Текст книги "Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли"

Автор книги: Александр Дугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 52 страниц)

«Зверь» в постмодерне

Теперь несколько слов о звере.Дело в том, что когда мы уходим за рамки представления о человеческой парадигме (что происходит в постмодерне), мы волей-неволей начинаем говорить о других видах. Для того, чтобы человеку эффективно выйти за пределы своего вида (особенно если речь идет о том, что ему надо спуститься ниже самого себя), есть единственный способ как-то сохранить определенную преемственность и одновременно от нее отказаться – это стать зверем.

Тематика зверяочень фундаментальна для постмодерна, и если мы внимательно посмотрим на феноменологию ризоматического существования шизоидных масс, описанных у оптимиста шизоанализа Делёза и у пессимиста шизофренических масс Бодрийяра, мы увидим постоянно просвечивающий код бастердизации (в прямом смысле) – появлении типа человека-свиньи, человека-кошки, человека-собаки.

У писателя Юрия Мамлеева есть очень пронзительный ранний рассказ «Голос из ничто», где повествуется о существовании разумной деятельности в некоторых особенных волевых и сознательных существах, спустившихся ниже низшей границы человеческого архетипа.Они ещё не становятся животными, не могут стать животными до конца– хотя бы потому, что человек никогда не был животным, но в первую очередь, потому, что ими движет идея стать животным.Человек никогда не был животным, животное не может стать человеком. Но чисто теоретически и в своей идее, в своей воле, в своем парадигмальном устремлении человек, всё же способен стать почти животным;это будет плохое, больное животное, ужасное, но вроде какживотное – почти-животное(через дефис). Неслучайно образы, связанные с Апокалипсисом, с концом времен, с тем, как Традиция предвидит открытие Яйца Мира снизу (т.е. постмодерн), часто сопряжены с фигурой зверя.

Зверь Апокалипсиса, звериное число 666 (которое есть одновременно и число человеческое (!) и в котором зашифровано имя Антихриста) проблематика "зверя", "великого зверя" находится в центре постантропологической проблематики.

Этот бывший (вчерашний) человек и новообразованный зверьживет прямой и нерепрессированой рациональными системами телесностью, раскатанной, как ризома, по горизонтальному плану мирового экрана (мирового интернета, рекламных баннеров, поверхности телевизора). Он есть шизоидный животный постсубъект, свободный от любых, даже самых древних табу, вправленный в волны безграничной (несфокусированной ни на каком, даже самом «смутном объекте желаний») сексуальности. Это искусственно, парадигмально и посткультурно выведенный человеко-зверь(не настоящий зверь, и не настоящий человек), а если и зверь, то такой, какого никогда не было и который не предшествуетчеловеку, но ему последует.Это специфически человеческое зверствоявляется одним из лейтмотивов постантропологического пейзажа.

Но стоп! Здесь начинается самое интересное: кем Ницше называет сверхчеловека? «Белокурой бестией»,то есть белокурым зверем.Это говорит о том, что антропологическая проблематика и понятие человека как такового, больше уже не применимыдля описания тех явлений и тех сущностей, которые приходят на смену человеку в постмодерне.Постантропологический пейзаж – это пейзаж, где основная драма разыгрывается в звериномпространстве. Постчеловек – это неозверь, новый зверь. Новая звериность (новая дикость) означает, что шизоидные масс не просто идут в сторону деградации, рассеиваясь по соблазнительным вспышкам экранных фантомов, но вовлекаются в довольно конкретно организованный водоворот, в «вортекс свиновселения».

Обратите внимание, как любят постмодернисты метафору «бесовской текстуры», которую Делёз и Гваттари употребляют для того, чтобы описать качество текста без автора. Мы уже говорили, как она связана с евангельским сюжетом об изгнании Христом легиона бесов из бесноватого и вселении этих бесов в свиней, бросившихся с обрыва. Для Делёза и Гваттари это вполне приятный постмодернистический процесс. Бесовская текстура образуется при изгнании из человека бесов и их переселении в текст. Здесь мы сталкиваемся с идеей «радостного баланса» и взаимогармонии между бесами, свиньями и человеком, при том, что человек и свиньи рассматриваются как временные стоянки для случайной и разнообразной игры временного бесовского коллектива,разлагающегося и слагающегося в новые группы.

Процесс появления «бесовской текстуры» может быть описан как переход от человека к недочеловеку,Unter-mensch, но так как этот термин вызывает неприятные исторические ассоциации, лучше его не использовать. С точки зрения традиционалистов, здесь активно включаются в работу «орды Готов и Магогов». Оптимисты постмодерна с радостью принимают эту метафору и весело провозглашают от себя лично: «Вот именно, бесы, бесы, имя нам легион. ..» Только на сей раз не свиньи бегут к обрыву, а философ Жиль Делёз, озверевший от своих мыслей, топоча, подбегает к окну и прыгает туда, как свинья с обрыва.

Но всё очень непросто с этимзверем. Ведь «зверь» – это концепция человека, выдуманная человеком. Для самих зверей зверей нет. Для них есть что-то другое. Они не становятсятем, кто они есть – ежами, белками, ящерицами, воробьями, кошками. Они являются ими. У них самих и в них самих нет идеи зверя.Идея зверя, концепт зверя, представление о зверстве – это сугубо человеческое порождение.И настаёт момент, когда человек хочет стать продуктом собственной мысли,то есть зверем.

Интересно, что в каком-то смысле сверхчеловек (как «белокурая бестия»), а значит, и сам Радикальный Субъектему в этом подыгрывает.

Совсем страшные уже пошли реальности... Чуть позже попробуем выяснить, в каком именно смысле он это делает.

Радикальный Субъект как самостоятельный полюс

Теперь несколько иллюстраций. В постмодерне Радикальный Субъект (сверхчеловек) впервые обнажаетсяи выступает как самостоятельная фигура. Обратитt внимание, что в постмодерне разлетается вдребезги вся антропологическая сфера, сохранявшаяся и в премодерне и в модерне. В рассыпавшемся человечестве окончательно расходятся между собой Радикальный Субъект и неозверь, ризоматический желающий стать зверем эксчеловек. И оба они представляют собой два полюса постантропологической, постчеловеческой картины.

Здесь и только сейчас Радикальный Субъект может дать о себе знать спокойно и безо всяких связей, во-первых, с излишней центральностью, которой он обладал в духовном богочеловечестве, и во-вторых, с излишней маргинальностью, в которую он был обернут в эпоху модерна. Радикальный субъект теперь и не централен, и не маргинален, он просто отличен. Такимон не был никогда.

Тут-то мы и подходим к тому, что единственным заинтересованным в смене парадигм оказывается сам Радикальный Субьект, который не может быть познан и не может быть проявлен в парадигме Традиции, недостаточно хорошо себя чувствует в парадигме модерна, но обнаруживает свое собственное отличие от остальной среды только в парадигме постмодерна,выступая здесь как абсолютно самостоятельное явление – не парадигмальное, а постпарадигмальное, метапарадигмальное. Таким образом, только в постмодерне Радикальный Субъект может манифестировать свое основное качество – полную независимость от всех парадигм.

У Радикального Субъекта есть своеобразная генеалогия. Генеалогически он сопряжен с манифестационистским эзотеризмом, притаившимся когда-то в сени креационистских догматов; с радикальным традиционализмом, отказавшимся признавать полномочия модерна, legacy of modernity, и волевым образом восстановившим схему Традиции даже в сердце обескровленной современности; с буйным сверхчеловеком нонконформистской среды эпохи модерна с неопределенной политической ориентаций, направленной радикально против нигилизма Нового времени (против ничто современности – за всё остальное, за всё вместе, одним словом, неизвестно за что)... Но в постмодерне он уже ни во что более не обёрнут, никак более не замаскирован. Он представляет собой только самого себя. Его зовут «Радикальный Субъект»,и он не имеет никакого отношения к субъекту. Его зовут «сверхчеловек»,и мы знаем кто он и что он не человек.

Смена парадигм имеет автора

Если внимательно проследить за логикой Радикального Субъекта, станет очевидным, ктостоял за сменой парадигм, и каковацель смены этих парадигм. Сами парадигмы не могут меняться, это не в их интересах. Кто-то ими двигает.

Могут сказать: это просто остывает Вселенная, действуют законы манифестации. Но если законы манифестации представляют собой однократно заданную необратимую механическую фатальность, то бытие, вся человеческая история и сама смена парадигм не имеют никакого смысла.Судьба мира не может быть чистой механикой.А если она – чистая механика, то это судьба поддельного мира,симулякра Вселенной. Настоящий мир, настоящая Вселенная, настоящее сущее должны управляться высшей и свободной волей.Чьей волей? Мы нашли ответ: волей Радикального Субъекта,который и дирижирует сменой парадигм, организует процесс открытия и закрытия Мирового Яйца для того, чтобы высветить свое собственное проявление.

И не будь «смерти Бога», не будь полной деградации при переходе от премодерна к модерну, не будь закрытия Мирового Яйца сверху, мы бы ничего не узнали о Радикальном Субъекте, мы бы о нем не задумывались, и его бы никогда не появилось. Соответственно, фундаментальный эксперимент по смене парадигм имеет автора.

Felix culpa

Есть в пасхальной католической мессе (Exultet «Возрадуемся») такие слова: «О felix culpa, quae talem ac tanctum meruit habere Redemptorem» («О, вина благодатная, столь великого Искупителя нам давшая!»). Речь идет о том, что если бы, согласно христианской теологии, праотцы не совершили преступления, culpa, они бы остались в раю, и Бог бы не воплотился.Конечно, им было бы хорошо, они бы остались в прекрасном месте, но их человечество было бы только человеко-человеческим, не было бы боговселения и обожения. Это фундаментальный теологический момент, felix culpa. В католицизме он подробно истолкован, но вписывается в логику и восточной патристики, православного богословия.

Переводя на постфилософский язык, можно сказать, что для Радикального Субъекта «felix transition», то есть «благословенна трансформация парадигм»,а значит, имеет свою логику и свой смысл, и главное, свою цель, и падение, и закрытие Мирового Яйца сверху, и его открытие снизу, и вырождение людей в постлюдей. Это вырождение, появление последней сволочи постмодерна, этих шизофренических масс, неозверья, имеет свое значение для демонстрации фундаментальной и абсолютной метафизической полноты и правоты определенной инстанции (Радикального Субъекта), и в ее интересах и только в её интересах проверить на прочность, на метафизическую адекватность всё то, что подпадает под суггестию матрицы (какой бы она ни была – пусть райской и манифестационистской), и доказать тем, кто не попадётся на этот многоэтажный страшный мировой соблазн, кто переварит ее излучение, кто останется стоять тогда, когда все лягут, что они есть победители и всё выполнили как надо.

Эвола часто употребляет формулу «anima stante et non cadente» – «душа стоящая и не падающая». Это о Радикальном Субъекте. Хорошо то, что стоит, когда всё стоит. Но стократ хорошо то, что стоит даже тогда, когда всё вокруг рушится.

Сложный путь, но таков он.

Каим и традиция исмаилитов

Приведём несколько мифологических примеров, которые можно было бы рассматривать как, своего рода, иллюстрации сказанного. В исламской традиции, в крайнем шиизме существует такое направление, как исмаилизм, шииты-семиричники, которые заканчивают признание священных имамов на Садыке, седьмом имаме, и не признают остальных пяти, которых шииты-двенадцатиричники признают. В исмаилитском гнозисе содержится интересная эсхатологическая и космогенетическая конструкция, которая чем-то напоминает ту модель Радикального Субъекта, которую я изложил выше.

Устройство мира, согласно исмаилитской концепции, приблизительно таково: существует десять интеллектов (aql – по-арабски), десять эманаций Божества, десять проявлений (манифестаций). Они идут по очереди – первый интеллект, второй, и так до десятого. Если первый интеллект проявляется из высшего Божества беспроблемно, второй из первого также беспроблемно, то третий интеллект вдруг начинает сомневаться.

Он размышляет так: «Ну первый, это понятно, там есть божественное He-Бытие, и есть первоопределение, первобытие. Второй – тоже понятно. А третий – не слишком ли много интеллекта? Если Бог един, то сколько нас? Ну, хорошо, один. Ну, два. Ну, три уже слишком!» И посещает этот третий интеллект некая коварная мысль: «А не послать ли эти два первых интеллекта к чертовой матери и не утвердить ли меня самого как единого: ведь, на самом деле, зачем мне эти два посредника? Если Бог един, то я и есть Бог, а если он единственен, то всё равно, как ему поклоняться – через два первых интеллекта или напрямую. Он не соизмерим ни с чем, если он единственен». Так говорит в сердце своём третий интеллект, с намёком: «а эти-то двое здесь причем?»

Это доктрина духовного тавхида («реализации единства»), очень тонкая вещь. Эта доктрина ставит акцент на том, что у «Бога нет сотоварищей». Вот третий интеллект пытается осуществить своего рода тавхид. Он говорит: «Нечего мне здесь ставить над собой моих иерархических коллег. Есть принцип, есть я, а эти мне не нужны».

Но эта темная мысль (подозрение) оказалась не слишком удачной, поскольку сила божественных пневматических законов вошла с ней в противоречие и скинула сомневающуюся сущность с прекрасного третьего места на десятое. Так третий интеллект становится последним интеллектом.Но падение его на этом не заканчивается, поскольку сомнение было слишком фундаментальным, и его крутит дальше.

Он создает из себя видимую Вселенную, и задает ей циклическое развитие, которое двигается по линии цикла от высшей к низшей точке. В ходе всего этого интеллектуального, космогонического и священно-исторического процесса сам десятый интеллект (бывший третий интеллект) воплощается в мир, становится человеком духовным(«adam ruhani»).

Он последовательно (иногда и одновременно) воплощается в череде пророков, духовных деятелей; его задача, с точки зрения исмаилитского гнозиса, сделать из имплицитной, присущей ему, внутренней тени сомнениячеткий внешний образ, т.е. экстериоризовать свою «тёмную мысль»,избавиться от неё, воплотив в наглядную и зримую действительность.

И вот когда он проходит весь цикл до самого низа, до конца истории, он сталкивается с тем, что повлекло его падение, как с полностью отличной от себя фигурой. Исторгнутая из него самого «темная мысль» становится антихристом,«мировым даджалом», «лжецом». (Современные мусульмане, видимо, справедливо, отождествляют «даджала» с Соединенными Штатами Америки, а православные отождествляют их с антихристом, тоже, скорее всего, справедливо).

Сам же третий (позже ставший десятым интеллект), в конечном итоге, обнаруживает себя как Ка'им(воскреситель), который в конечной битве (Endkampf) сражается с темным началом, то есть со своим собственным сомнением,воплощенным вначале в глобальный внешний мир, затем в его деградацию, а наконец в мировое постмодернистическое зло(с даджалом). С победой над этим злом связано событие, которое называется в исмаилизме «каямат-уль-кая-мат» («воскресение всех воскресений»). Ка'им (как финальное воплощение третьего интеллекта) побеждает даджала (как сомнение этого же третьего интеллекта).

И далее, благодаря тому, что вся операция успешно завершена, происходит революционное восхождение Ка'има назад – на свое почетное (но, увы, третье) место. Однако уже без тени сомнения.

Так исмаилиты видят мировой исторический процесс, и эта мифологическая конструкция тонко намекает на приключения и перевоплощения Радикального Субъекта при смене парадигм.

Пистис София

Для иллюстрации темы Радикального Субъекта можно привести в пример также гностическую концепцию «Пистис Софии», содержащуюся в учении раннехристианских барбело-гностиков.

Согласно тексту «Пистис София», существует 12 высших эонов, над ними (или в центре их) 13-й эон. В высшем эоне пребывают различные архонты – женские и мужские, так называемые «сизигии», то есть пары архонтов (мужские и женские). И вот, один женский архонт по имени Пистис София, не очень важный архонт, довольно периферийный, вдруг заподозрил, что в мироздании есть какой-то изъян, закралась какая-то ошибка. Вроде всё нормально, но что-то не то...И тогда Пистис София обратилась в молитве к «высшему свету».Она заметила (или ей показалось?!), что где-то сверху в один из моментов перемещения цикла эонов мелькнул высший, нездешний свет.И услышала она сладкие голоса, которые звали ее туда, на ту сторону.

И тогда Пистис София выдвинула властителю 13-го эона, могущественному Иолдабаофу, своего рода «претензию»: «Мол, несмотря на то, что ты считаешь, что ты здесь главный, по сути, это не так, выше тебя есть «высший свет» (правда, его не видно никому, и есть ли он на самом деле, это ещё вопрос)». Но Иолдабаоф был могущественным архонтом и время не терял. Он ответил Пистис Софии тем, чем мог. Он дал ей мощную пощечину, она закрутилась, выпала из 13-го эона, потом перескочила на 12-й, 11-й, 10-й, проскакала по всем эонам и упала во тьму кромешную, туда, где жил дракон внешних сумерек.Упала ниже низшего – туда, где, по Делёзу, живут ризомы, а, согласно традиционалистам, Гоги и Магоги.

Но когда Пистис София пришла в себя после головокружительного падения, она испугалась, ей стало очень плохо, она попросила прощения за то, что сделала, что не сдержалась, что поставила под сомнение могущество Ио-далбаофа. Но при этом она прошептала: «Всё равно я верю в высший свет».Пистис София сказала: «Несмотря на то, что Иолдабаоф оказался, таким сильным и жестоким, и смог меня сбросить во тьму кромешную, я от своих претензий не откажусь». Пистис София молилась и рыдала, каялась и настаивала на своём. Так прошли века, и боль её росла, а решимость её пропадала...

И тогда наступает удивительная вещь. Пистис София то ли увидела свет,то ли ей показалось, что она его видит, – эти высшие метафизические реальности настолько тонки, что подчас легкое сомнение может кончиться плачевно, и нетрудно сбиться, приняв одно за другое. Итак, то ли увидела, то ли показалось. Но во всяком случае, когда она уже ни на что не рассчитывала и просто рыдала («на рецех Вавилонских» или как жена Гектора Андромаха, увезенная Пиррусом, кстати, плач Иеримии гностиками растолковывался как плач Пистис Софии), случилось невозможное: разверзлось небо и в 13-й эон тайно вступила Первая Мистерия, то есть тот самый свет, который она заметила. И она оказалась права.

Тогда Первая Мистерия пронизала все эоны, разогнала и переставила местами всех коллег-архонтов, которые там копошились, и вывела Пистис Софию к достойной новой жизни.

На этом рукопись обрывается, и судьба Пистис Софии, ее окончательное возвращение к высшей небесной стране откладывается (по крайней мере, оно не описано) . Но, по меньшей мере, из внешних сумерек ее Первая Мистерия, воплотившаяся в гностическом Христе, выводит. Однако предполагается, что дальше последует полный возврат, «свершение всех свершений» и ее страдания будут полностью оплачены.

Эта мифологическая история, как и космологически-эсхатологический сюжет исмаилитского гнозиса, довольно тонко резонирует с темой Радикального Субъекта.

Эта авантюра, направленная на то, чтобы рискнуть перспективой золотого очарованного мира, участием в высших онтологических небесных сферах и полным благополучием, пойти на риск любви к нищете, на риск «кенозиса», (обнищания, умаления) для того, чтобы в критической, эсхатологической ситуации, доказав свое отличие от тех парадигмальных матриц, сквозь которые это существо проходит, утвердить совершенно новые, радикальные постпарадигмальные перспективы, представляет собой чрезвычайно рискованное, опасное и ужасающее метафизическое предприятие. Никому не посоветуешь. Многим оно может показаться аморальным и отпугивающим, поскольку, действительно, в таком эксперименте слишком много поставлено на карту.

Метафизическая война

Сегодня мы подходим к тому моменту, когда две основные реальности постмодерна, два полюса постчеловества – Радикальный Субъект и ризоматический зверь – начинают между собой окончательное выяснение отношений. В Радикальном Субъекте мы имеем дело с тем, кто стоит за вращением парадигм, за динамикой их смены. Он-то и производит фазовые переходы, чтобы обнаружить себя в них и развеять гипноз того, что, выдавая себя за абсолютное, таковым не является.Вероятно, Радикальный Субъект в постмодерне не просто репрезентирует закономерный результат вырождения парадигмы модерна: для него сама возможность такой парадигмы – столь гнилой и отвратительной – выдает несовершенство и внутреннюю червоточину всех парадигм вообще. В постмодерне всё есть симулякр. Но для Радикального Субъекта сама парадигма и есть симулякр. Любая парадигма. Только то, что не аффектировано парадигмами, не есть симулякр. А единственный, кто не аффектирован парадигмами, это Радикальный Субъект. Следовательно, только он и есть несимулякр. Всё остальное – симулякр.

Но, что любопытно: другой полюс постчеловечества – ризоматический неозверь – тоже не просто накопление биорассудочного мусора, не случайные энтропиче-ские останки Вселенной. В нём сосредоточено всё то, что составляло сущность парадигмальных суггестии на всех этапах. А еще точнее, всё, что было в парадигмах сущностного – за вычетом Радикального Субъекта.

Неозверь – это сама парадигмальность парадигм, их обобщенная и плотно сконцентрированная сущность. И как только парадигма постмодерна схватится как следует за наш мир, мы поймём, что такой жёсткой хватки мы ещё не знали. В вортекс свиновселения будут втянуты суверенной волей антихриста все те, кто покорно следовал за эволюцией парадигм, не пытаясь бросить им вызов и прорваться к неочевидной, опасной и чрезвычайно трудной инстанции Радикального Субъекта.

Поэтому столкновение двух полюсов постантропологического пейзажа будет иметь самое драматическое значение из всего, что мы знаем или нам кажется, что мы знаем.

В такой ситуации постфилософия, курс которой вы почти прослушали, из констатации «конца» истории, философии, культуры и описания ее постмодернистической феноменологии (как в оптимистическом ключе Делёза, так и в пессимистическом ключе гиперкритики Бодрий-яра) превращается в нечто совершенно иное– в увлекательное и абсолютно новое напряженное занятие, которое точнее всего будет определить как метафизическую войну.