Текст книги "Крепы"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

VIII

Впервые за последние два года мы спали вместе. Мы легли на его постели вдвоем, и Егор долго гладил меня по волосам.

– А ведь совсем не хочется спать… – шептал он, сжимая пальцами мой подбородок и приближая, правда без особого усилия, мои губы к своим. – И боли нет!

– И боли нет! – прошептала я в ответ. Он не целовал меня в губы, казалось, целую вечность.

Только ради одной этой ночи я, ни минуты не задумываясь, повторила бы все прошедшие кошмарные часы в тройном объеме. Если не считать приступа радикулита, немного ограничившего наши возможности, эту ночь можно было бы сравнить с той первой брачной ночью тридцать два года тому назад.

Нас обоих разбудил телефонный звонок. Еще не открыв глаз, я почувствовала необычный запах. Я села на постели, но трубку по обыкновению не сняла, хотя телефон был под рукой. У нас так заведено, что, за исключением тех случаев, когда он делает себе уколы, трубку снимает сам Егор. Штору на окне немного замяло, и в рассеянном свете дня я увидела свое отражение в зеркале: маленькая, тощая старуха с взлохмаченными седыми патлами и совершенно масляными, довольными глазами. Мне стало неловко. Накинув халат, я вышла на кухню.

– Да, Егор Кузьмич… – послышался веселый голос Егора, снявшего наконец трубку. – Конечно, разбудил… Конечно, сплю до вечера… Ну, это ты у нас при деле! Ты погоны снимаешь, наверное, только на ночь… И не спорь с бывшим начальником. А я эти самые погоны надеваю только по случаю… Покрасовался перед зеркалом и снял, в шкаф повесил, на плечики… Да дам я тебе, милый, слово вставить!… Мне же, в конце концов, интересно, чего это ты в такую рань честного пенсионера беспокоишь…

По квартире волнами растекался приятный густой запах. Картошка с ветчиной, маринованный чеснок, перец, помидоры… Тут уж ни с чем не перепутаешь.

«Но в доме нет никакой ветчины, – соображала я. – Да и маринованный чеснок тоже… Откуда?»

В протертые и еще влажные стекла кухонного окна так и ломилось солнце. Анна, почему-то одетая в мои платье и туфли, стояла возле плиты, помешивая что-то на шипящей сковородке. Поверх платья девочка повязала фартук. И правильно сделала, а то бы я ее прибила.

– Доброе утро! – Она выглядела смущенной. – Извините, но я залезла в ваш шкаф. Я взяла платье…

– И туфли тоже!

– Вы обиделись? – От неловкости она топнула каблучком. В голосе ее было столько детского наивного раскаянья, что обидеться было просто невозможно.

– У нас с тобой один размер.

– Ну! – Увидев, что я не сержусь, девочка повернулась, демонстрируя, как мое выходное платье обтягивает ее попку. – Как на меня шито, правда?

«Хорошая фигурка… – опуская занавесочку на окно и чуть приглушая солнечный свет, отметила я. – И у меня такая же? Наверное, такая же… Это платье на мне сидит так же хорошо, по крайней мере спереди…»

– Вы спали, я хотела выйти купить чего-нибудь вкусненького на завтрак, – объяснила она, – полезла в чемодан, а там все на три размера больше. Чужое какое-то. Примерила – совершенно не годится. А ваше как раз!

Стоящие на столе в гостиной цветы раскрылись. Два перемешанных букета широким неряшливым веером почти накрыли стол. От них исходил острый, немного неприятный запах. Пока Егор болтал по телефону – он вообще любил поговорить со своими бывшими подчиненными, в особенности вот так, по утрам, когда нет боли; он давал полезные советы, и его, похоже, слушали, – я подмела и проветрила всю квартиру.

Убирая в кабинете, я не смогла заставить себя прикоснуться ни к одному из злополучных корешков. Не мне – Егору решать, что дальше делать со всеми этими предателями.

Тем временем девочка ловко накрывала на стол, а Егор, отговорив по телефону, заперся у себя, и сквозь дверь было слышно, как он пыхтит, подбирая галстук.

– Ну, это уже серьезно… – басом почти пропел он, появляясь наконец в дверях. – Горячий натюрморт.

– Вам нравится?

Егор устроился за столом и изящным движением сунул салфетку себе за воротник.

– Уж что-что, а желудок у меня в полном порядке. Когда ты только успела все это купить? – Сделав приглашающий жест рукой, мол, чтобы я тоже присела, он взглянул на Анну. – И на какие деньги?

– Деньги я взяла в своем чемодане! Я думала, вам будет приятно.

– Правильно думала. Очень приятно… В особенности мне приятен вот этот бифштексик… – и он с видимым удовольствием подцепил на вилку темно-коричневый кусочек мяса, от которого еще шел парок. – Как, кстати, тебе наш город?

– Хороший город. – Девочка немного смутилась. – Правда, очень тесный. Очень много людей… – Она тоже присела и неуверенно взяла вилку. – Очень шумно… и… – Она замялась.

– Грязно! – подсказал Егор.

– И столько птиц! Знаете, у меня даже закружилась голова, сколько их…

– Птиц? – удивился Егор.

– Голубей. Представляете, я голубя видела только на картинке. У нас в городе их вообще нет.

– Значит, все-таки что-то ты помнишь. Не полная амнезия?

– Я все помню! – сказала девочка грустно. – Но как бы не до конца.

– И что же ты помнишь?

– Я помню, что мне исполнилось шестнадцать лет. Будто позавчера. Я лежала у себя дома вечером с книжкой, потянулась погасить лампу над постелью и вдруг – этот самолет, тошнота… Пляшущие дети… У них такие страшные улыбки… – Она запнулась. – Извините, вы же их не видели…

– Так точно, – подтвердил Егор, – не приметили! Но дело не в этом. – Он тщательно прожевал свой бифштекс и добавил: – Видишь ли, Анна, хотелось бы сказать комплимент, да не могу – обстоятельства против. Ну никак ты не смотришься на шестнадцать…

– Да, – вздохнула девочка. – Я видела себя в зеркале!

– И честно говоря, трудно себе представить русский город, в котором нет голубей, – продолжал Егор. – Где это? Ты можешь сказать?

– Пожалуйста, не спрашивайте меня. Правда, я почти ничего не понимаю… – Она запнулась. – Глупо, конечно, но я кое-что вижу… Я думаю, что намного лучше будет, если вам все объяснит другой человек. Ему-то вы, по крайней мере, поверите.

– А почему ты думаешь, что я тебе не поверю?

– Давайте договоримся, – предложила Анна. – Я обещаю вам, что через… – она взглянула на часы, – через семьдесят три часа вы будете знать все.

– Откуда такая точная цифра? – Егор не скрывал иронии. – А раньше нельзя?

– Кое-что узнаете и раньше, – посерьезнев, сказала девочка. – Завтра утром!

– Каким же образом мы узнаем кое-что завтра утром? – Егор не удержался – все-таки объединил нас и жестом и взглядом. – Как, если ты ничего не скажешь?

– По телефону! – сказала Анна. – Через двадцать три часа и десять минут вам позвонят. – Она многозначительно поглядела на Егора, как бы разделяя меня с ним. – Вам! – повторила она. – Завтра утром!

IX

Я обиделась, но оставила обиду при себе. Очень не хотелось мне ссориться с Егором, да и само обещание полной ясности вполне меня устроило, пусть даже придется немножко подождать. Но если всему абсурду последних дней найдется хоть какое-то мало-мальски логичное объяснение – это уже само по себе чудо. Раздражило то, что девочка как бы провела черту между мной и Егором. Но легкое осеннее солнце, наполняющее квартиру, поднимало настроение, и проще было плюнуть на свои дурацкие обиды, нежели мучиться.

В результате кабинет Егора мы крушили втроем. Он, морща лоб – все же нелегко было распрощаться вот так, одним махом, с трудами многих лет, – сбрасывал свои деревянные скульптурки с полок, иногда не сразу – возьмет, повертит и швырнет вниз; я, повязав фартук, сгребала весь этот полированный хлам в картонные коробки, а девочка выносила на лестницу и было слышно, как бывшие экспонаты с грохотом и звоном летят вниз по трубе мусоропровода.

– Все, – сказал Егор, сшибая последнюю фигурку и переводя взгляд на другой стеллаж. – Книги мы пощадим. И эти рога… – Он наклонился и поднял ту самую голову оленя, что чуть его не задушила. Поднял и вернул на место. – Пусть что-то останется. Люблю ее.

Было еще несколько телефонных звонков: в основном звонили друзья Егора, поздравляли с годовщиной нашей свадьбы. Суеверно я сменила в своей комнате постельное белье, так чтобы не осталось ни одной тряпки, к которой прикасались несуществующие командир корабля и стюардесса. Я вымыла во всей квартире полы, терла переднюю до тех пор, пока не заболела поясница. А вечером, кажется, после семи, начал собираться народ.

Избавленная от обычных своих обязанностей – на стол подавала Анна, она все и готовила, – я сидела рядом с Егором и пила подогретое красное вино. Мне было очень хорошо в тот вечер. Наверное, я чувствовала, что нам с Егором скоро придется расстаться, поэтому старалась ни о чем лишнем не думать. Старые друзья, песня под гитару, колкие шуточки этих престарелых служак, чужая девочка, с наивной улыбкой подающая на стол.

«Да какая она девочка? – немного опьянев, думала я. – Ей уж, наверное, под тридцать… Может быть, у нее уже и дети свои где-то есть… Жаль, она не помнит!.. Спросить? Не буду. Если вспомнит, сама расскажет… – Я старалась не улыбаться, когда ловила быстрые жадные взгляды мужиков – ну никак не могли устоять: слишком хороша была моя Анна. – Все правильно, – думала я. – Правильно… Все это – полное безумие, всего этого просто не может быть. А, наплевать!.. Все это мне нравится, и чем непонятнее, тем интереснее».

На следующее утро я проснулась поздно и увидела, что лежу в постели Егора одна. Я с трудом припомнила звонок телефона: Егор сперва резко что-то спрашивал, потом попросил перезвонить и перешел в другую комнату, не желая, вероятно, меня будить. Неприятно кололо в голове – нельзя в моем возрасте столько пить. Часы показывали половину второго. Я подумала, что время назначенного телефонного объяснения давно прошло.

– Егор! – присев на постели, крикнула я.

Но никто не ответил. В ярко освещенной квартире – все шторы распахнуты, пыль везде вытерта, даже цветы из гостиной исчезли – никого. Ни Егора, ни Анны. На столе я нашла записку, придавленную пустой вазой.

«Прости, что не разбудил. Мы с Анечкой уехали по срочному делу. Вернусь, наверное, вечером. Все объясню. Егор».

Я разозлилась. Тридцать лет назад подобная записка послужила причиной нашего моментального разрыва. Тогда он ушел на аэродром, обещав в записке вернуться вечером, и исчез на неделю. Когда он вернулся, состоялся разговор из пяти фраз, и все – расстались на двадцать пять лет. Только раз увиделись при официальном разводе.

Обнаружив на кухне груду немытой посуды и взявшись за нее (слава Богу, хоть чего-то девочка недоделала – нашлось на чем отвести душу), я постаралась успокоиться: вспомнила, как, спустя много лет, увидела Егора на своем операционном столе. Долгие ночи в онкологическом стационаре, когда мы запирались с ним в процедурке, выставив дежурную сестру. То, что я переехала к нему еще до его выписки из больницы, было совершенно естественно. Ненормальным оказалось то, что я с легкостью сначала крала для него морфий, а потом и покупала героин. Впрочем, почти любой профессиональный онколог смог бы меня понять. Немножко успокоившись, утирая слезы и улыбаясь, я припомнила и происшествия последних дней. Выходит, звонил этот Алан Маркович, выходит, именно он и объяснил все Егору, выходит, именно из-за него Егор и Анна куда-то сейчас отправились.

Бросив недомытую тарелку, я вытерла руки, порылась в своих карманах и сумочке и, найдя визитную карточку, набрала номер. Телефон в гостиной стоял напротив зеркала, и я, слушая длинные гудки, не без отвращения рассматривала свое отражение: щеки провалились, седые патлы торчат во все стороны, рот открыт, как у идиотки.

– Не пугайтесь, пожалуйста! – вдруг сказал в трубке детский голос.

– Чего я должна пугаться? – удивилась я и закрыла рот.

– Значит, я ошибся! – сказал мальчик. – Извините… Но по моим расчетам…

– Это Олег? – спросила я.

– Да!

– А папа дома?

– Папы сейчас нет. Он поехал вместе с Анной в министерство доказывать, что он еще не сошел с ума.

– Что доказывать?

– Ну, что он не сумасшедший…

Я стояла лицом к зеркалу, телефонная трубка была у меня в руке, а мое отражение в зеркале уже опустило трубку на рычажки, повернулось и вышло из комнаты. Я смотрела в зеркало, в котором не было моего отражения!

– Ну вот! – сказал мальчик. – Я же предупреждал.

– О чем?

– А вы не видите?

– А ты откуда знаешь, что я вижу?

– Это часто бывает, – сказал мальчик. – Ничего особенного. Просто зеркало имеет небольшое искривление. Если бы вы смотрели в бинокль, эффект был бы намного сильнее.

В зеркале отражалась открытая в коридор дверь. Я увидела мелькнувший в проеме собственный силуэт, потом там появился Егор: губы его шевелились, но ни слова не было слышно. За его спиной я видела тонкую руку Анны, закрывающую по одному все три замка.

– Что это? – шепотом спросила я в трубку.

– Это будущее. Ближайшее. Там у вас разница вряд ли больше, чем на две-три минуты. Вы оказались в поле действия мертвых, вот и все!

В эту минуту в дверь резко позвонили. Я положила трубку на рычажки и вышла из комнаты.

X

Мы жутко поссорились. Наверное, в первый раз за последние пять лет. Егор, оставив меня спать в своей комнате, сам ушел в кабинет. Девочка дипломатично не вмешивалась.

Пролежав с книжкой до половины второго, я все-таки, прокравшись на цыпочках в собственную комнату и приоткрыв дверь, спросила шепотом в темноту:

– Спишь, Анечка?

– Нет, Герда Максимовна.

– Прости, девочка. – Я вошла и, ощупью найдя край постели, присела. – Прости дуру старую. Любопытство замучило. Куда вы ездили-то сегодня?

– А сердиться на нас не будете? – Она подняла свою красивую головку и пристроила ее на согнутом локте.

– Обещаю.

– Хорошо, – прошептала она. – Но только вы все равно не поверите ни одному моему слову.

– Ладно уж! Не поверю… Рассказывай. После того что я видела, во что угодно поверишь. Хоть в черта, хоть…

– Не надо в черта… – попросила она, почему-то прикладывая пальчик к губам. – Тише, Герда Максимовна, я все расскажу…

Я ушла к себе, наверное, часа через полтора. Почему-то после рассказа Анны настроение мое совсем исправилось, и я легко заснула. Мне приснился город без птиц, где мертвые живут на равных правах с живыми, где магазины торгуют на деньги всех веков и где люди жаждут, чтобы о них узнал большой мир. Собственно, сон был яркой и цветной иллюстрацией к рассказу. Утром я опять проспала, но на сей раз все же поймала Егора до того, как он успел уйти. Он опять говорил по телефону из гостиной. Я заглянула. Егор был одет в форму и сапоги.

– Ничего не нужно делать! – кричал он. – Без меня ничего. Если вы кому-нибудь попытаетесь… Да что я вам, вы же не ребенок!.. – Он подул в трубку. – Алан Маркович, вы меня слышите? Ну, я повторюсь: вы не ребенок, вы должны понимать, что в лучшем случае вас внимательно выслушает психиатр. – Минуту он слушал. – Понял, я все понял… Знаю я этот полигон. Говорил же, у меня там друзья. Мы спокойно пройдем на территорию и заберем вашего сына. Вам – верю, конечно, а что мне еще остается… – Я стояла босиком в передней, одетая в одну ночную сорочку, и меня будто обдало холодом от этих слов, хотя в квартире было довольно тепло. – Есть у меня против них кое-что! – сказал в трубку Егор. – Как-нибудь управимся… Нет, не серебряными пулями, нет… Увидите… Ну почему я обязательно должен стрелять в детей?.. Поедем, а не пойдем. Я попросил!.. Уже одолжил машину. Алан Маркович, прошу вас, ничего не предпринимайте. Я за вами заеду.

Я видела в щель полуоткрытой двери, как он бросил трубку и, повернувшись, быстро открыл стенной тайник. Он вынул из него все пакетики. Постоял минуту в задумчивости, расстегнул кобуру на поясе. Я ахнула, когда он достал из кобуры детскую игрушку – пластмассовый водяной пистолет, и, надорвав пакетик, начал засыпать героин в ствол.

Я вскипела. Столько нервов, столько труда, столько денег, в конце концов, было брошено на проклятый этот порошок, а он его… Я бы наверняка ворвалась в комнату, если бы не крепкая рука Анны, взявшая меня в эту минуту под локоть.

– Герда Максимовна, – прошептала Анна. Она подошла так тихо, что я даже вздрогнула. – Герда Максимовна, пожалуйста, не нужно…

– А что случилось? – моментально остывая, так же тихо спросила я.

– Мальчика украли из школы. Олега. Мне тоже ничего не объяснили. Он звонит уже в пятый раз.

– А что за полигон?.. При чем здесь полигон?! – Анна, обняв меня за плечи, увела на кухню. Я особенно не сопротивлялась. – Какая машина? Да ты знаешь, что без этих порошков он умрет от боли?

Собравшись с силами, я моментально оделась. Кинулась обратно на кухню, собрала бутерброды, перелила в старую военную флягу бутылку водки. Когда я завинчивала крышечку, вошел Егор.

– Доброе утро! – Он выглядел подтянутым и сосредоточенным. – Я смотрю, ты уже все поняла, – наклонился и поцеловал меня в лоб. – Спасибо!

Во дворе загудела подошедшая машина. Егор накинул шинель и, не застегиваясь, вышел. Я ничего не успела ему возразить. Из окна я увидела стоящий во дворе новенький джип. Я привычно махнула рукой. Джип отъехал. Анна стояла рядом со мною у окна, и она первая увидела еще одну машину. Ярко светило солнце, и сразу было не понять, желтая она или белая, – так отражал металл кузова.

– Это я уже видела! – сказала Анна, указывая рукой.

Желтые милицейские «Жигули» выплыли из соседнего двора и покатили вслед за джипом. Мигалка на крыше на этот раз не горела, и никакой сирены тоже не было.

XI

Нужно было ждать. Ждать, ничего не понимая. Мы с Анной, суеверно боясь мыть полы, сидели сперва, как две дуры, на кухне напротив друг дружки, потом я все-таки включила пылесос, и мы сняли и почистили большой ковер в гостиной. Стрелки на часах двигались так медленно, что даже хотелось надавить на них пальцем. Я не удержалась и набрала номер Алана Марковича – безрезультатно: никого! Я не стала шуметь, когда девочка заперлась изнутри в моей комнате. Ее можно было понять.

В кабинете Егора на столе лежал развернутый псалтырь. Не в его привычках оставлять книги вот так, на видном месте, открытыми, и я заглянула. Несколько строк были очень тоненько подчеркнуты карандашом. Я прочла сперва про себя, а потом и вслух:

– «…Ибо не враг мой поносит меня – это я перенес бы… – Было слышно, как Анна нервно ходит взад-вперед по моей комнате: стучали ее каблучки. – Не ненавистник мой величается надо мною – от него я укрылся бы… – Анна остановилась и, судя по звуку, присела на постель; она тихо, похоже сквозь зубы, застонала. – Но ты, – продолжала шептать я, наверное, в истерике. – Ты, что был для меня то же, что я, друг мой и близкий мой. С которым мы разделяли искренне беседы и ходили вместе…»

И тут Анна закричала. Заскрипела кровать, на которую она повалилась. Я выбежала в коридор, рванула ручку двери, стукнула кулаком.

– Открой!

Судорожный, захлебывающийся крик, скрип, шорох падающей подушки в ответ. Мне понадобилось несколько минут, чтобы найти топор и вскрыть дверь. Анна лежала навзничь поперек развороченной постели. Увидев ее лицо, я в ужасе остановилась на пороге. С топором в руках. Лицо девочки медленно заплывало красно-коричневыми пятнами. Левого глаза уже не было видно, а правый смотрел умоляюще. Те же пятна были и на вцепившихся в матрас дрожащих руках, и на шее, и на открытых ногах. Краем сознания я уловила, что в гостиной звонит телефон. Губы Анны приоткрылись, она приподнялась на локтях и прошептала:

– Возьмите трубку!

Звонил Игорек Максимов. Он был, как всегда, вежлив и, с минуту, наверное, потратив на бессмысленные комплименты, наконец спросил:

– А Егор Кузьмич уехал?

– Уехал! – сказала я.

Рядом в комнате было тихо. Мне нужно было вернуться туда.

– Жаль! – сказал он. – Герда Максимовна, будьте так любезны, если он вдруг с дороги перезвонит, передайте, что полигон сегодня закрыт.

– Закрыт? – переспросила я.

– Внеплановые стрельбы, черти их дери! Начальство приехало, перед начальством красуемся… Но, честное слово, я не виноват. Передадите?

– Конечно, передам. Если позвонит.

Девочку я нашла в ванной. Она срывала с себя мое выходное платье. Вовсю лилась вода. Платье было безнадежно испорчено. Вонь стояла такая, будто здесь только что мыли больного с пролежнями.

– Извините! – сказала Анна. Зубы ее стучали. – Извините меня. – Все ее тело было покрыто черными струпьями, но струпья эти легко смывались водой, оставляя под собою молодую розовую кожу. – Извините, я не виновата! Я не знаю, что со мной… Наверное, вам противно?

– Ничего страшного! – подбодрила я Анну. – Гадость средней тяжести. Ты уж мне поверь, бывает и гораздо хуже!

Я помогла ей раздеться и, усадив в ванну, стала осторожно снимать странные пятна мыльной губкой. Вода немного окрасилась розовым. Сгустки растворялись легко: черное расплывалось красным, бледнело, потом расходилось почти без цвета. В кафеле ярко отражалась лампа.

– Звонили с полигона? – спросила Анна.

Я кивнула.

– Знаете, Герда Максимовна, я действительно ничего не помню, это правда, но я кое-что чувствую… Понимаете, – слова давались ей с трудом, – я кое-что вижу… Это невозможно объяснить…

– Да ты уж попробуй, – попросила я.

– Попробую! – Тело девочки вздрогнуло, мочалка скользнула по ее спине и выпала из моей руки. – Нет! – опять крикнула она и, запрокидывая голову, уставилась мне в глаза. – Больно!.. – Ее рука вцепилась в край ванны, но было поздно. Тело девочки точно так же, как перед тем – черные струпья, быстро растворялось в воде. Ноги стали прозрачными, и сквозь них можно было рассмотреть трещины в фаянсе… – Бо-ль-но! – Рука на краю ванны тоже потеряла плотность. – Не хо-чу!

Наверное, полчаса я стояла как зачарованная, разглядывая в ярком свете лампочки розовую воду в ванне. В воде плавала только мочалка. Я чувствовала неимоверную усталость. Суеверно перекрестившись наконец и не став спускать эту воду – я просто не смогла этого сделать, – я вернулась в гостиную, села рядом с телефоном и, периодически поглядывая на часы, стала ждать.