Текст книги "Крепы"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

VI

Лес кончился глубокой сырой низиной. Когда Алан Маркович, промокнув по колено, преодолел это, казалось, последнее препятствие, солнце над головой уже разгоралось, и в его свете заблестели по левую руку вдалеке серебряные нити проводов высоковольтной линии электропередач. Легко ступая, Олег шел впереди. Они почти не разговаривали друг с другом.

Олег знал все, что было известно отцу, но отношение мальчика к происходящему было другим. Может, он воспринимал все иначе потому, что был мертв, а может, просто потому, что был еще ребенком.

Алан Маркович остановился и, прикрыв глаза ладонью, огляделся по сторонам. Он поискал взглядом деревню и нашел ее неожиданно рядом. Дома оказались в каких-то трех-четырех километрах слева.

– Пошли!

Без единого слова Олег повернулся на сорок градусов и так же легко зашагал по мокрому полю. Алан смотрел на сына. Олег сделался уже полупрозрачным, он исчезал, растворялся в солнечном свете. Заканчивалось действие цветка. Приложив пальцы к носу, Алан втянул воздух – бесполезно. Он лихорадочно рылся в карманах плаща. Мальчик обратился уже в невесомое облачко, когда на ладони Алана Марковича оказалась розовая таблетка. Как она попала в карман? Когда? Та ли это таблетка? Он не стал особенно задумываться, сунул ее в рот и для скорости раздавил зубами.

Прогудел самолет. По полю мелькнула крылатая тень. Задрав голову, Алан Маркович увидел на широких коричневых крыльях изображение свастики.

«Немцы, – подумал он. – Значит, я все-таки правильно вышел…»

Олег стоял рядом и смотрел на отца. Мальчик был отчетливо виден – заострившееся от усталости детское лицо выражало удивление. Прошел низко над головой еще один самолет. В горле Алана Марковича возникла знакомая сухость – наверное, таблетка лежала в кармане со времени проклятой командировки. Голова кружилась, и мелькнувшая стрелою вниз черная тень показалась просто чернотой в собственных глазах.

В следующую секунду Олег упал. Черная тень, обернувшись птицей, ударила клювом ему в голову и взмыла. Еще одна птица, разворачиваясь в воздухе, прицелилась клювом в широко раскрытые детские глаза.

– Нет! Нет! – закричал Алан Маркович и, размахивая руками, кинулся к сыну.

Олег уклонился, и удар пришелся ему в плечо. Вокруг стало тесно и шумно от распахнутых крыльев. Разгребая руками клубящиеся теплые перья, Алан шагнул к мальчику. Один из клювов ударил его в спину, и Алан вскрикнул.

– Папа, мне больно! – сказал Олег. – Папа…

Сорвав с себя плащ, Алан Маркович укрыл сына.

Следующий удар пришелся в запястье. Кровь с руки забрызгала плащ. Неужели эти птицы – реакция на таблетку? Они запросто могут их заклевать…

Стараясь больше не кричать от боли, он поймал за крыло одну из птиц: та билась в руках, шипела, раскрывая окровавленный черный клюв. Шваркнув птицу о землю, Алан Маркович ударил ее ногой и только после этого посмотрел вокруг. Живое черное облако вновь собиралось над головой. Алан не мог отвести от него глаз. К нервному клекоту и треску примешивался рев моторов.

«Если они могут одинаково поражать и мертвых и живых, то кто же это – мертвые или живые? Почему они напали на нас?»

Самолет шел так низко, что сломанные его шасси, казалось, отвалятся и упадут на голову. Шасси крутились. Птицы били по плоским крыльям; было слышно, как твердые их клювы долбят в стекло фонаря. Кружась, перья тучами падали на землю. Одну птицу затянуло и перемололо левым винтом.

– Бегите к лесу! К лесу! – Этот крик, прорвавшийся сквозь рев моторов и птичий гвалт, почему-то удивил Алана Марковича. – К лесу! Возьмите мальчика и бегите…

Сухо и как-то выделяясь на фоне других звуков, грохнул винтовочный выстрел. Подхватив Олега под локоть и пригибаясь, Алан Маркович успел заметить человека в кожаном шлеме и кожаной куртке. Человек этот, широко расставив ноги, стоял прямо под черной клокочущей тучей и палил по ней из винтовки.

Выстрелы почему-то успокоили Алана Марковича. Достигнув первых кустов, он в изнеможении опустился на мокрую землю. Небо над полем, когда он посмотрел, оказалось совершенно чистым: ни самолетов, ни птиц. Только ярко горело солнце.

– Что это было? – спросил Олег. Мальчик присел рядом и сжал своими холодными пальчиками руку отца. – Они могли заклевать нас насмерть. И тебя, и меня… Папа, я не понял: ты же живой, а я мертвый уже – как это могло быть? Они были живые или все-таки мертвые, эти птицы?

– Мертвые!

Алан Маркович попробовал встать, и тут вдруг прямо перед ним вырос молодой человек в танковом шлеме. Лицо танкиста скрывала черная окладистая борода. Винтовку он повесил на плечо.

– Это крепы такие? – спросил Алан.

– А что, похоже? – В бороде появилась улыбка.

– Похоже, да не совсем.

– Вы в деревню?

Алан кивнул.

– Не стоит вам туда, – сказал танкист. Он протянул руку и представился: – Дмитрий!

– Градов Алан Маркович. Погодите, а ваша фамилия не Лепешников?

– Лепешников.

– Ну, в таком случае привет от Егора Кузьмича!

Они шли теперь по мокрому, просвеченному солнцем лесу, и Алан готов был молиться на эту чудом сохранившуюся в кармане плаща таблетку.

– Послушайте, Дмитрий. Послушайте, вы, как я понял, в курсе того, что здесь происходит?

Танкист покивал. Неожиданно он остановился и поднял большой деревянный люк, замаскированный дерном. Вниз вела деревянная лестница.

– Прячетесь? – спросил Алан Маркович, следуя за танкистом.

– Нет, просто с жильем в деревне туговато. Очень народу много. Заключили соглашение, но по этому соглашению мы можем жить в домах только четыре часа в сутки, а почту занимаем только раз в неделю. Всем плевать, на чьей стороне ты при жизни дрался. И военная доктрина не имеет никакого значения. Здесь считаются только с числом погибших.

– И много вас?

– Четыре танка – «тридцатьчетверки», да полроты пехоты. В основном ребята с Первой мировой, но есть и со Второй несколько человек: два минера, небольшая артиллерия, восемь полевых орудий и миномет. Еще десятка два драгун с восемьсот двенадцатого года. Комсомольцев из продразверстки я не считаю – они сумасшедшие, почти как эти птицы!

Под землей оказалось сухо и уютно. Везде к потолку подвешены электрические лампочки: слабенький их желтый свет не оставлял ни одного слепого угла. Полы застелены некрашеной широкой доской, дверей нет, но по сторонам широкого низкого коридора тянутся ряды прямоугольных отверстий, завешенных то старой шинелью, то куском брезента, то неожиданно ярким легоньким ситцем. Пахло лекарствами и вареной картошкой. Алан Маркович протянул руку и потрогал пальцами лампочку – та оказалась горячей.

– Электричество настоящее, – объяснил Лепешников, поднимая толстый брезентовый полог и приглашая в одну из подземных комнат. – Динамку поставили, а бензина навалом. Аэродром немецкий весь разворотило, а три цистерны с горючим на путях целехоньки – вот и пользуемся. При таком напряжении на двести лет должно хватить. Я даже электробритву себе припас. Потом решил, в бороде теплее. За сорок лет, видите, какие катакомбы выкопали. Только вы, Алан Маркович, имейте в виду, – он опустился на грубый табурет и закурил самокрутку, – рыли только мертвые. Если действие вашей таблетки закончится, а вы не успеете выйти на поверхность, задохнетесь под землей.

– Мальчик! Иди сюда, мальчик… – слышались в коридоре возбужденные женские голоса. – Мальчик, как тебя зовут?

Алан выглянул: красные матерчатые кресты, нашитые на белые косынки, грубые, с завязками на спине халаты кружили вокруг Олега, тонкие белые руки сестер милосердия летали вокруг него, увлекая куда-то в глубину подземелья.

– Ребенка давно не видели, – пояснил танкист. – В селе, конечно, есть дети. Но им не разрешают с нами. Кулачье, одним словом. Их много, а нас раз-два и обчелся. Мы победили здесь когда-то. С малыми потерями победили, поэтому нас и меньшинство. Убили бы Егора здесь, был бы с нами, молодым… Кстати, жив он еще?

– Умер!

– Давно?

– Нет, этой осенью. От рака.

Посредством полевого телефона Лепешников проинформировал своих соратников о появлении гостя, и в комнату постепенно стали стягиваться люди. Некоторые фигуры выступали явно, так явно, что на мгновение могло показаться, будто они живые, но в основной своей массе здесь мертвые были совсем другие – не такие, как в городе, а полупрозрачные, наплывающие друг на друга, зачастую лишенные индивидуальных черт. Порождения группового кошмара! Зачастую они были неразъединимы – все вперемешку: тела, пуговицы, фуражки, штыки… Никто из них никогда не лежал в могиле – не было у них могил. Скоро от дыма стало не продохнуть. Алану Марковичу сделалось совсем уж тепло и уютно. Вокруг скрипели табуретки, гудели охрипшие голоса:

– В дзот они ящики свезли.

– Да видел я их в деревне.

– В деревне они посылочки вскрывают: проверят – и туда, в дзот!

– Чушь, чушь все… Эти – из ящиков, я сам видел их в деревне.

Прикрепив к стене большую мятую карту и разгладив ее ладонью, Лепешников сказал, перекрывая другие голоса:

– Товарищи, я прошу тишины! – Он загасил свою самокрутку и водил по карте пальцем. – Серьезное дело! Вот он, этот дзот! – Ладонь его хлопнула посередине карты. – Здесь! Алан Маркович, – Лепешников повернулся к Алану, – пожалуйста, расскажите нам все, что вы знаете. Ясное дело, предстоит драка, так что нам бы хотелось прояснить суть вопроса.

«Что я им скажу? – поднимаясь, думал Алан. – Как объяснить этим людям – а большинство из них с начала прошлого века ничего, кроме этого леса, и не видели, – что такое крепы, как крепы убивают живых и как нападают на мертвых?..»

Не придумав ничего лучшего, он встал возле карты и начал свой рассказ с самого начала – с командировки. Говорить было очень трудно, но каждое следующее слово давалось все легче и легче. Его слушали внимательно, не перебивали. Когда он закашлялся от дыма, многие по примеру Лепешникова затушили свои самокрутки. Когда Алан закончил и опустился на табурет, Лепешников сказал:

– Ну, я так понимаю: теперь всем ясно, за что воюем.

– Соглашение, значит, побоку? – спросил кто-то. – В деревню, значит, ни ногой теперь?

Полог приподнялся, и из-под брезента выглянула женская головка в белой косынке.

– Тише! – прошептала медсестра и приложила палец к губам. – Мальчишка заснул. Не орите вы так…

– Соберемся и ударим, – тоже шепотом сказал, поднимаясь рядом с Лепешниковым и проходя к карте, чисто выбритый юноша с голубыми детскими глазками. – С ними кто? Гниль: оккупанты, полицаи, французы, НКВД, рогатые каски. Почему мы должны наши русские хаты с ними делить? Да плевать, плевать я хотел на соглашение..

– Но их больше, и у них, между прочим, техника, – возразил хриплый голос слева.

– У нас тоже техника. Они не ждут нападения. На нашей стороне внезапность! – сказал Лепешников. – Задача, правда, двойная. Нужно не только уничтожить роботов, но и вытащить оттуда ваших друзей.

– Они мне не друзья! – поправил Алан.

– Парень и девушка… Сегодня утром на автобусе приехали. Не ваши разве?

– Она не девушка!

– А кто ж она тогда?

В комнате закашляли, выплевывая дым. Раздались смешки, шепот. Алан Маркович пытался сообразить, как бы сменить неприятную тему.

– Мы могли бы… вывезти отсюда кости, – осторожно предложил он. – Захоронить в Германии, во Франции. Кости вывезем – и немцев не станет. Вы же знаете: мертвые к праху привязаны.

– Здорово было бы их убрать! – поддержал молодой человек.

– Организуем, – обещал Алан. – Сейчас есть много охотников до перевозки костей. Дело хлопотное, нескорое, но вполне осуществимое.

Когда комната опустела и они с танкистом остались вдвоем, Алан сказал:

– Дмитрий, я не хотел при всех… Но мне нужно, прежде чем мы начнем штурм, сходить в деревню! Я обязательно должен поговорить с этими двумя ребятами.

– Ваши сложности, но сопровождения не обещаю. Сквозь кордоны мертвых нам не прорваться. А по графику мы можем занять деревню только через сорок часов. Драгуны, правда, могут… Как я позабыл?! Конечно! У них ведь отдельное соглашение по зданию почты. Вот они-то вас и проводят!

VII

Первые семь машин – основа для будущих механических крепов – были надежно заперты в бункере. Когда Анну привезли сюда и она спустилась по бетонным ступенькам вниз, молодые люди, улыбаясь, неподвижно стояли вдоль серой стены. Они были отключены.

– Почему?

Анна вопросительно глянула на сопровождавшего ее немецкого офицера. Шагнув к ближайшему роботу, зачем-то поправила на нем галстук.

– Нам показалось, так будет спокойнее, – объяснил немец. – В деревне похороны, не хотелось бы смущать живых.

– Но ведь все равно пятеро там, на глазах?

– Мы решили, так будет надежнее!

Рядом с ухом Анны раздался шорох:

– Спросите у него, – потребовал лилипут, – не было ли каких-нибудь инцидентов?

Уже в машине, по дороге назад, в деревню, объезжая замершую танковую колонну, офицер неохотно объяснил, что и так никто не хочет участвовать в этом странном деле, а поскольку здесь силой не заставишь, то решили хоть часть роботов пока изолировать. Он сказал, что сначала было более двухсот желающих принять участие в конкурсе на превращение в сверхчеловека, а теперь осталось только пятьдесят – разобрались.

– Не хотят, значит? – спросила она, разглядывая черные точки, носившиеся над полем.

– Не хотят! – подтвердил немец.

Уже у околицы Анна увидела знакомое серое пальто. Алан Маркович быстро шел через поле.

– Остановите! – потребовала она, но тут же переменила свое решение. – Впрочем, нет, не нужно. Пусть идет!

Возле здания комендатуры, когда машина, подняв тучу пыли, остановилась, Анна вышла и, лишь мгновение поколебавшись, направилась дальше по улице. Нужно было попробовать договориться с мастером. Если Тимур поймет суть происходящего, он, может быть, решится пожертвовать своей дурацкой гордостью. Может, он поймет наконец, что такое настоящая любовь. Может быть, решится. Как бы это все упростило.

«Он не знает, что нам всем грозит, – размышляла Анна. – Он не знает, что пути живых и пути мертвых могут разойтись навсегда. Но почему он должен отказаться от Майи? Конечно, им лучше соединиться. Но дадут ли им соединиться, даже если они оба захотят? Почему, спрашивается, Ибрагим Андреевич в своем глобальном проекте изготовления новых крепов на механической основе так боится этого соединения? Наверное, председатель не хочет осложнений, боится неуправляемой реакции. Ведь все, что делает комиссия, – это научный эксперимент, а если соединятся Майя и Тимур, тут будет уже нечто совсем другое – как у меня было. Любовь. Ведь Тимур еще жив, и в крепа сольются не просто несколько мертвых душ и любимый механический предмет, а еще и живой человек».

Хотела войти без стука – резко толкнуть дверь и ворваться в дом, – но приостановилась все-таки на крыльце, постучала. Ее вновь прохватывало ледяным болезненным холодом. Зная причину этого холода, Анна не смогла сдержаться, и, вместо того чтобы, спокойно присев к столу, последовательно и методично объяснить Тимуру, что происходит, она начала кричать.

Мертвая женщина в черном платье в разговоре не участвовала; она демонстративно повернулась спиной и пыталась затопить печь, хотя была не в состоянии поднять не то что топор, а даже самое легкое полено.

– Все погибнет, если операция провалится! – быстро говорила Анна, все сильнее и сильнее закутываясь в плащ. – Пути живых и мертвых навсегда разойдутся. Семьи будут разбиты, дети потеряют своих матерей… Мертвые не смогут работать на живых… Заводы остановятся!.. Ангелы-хранители разъединятся со своими молодыми солдатами… Вы должны…

Тимур молчал.

– Ничего мы вам не должны! – зло рявкнула Майя. Она взяла мертвую женщину за плечи и подняла. – Не нужно вам этого делать, – сказала она хозяйке. – Не по вашим силам. Присядьте лучше. Сын ваш скоро придет.

Место хозяйки у печи занял Тимур, он присел на корточки. По его лицу трудно было что-либо прочесть.

– Если я правильно понял, здесь готовится большой эксперимент? – сказал он наконец. – Массовое изготовление крепов? – Он расколол очередное полено и кинул его в разгорающийся огонь. – Не вяжется что-то! Вчера вечером мы заехали сюда случайно, а вы утверждаете, что эту деревню нашли по нашим следам! Работы здесь ведутся уже давно, так?

– Так! Но действительно по вашим следам… – Анна задыхалась от ярости и озноба. – Была связь с будущим, обычная телефонная связь. Вы же знаете, как это делается.

– В деревне нет телефона! – сказала Майя.

– Телефона нет. Есть полевая рация. Немецкие специалисты наладили…

– Вон отсюда! С вами все ясно! – Майя распахнула дверь. – Уходите!

– Вы должны соединиться, – сказала Анна сквозь зубы. – Для общего блага! Вас хотят уничтожить! А я вот думаю… почему все так не хотят этого соединения? Вы просто боитесь! Боитесь превращения в крепа, как дети боятся темноты. А ведь в этой темноте всё – и свет, и мрак. Свет распадается на спектр из семи цветов, но в нем исключена чернота ночи. Ни живой, ни мертвый человек не могут понять, что, потеряв себя в соединении, слившись в одно существо с другими, они родятся заново. Но как это можно объяснить, когда находишься уже по эту сторону! Когда ты уже воплотил свою любовь – а другие только на пороге воплощения…

Ее сильно толкнули в спину, и Анна оказалась на улице.

– Никогда этого не будет! Вы поняли?.. – крикнула Майя. – Мы любим друг друга! Мы не можем друг без друга жить. Напрасно вы так думаете – мы не одно целое! Мы два совершенно разных живых существа! Никогда ничего не решайте за других, Анна!

VIII

Алан был так зол и так погружен в свои мысли, когда быстрым шагом шел через поле, что напрочь позабыл о сыне. Только войдя в лес, он сообразил, что мальчик, вероятно, остался в доме. Но что мертвому сделаешь? Мертвые вчетвером любого живого удушить могут, а живые и сто человек с мертвым не справятся – ускользнет. Не стоило сейчас об этом думать. Лес вокруг был пуст. Ветер, скользкая гниль под подошвами. Ушло немало времени, пока удалось отыскать замаскированный люк. Он спустился по деревянной лестнице. В подземном коридоре пусто, только из-за знакомого брезента, прикрывающего вход в одну из комнат, доносилось гудение возбужденных голосов. Алан Маркович остановился и прислушался.

– Если в лоб штурмовать, нас и на пять минут не хватит! – сказал, перекрывая общий шум, знакомый уже молодой голос. – Вы хотите танки? Ну пожгут они наши танки прямой наводкой…

– А может, взорвать этот бункер?

– Глупо, глупо… Что роботам сделают наши бомбы – даже не почешутся! Если только какую-нибудь ржавую мину использовать… Но нам ее туда притащить и пяти танков не хватит.

– Что ты предлагаешь?

Алан Маркович хотел приподнять брезентовый полог и войти, но его задержала мягкая женская рука: он увидел рядом с собою медицинскую сестру в белой косынке с красным матерчатым крестиком на лбу.

– Погодите! – одними губами сказала она. – Вам туда нельзя!

– Нужно устроить побольше шума! – гремел за покачивающимся брезентом чей-то бас. – Отвлечь их. Тихо снимем часовых, спустимся в бункер… Правда, для этого нужен хоть один живой. Без живого ничего не выйдет…

– Есть живой, – сказал Лепешников.

Сквозь женское лицо проступали протянутые по потолку черные провода и горящая лампочка. С каждым следующим мгновением это лицо становилось невесомее, прозрачнее.

– Где сыночек-то ваш? – спросили ускользающие губы.

– В деревне остался!

Алан Маркович приподнял брезентовый край. В большой комнате висел пластами и закручивался табачный дым. Стулья были хаотично расставлены, на стене – карта, но при этом – ни единого человека. Как только он заглянул, голоса смолкли.

– Ну зачем вы? – укоризненно глянув на него, спросила медсестра. – Вы же знаете, что не всегда совпадете. Вы же еще живой! – Ей почему-то стало смешно, и она прикрыла губки ладошкой. – Теперь садитесь и ждите. Сами виноваты!

«Мы даже не знаем точно, когда они предполагают начать… – размышлял Алан, стоя перед картой и пристально ее разглядывая. – Впрочем, в деревне я видел несколько роботов: пока они там, вряд ли что-то начнется. Сколько нужно времени, чтобы от деревни на машине добраться до бункера? Полчаса. Каких-нибудь полчаса, и все. Пока я искал люк, пока я бродил по лесу, они уже могли объединиться».

– Верно!.. – сказал Лепешников за его спиной. – Мы не знаем. – Было слышно, как он затягивается самокруткой. Алан не сразу решился повернуться. – Так что чем раньше начнем, тем лучше. Чем раньше, тем больше шансов!

По карте медленно расплывалось серое масляное кольцо табачного дыма.

– Уже можно повернуться, – сказал Лепешников. – Я не люблю разговаривать с затылком, пусть даже это затылок живого человека.

В комнате все переменилось: с обеих сторон у стен стояли теперь вплотную одна к другой койки, и на койках лежали перебинтованные бойцы. Лепешников полусидел, опираясь на стену, его чадящая самокрутка торчала из забинтованных пальцев дымящим углом.

– Это надолго? – спросил Алан Маркович, ощутив вдруг слабость в ногах. В комнате резко запахло йодом, нашатырем и гнойными повязками. Он опустился на ступ.

– Навсегда! – вздохнул танкист, и уголок его обожженного рта дернулся под тонкой марлей, закрывающей пол-лица. – Но не беспокойтесь, драться мы можем!

– Знаю!

– Ну так вот, – продолжал Лепешников. – Вы пойдете туда слепым. Наша задача – чтобы вас по дороге не удавили. Бункер отсюда в двух километрах. Мы нарисовали стрелки. Вы легко найдете все, что нужно уничтожить. Пройдете до бункера, спуститесь. По нашим данным, роботы там все отключены. – С трудом перевалив ноги через край кровати, он попробовал встать, но тут же повалился назад, на жесткую подушку. – Правильно сделали, что ребенка в деревне оставили, – сказал он. На бинтах отчетливо проступила кровь. – Жарко будет. Нечего ребенку здесь делать.

Алан смолчал. Он не хотел вдаваться в подробности.

– Ну, так я не понял, вы принимаете наш план?

– Мне ничего больше не остается. – Алан Маркович поднялся со стула. – Когда я должен идти?

– Как только прекратится действие… – Вместо слова «цветок» он просто щелкнул в воздухе забинтованными пальцами. – В общем, когда вы перестанете меня видеть. – Алан присел обратно. – Нет! – сказал Лепешников. – Вы должны подняться наверх. Здесь, под землей, вы мгновенно задохнетесь, когда прекратится действие…

И он опять щелкнул в воздухе пальцами.