Текст книги "Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли"

Автор книги: Александр Дугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 52 страниц)

Что же касается другой типологии, например, если рассмотреть постмодерн как зрелость, то все в его феноменологии вопиет о том, что это не так. Это не может быть ни зрелостью, ни полнотой. Это может быть лишь последней степенью старческого маразма, смертью, агонией, но никак не зрелостью. Зрелость – это спокойствие.

Вопрос: Что такое пострелигия? Какое место может занимать идея бессмертия души в обществе постмодерна, обрисованном вами?

Ответ:Прямой эвакуации какого бы то ни было явления из эпохи премодерна в постмодерн произвести невозможно, поскольку между ними лежит модерн. Вы предполагаете, что вера или религия не исчезла в эпоху модерна, мы же утверждаем, что в эпоху модерна нет веры, но есть философия. Это философская вера или философская религия, которая инкорпорирована в модерн. Религия отрицается как социально-онтологическая данность, как парадигма в модерне, однако не все в религии отрицается в равной степени. Поэтому существуют такие процессы, как десакрализация религии по мере модернизации тех или иных конфессий. В ходе Ватикана-2, например, католики признали множество экстравагантных и одиозных вещей, чуть ли не Тейяра де Шардена хотели канонизировать, при этом считая себя верующими. Поэтому мы не можем говорить о прямойтранспозиции веры в постмодерн, и не можем напрямую говорить о пострелигии. Пострелигией является философия.При этом религиозное сознание современных религиозных людей, в частности, христиан, в той или иной степени обязательно аффектировано парадигмой модерна. Работа постмодерна с премодерном напрямую совершенно неинтересна, между ними лежит бездна модерна. Постмодерну интересно работать исключительно с модерном. Постмодерн вырабатывает свой тезаурус именно в отношении к модерну и его тезаурусу. И если мы имеем дело с каким-то пронесенным через модерн элементом премодер-на, смысл этого переноса в том, что в тезаурус постмодерна он иронически вплывает исключительно в последней своей редакции. Тейяр де Шарден может обыгрываться в постмодерне, а Римский папа – нет. Постмодерн просто не знает Римского папы (он над ним не смеется, но старается держаться от него подальше), а вот иезуит-ноосферист – кадр именно для постфилософии. Другими словами, постмодерн напрямую не занимается десакрализацией, за него это делает модерн. Десакрализация, святотатство – это дело Вольтера, Робеспьера, Ленина, это триумфальное шествие модерна. Постмодерн берется за вещи, когда с ними все ясно, закончено. Религия, вера, оказавшиеся где-то на обочине модерна, но сохранившие связь с парадигмой премодерна, постмодерн не интересует, и в его тезаурус не попадают.

Они используются лишь для того, чтобы «насолить» модерну. В качестве формы издевательства. Для этой цели может сгодиться даже Папа Римский.

Вопрос: То есть человек постмодерна фактически остается десакрализованным, то есть получается ни одного клочка незапятнанного пространства?

Ответ: Человек, которого вы описали – это настоящий, идеальный человек модерна, о котором, например, писал Валентин Распутин в «Прощании с Матерой». Вот, когда какая-нибудь ГЭС затопляет последнюю деревню с бабками и хороводами, и возникают только одни из русской земли торчащие железные колья – вот это, пожалуй, то, что вы описали, когда сакральность уходит и остается одно электричество и инженеры. То есть это уже было, это позади. Человек постмодерна – это даже не человек, который обнаружил себя не перед священным озером, а перед искусственным морем или заливом с затопленными храмами и деревнями. Это просто другойчеловек. Мало сказать, что он живет в десакрализованном мире, он живет в иронично-ресакрализированном мире, это тонкий нео-миф. Вначале убили религию, все убрали, поставили инженеров, прошлись трактора, затопили храмы, и дальше достают какие-то деревянные мечи, говорят, что «мы из племени эльфов», и двигают в полу-шутку в полу-серьез куда-нибудь в «Леголас» или «Логоваз», во что-то странное. То есть это уже следующий этап. Я не говорю, что мы не можем вернуться к вере, но это уже другая история. Курс постфилософии ориентирован на то, чтобы понять те парадигмальные состояния, в которых мы вот-вот окажемся. И если вы скажете, что русские люди прошли индустриализацию, сталинизацию, атеизм, материализм и не были этим затронуты, сохранив полностью свои православные убеждения, я с вами соглашусь, на практике это отчасти так. Но если посмотреть на парадигму советского периода или на парадигму западных исторических анналов середины XX века, то мы таких людей, кроме как в экзотике или на полной периферии, не найдем. Речь идет о парадигмах, а не о реальном опыте. Это разные вещи.

Вопрос: О какой Традиции можно говорить, если мы пользуемся старыми словами, если слово как бы не имеет перехода?

Ответ: Не все так механистично. Дело в том, что при смене парадигмы премодерна парадигмой модерна сами слова сохранялись, но их смысл менялся.Например, слово «человек» придумал не Декарт, придумали до него. Но этим термином Декарт стал обозначать нечто совершенно новое, нежели то, о чем сказано в Священном Писании. Это просто разные «человеки», совсем разные. В данном случае мы можем говорить условно и о человеке постмодерна, хотя точнее назвать его постчеловеком. Таким образом, мы можем использовать одно и то же понятие, помня, что в нем может быть заложен совершенно другой смысл. Мы можем взять одно и то же понятие и проследить семантическую мутацию смысла. В случае религии и философии мы имеем другое деление: религия – это нечто традиционное, философия – нечто современное. Когда появляется новая парадигма, появляется новое слово для обозначения сходного явления. Может, оно и было где-то там, но оно имело другой смысл. Поскольку мы имеем дело с той парадигмой, которая только подтягивается и на наших глазах реализуется, мы не можем четко сказать, пришло ли на место философии другое явление или нет. И является ли это философией? Как в случае с человеком, можем ли мы его назвать современным человеком, или нет. Поскольку тезаурус постфилософии находится в стадии становления, мы эти термины предлагаем условно.

И вот второе задание – подобрать систему синонимов тем терминам, которые мы сейчас для удобства механистически называем «пост». Мы говорим – постфилософия, а как этот феномен еще может быть назван? Мы говорим – постчеловек, а что под этим имеется в виду? Постгносеология, постзнание... А что такое «постзнание»? Это пока нефиксированная терминология постфилософии, это только приближение к определению, пониманию, постижению и трактовке явления, которому еще предстоит оформиться и получить окончательное право на существование.

Вопрос: Нет ли здесь некоторого ускорения? Премодерн продолжался как минимум 1000 лет, Модерн– 100 лет, не будет ли период доминации постмодерна еще короче?

Ответ: Дело в том, что понятие единой длительности – это понятие модерна, линейного времени. Вот 1000 лет, а вот 100. И 100 лет меньше, чем 1000 лет. А вот в аграрных обществах, домонотеистических обществах, не было понятия линейного времени. Оно появляется очень поздно в истории и к тому же не везде. Ранее же длительность этих циклов, которые мы принимаем за объективные данные, просто отсутствует. Трудно сказать, что длится дольше – десять лет в Европе XVII века, или тысячелетие в ассиро-вавилонской цивилизации. Это разноевремя, здесь общей меры нет. Поэтому и говорится о «конце истории» в постмодерне.

Дело в том, что мы вообще не можем сказать, что такое длительность в постмодерне, мы будем позже подробнее об этом говорить. Забегая вперед, замечу: это рециклирование времени.Раньше было время циклическое – в базовых парадигмах премодерна. Потом было линейное время – в парадигме модерна. Но время, которое принесет с собой постмодерн, другое, отличное и от первого и от второго. Это компьютерное время, это время оплаченной карточки; одновременно это время, где элементы могут меняться местами. Это обратимое время.Сейчас многие обыгрывают необратимость, которая как раз показывает возможность обратного развития сценария. Борхес написал об этом в своем интересном рассказе «Сад с расходящимися тропинками». В нем дается поливалентная, поливозможная версия существования, как компьютерный веер, где все может заново начаться. Смотрите, сколько игр на этом основано. То есть нельзя, на мой взгляд, следуя логике новой парадигмы постмодерна, даже задумываться о том, сколькоэто будет длиться. Это не будет длиться нисколько,потому что то, как оно будет длиться, будет настолько непохоже на то, как оно сейчас длится, что мы даже не можем себе этого представить. Так бывает, когда сознание человека изменяется настолько, что он вообще не знает, сколько длилось какое-то его состояние – мгновение или 100 лет. Об этом знает Традиция. А такое понятие как линейное, четкое время, когда что-то крутится, часы работают – это одно из утверждений парадигмы модерна. У мусульман все по-другому, у китайцев тоже: там что вчера, что тысячу лет назад – одно и то же. И в каждой парадигме существует свое понятие времени. Это совершенно разные времена.

Нам все время хочется осмыслить одну парадигму через другую, через привычную нам парадигму модерна определить все остальное. Естественно, что мы даже не замечаем, как она внутри нас вещает. Другими словами, то, что мы как носители модерна говорим, мыслим, воспринимаем, заложили инструкторы, которые создавали и поддерживали матрицу модерна.

Она, эта матрица, уже перегорает, так как плата несовершенна, но она еще работает. Сейчас нам инсталлируют другую плату – плату постмодерна. Другое время, другая тактовая частота, более совершенная, если угодно, конструкция.

Глава 2
Постантропология

Антропология постмодерна тесно сопряжена с предшествующими парадигмами

Здесь мы будем говорить об изменении антропологической проблематики в процессе перехода от парадигмы модерпарадигмами на к парадигме постмодерна. Для того, чтобы ясно понимать проблематику антропологии в эпоху постмодерна, недостаточно описать наблюдаемые в этом процессе тренды и тенденции. Одна феноменология мало что скажет сама по себе, глубокое содержание этого процесса можно осмыслить, исключительно исходя из сравнения антропологической картины постмодерна с антропологией премодер-на и модерна. Это обосновано тем, что сама парадигма постмодерна постоянно отсылает нас – хотя и всякий раз по-разному – к парадигмам модерна и премодерна, с которыми беспрестанно играет.Более того, не являясь чем-то строго определенным и не представляя собой самостоятельной системы координат, постмодерн, тем не менее, постоянно оперирует с десемантизированными и ре-семантизированнымиэлементами других парадигм, то лишая их привычного смысла, то нагружая новым – эксцентричным и экстравагантным – содержанием.

В предыдущей главе мы рассматривали соотношение парадигм модерна и премодерна в целом. Это знание нам понадобится для осмысления того, как изменяются статус, понимание и роль человека в третьей парадигме (постмодерне).

Антропология в парадигме премодерна: манифестационизм

Сакроцентризм

Для того, чтобы ясно понять, о чем идет речь в контексте постантропологии, следует сделать несколько предварительных замечаний. Давайте посмотрим, чем является человек в парадигме Традиции и премодерна.

Мир Традиции основан на сакроцентризме.В центре мироздания стоит сакральное.Сакральное – это отношение к миру как открытой системе, каждый элемент которой напрямую восходит к божественному началу, проявляющему себя сквозь этот элемент. Все, с чем имеет дело человек в сакральной картине мира, есть действенный символ, служащий опорой для божественного присутствия. Это невидимое, неуловимое присутствие, будучи зафиксированным, вызывает у человека особое чувство – смесь предельного беспричинного ужаса и головокружительного восторга. На этом чувстве построена религиозная психология. В парадигме Традиции сакроцентризм означает, что такое религиозное чувство вызывает не только отдельные обряды, явления, учения или изображения божеств, но что оно более или менее разливается по всему миру и пропитывает его токами невидимой и неощутимой, но при этом пронзительной обжигающей жизни.

Сакральное в наиболее архаическом срезе это ещене Бог или ужене Бог. Оно также не имеет ничего общего с философским пониманием бытия. Это прямое схватывание дополнительного «четвертого» светового измерения, которое распространяется вглубь вещей. В этом измерении сами вещи не рассматриваются как нечто отдельное или самостоятельное – точно так же, как и сам человек. Все, с чем мы сталкиваемся в сакроцентричной реальности, представляет собой некую сплошную непрерывную ткань«иерофании» («ieros», «священное» и «fania», «являться» (греч.). В парадигме премодерна нет привычных для нас понятий «субъекта» и «объекта». Фундаментальное различие между «дигиталъной»,основанной на «двоичном коде», современной философией и «аналоговым»миропониманием человека мира Традиции состоит в том, что в последнем нет тех строгих дистинкций, тех дуальных пар, которые мы привыкли считать чем-то самим собой разумеющимся и абсолютным, неотъемлемым от процесса мышления. В сакроцентричном мире нет субъекта, который наблюдает объект,потому что тот, кто наблюдает, на самом деле, и есть, в каком-то смысле, сам объект, а то, что наблюдают, имеет в себе и субъектное измерение. Сакральное бытие, неразделимое в своей основе, постепенно изливается, излучает себя, распространяется, поляризуясь на внутреннее субъектное начало и объектное начало. Но это никогда не необратимо, это в каком-то смысле лишь игра.

Атман есть Брахман

Полная формула такого подхода дана виндуистской традиции – «атман есть брахман», то есть «субъект есть абсолютный объект». «Атман» – это внутреннее «я» человека. «Брахман» – абсолютный объект, абсолютное бытие. В соответствии с этим в парадигме Традиции определяется принципиальная функция человека и строится вся антропология.

Представление о человеке как о чем-то отдельном, законченном, самостоятельном и имеющем строгую видовую структуру и четкое место в бытии на самом деле довольно позднее явление. В мире Традиции, особенно в архаических формах, в сакроцентрическом пространстве, человек никогда не был равен самому себе– это, пожалуй, и есть главное в его определении. Антропология в парадигме премодерна всегда указывает, что человек, будучи сам собой, всегда есть нечто иное, что он – «маска чего-то другого». Отсюда фундаментальное значение греческого термина «prosopo...» (откуда произошло, согласно пояснению Боэция, латинское «persona»), который означает «театральная маска» («личность», кстати, это «личина», нечто, взятое напрокат).

Опровержение двух первых законов логики

Понимание человека в наиболее архаичной версии парадигмы Традиции противоречит двум первым законам логики, выведенным Аристотелем. Первый закон, «закон тождества», формулируется как «А равно А» второй закон, «закон исключенного третьего» – как «либо А равно В, либо А не равно В». Этот второй закон, по замечанию Хайдеггера, из современных философов поставил под сомнение только Гегель, основав на его отмене (точнее, пересмотре) свою «Большую логику». Антропологическая картина Традиции утверждает, что человек и равен и не равен человеку, то есть «А равно А» и «А не равно А». Тем самым нарушается строгость закона тождества. В понятие «человека», таким образом, включается одновременно и его самотождество (identi-tas) и его инаковостъ (alteritas)в отношении самого себя. И точно так же не действует и закон исключенного третьего – человек есть иное, нежели он сам, и одновременно не есть это иное(вместо «либо А равно В, либо А не равно В» получается «одновременно А равно В и А не равно В»).

Человек как место брака Земли и Неба

В антропологии Традиции человек – это всегда нечто промежуточное.В китайской традиции, например, человек рассматривается как медиатор,посредник между Небом и Землей; его собственная сущность не является чем-то законченным и навсегда данным, но, напротив, состоит в том, чтобы быть местом встречи энергий Неба и Земли (разумеется, речь идет не об обычном человеке, а о том, кто в китайской традиции называется «совершенным человеком»). «Совершенный человек» оказывается вместе с тем обобщающим образом того, чем является каждый конкретный человек, т. е. антропологическим архетипом. И если «совершенный человек» – это абсолютное «место свидания» Земли и Неба, то обычный человек представляет собой зеркальное отражение «совершенного человека», т. е. опрокинутый, попорченный и несовершенный экран, который смутно и невнятно, но отражает строго то же самое – драму встречи Земли и Неба. Если Земля и Небо совершают постоянный брак в сердце «совершенного человека», то в сердце обычного человека случается нечто вроде мимолетной интриги, кратковременного увлечения, легкого флирта Неба и Земли. Это связь Неба и Земли временно устанавливается, быстро преобразуется и растворяется после того, как человек меняет свое качество—например, умирает или деградирует. В «совершенном человеке» небо контактирует с Землей постоянно, в обычном человеке – лишь иногда пересекается и снова расходится. Никакого другого значения у человека в китайской традиции, по большому счету, нет. Образ «совершенного человека» – «инсани камил» —есть и в исламской традиции, особенно он популярен в суфизме. Есть его аналоги и в иудаистической традиции, где каббала предлагает целую серию архетипических образов – «Адам Кадмон» («древнейший Адам»), Метатрон, иногда пророк Илияху. Есть образы «тайного праведника», близкие к этим концепциям, и в христианстве. Соответственно, в любой традиции есть свои, часто весьма оригинальные образы «совершенного человека».

Сакральная иерархия

В парадигме премодерна наглядно торжествует принцип тождества-нетождества: человек не равен человеку, человек – это человек плюс нечто еще,а точнее, это некое поле игры, поле встречи. Отсюда возникает принцип сакральной иерархии.

Проекция сакрального представления об антропологии на различные типы людей или попытка структурировать людей по этому принципу свидетельствует, что через определенных людей больше говорит Небо, а через других – Земля. Китайцы полагали, что через женщину больше говорит Земля или Луна, через мужчину – Солнце и Небо. Император воплощает в себе беспримесное небо, а простой народ – Землю. Их альянс в Поднебесной позволяет браку Неба и Земли быть прочным и плодотворным.

Разные культуры по-разному организуют структуру сакральных иерархий. Общим в них является идея, что человек не есть нечто законченное, самотождественное и цельное, «индивидуальное» (т. е. дословно «неделимое»), но есть условная маска.

Человека, как мы его знаем в парадигме модерна, то есть индивидуального субъекта со строго определенным местом в объективном мире, с собственными рациональными моделями и суждениями относительно бытия и самого себя,в парадигме Традиции вообще нет. Поэтому в наиболее чистых изданиях парадигмы Традиции мы не нащупываем такого явления как философия. Сакроцентризм мира и человека препятствуют зарождению самих предпосылок для ее появления. Даже в относительном, условном виде философия зарождается там, где начинаются процессы десакрализации, и представление о человеке соскальзывает в сторону соответствия аристотелевским законам логики.

Почему у русских философия появилась поздно

Поскольку русское общество долгое время было традиционным и перестало быть таковым довольно поздно, то и философия у нас на Руси возникла с большим опозданием по сравнению с Западной Европой. Это вполне объяснимо, потому что полноценная Традиции не предполагает существования ни субъекта ни объекта философии, в ней нет того, кто стал бы выстраивать полноценную рациональную модель, поскольку все переходит во все и не задерживается в каком-то одном строго фиксированном состоянии. Жизнь предстает как хоровод сакральных масок (на Руси их называли «харями»), которые скрывают завораживающий жизненный ритм священного бытия.

Касты как собирательная структура «большого человека»

То, что под видом (маской, персоной)человека могут скрываться различныереальности, дает основание для воплощения сакральной иерархии в конкретной кастовой системе.

В кастовой системе считается, что брахманы, жрецы – более совершенные люди, чем шудры (низшая каста в Индии), ибо они мыслятся как проявление высших аспектов бытия. У брахманов «много Неба и мало Земли», а в низших сословиях, например, в шудрах, согласно индуизму, «очень много Земли и совсем мало Неба». Но никто из них в этом не виноват, потому что это разные существа– глупо сравнивать облака и море, белку и ежа, ручей и холм. Еж ползает по земле, белка скачет подереву, но никому и в голову не придет говорить: «Еж – это просто плохая и колючая белка, не умеющая прыгать, тупая и сопящая». Мы оцениваем ежа как ежа, а белку как белку, ручей как ручей, холм как холм, облако как облако, море как море. В кастовой модели брахман не просто «поднявшийся» шудра, а шудра не просто «опущенный» брахман. Это разныесущества, разные миры, у каждого из них – свои собственные, отведенные им места, поскольку они представляют собой воплощение различных энергий и различных смесей бытия. Эти энергии циркулируют сквозь них, каждый может достичь совершенства в своем собственном роде и виде. И если шудра сможет стать «совершенной Землей», это будет столь же ценно, как брахману стать «совершенным Небом».

В священном понимании кастовой иерархии различие выстраивается не между одинаковыми существами, оказавшимися по той или иной причине на разных этажах социальной лестницы, но между разнымисуществами, находящимися на разных этажах социальной лестницы. Сама же социальная лестница является выражением сакральной иерархии. Внешнее сходство сущностей обманчиво – так начинающий натуралист может перепутать лебедя с курицей. Люди суть маски, а касты ближе стоят к их подлинной внутренней природе, так как намекают на то, чтопод масками скрыто.

То, что ближе к центру, более священно и, соответственно, ближе к власти.Что менее священно или священно второстепенным образом, то – дальше от власти. Вместе все касты образуют «большого человека», который призван выполнять вселенскую функцию.