Текст книги "Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли"

Автор книги: Александр Дугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 52 страниц)

Глава 8
Гносеологический расизм

Война гносеологий в в постмодерне

Весь курс «Постфилософии» ситуации постмодерна построен на изучении парадигм и их сдвигов. В ходе предыдущих лекций мы выяснили, что такое парадигмы, как они меняются, что происходит при переходе от одной парадигмы к другой и как это затрагивает проблемы гносеологии, онтологии, субъекта и объекта, реальности, коммуникаций, языка.

Сегодня речь пойдет о радикальном изменении гносеологических качеств, возможностей и стратегий в пространстве парадигмы постмодерна.

Невозможность знания в постмодерне (как парадигме) Гносеосимуляция

Упразднение знания

Главным стартовым тезисом этой лекции является утверждение о том, что знание в эпоху постмодерна невозможно. Знание не может быть основано на парадигме постмодерна, в ее рамках само представление о знании исключено.

Мы видели, что в парадигме постмодерна отменяется понятие субъекта,замененного «бесовской текстурой», ризоматическим шизоанализом. Поскольку таким образом снимается всякое представление о субъекте и объекте, являющееся предпосылкой любого знания в любых гносеологических системах, то знание в постмодерне как таковое упраздняется.Это делает эпоху постмодерна совершенно уникальной, поскольку постчеловечество впервые начинает жить в таких условиях, где знание не просто не существует, но невозможнопо определению. И это вводит гносеологическую проблематику в эпоху постмодерна в совершенно новый контекст.

Каковы были гносеологические коды в других парадигмах? Гносеологический код в эпоху премодерна, Традиции, учреждал представление о субъекте познания, об объекте познания и об их совпадении в Абсолюте, согласно индуистской формуле «Атман есть брахман». Это базовое онтологическое и гносеологическое утверждение манифестационизма – основа индуистской, адвайто-ведантистской традиции.

Модерн предлагает новый, революционный по отношению к премодерну, гносеологический код Просвещения. Есть субъект и объект познания: картезианское «cogito ergo sum» и объект познания – extensio, «протяженность», которая лежит перед человеческим субъектом. В гносеологической парадигме модерна они строго не совпадут нигде и никогда,что и порождает фундаментальную онтологию современного знания. Гегель в своей философии пытался выйти за рамки такой гносеологии, но она осталась в истории философии как побочная ветвь,зачерпнувшая нечто из гносеологии и онтологии премодерна и постепенно, особенно через марксизм, его успехи и поражения, исчерпавшая свой потенциал.

Когда мы переходим к парадигме постмодерна происходит следующее. И гносеологический код Традиции, и гносеологический код Просвещения исчезают.Тем не менее, знание в раннюю эпоху постмодерна, в которой мы живем, ещёесть, и раннее постчеловеческое существо что-то познает, как-то общается с внешним миром и с себе подобными, процессы в мозгу развертываются.

Что же приходит в эпоху постмодерна на место знания? – На это место приходит симулякр знаний. Симулякр знаний– это ситуация, когда нечто напоминающее процессы познания (и в самых сложных, и в самых простых формах) сохраняется, а гносеологического кода, который ранее был фундаментальной предпосылкой самой возможности процесса познания, больше не существует (в силу отсутствия субъекта).Это мы знаем, благодаря философам постструктуралистам (Р. Барт, Ж. Делёз, Ф. Лиотар, Ю. Кристева и т.д.), учившим о «смерти автора», о том, что изгнание субъекта является основной программой философии постмодерна.

Но когда исчезает субъект, вместе с ним исчезает и объект, обоюдно превращаясь в плоский экран (экран-карту), где субъект и объект не то чтобы совпадают и сливаются друг с другом, но хаотически нерасчленимы. То, что возникает вместо субъекта и объекта, то, что инсталлируется парадигмой постмодерна вместо них, Делёз, как мы видели, называет ризомой.Об этом ризоматическом существовании в рамках актуальной реальности мы много говорили. Это плоская поверхность экрана, клубневое корневище, которое не растет ни вверх, ни вниз – т.е. ни обращается к процессу субъектных отражений идей в рассудке, ни склоняется в сторону материальных корней тела (с органами).

Критика ствола и корней с позиции клубня ризоматического корневища и составляет основу программы постмодерна, которая постепенно становится действительностью (т.е. в нашей парадигме, виртуальностью, которая заменяет собой действительность). Ризома вместе с субъектом и объектом, перемещёнными в экран, упраздняет гносеологический код. Познание без возможности выделить его содержание в структуре субъект-объектных отношений есть пустое познание.

Трудная истина о ничто

Мы говорим об исчезновении кода. Но если предъявить нашей культуре подобное отсутствие, это будет скандал или откровение, осмыслить которое современное человеческое сознание просто не в силах. Более того, если нет гносеологического кода, если он исчез, то мы пребываем в царстве проявленного ничто,победившего нигилизма.

Это проявление «ничто» как истина об исчезнувшем гносеологическом коде трудна. Хайдеггер говорил: «Ничто ничтожит, ничто уничтожает».Истина об исчезнувшем гносеологическом коде невыносима для человеческого существа, которое, в принципе, продолжает жить по инерции гносеологии модерна. Весь процесс человеческой жизни и есть процесс познания.

Следовательно, если напрямую к исчезновению кода прорваться нельзя, как нельзя сделать его основой философской программы (это будет слишком резко), то возникает потребность скрытьэто исчезновение.

Каким образом? – Через пролиферацию гносеосиму-ляционых потоков, через наращивание интенсивности, жара и объема информации.

Но подача информации и сигналов – как внешних, так и внутренних – для человеческого существа в его телесном и интеллектуальном измерении всё равно должна быть основана на каком-то, хотя бы условном, коде. Как решить в парадигме постмодерна это противоречие? С одной стороны, утвердить отсутствие гносеологического кода, а с другой – поддержать иллюзию познавательного процесса.

Гносеосимуляция : язык, которого не знает никто

Мы уже упоминали о таком явлении, как симулякр знаний. Процесс, в котором происходит симуляция познания, может быть назван гносеосимуляцией.

Гносеосимуляция есть постоянный и непрерывный обмен недекодируемыми посланиями. То есть все участники процесса познания, и тот, кто раньше был человеком и субъектом, и то, что было некогда объектом, то есть внешний мир и внешняя среда по отношению к человеку, – всё это находится в состоянии, напоминающем процесс познания, с одной лишь небольшой разницей.Это познание структурируется таким образом, что оно обратимо, ненакопительно (в отличие от модерна) и неонтологично, неспасительно (в отличие от премодерна).

Оно соткано из непрерывного потока гетерогенных элементов. Сочетание разнородности (гетерогенности) и непрерывности, теснейшей взаимосвязанности (вплоть до неразличения) – важные свойства гносеосимуляции. Элементы разнородны, но не поддаются строгому различению. Непрерывность полная, но в ней каждый последующий момент отделен от предыдущего радикальным разрывом.

Это похоже на речь, составленную из слов разных языков, которые более не согласуются друг с другом ни в падежах, ни в смысловых эквивалентах, и тем не менее, эта инфернально-глоссолалическая речь постмодерна воспринимается нами как абсолютно адекватный законченный (интонационно и семантически) пассаж. Мы её воспринимаем, но не понимаем.

Иногда, попав в чужой языковый контекст и слыша чужую речь, мы киваем, соглашаемся, и нам кажется, что мы что-то узнаем. В речи спящего человека, который во сне бормочет обрывочные слова, фразы, мы распознаем какой-то смысл, утвердительные интонации, слышим испуг, вопросительность, страх, жалость, даже насмешку...Нам кажется, что мы это схватываем, но это всё куда-то исчезает, и мы понимаем, что мы находимся на отдыхе в Египте или в Турции, или же просто спим, поскольку не можем дешифровать, схватить этот, якобы, узнаваемый элемент.

Но, в отличие от языков, которые мы просто не знаем в обычном интеллектуальном опыте, язык, на котором говорит постмодерн – это язык, которого не знает никто,который не имеет расшифровки, поскольку он состоит из фрагментарных элементов, несистематизируемых и принадлежащих к настолько гетерогенному контексту, что количество этих гетерогенных элементов превышает количество всех вероятных языков, в том числе математических реконструкций.

Иными словами, в гносеосимуляционном процессе слиты два абсолютно невозможных в других форматах явления. Это континуальность, предполагающая однородность, и дискретность абсолютно гетерогенных элементов, не предполагающая континуальности. Одновременное наличие того и другого является основным определением гносеосимуляционного процесса.

Десемантизация авангардной культуры

В действительности чего-то подобного добиться чрезвычайно трудно. Ролан Барт и другие постмодернисты пытались дать примеры такого образцового постмодернистского текста, состоящего из междометий, посторонних звуков, шумов улицы, оговорок, иностранных, не к месту употребленных, придуманных слов, ничего не означающих и т.д. Это больше напоминало бурчание и скрежет додекафонической музыки. Так и язык постмодерна состоит из гетерогенных элементов – слогов, скрежета, случайных вздохов, философских пассажей, кашля, фрагментов инструкции по пользованию стиральной машиной одновременно на 30 языках, всхлипов, вылетающих из человеческого рта, слепленных в один сплошной и вполне законченный музыкальный блок. Но эта музыка внятна только ризоматическому бытию.

Постепенно вовлекаясь в процесс гносеосимуляции, мы начинаем утрачивать тонкую грань между критическими тонкими культурными провокациями эпохи модерна в лице дадаизма Тристана Цара, футуризма или других радикальных абсурдистских опытов и бытовой жизнью. Когда некие философские провокации художников, поэтов или философов модерна становятся банальностью, они перестают нести тот смысл, который несли картина «Черный квадрат» Малевича или пьеса «В ожидании Годо» Ионеску. Герменевтика и интерпретация произведений вроде «В ожидании Годо» или «Черного квадрата» заурядны для западной культуры эпохи модерна, которая прекрасно оперирует структурами, интерпретационными кодами, сводя элементы того или иного произведения искусства к гносеологическому коду Просвещения. Но в эпоху постмодерна мы сталкиваемся с культурой, которую невозможно, не нужно, некому и незачем интерпретировать. Факт показанного нам по телевидению музыкального клипа не поддается разложению и сведению к коду, это вещь абсолютно законченная и ровным счётом ничегоне значащая.

Поэтому и возникает упомянутая абсолютизация ризоматического экрана. На нём и только в этой плоскости всё происходит. То, что нам показывают, важнее, чем мы сами. Важнее тот message, который за этим стоит (а за этим не стоит никакого месседжа). Это важнее, чем люди, которые изображали из себя актеров в том или ином клипе. Это самодостаточная реальность, которая абсолютно тождественна самой себе в тот момент, когда ее показывают. В тот момент, когда ее не показывают, она исчезает и пребывает в ничто, поскольку она представляет собой случайное воплощение ничто.

Плоское наложение парадигм модерна и премодерна ключ к постмодернистскому методу

На практике, чтобы чисто технически организовать процесс гносеосимуляции (по крайней мере, в раннем постмодерне, где мы живем), необходимо на первых порах обращаться к предшествующим парадигмам и к их гносеологическим системам. Так оно и есть. Мы сейчас дедуктивно это вывели, а на практике так оно и происходит, поскольку классический постмодернистический текст являет собой смешение двух абсолютно несопоставимых структур.

Одна структура выстроена по законам интерпретации гносеологического кода в премодерне. Это структура мифа, структура очаровывающей суггестии, сверхрационально организованный нарратив, обращенный к бессознательному (одним словом то, что в парадигме модерна называется «мистификацией», «шарлатанством» и «мракобесием»). Разрозненные и вырванные из контекста гносеологического кода премодерна фрагменты становятся одним из двух основных источников постязыка или постфилософии.

Другим элементом гносеологического кода, который сюда примешивается, является код Просвещения, то есть рационализм. Это выверенный и строго описанный метод познания, основанный на рефлексии относительно самого познающего, познаваемого и того, что он делает в процессе познания. Код Просвещения тоже является частью, необходимой, вернейшей частью этой гносеосимуляции. Если бы гносеосимуляция работала только с одним гносеологическим кодом, это был бы запутанный модернизм (в случае обращения к парадигме модерна) или экстравагантный традиционализм (в случае обращения к парадигме Традиции). Поэтому гносеосимуляция работает обязательно с обоими кодамиодновременно.

Гносеосимуляция осуществляется через обязательное и непременное смешение – в любом постмодернистском тексте, артефакте, произведении культуры, вообще, в любом оформлении постмодернистской гносеологии, например, в образовательном процессе, информационном процессе, в процессе общения и коммуникаций в целом – двух парадигм (модерна и премодерна).

Нет такого постмодернистского текста, в котором не были бы взяты за основу или гротескно переинтерпретированы те или иные элементы из тезауруса премодерна. В том-то и состоит специфика постмодернистического дискурса, что он постоянно обращается к стихии архаического.Эта стихия архаического, бессознательного обширна. Она структурируется с помощью мифов, религиозных идей, являясь в человеческом подсознании (коллективном или индивидуальном бессознательном) пережитками континента премодерна, сохранившимися в виде инерции, образов сновидений, глубоких первичных программ. – Это один элемент тезауруса постязыка и гносеосимуляционного процесса.

Другим его источником являются элементы строго рационального дискурса – взятые с абсолютным доверием, наивностью и без всякого конфликта, без всякой внутренней оппозиции, которая существует между методологиями и стратегиями премодерна и модерна. Чем более тонко постмодернистский автор осознает свою собственную задачу – скрыть исчезновение кода и одновременно сообщить о нем– тем более умело, тонко и хитроумно он манипулирует элементами этих двух несовместимых, взаимоисключающих парадигм, которые, с точки зрения своей собственной структуры, ни при каких обстоятельствах не могут находиться в одном и том же месте в одно и то же время, и самое главное – на одной и той же плоскости.

В наше время любое классическое произведение является постмодернистским, только осознан этот факт в большей или в меньшей степени. В эпоху постмодерна нельзя создать не постмодернистское произведение. Даже если кто-то, например, партизан премодерна или законченный рационалист, застрявший в эпохе Просвещения, попытается что-то сделать в нашу эпоху, исходя из верности своей парадигме, то либо это у него не получается, и он маргинализируется и фактически теряется, либо это будет реинтерпретировано в новом гносеосимуляционном процессе.Именно в гносеосимуляции и из гносеосимуляции произведение получит свое коннотативное значение и своё (отсутствующее) содержание.

Код «Кода да Винчи»

Возьмём пример «Кода да Винчи», фильма, который, наверное, смотрели все. Это иллюстративное и характерное явление масскультуры постмодерна. Там содержатся элементы премодерна, причем гротескные, знаки, символы, деконтекстуализированные положения христианской догматики, которые (глупейшим образом) оспариваются в фильме с опорой на структуры эбионитской ереси (иудео-христианского направления в ранней Церкви, видевшей в Христе только человека, «пророка», а не Бога; позже в смягчённой форме эбионизм повторился в арианстве и несторианстве). Всё это берётся абсолютно вне всякого религиозного, ересеологического, мистического, масонского или эсхатологического контекста, о котором не знал не только идиот, поставивший фильм, но и писатель Браун, по закону шоу-бизнеса популяризировавший книгу Лея, Байджента и Линкольна, и даже сами эти английские масоны, написавшие «Священную Загадку», где даётся, в свою очередь, упрощённо-сенсациалистская детективно-неоспиритуалистская каша из тематики «Жеста Великого Монарха», загадки Меровингов и полупереваренных учений некоторых европейских тайных обществ. Не только режиссер, но и Браун и сами масоны Лей, Байджент и Линкольн слабо представляют себе структуру тринитарных споров, на которой всё строится, примитивно и поверхностно трактуют герметический символизм. И от этой «начальной» версии (являющейся, на самом деле, грубейшим упрощением) в ткань киносценария вкраплена совсем уже искорёженная часть.

При этом в фильме появляются какие-то «рационалисты», которые продолжают бороться в наше время с христианской традицией, как будто с ней уже не покончено несколько веков назад. Активный атеизм в атеистической цивилизации – диагноз и нечто уже несущее в себе элементы постмодерна. Кроме того, в фильме действуют парадийно злобные «Бен-Ладены» из Opus Dei.

Встаёт вопрос: «Что нам сообщил фильм? О чем он?» Одни говорят: «Фильм неплохой». Другие: «Полное дерьмо». Третьи: «Богохульство». Четвёртые: «Я ничего не понял». Но все его посмотрели,и то, чтобы все его посмотрели, и является главной задачей фильма. Не финансовой задачей. Не задачей подорвать чью-то веру, никакой веры в постмодерне ни у кого на самом деле нет. А если она есть, то люди просто «не проснулись». Факт демонстрации «Кода да Винчи» является самостоятельным, самозначимым актом.Это и есть классический образец гносеосимуляции. Фильм, который не повествовал ни о чем, но который привлек внимание, который вызвал желание его интерпретировать, спорить, смотреть. И вот он прошел. Новый сезон. Новый триллер, блокбастер заменил его, и от него не осталось ровным счетом ничего. Ни от Дэна Брауна, ни от людей, которые смотрели фильм, поставленный по его книге. Знаний ни положительных, ни отрицательных не прибавилось ни у одного из наблюдателей этого фильма, ни у создателей этого фильма. Прошел? – и хорошо.

Что это было? Это была гносеосимуляция.Было мнение, что это, мол, шаг по деконструкции христианского мифа. Но в наше время такая деконструкция – через привлечение эбионитской модели минимальной антропологической христологии – абсолютно неуместна. Только очень наивный человек может воспринять это как деконструкцию христианства. На самом деле, это ироничное издевательство над методом деконструкции,то есть над критическим приведением высказывания его контексту. Это подмигивание настоящих, фундаментальных постмодернистических нигилистов над самим процессом деконструкции. Это в каком-то смысле пост-постструктурализм.

В этом и состоит специфика реализации исчезновения гносеологического кода через смешение двух гносеологических парадигмальных кодов.

«Код да Винчи» интересен, потому, что это свидетельство раннего постмодерна. Здесь ещё ясно виден сбой. Видно, как устроена наползающая структура тотальной доминации отсутствующего кода в постмодерне. Нелепость и механицизм сюжетной линии, провальная игра актёров, нарочитый идиотизм сценария, гротескность и выпуклая прочерченность столкновения трёх концептуальных линий (ортодоксии, ереси и модерна) ещё несут в себе упрощённость и схематизм архитектурного плана. В более развитом постмодерне все эти огрехи, следы механических устройств, пот инженерной работы, неуклюжие диалоги будут тщательно заделаны, и догадаться о устройстве постмодернистского текста (кинофильма, игры, жизни) будет гораздо сложнее. Поэтому-то и стоит обратить на этот фильм внимание: он нам интересен, так как чрезвычайно плох и разоблачает основной ход постмодернистской игры, через напластование двух кодов, скрывающей (=вскрывающей) отсутствие собственного кода.

Переписать классику

Если мне скажут, что возможен постмодернистский текст, который не будет содержать отсылани к гносеологическому коду модерна, ни к гносеологическому коду Традиции, то я просто рассмеюсь, поскольку такое утверждение может быть построено исключительно на смутном и неточном понимании того, что такое гносеологический код Просвещения и что такое гносеологический код премодерна, Традиции. Иными словами, если этого смешения не будет, то любой текст поддается однозначной гносеологической интерпретации в рамках той или иной парадигмы. Значит, он не принадлежит постмодерну, а если он не принадлежит постмодерну, то мы его не рассматриваем, ибо он остался в (условном) прошлом. И в наше время его прочтение просто невозможно.

Таким образом и возникает необходимость переделать и переосмыслить произведения и классического модерна, и премодерна, создав некий постмодернистский remake тех произведений, систем и структур, которые существовали в рамках гносеологических моделей премодерна или модерна.

Есть удачные примеры, например, песня музыканта Псоя Короленко о «Невском проспекте». В короткой, на постмодернистский манер, песне, Псой ёмко и предельно точно пересказывает «Невский проспект» Гоголя. Это образец великолепного постмодерна. А есть и неудачные примеры постмодерна (их намного больше). Например, фильм «Даун-хаус» – попытка гламурного актёра из золотой молодежи Фёдора Бондарчука и Ивана Охлобыстина, бывшего хулигана, ставшего позже попом (!), переложить на постмодернистический лад «Идиота» Достоевского. Хотя у создателей «Даун-хауса» совсем ничего не получилось, их попытка перепоставить классику похвальна. Кто-то сделает это лучше. Клипы по Достоевскому. «Преступление и наказание» в комиксах...

В целом же без переложения на стилистику постмодерна мы просто не способны дешифровать послания предшествующих парадигм. В постмодерне без этого мы вообще ничего (скоро будем) не способны воспринять.

В эпоху постмодерна всякое знание либо является гносеосимуляцией и интегрировано в этот процесс, либо его нет вообще – т.е. попадает в сферу строгого ничто, остается за скобками и абсолютно нигде не существует.