчал я в подушку.
– Прошу прощения, но у меня тут записано... Вот, прямо так и записано – Петр Евгеньевич. Но сейчас исправлю, раз такое дело.
Какой-то неправильный сон. Да и не сон вовсе. Раз уже вижу свою комнату, край одеяла вижу, кресло у стола вижу. И в кресле сидит какой-то тип – тоже вижу.
– Да вы не вставайте, что вы! Мы сейчас с вами договоримся, я и уйду.
Ага. Так я и хотел вскочить. Еще бы. Когда живешь один, привыкаешь к свободе и воле. И спишь голышом. Нагишом, если по-умному. И для здоровья это лучше, и спится прекрасно. Включаешь кондиционер на 21 градус – чтобы не замерзнуть. Накрываешься одеялом. И такие сны – что ты! Только вставать, ага. При посторонних – ни-ни.
– Как вы сюда попали? – бурчу уже не в подушку – в воздух, в далекий потолок.
– Да как обычно, собственно. У меня по должности есть специальный ключ от всех дверей. У вас же тут специальный замок. Вот у меня ключ – от всех специальных. На работе выдали.
А как меня убеждали, что ни один на свете зверь...
– И что теперь?
– А теперь, как и положено, я предлагаю вам две пилюли. Вот, смотрите. Одна синяя, другая, наоборот, красная. Вы выбираете. Я ухожу. Вы глотаете.
– И что же будет, если я возьму, скажем, красную?
– Вы умрете, конечно. Красная – это смерть.
– Угу. А если, к примеру, синюю?
– Умрете все равно. Синяя пилюля – это смерть.
– Так какая разница для меня?
– Как это – какая разница? А право выбора? Должно же у вас быть право выбора? Это же главное, основное. Вот и выбирайте – красная или синяя. Вот, смотрите.
– Да я вообще-то еще пожить хочу...
– Вот так вы все. Уже который год действует закон об эвтаназии. Уже который год работает наша служба! А они все равно – хочу жить, хочу жить. Что мне, силком вам эти пилюли в рот заталкивать, что ли?
Это он правильно сказал – только силком. Чего вдруг мне пить его отраву? У меня ведь все хорошо. И возраст самый средний, и здоровье в порядке, и работа.
– Кстати, Петр Евгеньевич, на работе уже в курсе. Там как раз сегодня собирают деньги на ваши похороны. Мы всех известили – и родню вашу, и знакомых, и на работе, конечно. Чтобы руководство уже заранее искало вам замену.
Что? Это как? Так бы и выскочил из-под одеяла...
– Лежите, лежите! Не надо волноваться! Я вам просто все расскажу, а вы послушайте. Вот, прямо по методичке.
И он медленно и тихо начинает мне рассказывать, в каком я дерьме нахожусь на самом деле. Не как мне кажется, а как на самом деле. Как меня ненавидят сослуживцы. И только и ждут моего ухода. Как потерялись со временем все мои друзья. Как вот нет жены – нет же, точно? – да и не будет уже, это точно. Кому вы нужны – такой вот и сякой? И с детьми у вас трудности. Что, не навещают вас, не приезжают? А зачем им это? Это вы можете хотеть встретиться с ними – откуда же могут возникнуть эти странные желания у них? Вы просто оглянитесь по сторонам, трезво взгляните на себя и свою жизнь. Какой в ней смысл? Какое, наконец, удовольствие? Вот справка из поликлиники. Там говорят о шестидесятипроцентной вероятности вашей будущей болезни. Шестьдесят процентов – это очень много. Учитывая наш большой город, нашу атмосферу и даже шире – всю нашу экологию, все сбудется. Все, что в справке. И вот представьте себе: пройдет лет десять, которые вы так же будете бессмысленно тянуть лямку в своем офисе и пить по вечерам пиво в одиночестве. Тут вы и заболеете – это точно. И начнете названивать детям, родителям... Ах, да. У вас только мать. Отец, кстати, умер от такой же болезни. Помните, как он мучился? Вам, понимаю, тоже хочется помучиться. И помучить других. Думаете, большое удовольствие вашим родным будет – ухаживать за больным? Думаете, кто-то будет счастлив подтирать вам задницу, когда у вас сил уже не останется даже на это? И главное – зачем? Вот зачем все это? Ваша мебель, ваша квартира, ваша новая техника, машина на улице – к чему? Чтобы быстрее доезжать до работы и потом быстрее возвращаться с работы, и запираться в квартире, включать свой компьютер и общаться в сети? Буквами? Не с людьми, которые вас любят... Хотя – кто вас любит? Это у нас тут отдельный пункт в методичке. Любовь – вот что оправдывает долгую жизнь. Нет любви – нет жизни. Кто вас любит? Мать? Как часто вы с ней общаетесь? Как часто видитесь? Ну, конечно, конечно – она же далеко. Понятное дело. На самом деле, если говорить серьезно – никому вы не нужны. Что есть вы, что нет вас... Даже более того: если вы завтра не придете на работу, очень многие будут рады. Знали бы вы, как вы надоели своим сослуживцам! Да и детям станет легче. Они продадут вашу квартиру и поделят деньги – вот и радость. Вот и праздник. Как часто вы бываете на могиле отца? Вот-вот... Далеко. Некогда. И им будет совершенно так же.
– Так что, Петр Евгеньевич, квартира номер шестьдесят девять в доме номер один по Проспекту Августа, есть закон о добровольной эвтаназии, есть служба, помогающая гражданам уйти из жизни легко и без боли, есть вот и квитанция...
– Я Евгений Петрович! Сколько можно повторять? И квартира у меня – девяносто шесть.
– Минуточку... Это что же – ошибка какая-то, что ли? Так... Вы женаты? В разводе, так? Дети живут отдельно? Работаете в офисе? Мать ваша... Угу, полторы тысячи километров... А как всё похоже! И номер квартиры почти такой же. И имя с отчеством. И обстоятельства жизненные разные. У вас же отец умер? Ну, вот, так и написано... Генетическая предрасположенность. Страдания и все такое – гарантированы... Но все же, квитанция не на тот адрес. Прошу прощения. Выходит, вам надо подниматься – и на работу. Уж вас-то там любят, правда? Очень любят, ждут, скучают и так далее. Не то, что этого Петра Евгеньевича...
Он, кряхтя, выбирался из кресла.
– Потянул спину вчера, извините. Значит, это мне не к вам... А время-то, время!
– Постойте. Оставьте красную.
– Но квитанция же не на вас.
– Это ничего. Это совсем пустое всё. Я распишусь, где надо. У меня же есть право?
– Конечно! Право на добровольный уход из жизни – главное достижение современной демократии! А мы всего лишь помогаем вам...
– Да понятно, понятно. Оставьте красную – и идите уже. Идите. Как же мне все надоело!
– Вот! Вот с этого надо начинать! Как же все надоело! Красная пилюля, стакан воды – на столе. И обратите внимание: никакой боли. Легкий сон, приятные воспоминания. Легкой смерти вам, Петр Евгеньевич!
– Да Евгений Петрович я!
– Ну, какая теперь разница, что вы, в самом деле... Все, все. Ушел, уже ушел.
Замок жирно щелкнул.
В уже светлой комнате на столе остался стакан с водой. Красная, ярко блестящая в лучах пробивающегося сквозь шторы солнца, пилюля. И чего я не попросил у него синюю?
Хотя, какая, в сущности, разница?
Я – здесь
Он подошел ко мне, одиноко пьющему свой дежурный кофе за стеклянной витриной придорожной «Шоколадницы». Зал для некурящих был пуст по утреннему времени, но он подошел именно ко мне. В этом своем дурацком зеленом пальто. С лысиной во всю голову. С розовыми старческими щечками. Да, и еще у него было малиновое шелковое кашне, завязанное на шее хитромодным узлом.
– Позвольте?
Я никогда не мог отказать, раз человек имеет право. Ну, выбрал он себе именно этот столик. А может, он завсегдатай здешний, и это я как раз на его месте сижу?
– Прошу..., – повел рукой, стараясь не смотреть ему в глаза, не вызывать на разговор.
– Холодно-то как сегодня.
– Да, не по-весеннему...
– А вы у нас, вижу, впервые?
Я заглянул в чашку, допил кофе, стараясь не глотнуть муть, которую никак нельзя было принять за гущу. Сосед не унимался:
– Я все прекрасно понимаю. Пришел тут какой-то... В зеленом, понимаешь, пальто... Вопросы задает... Неприятно. Да?
– Нет-нет, что вы! – все-таки вбили в меня с детства уважение к старикам.
– А я вовсе и не старик, между прочим.
– Что?
– Да это я так просто, развлекаюсь, мысли ваши читаю. Вас же иначе ничем не пронять, атеистов последовательных. Так?
Сумасшедший? Хотя, сколько книжных историй начиналось вот так, с кафе, случайной встречи.
– Да-да, совершенно случайной – я это специально подчеркиваю – встречи, – тут же озвучил он мои мысли, расстегивая пальто и развязывая кашне. – Ладно вам, не замирайте, как лягушка перед удавом! Мало ли, чего в жизни случается. Особенно, если ваша точка зрения на бесконечность верна. А?
– А? – ой, как же глупо я, наверное, выглядел...
– Ага, дурак-дураком... А ведь с двумя высшими. Ой, прошу прощения, с двумя с половиной.
– Послушайте...
– Что мне от вас надо? Ну, ничего оригинальнее вы, конечно, не придумали. Мне от вас ровным счетом ничего не надо. Вот вам от меня...
– Мне?
– Ну, не ему же! – махнул он в сторону официанта, подносящего ему высокий бокал с торчащей из него соломинкой с цветным веселеньким зонтиком.
Официант молча поставил бокал и так же молча растворился в тумане входа в зал для курящих.
– Ну, так как? Будем говорить? – уже откровенно смеялся неожиданный сосед.
– Будем..., – начал было я отшучиваться.
– Отвечать? – закончил он за меня и рассмеялся в голос. – Знаете что. У вас, я вижу, есть время. У меня – настроение. Ну? Чего вам терять?
У меня действительно было еще почти два часа, которые я совершенно не знал, как провести. Пить кофе больше не хотелось. Что покрепче – рано. И вообще... Действительно, что мне терять? Тут тепло. Никто никуда не гонит. И дедок не вредный такой, а сама эта встреча выглядит загадочной и интересной.
– Вот и славненько. Главное – ваше личное согласие.
– Но я же молчал!
– А что, молиться или обещания давать или еще что – только вслух надо? С чего вы это взяли, молодой человек?
– Ну, там еще...
– Ага, договор на пергаменте и кровь на подписи. Как же, читали. Вот же идиоты – эти ваши писаки. Но ладно, хватит болтать. У вас – время. У меня – настроение. А не потрудиться ли нам, джентльмены!
Он взмахнул руками, рукава странного пальто как-то вдруг оказались даже слишком широкими, закрыв мне весь свет...
...
Я с отличием окончил политехнический институт и попал по распределению в далекий Нефтеюганск. В начале девяностых правильно вложился, потом еще и кое-что купил, а кое-что, наоборот, продал. Потом был период некоторого напряжения, когда приходилось ходить с охраной и дергаться на каждое резкое движение... А потом вдруг и сразу было богатство и деньги, которые шли к деньгам. Бизнес развивался. Весь мир, казалось, был у моих ног... Пока однажды охрану не оттеснили в сторону форменные фуражки, а меня не проводили в камеру.
