Текст книги "Паж герцога Савойского"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 62 страниц)

Ввиду этого адмиралу предписывалось внимательно следить за тем, чтобы подкреплению не пришлось ждать за городскими стенами, в какой бы час ночи и дня оно ни прибыло.

Поскольку в любом случае эта помощь должна была прийти со стороны Туриваля, адмирал удвоил посты с этой стороны и приказал в сараях при пороховом погребе сложить большое число лестниц, чтобы прибывшие могли не только пройти через потерну Святой Екатерины, но и перелезть через стены.

Коннетабль присоединился к своей армии в Эсиньи-ле-Гране как раз в тот момент, когда Мальдан вернулся в город.

Коннетабль решил прийти на помощь Сен-Кантену открыто, средь белого дня. Темнота и хитрость столь мало содействовали французам первый раз, что он вместо этого решил прибегнуть к двум великим помощникам мужества: солнечному свету и открытой силе.

Приняв это решение, коннетабль вернулся в Ла-Фер, собрал всю свою пехоту, кавалерию, а также артиллерию, то есть пятнадцать пушек, и послал приказ маршалу де Сент-Андре, находившемуся в это время в Аме, присоединиться к нему рано утром 10 августа на дороге из Ла-Фера в Сен-Кантен.

Передав приказ коннетабля Колиньи, Мальдан отправился от адмирала прямо в палатку своих друзей.

Все были на месте, и все улыбались. У Ивонне дела шли превосходно. Фракассо перестал мучить неопределенную форму глагола «утешить» и обратился к его причастию прошедшего времени, что дало ему «утешенный», и он немедленно подобрал к нему рифму «повешенный». Шарфенштайны занялись неким промыслом, приносившим им неплохую прибыль: они вдвоем делали ночные вылазки и садились в засаду на дороге, что вела из одного лагеря в другой, где и поджидали прохожих, вооружившись огромным бичом собственного изобретения, позволявшим наносить удары на расстоянии в дюжину футов; прохожий получал удар по затылку то ли от Франца то ли от Генриха и падал, разумеется, не успев и охнуть. Испанцы и фламандцы только что получили задержанное жалованье и походные деньги, поэтому два великана подтаскивали к себе убитого или просто потерявшего сознание солдата и обирали его до нитки; если прохожий был убит, то, понятно, он в себя уже не приходил; если же он только терял сознание, то приходил в себя, перевязанный, как колбаса, с кляпом во рту, а по бокам у него лежали три-четыре товарища точно в таком же виде. Когда же наступал час идти на покой, Шарфенштайны взваливали трех-четырех пленных на плечи, и, хотя выкупы бывали обычно невелики, наши немцы, люди, любящие порядок, причисляли их к авуарам сообщества. Прокоп продолжал заниматься ремеслом нелегального нотариуса и прокурора in partibus note 36Note36
  В стране неверных (лат.)


[Закрыть]; он не успевал составлять завещания, а потому удвоил цену и брал за каждое по шесть ливров. Лактанс понемногу перетаскивал винный погреб якобинцев – а он считался лучшим в тех местах – в палатку сообщества. Пильтрус каждый раз приносил кошельки, якобы найденные им под копытами лошади, и плащи, якобы забытые кем-то на тумбах. Таким образом, денежные дела, как и любовные, шли превосходно; золото так и текло со всех сторон, и хотя струйки его были тонкие, они обещали превратиться в такую широкую реку, что, если война продлилась бы еще год или два, каждый из членов сообщества мог бы оставить службу, имея порядочное состояние, и мирно, пользуясь всеобщим уважением, заняться тем делом, к чему его влекла природная склонность, будь то любовь или поэзия.

Итак, на всех лицах светилась улыбка; исключение составлял бедный Мальмор.

Он жалобно стонал; подобные жалобы от него нечасто можно было услышать. И не потому, что он чувствовал себя хуже, наоборот. Просто Мальмор, следуя завету Сократа «FvcoGi aeavxov» («Познай самого себя»), тщательно изучил и глубоко и полно себя познал, но не с психологической, а с анатомической точки зрения; поэтому он понимал, что, сколь бы ни легко зарастали на нем раны, в том решительном деле, которое надвигалось, он уже не сможет принять участие и заполучить несколько новых шрамов.

Мальдан, доверительно сообщивший друзьям о подходе коннетабля, усугубил его отчаяние.

Наступил час ужина; все сообщество село за стол. Благодаря неисчерпаемым запасам находчивости наемников, их стол был явно богаче, чем у адмирала. Особенно превосходно было вино, как мы уже сказали, в изобилии поставляемое братом Лактансом.

Поэтому здравицы так и сыпались.

Сначала выпили за благополучное возвращение Мальдана; потом за сонет Фракассо, наконец-то завершенный; за здоровье Мальмора, потом короля, потом господина адмирала, потом мадемуазель Гудулы, а в завершение – это была идея Мальдана – за здоровье бедной Катрин Госсё.

Только Шарфенштайны, не обладавшие склонностью к красноречию, не произнесли пока ни одной здравицы, хотя они и выпили вдвоем больше, чем семеро остальных, вместе взятых.

Наконец поднялся Генрих, держа в руке полный стакан; губы его улыбались под густыми усами и глаза блестели под широкими бровями.

– Дофарищи, – сказал он, – претлакаю фыпить са сдорофье отного челофека.

– Тише, господа, тише! – закричали наемники. – Генрих хочет произнести здравицу!

– И я тоше, – сказал Франц.

– И Франц тоже! – закричали наемники.

– Та, тоше.

– А какую, Франц? Давай первый говори – слово молодости.

– Ту ше, што претложил мой тятя.

– А! Браво, – закричали наемники, – ты почтительный племянник, как всегда! Давай, Генрих, твою здравицу!

– Я претлакаю фыпить са сдорофье того слафного молотого челофека, который претложил нам пятьсот золотых экю за отно тельце, помните?..

И он сделал несколько вульгарный жест, изобразив, как убивают зайца.

– Ах да, – сказал Ивонне, – бастарда Вальдека… Да, но мы его больше не видели, задатка он нам не оставил и не назначил дня, на который он нас нанимает.

– Нефашно, – сказал Генрих, – он тал нам слофо, а слофо у немца отно: он притет, тает сататок и насначит день.

– Спасибо на добром слове, Генрих! – произнес чей-то голос у входа в палатку.

Все обернулись.

– Господа, – сказал бастард Вальдек, подходя к столу, – вот сто золотых экю, которые я обещал вам в качестве задатка, и завтра все сутки вы принадлежите мне душой и телом; точнее, сегодня, так как сейчас час ночи.

Он бросил на стол сто золотых экю и, подняв стакан, к которому Мальмор, к своему великому сожалению, не успел прикоснуться, сказал:

– Ну что же, господа, окажем честь Генриху и выпьем са успех отноко тельца!

И наемники весело выпили за успех одного дельца, то есть не за что иное, как за смерть Эммануила Филиберта.

XIV. СЕН-ЛОРАНСКАЯ БИТВА

Вернемся к коннетаблю.

В тот же день – ибо, как справедливо заметил бастард Вальдек, в тот момент, когда он произносил свой тост, новый день, 10 августа 1557 года, уже начался час тому назад, – итак, в тот же день, часов в семь утра войска маршала де Сент-Андре, выйдя из Ама под предводительством графа де Ларошфуко, соединились с армией коннетабля.

Обе армии, точнее, две части одной армии, имели, если воспользоваться военными терминами, личный состав из девятисот человек тяжелой кавалерии, тысячи – легкой кавалерии и конных аркебузиров, пятнадцати французских и двадцати двух немецких пехотных рот, то есть всего около девяти-десяти тысяч человек.note 37Note37
  Одиннадцати тысяч – по Рабютену и восьми тысяч – по Мержи, участвовавшему в сражении и попавшему в плен. (Примеч. автора.)


[Закрыть]

Во главе такого слабого войска коннетабль готовился атаковать армию, с подходом англичан насчитывавшую почти шестьдесят тысяч человек!

Поэтому накануне, на совете, когда он сообщил о своем решении идти с десятью тысячами человек на помощь городу, осажденному шестидесятитысячной армией, маршал де Сент-Андре позволил себе напомнить ему об опасности подобного предприятия и о том, чего следует опасаться со стороны такого столь активного неприятеля, как герцог Савойский, если придется отступать шесть льё по совершенно открытой местности.

Но со своей обычной любезностью коннетабль ответил:

– Черт побери, сударь, в том, что следует сделать для блага государства, вы можете положиться на меня… Я уже давно понял, как и когда следует давать сражение или избегать его, так что будьте совершенно спокойны на этот счет.

Коннетабль выступил ночью. Он рассчитывал быть на мельнице Гоши в четыре часа утра, но дошел до нее только к десяти, поскольку обоз и артиллерия сильно задержали его в пути.

Впрочем, шпионы герцога Савойского работали плохо, и французская армия, внезапно появившаяся на высотах Гоши, застигла его врасплох.

Коннетабль даже успел разгромить две роты, то есть около шестисот человек, занимавших передовые посты.

Дойдя до этого места, французская армия оказалась в виду испанской, но их разделяли Сомма и болота Л'Абьеты, и встретиться они могли только на дороге, проходившей по краю испанского лагеря – по ней могли двигаться в ряд самое большее четыре человека.

Поскольку мы уже так много рассказали об осаде, опишем в двух словах позицию коннетабля, чтобы читатель мог ясно представить себе, какие ошибки он совершил в этот роковой день.

Испанская, фламандская и английская армия занимала правый берег Соммы. Четырнадцать пехотных подразделений Хулиана Ромерона и Карондолета и две роты, захваченные врасплох коннетаблем, занимали соответственно: четырнадцать подразделений – предместье Иль, а две роты – мельницу Гоши, расположенную, как и предместье, на левом берегу Соммы.

Значит, дойдя до мельницы Гоши и уничтожив две вражеские роты, следовало произвести весьма простой маневр, а именно: блокировать в предместье четырнадцать подразделений двух испанских командиров, разместить батарею из шести пушек напротив дороги – единственного возможного прохода для вражеских войск, отправить в Сен-Кантен через болото необходимое подкрепление, после чего, оказав помощь городу, отступить, пожертвовав двумя из шести пушек и сотней людей, которые должны были по-прежнему простреливать дорогу, прикрывая отступление.

Коннетабль разбил две роты, блокировал четырнадцать подразделений в предместье Иль и, не обращая никакого внимания на дорогу, приказал спустить на воду четырнадцать лодок, привезенных с собой, поскольку осажденные предупредили его, что у них имеется всего три или четыре маленьких суденышка.

Но тут обнаружилось, что телеги с лодками находятся не в начале колонны, как надо было, а в самом ее хвосте.

Два часа потеряли, пока их подвезли, один час, пока их дотащили до берега Соммы, а потом солдаты так поспешно кинулись занимать в них места, что перегруженные лодки застряли в иле Л'Абьетского пруда.

А тут еще один лучник, взятый утром французами в плен у мельницы Гоши, показал коннетаблю палатку герцога Савойского.

Коннетабль тут же установил батарею, чтобы сбить эту палатку.

Через десять минут батарея дала первый залп, и по суматохе вокруг палатки стало видно, что ядра почти накрыли цель. Тем временем лодки, спущенные, наконец, на воду, начали подниматься вверх по Сомме, дымя смолистыми факелами, что было знаком, условленным между коннетаблем и Колиньи.

При первом же крике, возвещавшем появление коннетабля, Колиньи поспешил на Туривальскую куртину, откуда он мог обозреть всю местность вплоть до мельницы Гоши. Он издали увидел лодки с людьми и тут же приказал сделать вылазку через потерну Святой Екатерины, чтобы поддержать высадившихся, и одновременно спустить и приставить к стенам лестницы, чтобы солдаты, сколь бы многочисленны они ни были, могли беспрепятственно войти в город.

Он только отдал эти распоряжения и следил глазами за дымом с лодок, все приближавшихся к городу, как к нему подошел Прокоп и, ссылаясь на заключенный между наемниками и адмиралом договор, попросил отпустить их на день, ибо у них есть намерение заняться кое-чем для самих себя.

Таков был договор. Следовательно, адмирал не имел не только причин, но и права противиться их желанию. И Прокопу с товарищами на этот день была предоставлена полная свобода.

Они последовали за теми, кто был назначен в подразделение, делавшее вылазку, и оказались вне города.

Во главе их ехал бастард Вальдек в полном доспехе и с опущенным забралом.

Лошадь Ивонне, две лошади Мальдана и четвертая, предоставленная бастардом Вальдеком, составляли кавалерию.

Эта кавалерия состояла из Ивонне, Мальдана, Прокопа и Лактанса.

Пильтрус, Фракассо и Шарфенштайны составляли пехоту.

Впрочем, если дорога окажется длинной, то Пильтрус и Фракассо должны были сесть на лошадей Ивонне и Лактанса позади их владельцев. О Шарфенштайнах заботиться не приходилось – они никогда не уставали и легко успевали за скачущей галопом лошадью.

И только бедный Мальмор, как мы видим, в экспедиции не участвовал, поскольку он еще не мог ни ходить пешком, ни ездить верхом, и его оставили стеречь палатку.

Наемники отправились к мосту, где должны были причалить лодки.

Они, действительно, вскоре причалили, но при высадке начался тот же беспорядок, что и при погрузке: солдаты, не слушая слов и указаний тех, кого адмирал выслал им навстречу, чтобы помочь при высадке и направить их на дорогу, проложенную среди болота, прыгали на землю, увязая в иле по пояс; потом, растерявшись и подняв шум, заглушавший все приказы, кинулись кто налево, кто направо, и одни завязли в грязи и торфе, а другие попали прямо во вражеский лагерь.

Только Дандело и с ним около четырехсот человек прошли по фашинам и благополучно добрались до твердой земли.

Колиньи с высоты крепостной стены в отчаянии наблюдал, как гибнет долгожданное подкрепление, напрасно взывая к обезумевшим людям, которые во множестве барахтались в топях, куда их завело собственное упрямство и где они мало-помалу исчезали, а им нельзя было оказать никакой помощи.

Дандело все же удалось присоединить к своим людям несколько заблудившихся и тонувших в болоте, и он привел к потерне пятьсот солдат и пятнадцать или шестнадцать командиров, к ним следует также причислить несколько дворян, явившихся сюда, как говорит Колиньи, «для своего собственного удовольствия».

Этими дворянами были виконт дю Мон-Нотр-Дам, сьёр де ла Кюре, сьёр Мата и сьёр де Сен-Реми; их сопровождал начальник артиллерии и трое канониров.

Колиньи признается, что вид этих трех канониров доставил ему наибольшее удовольствие, если не считать радости, испытанной им при виде брата, представшего перед ним насквозь промокшим в водах Соммы; в городе не было других артиллеристов, кроме артиллеристов-горожан, а они, если не мужеством, то опытом и ловкостью далеко не отвечали потребностям осажденного города, особенно осажденного так плотно.

Бастард Вальдек спокойно подождал вместе с наемниками, пока солдаты высадились, заблудились или увязли в болоте, потом взял лодку, в сопровождении восьми своих спутников спустился вниз по течению реки и высадился у ольхового лесочка, серебристым занавесом окаймлявшего с одной стороны Л'Абьетский пруд.

Там он раздал всем испанские перевязи и попросил солдат спрятаться, сидеть тихо и быть готовыми исполнить любой приказ.

Расчеты его были очень просты.

Накануне ему стал известен план коннетабля явиться со своей армией, чтобы оказать помощь Сен-Кантену. Зная герцога Савойского, он рассудил, что при виде французской армии Эммануил Филиберт не останется в лагере, а выйдет из него и завяжет бой на левом берегу Соммы. Поэтому он и устроил засаду в Л'Абьетских болотах, где, по его мнению, должна была развернуться битва, и раздал наемникам красные с желтым перевязи (в то время мундиров еще не было), чтобы те выглядели как испанские гонцы и могли, не вызвав подозрений, приблизиться к герцогу и окружить его.

Понятно, что бастард Вальдек хотел сделать с Эммануилом Филибертом, когда тот будет окружен.

Сейчас мы увидим, ошибся ли он в своих расчетах.

Эммануил Филиберт только что встал из-за стола, когда ему доложили, что на другом берегу Соммы показалась французская армия; палатка его была расположена на возвышенности, поэтому стоило ему выйти и повернуться в сторону Ла-Фера, как он увидел всю французскую армию, сражавшуюся на холмах Л'Абьеты, а потом, поглядев ниже, под собой, но вне досягаемости выстрела из аркебузы, – Дандело и его людей, грузившихся в лодки; одновременно с этим над его головой раздался характерный свист, который военный ни с чем не спутает, за ним последовали два-три других, и у его ног ушло в землю ядро, обдав его песком и камнями.

Эммануил Филиберт сделал шаг вперед, чтобы охватить взглядом всю видимую часть течения Соммы, но в ту минуту, когда, так сказать, он сделал шаг навстречу огню, мощная рука схватила его за плечо и оттащила назад.

Это была рука Шанка-Ферро.

В эту же минуту ядро попало в палатку и продырявило ее насквозь. Оставаться на этом месте, ставшем, по-видимому, мишенью артиллерии коннетабля, значило обрекать себя на верную смерть. Эммануил Филиберт, отдав приказ, чтобы ему принесли оружие и оседлали лошадь, дошел до небольшой часовни, поднялся на площадку колокольни и оттуда увидел, что колонна французов не продвинулась далее деревни Сен-Лазар, которую охраняет лишь небольшой отряд кавалерии.

Сделав эти наблюдения, он спустился, быстро надел оружие прямо на паперти часовни, призвал к себе графов Горна и Эгмонта, послал гонца к герцогу Эрику Брауншвейгскому и графу Мансфельду с приказом произвести разведку французских позиций, а в особенности выяснить, не угрожает ли дороге в Рувруа какая-нибудь открытая или спрятанная батарея, и назначил им свидание в штабе фельдмаршала Биненкура.

Через четверть часа он сам был уже на месте встречи. Он объехал по дуге половину города, продвигаясь через Флоримон и по дороге, которая теперь называется Адским переулком и которая доходила до линии обложения, начинавшейся у церкви святого Петра-на-Протоке и заканчивавшейся в предместье Сен-Жан.

Гонцы от герцога Брауншвейгского и графа Мансфельда уже прибыли: дорога в Ровруа была совершенно свободна, а начало колонны французов не доходило до Невиля.

Эммануил Филиберт во главе двух тысяч всадников первым пересек дорогу в Ровруа, провел свой отряд и изготовил его к бою, с тем чтобы кавалеристы могли прикрыть проход пехоты.

По мере подхода своих войск он отправлял их к Менилю через Арли, убирая таким образом из поля зрения французов.

Прошло уже пятнадцать тысяч человек, а коннетабль продолжал развлекаться стрельбой по пустой палатке Эммануила Филиберта.

И тут герцог Неверский, посланный коннетаблем с несколькими ротами тяжелой кавалерии и ротами Кюртона и д'Обинье очистить Нёвильскую равнину, поднявшись на какой-то холм, увидел все позиции, занятые испанской армией.

Огромная вражеская колонна под прикрытием двух тысяч кавалеристов герцога Савойского двигалась с другой стороны Арли, темным и плотным полукругом охватывая позади Мениль-Сен-Лорана армию коннетабля.

Хотя людей у герцога Неверского было совсем мало, ему на мгновение пришла в голову мысль послать к коннетаблю гонца и сообщить, что он готов пожертвовать собой и своими людьми, дабы дать французской армии время отступить; но коннетабль запретил ему под страхом смерти ввязываться в бой, и это значило бы нарушить приказ коннетабля, а он знал, насколько тот непреклонен в вопросах дисциплины. Он не решился взять на себя такую ответственность, отступил к корпусу легкой кавалерии принца Конде, сражавшемуся у мельницы Грат-Пане на дороге в Мениль, и, пустив лошадь в галоп, сам лично поскакал предупредить коннетабля о случившемся.

Коннетабль тут же призвал к себе г-на де Сент-Андре, графа де Ларошфуко, герцога Энгиенского и других командиров своего войска и изложил им следующее: сумев оказать Сен-Кантену помощь, которой требовал его племянник, он считает за благо достойнейшим образом, но насколько возможно быстро, отступить. Он предложил командирам занять места, построить людей и отойти с ними, избегая всех столкновений, кроме вынужденных.

Но, советуя другим быть осторожными по соображениям стратегии, сам коннетабль и не подумал спрятать сотню аркебузиров на ветряных мельницах, расположенных рядом с Юрвилье, Эсиньи-ле-Граном и тем местом, что ныне называется Мануфактурой, чтобы нарушить вражеский фронт и отвлечь неприятеля огнем.

Отступление возглавила французская пехота: быстрым шагом, но в полном порядке она двинулась к лесу Жюсси, поскольку он мог дать ей укрытие от атак кавалерии.

Но было уже слишком поздно: оставалось еще на три четверти часа пути, когда в пятистах шагах от французской армии показались кавалерийские и пехотные части испанской армии, окружившие французов со всех сторон.

Итак, столкновения избежать не удалось.

Коннетабль остановил колонну, выставил пушки в боевое положение и стал ждать. Огромное численное превосходство вражеской кавалерии не оставляло ему ни малейшей надежды добраться до леса.

Тогда Эммануил Филиберт разделил свою армию на три большие части, поручил графу Эгмонту командование правым крылом, а герцогам Эрнсту и Эрику Брауншвейгским – левым, объяснил им свой план, пожал им руки и, взяв с них слово ничего не предпринимать без его приказа, принял на себя командование центром.

Между французской и испанской армиями находилась огромная масса маркитантов, лакеев без хозяев, слуг при рыцарях, как тогда говорили, – одним словом, весь тот жалкий сброд, в те времена во множестве облеплявший любую армию, как паразиты. Эммануил Филиберт приказал дать несколько пушечных выстрелов по всей этой нечисти.

Результат получился именно тот, какого он ожидал: толпы мужчин и женщин с громкими криками бросились бежать, сокрушая ряды армии коннетабля.

Их попробовали отбросить, но страх бывает иногда сильнее мужества. Поднявшись в стременах, Эммануил Филиберт увидел, какой беспорядок

внесло в ряды французской армии это вторжение.

И, повернувшись к Шанка-Ферро, он сказал:

– Пусть граф Эгмонт атакует арьергард со своей фламандской конницей… Пора!

Шанка-Ферро унесся вихрем.

Потом, обернувшись к герцогу Эрнсту, оставшемуся рядом с ним, Эммануил добавил:

– Герцог, пока Эгмонт со своей фламандской кавалерией атакует арьергард, вы и ваш брат возьмите каждый по две тысячи конных аркебузиров и атакуйте голову колонны… Центром займусь я сам.

Герцог Эрнст галопом ускакал.

Эммануил Филиберт проводил глазами двух своих гонцов и, видя, что они доехали по назначению и движение войск началось согласно его приказам, обнажил шпагу, взмахнул ею над головой и воскликнул:

– Трубите, трубы, час настал!..

Герцог Неверский, командовавший левым крылом французской армии, должен был сдержать атаку графа Эгмонта. Фламандская кавалерия обрушилась на его фланг, когда он пересекал долину Грюжи; он развернул свои роты тяжелой кавалерии лицом к врагу, но сопротивлению французов помешали два злосчастных обстоятельства: первое – толпа маркитантов от центра колонны была оттеснена и лавиной скатилась с холмов прямо под ноги лошадям; второе – английская рота легкой кавалерии, состоявшая на французской службе, развернулась, присоединилась к фламандцам и вместе с ними тут же атаковала тяжелую кавалерию герцога Неверского, причем так яростно, что гнала их до долины Уазы, куда бросились главные силы французской конницы.

Поскольку, несмотря на героические усилия герцога Неверского, проявившего в этот день чудеса храбрости, на левом крыле начался страшный беспорядок, герцоги Эрнст и Эрик Брауншвейгские согласно полученному приказу тут же атаковали голову французской колонны, как только она вышла из Эсиньи-ле-Грана и показалась на дороге в Жиберкур.

Но голову колонны не смяли маркитанты и не предала английская легкая кавалерия, а потому она, стойко держась, отбила все атаки конных аркебузиров и тем дала время коннетаблю и основной части армии, несколько растянувшейся при проходе через Эсиньи-ле-Гран, встать в боевые порядки на широкой равнине между Эсиньи-ле-Граном, Монтескур-Лизролем и Жиберкуром.

Здесь, чувствуя, что дальше продвигаться невозможно, коннетабль остановился во второй раз, как кабан, решившийся драться с собаками, и, бормоча «Отче наш», построил войска в каре, а пушки – батареей.

Это была вторая остановка; французы были полностью окружены: оставалось только победить или умереть.

Умереть коннетабль не боялся, он надеялся победить.

Действительно, старая французская пехота, на которую он так рассчитывал, оказалась достойна своей репутации и выдержала удар всей неприятельской армии, а немецкие наемники на французской службе опустили пики, едва только враг появился, и запросили пощады.

Молодой и горячий герцог Энгиенский бросился со своей легкой кавалерией на помощь герцогу Неверскому; тот уже второй раз вылетел из седла, но снова сел на лошадь, хотя и был ранен из пистолета в бедро; добавим, что к концу дня он получил еще и вторую рану.

А коннетабль тем временем держался стойко. Поскольку его пехота с невероятным бесстрашием отбивала атаки фламандской кавалерии, Эммануил Филиберт решил выдвинуть пушки, чтобы сокрушать эти живые стены.

Десять пушек произвели одновременный залп, и в рядах армии образовались бреши.

Тогда герцог Савойский стал во главе кавалерийского эскадрона и, как простой командир, бросился в атаку.

Удар был очень силен; коннетабль, окруженный со всех сторон, защищался с мужеством отчаяния – по своему обыкновению читая «Отче наш» и с каждым стихом молитвы нанося удар мечом, опрокидывавшим человека.

Эммануил Филиберт увидел его издалека, узнал и поскакал у нему, крича:

– Возьмите его живым, это коннетабль.

Было самое время: Монморанси получил удар пикой под левую руку, и через эту рану уходила кровь и сила. Барон Батенбург и Шанка-Ферро, услышав крик Эммануила Филиберта, бросились вперед, закрыли коннетабля своими телами и вытащили его из схватки, крича, чтобы он сдавался и что всякое сопротивление бесполезно.

Но коннетабль в знак того, что он сдается, расстался лишь со своим кинжалом: меч он согласен был вручить только герцогу Савойскому.

Ибо этот меч с цветами лилии был мечом коннетабля Франции!

Герцог Савойский быстро подъехал, представился и получил меч из рук самого Монморанси.

Сражение было выиграно герцогом Савойским, но оно не было окончено; сражаться продолжали до темноты, и многие из тех, кто не хотел сдаваться, были убиты.

В их числе оказались Жан де Бурбон, герцог Энгиенский (под ним убило двух лошадей, а потом и он был убит пулей, попавшей в него, когда он пытался освободить коннетабля), Франсуа де ла Тур, виконт де Тюренн, и еще восемьсот дворян.

Самыми значительными пленниками, помимо коннетабля, были герцог Монпансье, герцог де Лонгвиль, маршал де Сент-Андре, рейнграф, барон де Кюртон, граф де Вилье, бастард Савойский, брат герцога Мантуанского, сеньор де Монброн – сын коннетабля, граф де Ларошфуко, герцог Буйонский, граф де Ларош-Гийон, сеньор де Лансак, сеньор д'Эстре, сеньор де Ларош-дю-Мен, а также сеньоры де Шоденье, де Пудорми, де Вассе, д'Обинье, де Рошфор, де Бриан и де ла Шапель.

Герцог Неверский, принц Конде, граф де Сансер и старший сын коннетабля успели скрыться в Ла-Фере.

Там к ним присоединился сьёр де Бурдийон, привезя с собой две единственные пушки, уцелевшие при этом тяжелейшем поражении, где Франция из армии в одиннадцать тысяч человек потеряла шесть тысяч убитыми, три тысячи пленными, триста военных повозок, шестьдесят знамен, пятьдесят кавалерийских штандартов, все возимое имущество, палатки и провиант.

Чтобы преградить вражеской армии дорогу в столицу, не осталось и десяти тысяч человек.

Эммануил Филиберт отдал приказ своим войскам возвращаться в лагерь. Наступала ночь. Эммануил Филиберт, задумавшись, несомненно, не столько

о сделанном, сколько о том, что еще остается сделать, в сопровождении всего нескольких офицеров ехал по дороге из Эсиньи в Сен-Лазар, когда восемь или десять человек, кто пешком, а кто верхом, показались из ворот мельницы Гоши и незаметно присоединились к дворянам герцогской свиты. Еще несколько мгновений все ехали молча, но вдруг, когда группа проезжала мимо лесочка, тень которого еще более сгустила темноту, лошадь герцога Савойского жалобно заржала, прянула в сторону и рухнула.

Послышался скрежет железа, и из темноты низкий голос крикнул:

– Смерть! Смерть герцогу Эммануилу!

Но не успел раздаться этот крик, а офицеры – понять, что лошадь упала не случайно и всаднику угрожает какая-то опасность, как какой-то человек бросился в темноту на место невидимого происшествия, сбивая всех на своем пути, нанося налево и направо удары своей палицей и крича:

– Держись, брат Эммануил! Я здесь!

Эммануилу не нужно было ободрение Шанка-Ферро; он держался, потому что, упав навзничь, схватил одного из нападавших, опрокинул его на себя и, крепко сжимая его руками, прикрылся им как щитом.

Лошадь же, у которой были перерезаны подколенные связки на одной ноге, как бы чувствуя, что ее хозяин нуждается в защите, лягалась тремя здоровыми ногами и опрокинула одного из незнакомцев, неожиданно напавших на героя дня.

Шанка-Ферро, продолжая наносить яростные удары, кричал:

– На помощь герцогу, господа, на помощь!

Его старания были напрасны. Все дворяне, сопровождавшие герцога, обнажили шпаги, однако сумятица царила полная, все наносили удары наудачу, слышался лишь жуткий вопль «Бей их! Бей!», но было совершенно непонятно ни кто убивает, ни кого убивают.

Наконец стало слышно, что к месту происшествия галопом приближаются двадцать всадников, и по отблеску пламени в листве деревьев сражавшиеся поняли, что в руках у них факелы.

При виде их двое из нападавших всадников отделились от общей драки и ускакали напрямик через поле, причем их никто и не думал преследовать.

Двое пеших нападавших тоже кинулись в лес; их догонять тоже не стали.

Сопротивление прекратилось.

Через несколько минут двадцать факелов осветили место новой битвы.

Первой заботой Шанка-Ферро было заняться герцогом.

Если герцог и был ранен, то ранения его были легкими: человек, которым он прикрылся как щитом, получил большую часть ударов, предназначавшихся Эммануилу.

Он, казалось, был без сознания.

Шанка-Ферро для надежности ударил его палицей по затылку.

Еще трое лежали на земле, то ли мертвые, то ли тяжело раненные; их никто не знал.

Тот, кого герцог, обхватив руками, опрокинул на себя,; был в шлеме с забралом, и забрало было опущено.

Шлем сняли, и все увидели бледное лицо молодого человека лет двадцати четырех-двадцати пяти.

Его рыжие волосы и рыжая борода были в пятнах крови, сочившейся изо рта и носа и раны на затылке.

Но, несмотря на его бледность и покрывавшие его пятна крови, Эммануил Филиберт и Шанка-Ферро одновременно и сразу узнали раненого и обменялись быстрым взглядом.

– А-а! Так это ты, змея! – прошептал Шанка-Ферро. Потом, повернувшись к герцогу, он добавил:

– Ты видишь, Эммануил, он в обмороке… Может, прикончить его?

Но Эммануил поднял руку, повелительным жестом призывая к молчанию, отнял у Шанка-Ферро бесчувственное тело молодого человека, перетащил его через канаву, прилегавшую к дороге, прислонил к дереву и положил рядом с ним шлем.