Текст книги "Крепы"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

IV

Проснувшись накануне утром, Арина сказала себе: «Девочка, ты, кажется, угодила в рай!»

Не было хозяйки в халате, не было мальчика с забинтованным горлом. Среди книг все так же белели цветы. Сами цветы не пахли, но в распахнутую стеклянную дверь лоджии лился какой-то незнакомый свежий аромат. Над нею склонялось лицо сестры.

– Проснулась! Наконец-то! – Как когда-то в детстве, она стянула с Арины одеяло. – Доброе утро, малыш! Марш на кухню завтракать, только сперва не забудь умыться.

После завтрака Арина позвонила на завод.

– Я понимаю, я все понимаю, – звучал в трубке чем-то довольный голос главного инженера. – Отдыхайте пока, развлекайтесь, погуляйте по городу. Сколько вы сестру не видели? Десять лет? По-моему, это вполне достаточно! Будем надеяться, сегодня ваш коллега справится один, а завтра и вы подключитесь…

Не было еще и десяти утра, когда они с Ларисой вышли на улицу.

– Ну как же это? Почему? Как это может быть? – вздрагивая при каждом повороте головы, спрашивала Арина. – Откуда такая роскошь?! Вы же отрезаны от цивилизации! – Она покупала пирожок с лотка и тут же ела его, пачкая пальцы горячим маслом. – Почему это?

Не в силах ни на чем задержаться, взгляд ее метался по шляпам, по ногам, по витринам. Он скользнул по деревянным подмосткам балагана и тут же на секунду остановился на шарманщике. С шарманщика – на огромные часы, с часов – на босоногого разносчика газет. Из потертой кожаной сумки, перекинутой через худенькое плечо, торчали черные буквы заголовка: «Новый тысяча девятьсот четырнадцатый год».

– Это теперь, кроме аэропорта, ничего нет, – вполне удовлетворенная восторгами сестры, рассказывала Лариса. – Представляешь, даже металл самолетом возим – дорого, но окупается. А раньше, почти до конца прошлого века, городок наш стоял на развилке торговых путей. Потом лагеря были, потом лагеря снесли, дороги перекопали, взорвали железнодорожные мосты…

– А куда же ты ездила? – не удержалась Арина.

– Есть тут одно местечко. Не так чтобы очень близко и не так чтобы далеко. Очень уютное… Но сразу не выберешься. – Лариса немного замялась. – Чулки порвала – так торопилась!

Десять часов кряду таскала Лариса свою сестру по магазинам, и та все покупала и покупала, она просто одурела от этих товаров.

Деньги – сто долларов одной бумажкой – превратились сначала в тысячу рублей (правда, бумажка была покрупнее и поярче, с портретом Ленина), потом трансформировались в серебряные полтинники и тяжелые рублевики.

В лавке купца Иващенко расплачиваться пришлось уже царскими. Керенки прилизанный приказчик брать категорически отказался. Последним приобретением Арины была черная лаковая сумочка «ретро» на длинном ремне.

Уже вечером за чашкой чая Лариса грустно сказала:

– А теперь тебе придется перебраться в гостиницу.

– Почему в гостиницу? – возмутилась Арина. – Зачем? Я не хочу!

– А ты думаешь, я хочу? Поезжай, номер уже заказан, здесь оставаться опасно.

V

– Остановите машину, пожалуйста! – попросил Алан Маркович. – Вот здесь.

Невидимый шофер надавил на педаль тормоза, машина остановилась. Алан вышел. Из телефона-автомата он позвонил своей бывшей жене. Марта сняла трубку сразу – не успел еще прозвучать и первый гудок. Похоже, она ждала его звонка.

– Это ты? – в самый микрофон тихо спросил Алан.

– Ну, я, – так же тихо отозвалась Марта. – Что-то еще случилось?

– В общем, нет, ничего не случилось. – Он заставил себя покашлять. – Ты извини, мне что-то очень худо сегодня, прямо совсем расклеился. Никогда мне так худо не было, а пожаловаться некому.

– Да я уж слышу. Ты хочешь еще что-нибудь сказать или это все?

– Я хочу тебя видеть.

– Ты же знаешь, это трудно.

– Знаю. Но если мы с тобой встретимся, я хоть слышать тебя буду?

– Будешь, но не все. И слышать ты будешь плохо.

Алан Маркович подышал в трубку, будто что-то проверяя.

– А почему же я тогда слышу, что говорит этот, Геннадий Виссарионович? – спросил он.

– Потому что он свеженький. – В голосе Марты возникли знакомые нотки. – Он только вчера погиб, месяца через три ты его тоже не услышишь.

Сквозь стекло телефонной будки можно было хорошо разглядеть, как, играя в ярком солнечном свете, поднимается набалдашник ручного тормоза.

– Марта, я люблю тебя, – неожиданно для самого себя сказал Алан.

В будку бесцеремонно втиснулась Арина.

– Вы извините, Алан Маркович, но нам тоже срочно нужно позвонить.

– Глупо это, – прозвучал в ответ голос Марты. – И никому не нужно.

Алан осторожно повесил трубку на рычаг, вышел, пропуская женщину на свое место, и как-то бездумно забрался назад в машину. Через минуту хлопнула дверца, и голос Геннадия Виссарионовича сказал:

– Прихватим по дороге Петра Сергеевича. Очень удачно! Ему тоже нужно в стационар.

Ручной тормоз, как и в прошлый раз, опустился, педаль газа пошла вниз, и машина поехала.

Уже знакомый Алану Марковичу главврач поликлиники стоял на тротуаре справа. Он бурно жестикулировал, что-то оживленно рассказывал, обращаясь при этом, как к живому собеседнику, то к мусорной урне, то к почтовому ящику, а то и вообще к пустому пространству. Распахнув заднюю дверцу машины, Петр Сергеевич вдруг заявил:

– Извините, я не один. – И указал рукою почему-то на фонарный столб. – Надеюсь, Михаила Михайловича представлять никому не нужно?

Никакого Михаила Михайловича Алан не увидел, но в машине сразу стало тесно и жарко. Арина оживленно беседовала с кем-то сидящим у левого окна, с кем-то несуществующим, но говорила только она и урывками. Никаких ответов Алан Маркович не слышал.

– А вы по делу в стационар или меня сопровождаете? – спросил Алан Маркович, поворачиваясь к медику.

– По закону главврач стационара и главврач поликлиники должны быть живыми людьми, – не без гордости объяснил тот. – Я работаю в стационаре, и я же работаю в поликлинике. В городе вообще с врачами плоховато. Своего медицинского института у нас нет. Кого по распределению присылают – через неделю бегут, некоторые даже без документов, а те, которых от нас учиться посылаем, не всегда возвращаются! Да и многих ли мы можем в мир послать, когда реальное население всего полторы тысячи?

– Зато Институт вина есть! – весело перебил его голос невидимого Геннадия Виссарионовича. – И заводик винный при институте, на самоокупаемости! – К этому веселому голосу Алан, оказывается, успел уже попривыкнуть. – Мне теперь хорошо, – пояснил не отгулявший декретного отпуска мертвец. – Это только живых задерживают, а я теперь могу хоть трезвый, хоть пьяный за рулем!

Кириллов чрезвычайно веселил Арину. Он всю дорогу рассказывал анекдоты. Он знал их тысячи, и они сыпались из него, звонкие, как медные монетки из автомата. Он опять был трезв: в костюме, при галстуке, в черных, до блеска начищенных ботинках. Первым выскочив из остановившейся машины, призрак обежал ее сзади и, галантно распахнув дверцу, предложил даме руку.

Огромное кубическое здание стационара, загородившее полнеба, производило впечатление цельнолитой конструкции. Бетонное, серое, оно сильно отличалось от других построек, и плюс ко всему было в нем что-то пугающее. Вверх, в яркую пустоту поднимались угрюмые четырнадцать этажей. Везде на окнах плотные белые шторы, а вокруг – звенящая тишина.

Через чахлый, геометрически правильный парк шли молча (как-то сразу их осталось только трое) и, оказавшись в вестибюле у непрозрачных стеклянных дверей, остановились.

– Здесь все стерильно! – предупредил Петр Сергеевич. – Порядок общий: сначала душ, потом дезинфекция! Вам выдадут специальную одежду: шапочки, халаты, бахилы на ноги, марлевые повязки. Прошу не срывать их, даже если очень захочется.

С головы до ног закутанный в белое человек пропустил их внутрь, проводил в душевую по длинному коридору, выкрашенному светло-голубой краской. Алан Маркович обратил внимание на то, что в стационаре по-настоящему тихо. Ни гудения, как в школьных коридорах, ни отдаленных гудков несуществующих машин – ничего, никаких галлюцинаций.

В душевой было шесть открытых кабинок, и Алан Маркович мог видеть, как напротив него моется призрак. Геннадий Виссарионович громко пофыркивал, и было видно даже его стеклянистое тело в огибающих струях воды. Главврач стоял в кабинке рядом, и его видно не было, зато слева от Геннадия Виссарионовича в кафельном отсеке текла вода. Струя ничего не огибала, но она слегка окрашивалась в голубоватый, как и стены, цвет. Там мылся старый призрак.

Алан Маркович отвернулся и, желая разрушить тягостное молчание, спросил:

– Ну ладно, предположим, насчет покойников я вам поверю. – Он не мог отвести глаз от голубой струйки, когда цвет ее стал постепенно меняться. – Но кто же такие эти крепы? Быть может, теперь, в столь солидной компании, я буду удостоен ответа? Геннадий Виссарионович, если я верно понял, вас вчера эти самые крепы укокошили?

– А как же, как же! Они, родимые, они!.. – Голос неприятно отражался от мокрых кафельных стен и множился. – Кто такие, хотите уяснить?..

Похлопывая себя ладонями по белым бокам, из своей кабинки вышел Петр Сергеевич. Голубая струйка окончательно превратилась в розовую и на глазах иссякла.

VI

Рассказывал он долго, громко и с удовольствием; рассказывал, когда они уже вышли из душевой и шли по коридору, рассказывал в палате.

Из его объяснений выходило, что человек после смерти не исчезает, а продолжает функционировать – только он становится невидимым и неощутимым.

– … Это нормальный человек, а с крепами – сложнее. Или проще, если хотите, – говорил Геннадий Виссарионович. – В городе очень мало животных…

– Я слышала, они как матрешки! – перебила Арина. – Вкладываются один в другого и становятся очень умными – наверное, умнее людей!

– Вот-вот, объединяются! Очень умные! А теперь представьте себе, что объединяются люди: несколько человек умирают, а потом появляются в одном лице, – это лицо мы и называем крепом.

– Значит, они все-таки люди? – спросила Арина.

– Не совсем. – Геннадий Виссарионович тяжело и как-то неприятно вздохнул. – Видите ли, они объединяются не сами по себе, а выбирают предмет, скажем так, базу для воплощения. Основой для крепа может стать кукла из музея, робот, а иногда и просто костюм… В полосочку! Крепов очень мало, но, в отличие от меня или, скажем, от Михаила Михайловича, они и осязаемы и видимы, они имеют вес в килограммах, они пахнут, и они чертовски живучи.

– А чего же они хотят от нас? – спросила Арина.

– В том-то все и дело, что никто не знает, чего они хотят. Нам порой бывает очень трудно их понять. С человеческой точки зрения крепы совершенно алогичны, но какая-то своя логика у них, несомненно, есть. Вот, например, уже существующий креп способен присоединить к себе любого умирающего человека и таким образом обогатиться, но делают они это почему-то крайне редко. Я сказал, они видимы, но это тоже неверно: они могут быть видимыми, а могут и не быть, они могут пахнуть, а могут и не пахнуть.

– Соединение живого разума с неживым, – сказал Алан. – Кибернетика давно над этим бьется.

– А в природе оно уже существует! – подытожил главврач. – И ведь что интересно; еще при жизни человек подсознательно тяготеет к тому механизму или предмету, с которым объединится потом. Иногда это бывает даже трогательно.

Арину удивляло, что она опять не видит людей; в белых коридорах стационара было тихо и пусто, – но Михаил Михайлович успокоил ее:

– В стационар вход неживым людям строжайше воспрещен. Для нас с Геннадием Виссарионовичем в данном случае сделано исключение.

Арина хотела спросить, почему так, но они уже вошли в палату.

Это была обычная одноместная палата: тумбочка, кровать, мягкий стул. Укрытый по грудь голубой простыней, на кровати лежал молодой человек лет двадцати восьми – тридцати, не больше. Лицо его потемнело, вероятно, от длительной боли. Бесцветные губы сжаты. Глаза напряженно зажмурены, так что даже не дрожат ресницы.

– Ему осталось жить около пяти минут, – объяснил Петр Сергеевич. – Я специально привел вас в эту палату, чтобы вы увидели, как это происходит. В особенности чтобы это увидели вы, Алан Маркович. Прошу вас, смотрите внимательно.

– А зачем вам такая стерильность? – все-таки спросила Арина.

– К сожалению, не все возвращаются, – вздохнул Петр Сергеевич. – Иногда умирает человек – и ничего после него не остается: дернутся стрелочки на приборах – и один остывающий труп. Мы теряем каждого пятого жителя нашего города – пятую часть нашего прошлого. Здесь, в стационаре, при соблюдении некоторых условий процент потери несколько ниже.

– Крепы? – шепотом спросила Арина.

– Не только. Возможно, происходит полное разрушение личности. Мы провели специальное исследование и установили, что далеко не все жители нашего города, умершие за пятьсот лет, теперь с нами. Так что утверждение, будто все прошлое с нами, не выдерживает критики. Какой-то части прошлого мы лишены. Есть варианты: либо его вовсе не было, либо этим людям в другом месте, в каком-то ином пространстве лучше, чем дома.

Умирающий на постели вздрогнул.

– А может быть, его можно спасти? – еще тише спросила Арина. – Может быть, ему можно чем-нибудь помочь?

– Нет, в данном случае медицина бессильна. Рак, метастазы…

«Еще немного, и я поверю любому бреду, – думал Алан. – Все недостаточно научно, но почему бы этому не быть на самом деле?»

Больной на кровати мучительно умирал. Его впалые темные щеки и лоб покрылись испариной. В последнюю минуту он попытался ухватиться рукой за край постели. Рука была тощей и черной. Из полуоткрытых губ вырвался последний стон. Тело приподнялось в напряжении, сильно качнулось и упало на подушки. Голова медленно повернулась набок и замерла.

– Он умер?

– Да, но сейчас должен вернуться.

– Ему было больно?

– Нет, скорее страшно. Раковым больным перед смертью мы делаем укол морфия.

– А когда это произойдет?

– Трудно сказать. Обычно латентный период продолжается не более четырех минут. Прошу вас, не стойте так близко к нему, лучше отойдите к двери. Это небезопасно. Бывали случаи, когда живые теряли свою отражающую способность и вес, отдавая их свежеумершим.

Палата была хорошо освещена – пожалуй, даже слишком ярко для обычной больничной палаты. Арина сделала шаг к двери. Все молча стояли в ожидании. Геннадий Виссарионович недовольно морщился, Михаил Михайлович кусал губы и рылся в карманах.

«А действительно, – подумал Алан. – Все врачи у них живые… Нет, не врачи, только главные врачи… Один главный врач».

Он отчетливо увидел, как воздух над постелью сгустился и сквозь одеяло от трупа отделился невесомый контур. Эта тень в ярком электрическом свете имела очертания обнаженного мужского тела. Алан смотрел не отрываясь, следил за нею. Тень медленно поплыла к потолку. На мгновение соприкоснувшись с ним, она потеряла свои очертания и расплылась в облако, но тотчас вернулась к прежней форме. Сначала призрак висел горизонтально, потом развернулся ногами вниз и, опустившись, встал перед ними.

– Добрый день, – сказал призрак молодым басом. – Вы уж извините, товарищи медики, но что-то жрать охота, и одеться бы не помешало.

Алан видел, как тает в воздухе невесомый контур. Спустя минуту призрака не стало, остался только голос, отчетливый и голодный.

У покойника не было бороды, можно было и теперь разглядеть голый синий подбородок, задранный на подушке, а возникший прямо перед Ариной совершенно голый молодой человек весь зарос: у него была пушистая черная борода. Арине сделалось неловко, и она отвернулась.

– А неплохо! – сказал призрак и звонко шлепнул себя ладонью по бедру. – Я думал, будет иначе. – Он сделал несколько упругих шагов по палате, приподнял занавеску и выглянул в окно. И снова, на этот раз уже обеими ладонями, хлопнул себя по бокам. – Нормально, – бросил он. – Как новенький! – Потом, вспомнив, он повернулся и сделал шаг в сторону своего мертвого тела, лежащего на кровати. – М-да, жалко, конечно! Ну, да и ладно, ну да и Бог с ним. – Он повернулся к Петру Сергеевичу и вдруг потребовал: – Похоронить бы меня надо!

– Похороним, – успокоил его главврач. – Вы немного возбуждены, прилягте, отдохните. Сейчас тело унесут. Насчет обеда и одежды для вас я распоряжусь. Постарайтесь поменьше думать, поспите лучше.

– Вот. Вот нормальные люди как умирают! – обиженно говорил Геннадий Виссарионович, когда они вышли в коридор. – Два месяца до, два месяца после!.. «Пожалуйста, полежите!.. Пожалуйста, поспите!.. Сейчас обед принесут!» А я пятнадцать минут полежал в машине, и вместо обеда – таблетка, вместо «отдохните» – «вы незаменимы!»

– А еще раз взглянуть на этот процесс можно? – осторожно спросил Алан.

– Вполне. У нас высокая смертность.

VII

В следующей палате умирала немолодая толстая женщина. Те же голубые стены, тот же яркий свет. Так же плотно заделаны белой материей окна, за которыми с трудом угадывалось солнце. Женщина оказалась знакомой. Алан рассматривал ее из окна гостиницы в бинокль. Она торговала квасом. Женщина была без сознания, голова в бинтах. По ее положению на постели можно было догадаться, что в этом случае медицина могла бы вмешаться и более активно.

Ждать пришлось несколько дольше, чем в первый раз. Перед самой смертью в палату вошла санитарка с прозрачным пластмассовым подносом. Она склонилась к постели и осторожными быстрыми движениями обнажила расколотый череп. Мятые, страшные бинты она сбрасывала на поднос.

– Вчера привезли, – пояснил Петр Сергеевич. – Убийство! Пробита голова и сломан позвоночник. Наезд грузовика на квасную бочку…

«Грузовик, – подумал Алан. – Уж не тот ли – с металлическим кузовом, с шофером в полосатом костюме?»

– Да, именно тот, – жестко ответил на его мысленный вопрос главврач. – Именно тот грузовик наехал.

– Крепы? – спросил Алан.

В ярком электрическом свете лицо главврача было сосредоточенным и бледным.

– И так рождаемости никакой, – сказал он, – а они за один вчерашний день убили пять человек. Хорошо, хоть вы целы остались.

Они шли втроем по длинному голубому коридору. В закрытые белой тканью окна все же просачивался мягкий солнечный свет, он соперничал с электрическим. Звук шагов заглатывал плотный пружинящий ковер. Алан шел молча, кусая губы. Он не хотел ни во что это верить. Несколько раз навстречу попадалась медицинская каталка, покрытая свежей простыней.

«Чего они от меня хотят? – думал Алан. – Предположим, я напишу отчет. Предположим, начальство не сочтет меня душевнобольным, что уже само по себе маловероятно. И при чем здесь вообще наше начальство? При чем тут поставки компьютеров? Отчет надо писать куда-то выше… Как вообще можно составить подобный документ?! Как извернуться, чтобы поверили хотя бы в часть всего этого? Что я напишу? Я напишу, что в городе за пятьсот лет не снесено ни одного здания, – это можно проверить. Что еще можно здесь проверить? Какие можно взять с собой доказательства? – И вдруг он подумал совсем о другом. – Может, если разрушить один дом, то неестественная гармония рухнет? Сломать что-нибудь одно – и прошлое станет прошлым, а настоящее останется настоящим…»

– Нужен отчет, – в который уже раз отвечая на его мысли, сказал главврач. – В случае если мы перестанем торговать с внешним миром, прошлое останется прошлым. Наш город через несколько лет просто вымрет. Здесь будет только кладбище. Иногда мы думаем, что крепы ставят перед собой именно эту задачу.

Что-то с силой ударило в двойное оконное стекло, прорывая ткань. Алан обернулся. В разорванной ткани занавеси, цепляясь коготками за материю, висела, вздрагивая, окровавленная птица. Это был черный воробей с каким-то неестественно металлическим клювом.

– Кромвель, маленький, птичка моя! – Арина видела, как Михаил Михайлович подхватил воробышка, взял его в свои большие ладони. – Зачем же ты так, маленький? Зачем ты так неосторожно летаешь?

– Где появляется Кромвель, там жди крепов, – сказал главврач.

– Птичка, птичка моя!.. – не унимался, переживая, неслышимый и невидимый Алану Кириллов. – Крылышко повредил, дурачок. Ну, ничего, все заживет, все вылечится.

Действительно, воробей воспрянул на глазах. Через минуту он, нахохлившись, сидел на ладони, а через две уже с удовольствием клевал семечки.

«Все, все сходится! – Изо всех сил Алан Маркович старался не выдать своего смятения. – Можно вспомнить для отчета общеизвестные магнитофонные записи. Они – доказательство. По всему миру неизвестно из какого пространства несутся живые голоса… Ведь удается записать куски диалогов, чью-то, на первый взгляд, бессвязную речь, шумы несуществующей улицы… Я пытаюсь себя уговорить, – думал Алан. – Нет, я не пытаюсь, я уже поверил им».

– Чем сложнее человек, чем он образованнее, тем сложнее переход из одного состояния в другое, и результаты здесь нестабильны. Мы никогда не можем ничего предсказать… – говорил Петр Сергеевич, первым проходя в палату. – Случается, после смерти такой человек не теряет, а приобретает. Он как бы перерождается, и после смерти при нем остаются все человеческие физические качества: вес, зримость… Перед вами профессор Белый. Еще три месяца назад он руководил нашим, известным на всю страну, Институтом вина. Это ему принадлежит идея цветочной настойки.

На кровати, укрытый по грудь голубой простыней, лежал старик. Седые волосы, большой прямой нос, глубокие морщины на широком лбу. Лицо его казалось мраморным, он не двигался. Можно было подумать, он уже умер. Слабое дыхание различалось лишь при более внимательном взгляде.

– Очень приятно будет познакомиться с таким человеком, – сказала Арина и сконфузилась.

– Придется подождать, он умрет минут через десять, не раньше.

«Вдруг он тоже появится голым? – подумала Арина. – Может, мне уйти?»

За время ожидания запасы семечек в карманах Кириллова иссякли, и он теперь только разглаживал перышки Кромвеля и тихо нашептывал ему ласковые слова.

– Я выйду? – спросила Арина.

Лампы дневного света вспыхнули чуть сильнее. Алан взглянул на часы.

«Вот! Сейчас!..»

Воздух над умирающим медленно сгущался. Старец вздрогнул и открыл глаза. Алан увидел, как попятился к двери главврач, как Арина прижала руку к марлевой повязке. Воздух пронзил резкий металлический звук. Тень над постелью темнела и упруго покачивалась. Неоновые лампы загудели сильнее и замигали. Очень трудно было удержаться от крика. На постели, по грудь укрытая голубой простыней, лежала женщина в черном костюме. Жирная веревка, кольцом надетая на ее плечо, пачкала подушку. Она вздохнула. На Арину смотрели знакомые черные глаза. Одним резким движением она откинула простыню.

– Сожрали, гады! – простонал Петр Сергеевич.

В палате восстановился ровный белый свет, только он сделался еще контрастнее, еще жестче, еще холоднее.

– Бегите, – пробормотал Геннадий Виссарионович. – Мертвых они не трогают, а вы бегите.

Женщина-трубочист неподвижно сидела на кровати, она смотрела на Арину.