Текст книги "Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли"

Автор книги: Александр Дугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 52 страниц)

Запрет на наготу: Бог-портной

В креационизме резко меняется отношение к наготе.Нагота демонизируется, становится объектом табуирования.

Почему представление о том, что нагота является чем-то недопустимым и запретным появляется именно в креационистских моделях?

Три религии активно, жестко и бескомпромиссно реагируют на наготу: это иудаизм, христианство и ислам. Появление голого плеча, локтя, ступни, не говоря уже обо всем остальном, в классических культурах монотеизма – это скандал, настоящий вызов общественному мнению. В иудаизме даже во время брачных отношений между законными супругами они должны избегать созерцания наготы друг друга. Нагота сама по себе оказывается страшнее, чем то, на что она, казалось бы, должна намекать (в случае греховно ориентированного направления мыслей).

Дело в том, что нагота в случае концепции creatio ex nihilo является не обратной стороной Божества, символизирующей божественную субстанцию, которая так же, как и весь остальной мир мыслится как creatio ex Deo, но позорным откровением «ничто», греха, выражением ничтожности мира и тварной реальности. Поэтому абсолютным императивом становится одежда, как ритуал сокрытия наготы. Само творение как драпировка наготы «ничто» мыслится как деяние портного. «Бог-портной» – эта метафора подходит для расшифровки отношения к наготе в монотеизме.

Именно поэтому нагота демонизируется и жестко табуируется. В такой строго доведенной до предела креационистской концепции под одеждой у людей ничего нет, то есть нет их самих, поскольку, по сути дела, они сами по себеесть не что иное, как одежда для ничто.

Отсюда возникают идеи, обыгранные фантастами – костюма для человека-невидимки или одежды, живущей своей собственной жизнью (брюки-убийцы, галстук-отравитель и т.д.) Вообще культ одежды, который можно наблюдать в западном обществе даже сегодня, культ моды проистекает из своеобразно понятого креационизма. Поскольку нагота ничтожна – одежда является актом, учреждающим всего человека, его содержание, его форму (заметим, что греки называли «формой» качественную структуру вещи, противопоставленную материи). Отсюда современный культ портных и модельеров.

Гендерная гносеология в креационизме

Перейдем к гносеологической сфере. Что представляет собой познание в его гендерном аспекте внутри креационизма?

Ответ однозначен: это рассудочная деятельность взрослых и трезвых мужчин. Познание есть то, что производит в своем сознании мужчина. Жесткие и необратимые логические заключения, тяготеющие к строгой формализации; пренебрежение несоответствиями собственных представлений внешнему миру (стремление всё списать на несовершенство опыта или самого этого мира); гипнотическое навязывание своих взглядов другим как реализация стратегий господства и подавления; зачарованность магией собственного голоса (ложная идея о тождестве убедительно проговариваемых фраз и истины – фонологоцентризм); стремление придать индивидуальным мыслительным конструкциям статус непоколебимой ментальной очевидности; пиетет в отношении авторитета старших и сильнейших мужчин; оперирование дуальными кодами по логике «да-нет», «1–0», с автоматическим сбрасыванием со счетов того, что попадает в разряд «нет» или «0» – все это и другие формы параноидального сознания, свойственные мужскому интеллекту в креационистской культуре становятся образцовыми и единственными маршрутами познания. То, что подходит под эти категории, считается разумным. То, что не подходит, мгновенно зачисляется в раздел глупости и невежества.

Стоит только присмотреться к тому, что происходит в голове у женщины, становится понятным, откуда взялся миф о неисправимой женской глупости. Женщина мыслит совершенно не так; ее познавательные стратегии выстроены по совершенно иным траекториям. Но женское мышление имеет свою структуру, это отнюдь не хаос и не заторможенные, фрагментарные и упрощенные формы мужского мышления, это другое познание и другое мышление; не ухудшенное, а иное.Женщина мыслит гораздо ближе к вещам мира, гораздо более гибко и тонко слушает их голос, считается с их волей. Женщина исходит бессознательно из того, что мир жив, и с этим надо считаться, мужчина же видит в нем, скорее, аппарат, который можно разобрать, собрать заново и заставить служить себе. Тип мышления, свойственный женщинам, в современной философии принято называть «шизофреническим» или «шизоидным», тогда как мужчина мыслит «параноидально».

Обратим внимание на то, как много изменилось с исчезновением сердца.Вместо сердечного познания, вместо андрогинного начала воцарилась реальность дуальности, которая при этом ещё и утратила свои метафизические корни. В такой ситуации тотализация (женской) глупости и даже тотализация (мужского) рассудка ни к чему онтологическому привести не может. Лишь баланс, с огромным трудом поддерживающийся всеми предписаниями креационистской цивилизации, удерживает эту модель в состоянии большего или меньшего равновесия: мужчина наказывает свою жену с утра и до вечера (а та умней всё не становится и не становится), и только поэтому цивилизация не распадается. Как только он забывает это делать, цивилизация начинает трещать по швам. Так чувствуют и мыслят представители креационистского сознания (и, может быть, они – в своей парадигме – отчасти правы). Так функционирует патриархальная, рассудочная, мужская цивилизация.

Креационистские религии не просто отдают предпочтение мужской параноидальной манере мышления, но делают ее нормативной,репрессируя шизофреническое мышление женщин и оттесняя его в унизительное гетто дурости. Это в полной мере относится к схоластическим теориям, но также к самому строю западно-христианской культуры, которая отточила библейский патриархат до логического предела.

Это чрезвычайно важно для нас, так как парадигма модерна, к которой мы постепенно переходим, с её рациональностью, формализмом, стремлением навязать внешнему миру волю субъекта, в данном случае наследует именно патриархальную гносеологию, берет её за свой фундамент, причем в самой острой параноидальной форме. В этом смысле, европейский модерн продолжает некоторые стороны европейского премодерна в его креационистской форме. Это внешнее противоречие с тем, что мы утверждали до сих пор – о противоположности парадигмы модерна парадигме премодерна – легко объясняется. Мужской рационализм параноидальной гносеологии в рамках Традиции является наименее традиционным и более всего приближенным к той парадигме, которая позднее, кстати, с опорой на тот же рассудок с ярко выраженными мужскими свойствами, примется Традицию отрицать.

Гендерная проблема в парадигме модерна

Гендерная парадигма Нового времени —мужская

Переходим к парадигме модерна. Всё, что было сказано о гендерной проблеме в парадигме креационизма, полностью и без всяких изменений проецируется в парадигму модерна и на первых этапах становится стартовой чертой гендерной проблематики Нового времени. Но если мужчина в рамках креационизма замещал собой далекого, запредельного, трансцендентного Бога, а женщина символизировала хаотические энергии мира, потенции ничто, то в парадигме модерна мужское начало больше ничего не символизирует, точно так же, как и женское. Онтология пола полностью улетучивается, остается лишь чистая гносеология пола. Но на гносеологическом уровне все пропорции креационистски понятого жесткого патриархата сохраняются.

В модерне мы сталкиваемся с историей взлетов и падений исключительно мужского рассудка.Женщины сопровождают эту историю невнятным, нечленораздельным фоном, и в целом, к смене парадигм относятся безразлично. Чем бы мужчины ни тешились, ходили в церковь или в Крестовые походы, чертили схемы мудреных аппаратов или ставили опыты над обезьянами, – женщинам было всё равно. Это не удивительно, за предыдущие тысячелетия их так забили, что они предпочитали просто адаптироваться к тому, что есть.

Определенный интеллектуальный консерватизм и пластичная природа женщин делала их естественными носительницами манифестационистского подхода, более сбалансированного и близкого их природе. В таком манифестационистском ключе они чаще всего перетолковывали и христианство (в тайне и молчании). Мужчины, естественно, и это толковали как признак «глупости», меря всё по себе.

Права голоса в фазовом переходе женщины не имели никакого, и может, максимум, чем они отметили наступление парадигмы модерна, так это отсутствием большого энтузиазма по его поводу.

Патриархат в протестантской этике и рационализм

В модерне пол окончательное утрачивает метафизическое, символическое и онтологическое значения. Так обстоит дело на первых этапах становления этой парадигмы.

Параллельно, окончательно утрачивает значение и принцип эротизма, поскольку он «отвлекает мужчину от рассуждений, подсчетов и мешает ему думать о собственно мужских проблемах»; эротизм рассматривается как абсолютно излишняя вещь. Это тесно связано с протестантской этикой,потому что протестантизм – как мы уже отмечали – является промежуточной концептуальной формой между остаточной, угасающей парадигмой креационизма (премодерн) и полноценной парадигмой модерна. Мы видим в протестантском этосе, в пуританизме доведенное до абсурда и полного неприятия отношение к женщинам и возвеличивание мужского начала. Интересно, что даже самые «прогрессивные», «либеральные» и «демократические» режимы в Англии и в Америке вплоть до XIX века рассматривали в качестве гражданинатолько мужчину. При этом он должен был быть ещё и состоятельным. Разумный состоятельный мужчина был гражданином. А кем была женщина, непонятно: её статус в ранних англосаксонских Конституциях и Билле о правах человека был неопределен. Чтобы изменить гендерную диспропорцию, на самом пике эры прогресса и просвещения возникло движение суфражизма («suffrage» – по-французски, «голосование»), которое настаивало на том, чтобы женщинам предоставить гражданство и право участвовать в голосовании.

Когда формировалась парадигма модерна, отбросили догматы Откровения, религиозные запреты и символическое и концептуальное обоснование патриархата, но, тем не менее, прежнее отношение к женщине сохранилось. Только теперь оно было основано на брутальном принципе «кто сильнее, тот и прав». Привилегированная позиция мужчины в обществе модерна, унаследованная из креационистского общества, давала ему право не считаться с женской аргументацией, и, соответственно, не давала женщине возможности пытаться выработать свою независимую аргументацию, выстроить апологию женского сознания.

Можно предположить, что женщинам это не очень нравилось: ведь теперь их подчиненное социальное положение уже вообще ничем не оправдывалось. Раньше на стороне мужчины были религиозные догмы, которые можно было ещё принять и смириться. Теперь же они оказались «внизу» по чистой инерции и потому, что мужчина по привычке грозил им своим волосатым кулаком. За тысячелетия их забили так, что они рта не могли открыть. И соответственно, в диалоге с мужчиной они выражались невнятно: «Дай любви, дай денег, дай поесть, дай детей...» В крайнем случае: «Дай бриллиант, хочу во дворец, купи карету...». Просили они всегда мало и совсем не то, что им было надо, потому что у них не было правильного языка: ведь языком всецело владели мужчины и давно подстроили его под себя. Женщины говорили обрывками слов, выразительными, страстными, но невнятными междометиями, вздохами, шепотом, который невозможно было разобрать, а если мужчина разбирал слова, то в мысль они не складывались, и он равнодушно и высокомерно плевал на них... Они не знали больше своегоязыка, утратили обоснование своей половой онтологизации, особых структур женского сознания, своего гендерного достоинства. Если, действительно, долго относиться к человеку как к уютному, комфортному, и подчас надоедливому, животному, он в итоге превратится в пародию на самого себя, не в животное, конечно, но во что-то невразумительное.

Интересны в связи с этим анекдоты, которые рассказывают о Канте. Говорят, у Канта никогда, до самой старости, не было женщины просто потому, что он не хотел отвлекаться от занятий философии (правда, другие историки это опровергают, и говорят, что он был тот ещё повеса, а не женился он лишь по небрежности). И вот Канту, которому пол мешал думать, друзья-доброжелатели, какие-то студенты-выпивохи привели девушку легкого поведения. И после краткого общения, о подробностях которого нам ничего не известно (как и о достоверности этой истории), Кант вышел из кабинета и сказал: «Ничего я в этом не понял, много суеты, мало дела, лучше пойду дальше размышлять о чистом разуме».

Пол в рассудочной классической философии модерна считался чем-то излишним, и столпы этой философии утверждали это своим поведением. Их задача была – развоплотить мужское сознание, возведя его в статус позитивной науки, и чтобы ему не мешали заниматься этим мужским (в понимании модерна) делом.

Поворот к полу

Так обстояло дело на первых этапах утверждения парадигмы модерна. Но постепенно картина начала меняться. И она менялась одновременно и параллельно на разных уровнях культуры: в науке, в политике, в социальных институтах, в идеологии, в психологии. Этот поворот приходится на вторую половину XIX века, когда модерн в целом завершает программу экстенсивнойэкспансии, состоявшей в систематическом оспаривании, ниспровержении, осмеянии и разоблачении традиционного общества, и входит в стадию интенсивногоразвития, т.е. начинает задумываться о своих собственных началах и предпосылках. Тогда-то и начинает набирать обороты критическаятрадиция, ставящая под вопрос предпосылки самого модерна. Кант стоит у истоков этой критической традиции. Он мыслил, мыслил, а потом задумался: «А что же я, собственно, делаю?» И удивился. Так была написана «Критика чистого разума».

Но не только Кант удивился тому, что он делает, но многие, в частности, Маркс, удивились тому, как рациональные структуры мужского ума воплощаются в экономико-хозяйственной сфере. И спросили себя критики модерна: «А вдруг в этом рациональном функционировании логического рассудка содержится какой-то недочет, вдруг здесь что-то упущено и все может быть устроено как-то иначе?» Модерн с середины XIX века начинает критически осмыслять свою собственную парадигму и приходит всё к более странным выводам. Он начинает понимать, что он что-то где-то упустил, так как концы с концами у него совершенно не сходятся.

В ходе этой критической рефлексии модерна относительно себя самого, у разных философов и психологов появляется догадка: а не является ли то, что модерн упустил, чью важность не учел, что он не досмотрел – полом, проблемой пола?

К концу XX века модерн постепенно придет к идее своей полной несостоятельности и убежденности в том, что все его предпосылки во всех моментах, включая гендерную проблему, являются непродуманными, некритическими пережитками традиционного общества. Модерн задумается на сей раз всерьез: а модерн ли он? Не является ли он секулярной версией, переизданием тех же креационистских или традиционных обществ, которые он был призван заменить собой?

Мишель Фуко в своей книге «История сексуальности» описывает этапы формирования отношения к полу в современном европейском обществе, приводя примеры самых нелепых и отвратительных предрассудков и дискриминации женщин в протестантских обществах на заре Нового времени. В целом, это и есть программа постмодерна: обнаружив полный провал модерна, начать всё заново. И тогда проблема пола встанет в центре внимания всей философии.

Но началось всё с критической традиции и середины XIX века. В этот период проблема пола, сформулированная как отношение рассудка к желанию, начинает привлекать всё больше внимания. На первых порах в модерне рассудок просто пытался отменитьпол. Теперь же он пытается не просто от него отмахнуться,загнать в подолье, отправить куда подальше, одеть в непроницаемый костюм, в конце концов, запретить (как раньше), но влезтьв этот пол и своим собственным прикосновением растворить его, сублимировать, осознать, осмыслить и те самым снять его как проблему(чтобы его больше не было). Этот антиэротический элемент был заложен изначально уже в креационизме. В первый период Нового времени его попытались отменить, но когда это не удалось, им занялись всерьез уже в рамках критической традиции в фазе интенсивного развития парадигма модерна. Рассудок (мужской рассудок!) двинулся навстречу желанию.

Модерн заново открыл для себя пол, чтобы наконец-то с ним справиться.По крайней мере, так дело обстояло к концу XX века.

Фрейдизм

Фундаментальная и систематическая попытка глубоко осмыслить эротическую реальность, мир желаний, чтобы в ней не осталось ничего непрозрачного для «света» мужского сознания, был предпринята австрийским психиатром Зигмундом Фрейдом.

Изначально Фрейд вовсе не стремился возвратить эротизм (в его манифестационистском значении) в центр реальности. Это очень хорошо показал, с одной стороны, Юнг (который, будучи учеником Фрейда, принялся делать именно это – реабилитировать манифестационизм), с другой стороны, Лакан, а позже Делёз и Гваттари в эпохальной книге «Анти-Эдип». Все они по-разному и с разных позиций показали, что Фрейд преследовал в своих работах чисто научные цели, исповедовал классический рационалистический и позитивистский подход и, более того, без малейшего критического подозрения проецировал на изучение пола классические мужские предрассудки.

Фрейд, по сути дела, пытался предложить чисто мужское и рассудочное понимание сексуальности так, чтобы в ней не осталось вообще никакой самостоятельной тайны. Неслучайно сегодня, в нормах политкорректности постмодерна, с учётом «Анти-Эдипа», где разоблачался экслюзивистский и мизогинический мускулинизм Фрейда, имя «Фрейд» звучит так же, как «Адольф Гитлер»; ему прилеплен ярлык «сексизма», а это в постмодерне равносильно обвинению в тоталитарном навязывании в качестве нормативной аксиомы какой-то одной модели объяснения полового поведения и, соответственно, половых расстройств, основанной на заведомо предвзятой (мужской) позиции. Фрейд, по мнению его критиков, предложил в качестве научного норматива взгляд на женщину и женскую сексуальность глазами мужчины и в этом был прямым наследником модерна.

И всё же идеи Фрейда для своего времени стали настоящей революцией. Именно он открыл полкак фундаментальную реальность человеческой культуры, выстроил интерпретационную и терапевтическую системы, основанные на приоритетном изучении сексуальности. Надо лишь представить себе, в каком состоянии находились исследования половых отклонений в Европе его времени, чтобы понять значение Фрейда.

Например, Крафт-Эбинг в «Сексуальной психопатии» описывал различные патологические отклонения, с которыми он знакомился в домах для умалишенных (больше напоминающих тюрьмы) Европы. Описывая отдельные случаи, он ставил самые незамысловатые диагнозы: «эта женщина помешалась от своего влечения», а «этот мужчина сошел с ума от переизбытка чувств». Причина «сексуальной психопатии» одна: человек продался желанию, ослабил рассудок – вот и все объяснения. Не справился с желанием, сошел с ума. И наоборот, если сошел с ума, то жди бесконтрольного всплеска хаотичных сексуальных желаний. Лечили же всё это, как показывает Фуко, преимущественно изоляцией (вместе с преступниками и больными проказой), пытками и телесными наказаниями (самым мягким было обливание холодной водой). В фильме Шванкмайера «Безумие» красочно показаны эти методы. Одним словом, рассмотрение эротизма как болезни было в самом расцвете.

Психоанализ, открытый Фрейдом, тоже вначале ставил перед собой практическую задачу: лечить людей от половых расстройств. Но Фрейд, будучи профессиональным психиатром, решил для эффективности лечения вначале разобраться: какова структура того, от чего надо лечить людей? Фрейд первым в Новое время осуществил систематизированное описание структуры желания, дал карту сексуальности, ранее находившуюся в тени, ввел концепцию «подсознания», куда и предложил заглянуть рассудочному психоаналитику, чтобы понять характер формирования половых болезней, а также выяснить, нет ли у других – по видимости неполовых заболеваний – половой причины.

Открытое Фрейдом «подсознание» стало переворотом. Фрейд выделил в его структуре два главных элемента – «эрос» и «танатос». Сразу замечу, что к аналогичным понятиям в греческой (манифестационистской) традиции эти термины имеют очень далекое отношение. Это не более чем «научные метафоры», привлекаемые для наглядности логических построений.

Под «эросом» Фрейд понимал движущий импульс подсознания – желание. Под «танатосом» – отсутствие желания, покой, неподвижность подсознания, т.е. состояние, которое полностью реализуется только вместе со смертью («танатос» – по-гречески «смерть»). Человеческое подсознание балансирует между двумя полюсами волнения эроса: создающим внутренний дискомфорт ощущением недостаточности, копошения, заставляющего человека что-то делать, и стремлением к застыванию, к свободе от провоцирующего беспокоящего желания. Рассудок отражает эту диалектику, проделывая сложнейшую работу по подавлению, вытеснению, перетолковыванию, переоформлению импульсов, исходящих от «эроса» и «танатоса».

На базе такой реконструкции Фрейд попытался построить не только типологию психических заболеваний и отклонений в клинической стадии, но и систему психологических типов у тех, кого ранее было принято считать нормальными людьми. Более того, Фрейд применил свой метод к культуре, и у него получилось, что вся человеческая деятельность в истории, политике, экономике и искусстве есть результат игры подсознания. Фрейд интерпретировал классические произведения искусства от Древней Греции до современного ему Достоевского и нашёл в каждом из них подтверждение своих гипотез о функционировании подсознания. Параллельно расширению психоаналитического метода, Фрейд пришел к выводу, что структуры эроса предопределяют не только сексуальные патологии, требующие клинического лечения, но и структуру поведения, мышления и действий тех людей, которых принято считать нормальными. Раз рассудок есть искаженное зеркало подсознания, то говорить о здравом рассудке – слишком наивно. Любой рассудок, по определению, основан на подавлении большинства импульсов, поднимающихся к нему из подсознания, тогда, о каком здоровье можно говорить! Фрейд предлагал с помощью психоанализа лечить крайние формы расстройств и по мере возможностей консультировать и проводить специальные сеансы со всеми людьми, включая абсолютно здоровых, чтобы помочь им справиться с психологическими проблемами, которые, по мнению Фрейда, есть и должны быть у каждого.

Итак, Фрейд и его последователи-психоаналитики заново открыли желание – тот центр, который с эпохи креационизма вплоть до начала критического переосмысления модерном самого себя находился в культурном гетто. Это было чрезвычайно важно для выработки новой парадигмы – парадигмы постмодерна. И философы-постмодернисты охотно признают, что в их теориях фрейдизм играет не меньшую роль, нежели структурная лингвистика или марксизм. Там, где пол в рамках парадигмы модерна начинает заявлять о себе, появляются первые признаки постмодерна.