Текст книги "Паж герцога Савойского"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 62 страниц)

Человека, опирающегося обеими руками на стол и, в противоположность Лактансу, следящего с неослабным вниманием за каждым движением пера Прокопа, зовут Мальдан. Родился он в Нуайоне, отец его был из Мена, а мать из Пикардии. Молодость он провел бурно и расточительно; войдя в лета, он возжелал вернуть потерянное время и тщательно ведет свои дела. Он пережил множество приключений и рассказывает о них с не лишенным очарования простодушием; но, надо признать, что всякое простодушие слетает с него, когда он принимается спорить с Прокопом о каком-нибудь вопросе права. В их спорах оживает легенда о двух Гаспарах, а может быть, они и есть ее герои – один из Мена, другой из Нормандии. Впрочем, Мальдан недурно дерется на шпагах, и хотя ему далеко до силы Генриха и Франца Шарфенштайнов, храбрости Ивонне, неудержимости Мальмора, он товарищ, на кого в нужде можно положиться, да и в беде он друга не оставит.

Того, кто точит дагу и пробует ногтем ее острие, зовут Пильтрус. Это настоящий наемник. Он служил поочередно у англичан и у испанцев. Но англичане уж слишком торгуются, а испанцы плохо платят, и он решил работать сам на себя. Пильтрус рыщет по большим дорогам; ночью там полно грабителей всех национальностей: Пильтрус грабит грабителей, но французов, почти что своих соотечественников, он щадит; Пильтрус – провансалец, у него даже доброе сердце: если французы бедны, он им помогает, если слабы – защищает их, если больны – ухаживает за ними; но, случись ему встретить настоящего соотечественника, то есть человека, родившегося между горой Визо и устьем Роны, между Конта и Фрежюсом, этот человек может располагать душой и телом Пильтруса, его кровью, деньгами, и – черт возьми! – Пильтрус еще будет считать себя ему обязанным.

Наконец, девятого и последнего, кто стоит, прислонившись к стене, свесив руки и подняв глаза к небу, зовут Фракассо. Это, как мы уже сказали, поэт и мечтатель; в отличие от Ивонне, который боится темноты, он любит темные ночи, освещенные только звездами, скалистые берега рек, шорох волн на морском побережье. К несчастью, вынужденный следовать за французской армией повсюду, куда она направляется, потому что, хотя Фракассо и итальянец, он посвятил свою шпагу делу Генриха II и не волен бродить где хочет; но какая разница – поэту все дает вдохновение, мечтателю все дарит мечты; только поэтам и мечтателям свойственна рассеянность, а рассеянность в ремесле, избранном Фракассо, нередко бывает гибельна. Так, часто посреди схватки Фракассо внезапно останавливается, чтобы послушать звук рожка, посмотреть на плывущее облако или восхититься бранным подвигом. Тогда находящийся перед ним противник пользуется его рассеянностью, чтобы нанести ему ужасный удар, который мгновенно отрывает мечтателя от его мечтаний и нарушает вдохновение поэта. И горе противнику, если он плохо воспользовался предоставившейся ему возможностью и не оглушил Фракассо одним ударом! Фракассо отыграется, и не для того, чтобы отомстить за полученный удар, но чтобы наказать наглеца, заставившего его опуститься с седьмого неба, куда занесли его цветистые крылья воображения и вымысла.

Теперь, когда мы, подражая божественному слепцу, закончили перечисление наших рыцарей удачи (некоторые из них должны быть знакомы тем из наших друзей, кто прочел «Асканио» и «Две Дианы»), расскажем, что объединило их в этой пещере и какой таинственный документ они так усердно составляют.

III. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ БОЛЕЕ ПОДРОБНО ЗНАКОМИТСЯ С ТОЛЬКО ЧТО ПРЕДСТАВЛЕННЫМИ ГЕРОЯМИ

Утром того самого дня, 5 мая 1555 года, маленький отряд, состоявший из четырех человек и, по-видимому, входивший в состав гарнизона Дуллана, вышел из Аррасских ворот города, как только они даже не открылись, а чуть-чуть приоткрылись.

Эти четверо, закутанные в большие плащи, которые могли служить как для того, чтобы прятать оружие, так и для того, чтобы защищать от утреннего холодного ветра, шли со всяческими предосторожностями берегом небольшой реки Оти, до самого ее истока. Здесь они достигли цепи холмов, о которых мы уже упоминали, с теми же предосторожностями прошли по их западным склонам и через два часа ходьбы оказались на опушке леса Сен-Поль-сюр-Тернуаз. Там один из них, вероятно лучше знавший местность, чем другие, встал во главе отряда и, ориентируясь то по дереву с самой густой листвой или с самыми редкими ветвями, то по скале или озерку, довольно уверенно привел их ко входу в ту же пещеру, куда мы привели читателя в начале предыдущей главы.

Там он сделал своим товарищам знак остановиться и с некоторым беспокойством осмотрел места, где трава показалась ему свежепримятой, а ветки свежесломанными; потом лег ничком и, извиваясь как уж, исчез в пещере.

Вскоре оставшиеся снаружи услышали его голос, в звуках которого не ощущалось никакого беспокойства. Он трижды громко прокричал что-то в глубину пещеры, однако та ответила полным молчанием, и только эхо трижды вторило ему, а потому он появился у входа и сделал своим товарищам знак следовать за ним.

Те повиновались и, легко преодолев несколько препятствий, оказались в пещере.

– О, – с радостным вздохом прошептал тот, кто так удачно выполнил роль проводника, – tandem ad terminum eamus! note 7Note7
  Наконец-то мы дошли до конца! (лат.)


[Закрыть]

– А что это значит?… – с сильным пикардийским акцентом спросил один из рыцарей удачи.

– Это значит, дорогой Мальдан, что мы приближаемся или, точнее, приблизились к концу нашего похода.

– Бростить, коспотин Брогоб, – сказал другой наемник, – но я нишеко не понял. А ты, Генрих?

– И я тоше нишеко не понял.

– А на кой черт вам понимать? – ответил Прокоп (читатель, вероятно, понял, что со своим немецким акцентом Франц Шарфенштайн именует уже знакомого нам законника «Брогоб»). – Лишь бы я и Мальдан понимали – это все, что нужно!

– Ja note 8Note8
  Да (нем.)


[Закрыть], – философски ответили оба Шарфенштайна, – это фее, што нужно.

– Значит, – сказал Прокоп, – сядем, съедим кусочек, выпьем глоточек, время и пройдет, а пока мы едим-пьем, я вам изложу свой план.

– Ja, ja! – сказал Франц Шарфенштайн. – Зъетим гузочег, фыбьем клодочек, а он нам ислошит звой блан.

Наемники осмотрелись и, когда глаза их привыкли к темноте, менее густой, впрочем, у входа, чем в глубине, увидели три камня; они придвинули их поближе друг к другу, чтобы можно было откровенно побеседовать.

Четвертого камня не нашлось, и Генрих Шарфенштайн учтиво уступил свой камень Прокопу, который остался без сиденья, но тот с не меньшей вежливостью поблагодарил его, расстелил на земле свой плащ и улегся на нем.

Потом из котомок, которые несли два великана, извлекли хлеб, холодное мясо и вино, разложили все в сегменте (дугу его образовывали трое товарищей, а хордой служил лежащий Прокоп), и каждый набросился на еду с таким аппетитом, что стало ясно, какое действие оказала на сотрапезников утренняя прогулка.

Минут десять, если не больше, слышался только хруст челюстей, с размеренностью механизма жевавших хлеб, мясо и даже кости птиц, позаимствованных на соседних фермах и составлявших лучшую часть завтрака.

Мальдан первым обрел способность говорить.

– Ты говорил, дорогой Прокоп, что за завтраком посвятишь нас в свой план. Завтрак уже больше чем наполовину съеден – мой по крайней мере. Так давай излагай. Я слушаю.

– Ja! – подтвердил Франц с полным ртом. – Мы злюшаем.

– Ну, так что?

– А вот что… Ессе res judicanda note 9Note9
  Вот дело, подлежащее обсуждению (лат.)


[Закрыть], как говорят в суде…

– Тихо вы там, Шарфенштайны! – цыкнул Мальдан.

– Я ни злофа не броизнез, – ответил Франц.

– И я тоше, – промолвил Генрих.

– А мне послышалось…

– И мне тоже, – сказал Прокоп.

– Ладно! Это, наверное, мы лисицу в норе вспугнули… Давай, Прокоп, давай!

– Так вот, я повторяю: в четверти льё отсюда есть миленькая небольшая ферма…

– Ты обещал нам замок, – заметил Мальдан.

– Ох, Боже мой, ну ты и придира! – воскликнул Прокоп. – Хорошо, поправляюсь: в четверти льё отсюда есть миленький небольшой замок.

– Верма или самог, – сказал Генрих Шарфенштайн, – невашно, лишь пы пыло чем божифидься!

– Браво, Генрих! Отлично сказано! А этот чертов Мальдан придирается, как прокурор… Я продолжаю.

– Та, бротолшайте, – сказал Франц.

– Итак, в четверти льё отсюда есть очаровательный сельский дом, а в нем живут только его владелица, мужчина-слуга и женщина-служанка… Правда, в окрестности живут еще фермер и его люди.

– И зколько их фсего? – спросил Генрих.

– Человек десять наберется, – ответил Прокоп.

– Мы перем на сепя твоих тесять шеловек, я и Франц. Дак, блемянник?

– Ja, тятюшка, – ответил Франц с лаконизмом спартанца.

– Хорошо, – продолжал Прокоп, – вот как складывается дело. Мы ждем здесь темноты, закусывая, выпивая и болтая…

– Осопенно сагусыфая и фыбифая, – сказал Франц.

– Потом, когда стемнеет, – продолжал Прокоп, – мы выходим отсюда потихоньку, как пришли, доходим до опушки леса, а оттуда по одной тайной тропинке, которую я знаю, добираемся до стены. Когда мы туда добираемся, Франц становится на плечи своего дядюшки или Генрих – на плечи племянника; тот, кто сверху, перелезает через стену и открывает нам дверь. Открыв дверь – ты понимаешь, Мальдан? – открыв дверь – вы поняли, Шарфен-штайны? – открыв дверь, мы входим.

– Не без нас, надеюсь? – столь отчетливо послышалось в двух шагах позади наших знакомых, что вздрогнул не только Прокоп, не только Мальдан, но и оба великана.

– Измена! – вскакивая на ноги, воскликнул Прокоп и отступил назад.

– Измена! – закричал Мальдан, стараясь разглядеть что-нибудь в темноте, но не сходя с места.

– Йемена! – в один голос воскликнули Шарфенштайны, вытаскивая шпаги и делая шаг вперед.

– Ах бой? – произнес тот же голос. – Вы хотите бой? Пусть так! Ко мне, Лактанс, ко мне, Фракассо, ко мне, Мальмор!

В глубине пещеры раздалось рычание трех глоток, свидетельствовавшее о том, что те, кому был обращен призыв, готовы на него откликнуться.

– Минуточку, минуточку, Пильтрус! – воскликнул Прокоп, узнавший по голосу четвертого наемника. – Какого черта! Мы же не турки и не цыгане какие-нибудь, чтобы резаться в темноте, не попытавшись сперва понять друг друга!

Зажжем сначала факелы, каждый со своей стороны; поглядим друг другу в глаза, чтобы знать, с кем имеем дело; договоримся, если возможно… ну, а если уж не сможем договориться, тогда – к бою!

– Сначала бой, – произнес мрачный голос, прозвучавший из глубины пещеры, как из преисподней.

– Тише, Мальмор! – осадил его Пильтрус. – Мне кажется, что Прокоп внес вполне приемлемое предложение. Что ты на это скажешь, Лактанс? А ты, Фракассо?

– Я скажу, – ответил Лактанс, – что, если это предложение может спасти жизнь одному из наших братьев, я его принимаю.

– А это было бы, однако, очень поэтично, сразиться в пещере, которая послужила бы могилой павших; но, поскольку не следует подчинять материальные интересы поэзии, – продолжал меланхолично Фракассо, – я присоединяюсь к мнению Пильтруса и Лактанса.

– А я желаю биться! – прорычал Мальмор.

– Давай перевязывай руку и оставь нас в покое, – сказал Пильтрус, – нас трое против тебя одного, и Прокоп – он ведь у нас законник – скажет тебе, что трое всегда выигрывают у одного.

Мальмор издал тяжелый вздох сожаления, увидев, что упустил прекрасную возможность получить новую рану, но, следуя совету Пильтруса, если и не присоединился к мнению большинства, то, во всяком случае, уступил ему.

В это время Лактанс на своей стороне, а Мальдан – на своей высекли огонь: поскольку каждый отряд предвидел, что может понадобиться свет, одновременно вспыхнули два смоляных факела и пещера вместе с обитателями ярко осветилась.

Пещеру мы обследовали, с людьми познакомились, поэтому нам остается только описать расположение действующих лиц на сцене.

В глубине пещеры стояли Пильтрус, Мальмор, Лактанс и Фракассо.

У входа – Шарфенштайны, Мальдан и Прокоп.

Пильтрус стоял несколько впереди; позади него Мальмор кусал пальцы от ярости; рядом с Мальмором расположился Лактанс, держа в руке факел и стараясь успокоить своего воинственного товарища; Фракассо, стоя на коленях, как Агис с надгробия Леонида, закреплял, как и тот, ремешки от сандалий, чтобы, призывая к миру, быть готовым к войне.

С другой стороны авангард возглавляли, как мы уже говорили, Шарфенштайны, позади них на шаг стоял Мальдан, а еще на шаг позади – Прокоп.

Пламя факелов выхватывало четкий круг из темноты. Неосвещенной оставалась ниша у двери, где лежала охапка сухих папоротников, несомненно предназначенная стать постелью будущему отшельнику, если найдется желающий жить в полутьме.

В отверстие, служившее входом в пещеру, проникал луч дневного света, казавшегося тусклым по сравнению с кровавым светом факелов.

Все вместе это могло служить мизансценой какой-нибудь мрачной и воинственной современной драмы.

Наши герои почти все были знакомы друг с другом и видели каждого в деле, но тогда они боролись против общего врага, а не собирались перерезать друг другу глотки.

Как ни мало были подвержены страху их сердца, каждый из них про себя здраво оценивал положение.

Но точнее всех определил количество ударов, какими придется обменяться, – причем определил совершенно беспристрастно, – законник Прокоп.

Поэтому он выступил вперед, навстречу противникам, не переходя, однако, линию, условно обозначенную позицией Шарфенштайнов.

– Господа! – сказал он. – Мы все хотели увидеть друг друга и увидели… Это уже кое-что значит, поскольку, когда видишь противника, трезво подсчитываешь свои шансы. Нас четверо против четверых; но с нашей стороны вот эти двое – тут он показал на Франца и Генриха Шарфенштайнов, – а потому можно сказать, что нас восемь против четырех.

При этой наглой похвальбе Мальмор, Пильтрус, Лактанс и Фракассо не только тотчас испустили воинственный клич, но и вытащили одновременно клинки из ножен.

Прокоп заметил, что его обычная хитрость ему изменила и он пошел неверным путем.

И он попытался вернуться на исходные позиции.

– Господа, – сказал он, – я не утверждаю, что исход боя несомненен, даже если бьются восемь против четырех, коль скоро эти четверо зовутся Пильтрус, Мальмор, Лактанс и Фракассо…

Этот прием постскриптума, казалось, немного охладил страсти; только Мальмор продолжал глухо ворчать.

– Покороче, к делу! – воскликнул Пильтрус.

– Да, – ответил Прокоп, – ad eventum festina note 10Note10
  «К делу спешит» (лат.). – Вергилий, «Наука поэзии», 148.


[Закрыть]… Итак, я говорил, господа, что, не полагаясь на переменчивое счастье битвы, мы должны прийти к соглашению. Итак, между нами возникла некая тяжба, jacens sub judice Us est note 11Note11
  Разбирается следующая тяжба (лат.)


[Закрыть], как же мы ее разрешим? Прежде всего нужно четко и определенно изложить ситуацию, из чего станут ясны наши права.

Кому пришла в голову мысль завладеть этой ночью маленькой фермой или небольшим замком Парк, как вам угодно его называть? Мне и этим господам. Кто сегодня утром покинул Дуллан с целью привести замысел в исполнение? Я и эти господа. Кто пришел в пещеру, чтобы занять позиции для ночных действий? Опять-таки я и эти господа. И наконец, кто выносил эту мысль, изложил ее вам и, таким образом, вызвал у вас желание присоединиться к этому походу? Опять я и эти господа. Ответьте на все эти вопросы, Пильтрус, и признайте, что руководство предприятием бесспорно и беспрепятственно принадлежит тем, кто его первый задумал и исполнил… Dixi! note 12Note12
  Я сказал! (лат.)


[Закрыть]

Пильтрус рассмеялся, Фракассо пожал плечами, Лактанс потряс факелом, а Мальмор произнес: «К бою!»

– Что вы находите тут смешного, Пильтрус? – серьезно спросил Прокоп, не удостаивая своим вниманием никого другого и соглашаясь на обсуждение вопроса только с тем, кто в настоящую минуту, по-видимому, считал себя командиром отряда.

– Смешной я нахожу, дорогой Прокоп, – ответил наемник, к которому был обращен вопрос, – глубокую убежденность, прозвучавшую в изложении ваших прав, хотя, если вы приняли ваши собственные допущения, для вас сразу станет очевидным, что вы и ваши товарищи вообще не имеют отношения к делу… Да, я согласен с вами, что руководство предприятием бесспорно и беспрепятственно принадлежит тем, кто его первым задумал и исполнил…

– Ага! – с торжествующим видом произнес Прокоп.

– Да, но я добавлю: мысль овладеть фермой, или замком Парк, как вам угодно его называть, вам пришла вчера, так ведь? Ну, а нам она пришла позавчера. Вы сегодня утром вышли из Дуллана, чтобы привести ее в исполнение? А мы с той же целью вышли накануне вечером из Монт-рёй-сюр-Мера. Вы час назад вошли в пещеру? А мы тут уже к тому времени провели четыре часа. Вы развили и изложили в нашем присутствии этот план? Но мы его составили до вас. Вы рассчитывали попасть на ферму ночью? А мы – сегодня вечером! Значит, первенство в замысле и исполнении принадлежит нам, а следовательно, нам бесспорно и беспрепятственно принадлежит право руководить нашим предприятием.

И, передразнивая классическую манеру Прокопа, он окончил речь с не меньшей самоуверенностью и выразительностью, чем законник, произнеся:

– Dixi!

– Но, – спросил Прокоп, которого доводы Пильтруса несколько смутили, – кто мне подтвердит, что вы говорите правду?

– Слово дворянина! – сказал Пильтрус.

– Предпочел бы другое поручительство.

– Тогда слово ландскнехта!

– Гм-гм, – опрометчиво произнес Прокоп. Обстановка накалилась, недоверие Прокопа к слову Пильтруса привело товарищей последнего в крайнее раздражение.

– Ну, тогда к бою! – одновременно воскликнули Фракассо и Лактанс.

– Да, к бою, к бою! – прорычал Мальмор.

– Ну что же – к бою, раз вы хотите, – сказал Прокоп.

– К бою, раз нет способа договориться, – сказал Мальдан.

– К пою! – повторили Франц и Генрих Шарфенштайны, готовясь сражаться. Поскольку мнение было общим, каждый вытащил шпагу или дагу, схватил

топор или палицу, выбрал глазами противника и, изрыгая угрозы, с искаженным

лицом был уже готов обрушиться на него со смертельной яростью.

Но вдруг куча папоротника в нише у входа зашевелилась, оттуда появился изысканно одетый молодой человек и, выйдя из темноты в круг света и протягивая руки, как Герсилия на картине «Сабинянки», закричал:

– Ну же, друзья, сложите оружие, я берусь уладить это ко всеобщему удовлетворению!

Все взоры устремились на нового героя, так внезапно и неожиданно появившегося на сцене, и все разом воскликнули:

– Ивонне!

– Но, черт возьми, откуда ты явился? – одновременно спросили Прокоп и Пильтрус.

– Сейчас узнаете, – ответил Ивонне, – но прежде – шпаги и даги в ножны… Вид всех этих обнаженных клинков ужасно действует мне на нервы.

Все повиновались, кроме Мальмора.

– Ну-ну, – сказал, обращаясь к нему, Ивонне, – а это что еще, приятель?

– Ах, – простонал Мальмор с глубоким вздохом, – я вижу, что мне так и не удастся хоть немножко спокойно подраться.

И он вложил свой клинок в ножны жестом, полным досады и разочарования.

IV. УСТАВ СООБЩЕСТВА

Ивонне оглядел всех и увидел, что если гнев и не покинул сердца, то шпаги и даги, по крайней мере, вернулись в ножны. Потом он повернулся по очереди к Пильтрусу и Прокопу, которые, как мы помним, имели честь задать ему один и тот же вопрос.

– Откуда я взялся? – переспросил он. – Черт возьми! Хорошенький вопрос! Я вылез из этой кучи папоротника, куда забрался, увидев сначала Пильтруса, Лактанса, Мальмора и Фракассо, и тем более счел ненужным вылезать, когда за ними следом явились Прокоп, Мальдан и оба Шарфенштайна.

– Но что ты делал в пещере ночью? Мы ведь пришли сюда еще до рассвета.

– Ах, это мой секрет, – ответил Ивонне, – и я вам его сейчас открою, если вы будете себя разумно вести, но сначала перейдем к самому неотложному.

И он обратился к Пильтрусу:

– Итак, дорогой Пильтрус, вы явились сюда с намерением нанести короткий визит на ферму, или, иначе, в замок Парк, как вам угодно его называть.

– Да, – сказал Пильтрус.

– И вы тоже? – спросил Ивонне Прокопа.

– И мы тоже, – ответил Прокоп.

– И вы решили сражаться, чтобы выяснить, кому принадлежит право первенства?

– Да, мы собирались биться, – одновременно ответили Пильтрус и Прокоп.

– Фи, – сказал Ивонне, – вы же товарищи, французы или уж, по крайней мере, люди, служащие делу Франции.

– Черт! Пришлось решиться на бой, потому что эти господа не хотели нам уступить, – заявил Прокоп.

– Мы не могли вести себя иначе, потому что эти господа не хотели очистить нам место, – сказал Пильтрус.

– Пришлось решиться! Не могли вести себя иначе! – передразнил их обоих Ивонне. – Нужно было поубивать друг друга, да? Иначе как перерезать друг другу глотки никак нельзя? И вы, Лактанс, видели эти приготовления к резне и ваша душа христианина не содрогнулась?

– Да, содрогнулась, и сильно!

– И это все, на что подвигла вас ваша святая религия: содрогнуться душой!

– После битвы, – запротестовал Лактанс, несколько задетый упреками Ивонне, справедливость которых он чувствовал, – после битвы я помолился бы за убитых.

– Вы только подумайте!

– А что, по-вашему, я должен был сделать, дорогой господин Ивонне?

– Черт побери, да то, что делаю я, а ведь я не богомолец, не святой и не святоша. Что бы я хотел? Чтобы вы бросились между мечами и шпагами, inter gladios et enses note 13Note13
  Между мечами и клинками (лат.)


[Закрыть], как сказал бы наш законник Прокоп, и чтобы вы с покаянным видом, который вам так идет, сказали своим заблудшим братьям то, что сейчас скажу им я: «Друзья, где хватит четверым, хватит и восьмерым; если первое дело не даст нам столько, сколько мы ожидаем, подготовим еще одно. Люди рождены, чтобы поддерживать друг друга на тернистых земных путях, а не усеивать эти пути, и без того трудные, камнями. Чем разделяться, лучше объединимся: то, чего четверо не могут сделать без огромного риска, восьмером мы осуществим почти играя. Оставим для наших врагов нашу ненависть, наши даги и наши шпаги и будем добры и вежливы друг с другом. Бог, хранящий Францию, когда у него нет более неотложных дел, улыбнется нашему братству и вознаградит его!» Вот, что вы должны были бы сказать, дорогой Лактанс, и чего вы не сказали.

– Это правда, – ответил Лактанс и начал бить себя в грудь: Меа culpa! Mea culpa! Mea maxima culpa! note 14Note14
  Моя вина! Моя вина! Моя самая тяжкая вина! (лат.)


[Закрыть]

И, загасив факел, пылавший, подобно ему, Лактанс стал на колени и начал горячо молиться.

– Ну, тогда я скажу это вместо вас, – продолжал Ивонне, – и добавлю: божественное откровение, о котором; должен был бы вам возвестить Лактанс, возвещу вам я, друзья.

– Ты, Ивонне? – с некоторым сомнением переспросил Прокоп.

– Да, да… я… у меня возникла та же мысль, что и у вас, но возникла она раньше, чем у вас.

– Как, – спросил Пильтрус, – и у тебя родилась мысль проникнуть в замок, на который мы позарились?

– И не только родилась, – ответил Ивонне, – но я ее еще и стал осуществлять.

– Неужели?! – воскликнули все присутствующие и с удвоенным вниманием стали его слушать.

– Да, мне кое с кем удалось договориться, – продолжал Ивонне. – Это очаровательная служаночка по имени Гертруда. – Тут он подкрутил усы и продолжал: – И она ради меня предаст отца и мать, хозяина и хозяйку… я погубил ее душу.

Лактанс испустил тяжкий вздох.

– Ты говоришь, что входил в замок?

– Я вышел оттуда прошлой ночью; но вы же знаете, что прогулки в темноте внушают мне крайнее отвращение, особенно, когда я совершаю их один. Не желая идти три льё до Дуллана, либо шесть до Абвиля или Монтрёй-сюр-Мера, я прошел всего четверть льё и очутился в этой пещере, которую я знал еще со времени своих первых свиданий с моей богиней. Я ощупью отыскал ложе из папоротников, потому что знал, где оно, и уже начал засыпать, дав себе слово поутру переговорить об этом деле с тем из вас, кого встречу первым, как явился Пильтрус со своей компанией, а вслед за ним и Прокоп со своей. Все явились по одному и тому же делу; стремление к одной и той же цели повлекло за собой известный вам спор, и он, без сомнения, кончился бы трагически, если бы я не решил, что пришло время мне вмешаться, и я вмешался. Теперь я говорю: чем сражаться, не лучше ли объединиться? Чем врываться силой, не лучше ли проникнуть хитростью? Чем выламывать ворота, не лучше ли, чтобы их вам открыли? Чем искать наудачу золото, драгоценности, посуду, серебро, не лучше ли, чтобы вас к ним подвели? Тогда по рукам, я тот человек, кто вам нужен! И чтобы показать вам пример бескорыстия и братства, несмотря на услугу, которую я вам оказываю, я прошу себе всего лишь такую же долю, как и другим. Если у кого-нибудь есть сказать что-либо получше, пусть говорит… Я уступаю ему слово и слушаю.

Шепот восхищения пробежал по собранию. Лактанс, прервав молитву, приблизился к Ивонне и смиренно поцеловал полу его плаща. Прокоп, Пильтрус, Мальдан и Фракассо пожали ему руку. Шарфенштайны чуть не задушили его в объятиях. Один Мальмор прошептал из угла:

– Вот видите, мне не удастся даже ни с кем обменяться жалким ударом шпаги!.. Просто проклятие какое-то!

– Ну что же, – сказал Ивонне, который уже давно мечтал об этом союзе и, видя, что удача сама плывет ему в руки, не хотел ее упустить, – не будем терять ни минуты! Нас собралось здесь девять человек, не боящихся ни Бога, ни черта…

– Нет, – прервал его Лактанс, крестясь, – Бога мы боимся!

– Конечно, конечно; это просто так говорится, Лактанс… Я говорил, что нас здесь девять человек, которых свел случай…

– Провидение, Ивонне! – сказал Лактанс.

– Пусть Провидение… К счастью, среди нас есть законник Прокоп; у него, к счастью, у пояса есть чернила и перо, и я уверен, что в кармане у него есть гербовая бумага нашего доброго короля Генриха Второго…

– Слово чести, да, – подтвердил Прокоп, – и как сказал Ивонне, это к счастью.

– Тогда поспешим… Соорудим стол и составим устав сообщества, а один из нас будет часовым в лесу, поблизости от входа в пещеру, и проследит, чтобы нас не беспокоили.

– Я стану на страже, – заявил Мальмор, – и, сколько бы испанцев, англичан или немцев не бродило по лесу, все они будут убиты.

– Вот это как раз то, что не нужно, дорогой Мальмор, – сказал Ивонне. – При нашем расположении, то есть в двухстах шагах от лагеря его величества императора Карла Пятого, причем когда командующий – человек с таким тонким слухом и опытным глазом, как монсеньер Эммануил Филиберт Савойский, убивать надо только в том случае, когда этого не избежать, тем более что, какую верную руку ни имей, убиваешь не всегда, а когда не убиваешь, то ранишь; раненые же пронзительно вопят; на крики раненых сбегаются люди, а если лес заполнят войска, то один Бог знает, что станется с нами! Нет, дорогой Мальмор, вы останетесь здесь, а на страже будет стоять один из Шарфенштайнов. Они немцы, и если нашего часового обнаружат, он выдаст себя за ландскнехта герцога Аренберга или рейтара графа Вальдека.

– Уж лючше крава Фальтека, – заметил Генрих Шарфенштайн.

– Этот великан все прекрасно понимает, – сказал Ивонне. – Да, дружище, лючше крава Фальтека, потому что граф Вальдек грабитель. Ты ведь это имел в виду?

– Ja, я это хотел зкасать.

– И потому нет ничего удивительного в том, что грабитель прячется в лесу?

– Nein note 15Note15
  Нет (нем.)


[Закрыть]… нишего утифительного!

– И все же пусть тот Шарфенштайн, что будет стоять на страже, поостережется, чтобы в качестве грабителя не попасть в руки монсеньера герцога Савойского… Он с мародерами шутить не будет!

– Та, – сказал Генрих, – фчера он обять твух зольдат пофесил!

– Дрех! – поправил Франц.

– Ну хорошо, кто из вас станет на часах?

– Я, – ответили одновременно дядя и племянник.

– Друзья мои, – сказал Ивонне, – ваша готовность оценена нами по заслугам, но одного достаточно. Киньте жребий соломинками… Тому, кто останется здесь, уготован почетный пост.

Шарфенштайны минуту посовещались.

– У Франца корошие класа и корошие уши… Он пудет нашим чазофым, – объявил Генрих.

– Хорошо, – согласился Ивонне, – тогда пусть Франц займет свой пост. Франц с обычным своим спокойствием направился к выходу.

– Ты понял, Франц? – спросил Ивонне. – Если тебя другие накроют, это пустяки, но если это будет герцог Савойский, он тебя повесит!

– Меня никто не нагроет, путьте збогойны, – ответил Франц.

И он вышел из пещеры, чтобы занять свой пост.

– А где бочетный бост? – спросил Генрих.

Ивонне взял факел из рук Мальдана и, подавая его Генриху, сказал:

– Держи, встанешь здесь… свети Прокопу и не двигайся!

– Я не путу тфикаться! – сказал Генрих.

Прокоп сел, вынул из кармана бумагу и снял с пояса письменные принадлежности.

За этой работой мы его и застали, когда проникли в пещеру в лесу Сен-Поль-сюр-Тернуаз, обычно необитаемую и, по странному стечению обстоятельств, такую людную в этот день.

Мы уже заметили, что дело, за которое взялся Прокоп и которым он занимался с одиннадцати часов утра до трех часов пополудни знаменательного дня 5 мая 1555 года, было отнюдь не простым, потому что результат должен был удовлетворять всех.

Поэтому, как выражаются, когда обсуждают проект закона в палате современного парламента, каждый внес в документ поправки и поправки к поправкам согласно своим интересам и познаниям.

Упомянутые поправки и поправки к поправкам были приняты большинством голосов, и, к чести наших героев, нужно сказать, что голосовали они справедливо, спокойно и беспристрастно.

Есть некоторые извращенные умы, нагло клевещущие на законодателей, судей и правосудие и утверждающие, будто бы свод законов, составленный ворами, был бы более полон и, главное, более справедлив, чем кодекс, составленный честными людьми.

Мы сожалеем об ослеплении, в каком пребывают эти несчастные, как сожалеем о заблуждениях кальвинистов и лютеран, и молим Господа простить их – как одних, так и других.

Наконец, когда часы Ивонне показывали четверть четвертого – как ни редки были подобные драгоценные вещицы в то время, отметим, что молодой щеголь добыл себе часы, – словом, в четверть четвертого Прокоп поднял голову, положил перо, взял в руки бумагу и, с удовлетворенным видом поглядев на нее, радостно воскликнул:

– О, думаю, я окончил, и неплохо!.. Exegi monumentum note 16Note16
  «Воздвиг я памятник…» (лат.) – Гораций, «Оды», III, 30


[Закрыть]. Услышав эти слова, Генрих Шарфенштайн, который уже три часа двадцать минут держал факел, разогнул руку, начавшую уставать. Ивонне перестал напевать, но продолжал подкручивать усы; Мальмор кончил перевязывать левую руку и закрепил повязку булавкой; Лактанс дочитал последнее «Ave»; Мальдан, опиравшийся обеими руками на стол, выпрямился; Пильтрус вложил в ножны наточенный как следует кинжал, а Фракассо вышел из поэтической задумчивости, довольный тем, что закончил сонет, который он сочинял уже больше месяца.

Все подошли к столу, кроме Франца, полностью полагавшегося на дядю в части соблюдения их общих интересов и продолжавшего стоять, а точнее, как мы уже говорили, лежать на посту в двадцати шагах от входа в пещеру с твердым намерением не только хорошо охранять своих товарищей, но и не попадаться никому в руки, особенно беспощадному судье Эммануилу Филиберту Савойскому.