Текст книги "Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли"

Автор книги: Александр Дугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 52 страниц)

Неглупость «обособленной личности»

В парадигме модерна есть множество явлений, проистекающих из «континента метафизической глупости», поскольку парадигма меняется, а люди не успевают за этим изменением. И они пытаются рассказать о своем, о хорошем, о всеединстве, о холизме, о целостности мира, о субъекте, об объекте. Они пытаются рассказать уже на принципиально ином языке – через сны, через неврозы, психозы... Современный человек в значительной степени есть всё тот же древний человек, человек традиционный, но, с интеллектуальной точки зрения, с точки зрения фундаментальных конвенций сознания, он уже не является этим древним человеком, и если он этого еще не понял, то он просто дурак. Отсюда тема «stultitia laudi», «похвалы глупости» у Эразма.

Итак, явление пассивного, инерциального традиционализма как (благой) глупости – это одно, а Радикальный Субъект как активный традиционалист, как традиционалист без традиции – это совершенно другое. Он не глуп вообще. Он стоит на стороне Традиции не по инерции, не потому, что он воспитывался в католической, православной, буддийской, христианской, индуистской семье, не потому, что он принадлежит совершенно особому древнему роду, где передавались те или иные традиции. Нет, он ходил в обычную советскую, светскую, французскую, итальянскую школу, читал обычных авторов, у него были обычные родители, и вдруг он сознает, что всё, что его окружает – фундаментально не то. Ион встаёт на сложный и страшный путь утверждения того(что надо), без всякой опоры в культуре, памяти, религиозном институте и т.д.

В случае премодерна Радикальный Субъект не мог отличить себя от этой парадигмы, потому что его в ней всё устраивало. В модерне его не устраивает ничего, и он находится на периферии, вместе с революционерами, антиэлитой (в смысле В. Паретто), с убийцами, ворами – с кем угодно, только не в пространстве человеческого круга.

Радикальный Субъект вне человеческого круга

В эпоху постмодерна происходит самая важная трансформация Радикального Субъекта. Здесь Радикальный Субъект вообще отделяется от человеческого состояния,перестает хоть как-то соотноситься с антропологической парадигмой. Но что происходит? Ведь и человек – автономный, суверенный человек модерна – переходя к постмодерну, сам теряет контакты с человеческим архетипом, сам открывается подтелесной, инфернальной реальности, Яйцу Мира, открытому снизу, и расчеловечивается,превращаясь в разумного ризоматического зверя: в кошку, свинью или элемент бесовской текстуры. Так что это разделение двоякое.

Сверхчеловеку в эпоху модерна было невозможно до конца отделитьсяот человека, поскольку какую-то связь он с ним чувствовал. Он был, как Ницше или Эвола, лишь маргиналом.

В постмодерне он перестает быть маргиналом, потому что здесь нет центральной точки;сама система, которая претендовала ранее на центральность, открыта снизу,и в ней происходит свободная циркуляция демонических/нигилистских энергий. Это структура постчеловечества – то, что, по Ницше, можно назвать «недочеловеками». Здесь как раз и происходит разделение.

Сам Ницше писал, что сверхчеловек в эпоху модерна ещё не был по-настоящему сверхчеловеком,он был «высшим человеком».Когда Заратустра собирал высших людей в своей пещере, он говорил: «Да, конечно, эти высшие люди действительно настоящие, только от них что-то слишком сильно воняет». В модерне полноценный сверхчеловек, освобожденный от последних следов человека, даже высшего человека, был невозможен. Сверхчеловек приходит в эпоху постмодерна;приходит тогда, когда человеческое достоинство, человеческий архетип рушится, открывается снизу, низвергается в ризоматиче-ский хронос Делёза, где мерцают лишь всполохи случайного эонического времени и ползут слепые, открытые во все стороны, экранные карты.

Итак, в постмодерне Радикальный Субъект впервые обнаруживается как самостоятельная инстанция, оказавшаяся вне антропологического круга. Радикальный Субъект имеет дело с парадигмами, реагируя на их смену и точно выбирая себе места в каждой из них. Он проделывает путь от центра к периферии и за неё. Но выходит за окружность как раз в тот момент, когда сама эта окружность размыкается и её содержимое низвергается вниз – в бездну подчеловеческой ризомы.

Неслучаен же тезис постмодернистов о «бесовской текстуре». Вспомним роман Достоевского «Бесы». На французский язык он переводится не как «Les demons» («бесы», «демоны»), а как «Les possedes», буквально, «одержимые». Это очень важно: для того, чтобы передать, что имел в виду Достоевский, вводится понятие «Les possedes» – «одержимые». Речь идет об инфернальной одержимости инфракорпоральными сущностями (по Генону), которые заменяют, подменяют собой человеческое существо.

Сверхчеловек появляется тогда, когда кончается человек.Он выстраивает свою оппозицию в третьей парадигме не по отношению к человеку,для которого он был периферией – пусть даже «дендистской», революционной или консервативно-революционной. По-настоящему он становится сверхчеловеком, Радикальным Субъектом, обнажается как таковой, когда человек превращается в недочеловека и полностью утрачивает свое достоинство.

Свое традиционноедостоинство он утрачивает при переходе от парадигмы премодерна к модерну, а затем утрачивает даже свое «модернистическое» достоинство (если это можно назвать «достоинством»). И здесь сверхчеловек, Радикальный Субъект проявляет свое метапарадигмалъное качество.

Это чрезвычайно важно для того, чтобы понять судьбу знаний в эпоху постмодерна. Наличие инстанции сверхчеловека в системе постмодерна – и только в системе постмодерна – абсолютно фундаментально аффектирует не только саму эту парадигму, но также и наше знание и представление о других парадигмах, о парадигмах как таковых.

Гносеологическая иерархия постмодерна

Теперь несколько слов о гносеологической иерархии постмодерна и постчеловечества. Эта иерархия представляет собой совершенно новое явление, поскольку по окончании эпохи модерна карты сдаются заново, по-новому распределяются позиции, имена, связи и пропорции. Так как неравенство есть синоним порядка и структурированной системы, то во всех парадигмах и во всех типах обществ есть свои модели построения иерархических структур. Есть такие структуры и в постмодерне, хотя они парадоксальны и необычны. Самым тонким уровнем иерархизации парадигмы постмодерна является её гносеологическое измерение. Что представляет собой эта иерархия? В ней накладываются друг на друга три гносеологические реальности.

Шизоидные телемассы

Начнем с середины. Здесь находитсядисперсное ядро постмодерна – обычные «недолюди» («непосвященные демоны»), шизомассы, без остатка интегрированные в гносеосимуляционный процесс. Это подавляющее большинство «унтерменшей» постмодерна, которые воспринимают гносеосимуляционный процесс (с отсутствующим кодом) как данность, как естественную среду, послушно интегрируются в нее и становятся фракталом мирового экрана. Они общаются между собой, сидят в Интернете, слушают музыку, пьют кофе, что-то рассказывают, смотрят телевизор, читают, путешествуют, учатся, слушают лекции. Но, постепенно ассимилируя алгоритмы культуры постмодерна, они – так же постепенно – прощаются с собственной субъектностъю.К этому их и призывает экран, система постмодернистических симулякров знаний, и в ответ они становятся глобальным телевизионным компотоми от экрана больше не отличаются. И чем больше они сливаются с экраном, тем больший шанс у них попасть на этот экран.

Это в эпоху тоталитарного телевидения была диктатура дикторов,которые диктуют, а все остальные, как дураки, слушают и повинуются. В эпоху постмодерна каждый становится диктором. Сейчас широко распространены системы видео-чатов, в которых маленькая дешевая камера-«глазик» смотрит на тебя, а ты в нее несешь свою ахинею и появляешься на экране. Пока это условный экран, где только горстка посетителей тебя смотрят и слушают, но скоро этот частный экран сольётся с экраном «Первого канала», и ты попадешь на экран вместе с Ариной Шараповой, которая несёт также что-то невразумительное и от тебя не сильно отличающееся. И постепенно, по мере расширения знаний и возможностей коммуникаций и при всё более полном удалении кода, эти дискурсы – никому не известного студента и раскрученной звезды утренних новостей – уравниваются. Практически каждый может случайно оказаться в этом экране.

На ТВ несколько лет назад была программа, когда приезжие и жители Москвы заходили в будочку и что-то орали в камеру: «Приветик, Люся! Это я, Ваня из Тушино!». Мне один из телевизионных боссов говорил, что сейчас есть идея сделать целые каналы, где любой желающий может в любой момент нести свою ахинею, но коротко. Это очень правильный шаг в сторону тотальной гносеосимуляции. Ведь у этого канала найдутся и зрители и участники, и зрители перемешаются с участниками, и возникнет процесс фундаментального обмена знаниями с нулевым эвристическим потенциалом.

Все те, кто довольны структурой современного познания, кто просто не задумываются над этим, либо задумываются (немного и недолго), но следуют путём поиска экстатических топосов, постгносеологических квантов, перебегая от одного ощущения к другому (почитал Ницше, пошел пивка выпил, в глаз кому-то дал, с кем-то поцеловался) – другими словами, кто довольствуется всем этим, те войдут во всемирный, бесконечный круг шизоидных телемасс, который состоит из дивидуальных, разделенных фрагментов, довольно свободно перемещающихся в свободно прокладываемом бытии с совершенно бессмысленным маршрутом. Причем каждый маршрут, в конечном итоге, будет не торной дорогой, которой шли другие, а собственной тропинкой, не ведущей никуда, поскольку дорога от бездорожья отличается тем, что она куда-то ведет, а в другом случае ее просто нет. А вот создание глобальной дороги свободных множеств, которая так же, как бездорожье, никуда никого не ведет – это задача гносеологического, гносеосимуляционного процесса, в который с удивлением и интересом всё больше и больше погружаются наши современники.

Нихило – гуманизмхии

Вторая шкала гносеологической иерар– это «нихило-гуманисты»или «революционеры эпохи постмодерна». Гносеология для современного революционного течения или современного гиперкритицизма неслучайно является главной сферой приложения всех усилий.

К этой категории принадлежат люди, ясно осознающие, как устроен постмодерн, к чему он направлен, что он отрицает, откуда он взялся, какое у него будущее, каковы его онтологические и метафизические предпосылки. Я имеют в виду постструктуралистов – таких, как Делёз, Гваттари, Лиотар, Барт, Фуко, Кристева и всех активных оптимистичных постмодернистов.

Нихило-гуманисты, вслед за Ги Дебором и Жоржем Батайем, утверждают, что существует «общество спектакля», вскрывают подмены гносеосимуляционного процесса; обнаруживают их с помощью достаточно убедительных и внушительных гносеологических и философских технологий; показывают, что речь идет о симулякре знаний и «конце науки», и в отличие от обывателей догадываются об отсутствии кода. Но они принимают и позитивно оцениваютэто отсутствие, которое является для них лишь логическим завершением гносеосимуляционного процесса(который, по их мнению, появился не сейчас, а был всегда, так как всякая гносеология всегда была симулякром, только ранее завуалированным, а сегодня – разоблаченным и очевидным).

При этом «конец кода» они рассматривают как наступившую «здесь и сейчас» реальность. В свое время коммунисты, наследниками которых считают себя большинство постмодернистов, говорили: нам не надо ждать долгого развития капитализма, мы должны перейти к следующей социальной стадии здесь и сейчас. Точно так же постмодернисты (нихило-гуманисты) говорят: «Зачем мы будем ждать, пока эта долгая история с исчезновением кода по мере расширения информационного общества завершится? Давайте здесь и сейчас утвердим отсутствие этого кода».

И тогда они устами Делёза бросают очень серьезный вызов: раньше у вас была ничтожная воля, коллеги, а теперь у нас должна быть воля к ничто.Эта воля к ничто и есть некий фундаментальный тезис нихилогуманистов.

Они говорят: «Бог умер, человек умер, умер автор, а вслед за ними и субъект как таковой. На их месте осталась экстатическая каша.Осталось чистое и прозрачное ничто...»

К этой гносеологической категории нихило-гуманистов относится очень узкая прослойка людей постмодерна («пророки ризомы», певцы «бесовской текстуры», веселящиеся академики бесо-свино-вселения), которые несколько забегают вперед его мерного наступления и смотрят несколько глубже и яснее, чем позволяют правила постмодерна. Так, впрочем, часто бывает на швах парадигм: там возникают явления, которые устоявшиеся парадигмы позднее постараются завуалировать (как мистицизм творцов Ренессанса или поддельные опыты Галилея).

Эти авторы болезненно воспринимаются шизоидными телемассами, поскольку показывают им, что некритическое участие в гносеосимуляционном процессе является пассивным согласием с новой разновидностью эксплуатации. Телемассам неприятно, когда их отвлекают от сериала или шоппинга...

В гносеологической иерархии нихило-гуманисты стоят выше телемасс, но в чём-то – по шкале антропологии—спускаются ниже их, предвосхищая в себе уже следующие аккорды ризоматического вторжения (которые не за горами).

Семиургия

Нихило-гуманисты, развивая тезисы Маркса применительно к эпохе постмодерна, набросали в общих чертах новое издание теории социальной революции. Социальной революции в эпоху постмодерна. Эта теория может быть описана через гиперкритическую терминологию Жана Бодрийяра, который говорил о «семиургии».

Семиургия – это производство знака.Если классический капитализм производит товары и оперирует с прибавочной стоимостью, изымая ее у рабочих, которые ее производят, то в эпоху посткапитализма или семиургии система производит знаки, бренды, которые ничему не соответствуют. Эти «знаки» последние люди, гносеологические недолюди постмодерна, и потребляют. Потребляют не вещи, но знаки.Живут ради знаков, во имя знаков. Эти знаки полностью утрачивают какую-либо связь с денотатом. Но они постепенно перестают быть даже коннотатами, так как коннотация всё же даёт знаку место в системе языковых смыслов. А настоящий знак постмодерна вызывающе и бесстыдно бессмысленен. Знак становится самодостаточным и абсолютно ничего не выражающим. Знак и есть симулякр, как его понимает Бодрийяр.

Далее, социальная система семиургии предполагает наличие двух основных групп. Первая группа это семиурги– господа знакаили производители симулякров.Это эксплуататоры и экспроприаторы доверия и внимания шизомасс; циркуляторы знаков, которые заставляют знаки вращаться.

Семиурги – это не какой-то отдельный антропологический субъект, это просто удачливая, ловкая и успешная часть последних людей, вожди «золотого миллиарда», которые банально наживаются на доверии большинства, которое с открытым ртом принимает гносеосимуляционный процесс за чистую монету. Это необрахманы, о которых говорил Фридрик Старр и которые выжимают из шизомасс пользу. Но они не лгут, они и есть ложь. «Что есть истина?»– говорят последние люди и моргают».Бодрийяр всегда сомневался: кто кого обманывает – элиты (в частности, медийные), которые скармливают массам потоки бреда, либо массы, которые заставляют элиты массировать себе затылки...

Семиофаги

Семиурги не более свободны, чем те, кого я называю семиофагами– пожирателями знаков.Это то, что Майкл Хардт и Тони Негри называют «сингулярным множеством». Это телемассы, те недолюди, которые представляют большинство постчеловечества постмодерна. Они пожирают знак, искренне полагая, что с этих телелучей, с экранной симуляции всё началось и всё ею закончилось.

Они – важнейшая часть процесса, и они в значительной степени заставляют семиургов удовлетворять их спрос, давая им возможность на этом нажиться. Отсутствием критического мышления массы постмодерна коррумпируют свои элиты, ведя их всё дальше и дальше в воронку нагнетающегося идиотизма бессмысленной циркуляции пустых посланий. Это и есть экономика посткапитализма.

Среди и семиургов и семиофагов (т.е. средней гносеологической прослойки общества постмодерна) можно выделить тех, кто не ведает о трагической подделке, лежащей в основе парадигмы постмодерна, и тех, кто ведают о ней, сохраняя определенную память/мысль об утрате кода. Обычные семиурги знают, что код сегодня в дефиците, т.е. это «редкость» (на него нет ни спроса, ни предложения). Возможно, они догадываются, что код исчезает(как сокращаются запасы нефти), но при этом пытаются выстроить на этом свой конкретный гешефт, свою стратегию эксплуатации. Они участвуют в сужении доступа к коду. Но они не знают, что код есть ничто, что этого кода нет.

Среди семиургов есть разные люди – страшные и не очень страшные. Я думаю, что менее страшные, – такие, как Фридрих Старр, – искренне полагают, что сужение кода есть плата за расширение знаний. Открытый и приветливый человек, он, тем не менее, часть этого семиургического заговора господ знака, которые участвуют в процессе сужения кода.

Революционеры—меонтофаги

Третьей группой общества постмодерна, находящейся в оппозиции посткапиталистической системе (семиургии), являются «меонтофаги», «пожиратели ничто». Я мог бы сказать «уконтофаги», но это было бы слишком громоздко, с точки зрения греческого языка. О разнице между «меон», «небытием» и «оукон», «ничто» мы говорили. Это разница была фундаментальна при формировании христианской доктрины. Под «меонтофагами» я понимаю тех, кто питаются именно ничто, а не небытием.

Меонтофаги предлагают вместо пожирания знаков (семиофагии) пожирать сразу субстанцию этих знаков,то есть неприготовленный, сырой знак. Они – этакие людоеды, каннибалы постмодерна. Если знак есть некое стыдливое сокрытие ничто, то они предлагают пожирать «чистое ничто» вместо того, чтобы пожирать знаки, и, соответственно, ведут борьбу с семиургами, которые преображают ничто в знак, скрывая через пролиферацию знаков отсутствие у этих знаков смысла.

Меонтофаги предлагают сразу потреблять отсутствие смысла и утверждают новую революционную тактику борьбы, рассказывая семиофагам, обычным людям, что всё уже давно кончилось, вместо того, чтобы держать их в иллюзии, будто еще нечто продолжается. В данном случает меонтофаги выступают паладинами Гогов и Магогов, носителями черной ночи, пророками абсолютного ничто, взятого как наиболее существенная революционная категория.

Как утверждают Тони Негри, Делёз и другие представители меонтофагии, между новыми революционерами, постмарксистами (меонтофагами) и посткапиталистами (семиургами) идет война. Война за доверие и внимание семиофагов.

И как в истории с капитализмом и марксизмом капиталисты с огромным интересом читали Маркса, внимательно его исследовали и прислушивались к нему, хотя его и не принимали, так и семиурги, по крайней мере, их элита, внимательно прислушиваются к меонтофагам и уделяют им определенное внимание, поскольку именно они вскрывают сущность того, что делают первые.

Революционеры вскрывают сущность того, что делают эксплуататоры гораздо лучше самих эксплуататоров, и это отличает их от обычных семиофагов, которые покорно доверяют тому, что видят, и ничего не понимают. Так, меонтофаги гораздо более ясно определяют для семиургов смысл их собственной деятельности, точно так же, как на предыдущем этапе, в эпоху модерна, ни один автор, принадлежащий к «буржуазно-капиталистическому лагерю», так много, правильно и глубоко не сказал о сущности капитализма, как его радикальные противники – марксисты. Именно поэтому меонтофаги в эпоху постмодерна всё больше начинают быть в чести.

Кто-то удивлялся, почему была такая яркая презентация «антикапиталистической» книги Тони Негри «Империя». Именно потому, что семиургам или господам современного мира очень интересны революционеры. Они им интереснее, чем послушные рабы. Рабы скучны, они просто смотрят сериалы, а меонтофаги ещё что-то пытаются сказать.

«Нирвана»

Что разоблачают меонтофаги? Они наглядно демонстрируют всем: то, что мы видим, то, что является информационным потоком, в наше время вообще ни с чем не соотносится. Даже с тем, что идёт по другим программам! Это настоящий конец и денотата и коннотата. Соответственно, меонтофаги-революционеры бросают вызов всей системе постмодерна. Многие культовые фильмы сняты меонтофагами: «Экзистенция», «Нирвана», «Матрица», «Скала», «13 этаж», «Шоу Трумэна» и другие картины, где показывается, что постепенно разница между виртуальным и реальным мирами стирается, а участие в виртуальных играх приобретает всё более и более реальный характер. На горизонте же геймер и персонаж компьютерной игры просто сливаются, и разделение между ними невозможно, поскольку остается только сама стихия ризоматической игры и, соответственно, кто в кого играет – уже не так принципиально. Система игры, система матрицы поглощает всё.

Фильм «Нирвана» Габриэля Сальватореса кончается программным дискурсом об игре, участник которой в результате сбоя «понял», что он всего лишь компьютерный персонаж. Он входит в коммуникацию с создателем игры и начинается борьба создателя игры и её персонажа против корпорации семиургов, которые наживаются на этих играх. Из простого участника этого процесса автор игры превращается в сторонника меонтофагов-революционеров, борющихся против семиургов. А главный персонаж игры «Нирвана», распознавший, что он компьютерный фантом, призывает покончить с миром эксплуатации производителей виртуальной реальности.

Приведу последние слова из фильма «Нирвана»:

Джимми?

Да, я стёр «Нирвану». Теперь можешь ни с кем не

играть.

А я уже засомневался в тебе.

Я же обещал тебе.

Постой... Когда ты удалишь меня, я превращусь...

во что?

В снежинку, кружащуюся за окном.

Это не так плохо... Джимми, значит, мы победили?

Мы победили.

Стирай всё. Давай же...

Вот она, законченная и исчерпывающая программа Делёза-Негри, программа современного антиглобализма, прозрение в сущность «общества спектакля». «Стирай всё. Давай же...»Это и есть максимальная программа революции в постмодерне: предложение просто удовлетвориться стиранием.«Кого? Чего?» – «Всего». Это и есть «la volonte au neant», «воля к ничто» Жиля Делёза.

Меонтофаги против семиургов. Это главное социальное противоречие, которое сам постмодерн способен рефлексировать.