Текст книги "Крепы"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

IV

Я поудобнее устроилась на диване, облокотилась, скрестила ноги. В распахнутую дверь лоджии лился холодный и свежий, немного сыроватый воздух. Цветочный запах окончательно выветрился, но множество часов, разбросанных по квартире, все так же беспокоили слух неистовым тиканьем.

– Я думаю, если начну с самого начала, все будет понятно, – говорил он размеренно, мягко, с теплой интонацией сказочника. – Нашему городу пятьсот лет. И так уж случилось, что за пятьсот лет здесь не было снесено ни одного дома. Сохранился даже сруб, поставленный основателем города монахом Иннокентием. Отличный, скажу я вам, парень, в преферансе – бог. Будет возможность – познакомлю. Ничего не сносили, но строили. Во всем мире жгли и ломали, а у нас – нет, у нас не жгли и не ломали… И, как следствие, культура наша складывалась как бы в несколько пластов. Даже здешние художники никогда не писали новую картину по старому холсту. Или, например, построили химическую лабораторию, а мастерская алхимика осталась тут же, и в этой мастерской рядом с инженером-химиком, колдующим над нефтью, продолжал искать философский камень преданный анафеме мастер. Ну, читали, наверное, как это делается: свинец – золото, золото – свинец.

Фантастика! Но, в принципе, ничего удивительного. Ведь это так просто – не ломать там, где никогда ничего не разрушали. На сегодняшний день сложился этакий архитектурный ансамбль, равного которому, вероятно, нет во всем мире. Но не следует путать: это не архитектурный заповедник, где обновили поблекшую позолоту и искусственно остановили время, – это живой, развивающийся организм…

Мой гость прервался. Его отвлекло какое-то движение за окном. Я обернулась и, наверное, вскрикнула. В открытой двери лоджии стояла та самая женщина с черными глазами и жирной веревкой, перекинутой через плечо. Кромвель сорвался со стола и, выронив на лету семечку, стрелой метнулся к призраку. Он ударялся о стеклянную дверь лоджии, бил крыльями и звенел клювом. Он словно пытался ее закрыть – дверь даже чуть подалась, – но это было уже не нужно: женщины в проеме уже не было. Ярко светили звезды.

– Кто это? – тихо спросила я.

– Это крепы. Вы не волнуйтесь, пожалуйста… Они очень опасны, но нападают редко.

– А кто это – крепы?

– Крепы… Как бы это вам получше… Крепкий, крепость, скрепляющий – все не то… – Взгляд его остановился на одном из будильников. – А кстати, у нас с вами не так много времени. Скоро вернутся хозяева, и придется перебираться куда-то в другое место. В общем-то, это было бы ничего, но перемещения в пространстве сегодня представляют для меня некоторую трудность, путаюсь в различных обликах, скажем так…

– Разве это не квартира моей сестры?

– Вне всякого сомнения, это квартира вашей покойной сестры Ларисы, но, видите ли, эта квартира принадлежит не только ей. В городе живет слишком много народа, чтобы индивидуальные помещения могли находиться в собственности какой-либо семьи. Конечно, мы активно строимся, но эти проклятые метры… Их все равно не хватает. В это трудно поверить, но приходится жить, так скажем, по очереди… Пока одна семья на работе, вторая занимает свободное пространство, и наоборот.

– Но вы сказали, в городе проживает всего полторы тысячи человек?

Кромвель перестал звенеть клювом по стеклу и вернулся назад, на стол. Михаил Михайлович подсыпал семечек.

– Так мы с вами запутаемся, – сказал он. – Давайте все-таки по порядку. И хорошо бы чаю выпить или еще кофе.

Я послушно вышла на кухню и сварила еще две порции кофе. «Памятник архитектуры, – размышляла я. – Получается, что все чудеса в этом городе происходят только потому, что за всю его историю в нем ничего не сломали, не разрушили и не сожгли. А ведь действительно, в старых городах это случается. Бывает, что, блуждая ночью, человек попадает на какую-нибудь несуществующую улицу. Точно-точно – дома даже лежит фотография такой улицы. В Питере ночью меня фотографировал первый муж. Там мощенка вместо асфальта и старинные бронзовые фонари. Мы потом все пытались найти это место, но так и не нашли. Фотографию показывали – и сколько раз нам говорили, что такого места в городе просто нет!»

Наполняя чашки, я опять ощутила какой-то запах, но это был не аромат цветов – скорее, пахло духами, причем дешевыми.

«Но Питер – его все-таки ломали. Многое сохранилось, а многое и уничтожено. Если фасады целы, то внутри-то уж точно все перекроили…»

– Совершенно верно вы поняли, Арина Шалвовна, совершенно верно, и кофе отличный варите.

– А вы читаете мои мысли?

– Не совсем так, просто немножко чувствую будущее, минут на пять вперед. – Все-таки он был очень приятным собеседником. У него были крупные зелено-карие глаза, и он часто моргал.

– Ну, слава Богу, а то я подумала, что вы еще и телепат. У вас здесь все знают будущее?

– Только усопшие.

Я устроилась поудобнее. Теперь я слушала его и старалась не перебивать.

– Первые из нас появились в городе в начале прошлого века, иначе говоря, мы перестали умирать – только не подумайте на медицину! Мерли, мерли – человек все-таки не камень – от несчастного случая, от чахотки, от холеры, от старости. Покойного отпевали, закапывали, ставили крест, и триста лет все было в порядке: никто с кладбища не возвращался. Видимо, произошло какое-то накопление в стенах, в культуре, что ли? Нельзя сказать, чтобы умершие восстали из гробов, – знаете, как бывает в фильмах ужасов: с пустыми глазницами, могильной пылью на щеках и грязью под ногтями. Ничего подобного. Просто человек возвращался к себе в дом, откуда его перед тем вынесли вперед ногами, и на следующий же день шел на работу. Он помнил о том, что умер. Он также отличался от живого человека, но отличия здесь весьма условны – они больше эстетические, чем физические. Умерший отличается от неумершего, как отличается, например, новое здание от старого: иная архитектура, иной стиль, камень все такой же крепкий, а доски уже – чистая труха. Первыми восстали из мертвых, так сказать, люди незаменимые: полицмейстер, забывший сдать ключи от казематов, хозяин мануфактуры, обеспокоенный разгильдяйством своего сына, архитектор, не достроивший мост, поэт, стремившийся сделать исправления в своей главной поэме. В общем, первыми вернулись люди активные, нужные, а за ними потянулись и все остальные. Прошлое во всей его полноте, во плоти и крови покинуло пределы кладбища, где сохранялось весьма компактно, и, подобно демографическому взрыву, обрушилось на маленький провинциальный городок.

– Практическая магия? – спросила я.

– Ни в коем случае. Мы предполагаем, что все, напротив, глубоко научно. Природа неисчерпаема, а наука развивается, увы, очень медленно. – Он развел руками. – И если в моральных вопросах мы уже собаку съели, то существуют физические законы, до которых еще не докопались.

– Но вы-то докопались? – спросила я.

– Огорчу вас: в том-то и дело, что нет. В теории кое-что ясно, но практическая наука пока бессильна. Имея столь богатый материал, мы изучаем факт нашего существования как некое физическое явление. Но с тем же успехом рыбак может изучать девятый вал, выйдя в море в утлой лодчонке: и любопытно ему, и в удовольствие, а все равно ведь утонет – той же волной и накроет. Так и у нас.

– Значит, у вас стихийное бедствие? – спросила я.

– А это как посмотреть. – Он взял со стола семечку, сдавил ее между пальцами и отправил себе в рот белое ядрышко. – Может, бедствие, а может, и фантастическое везение…

Кромвель перестал щелкать клювом и обиженно глянул на Михаила Михайловича. Тот было взял еще одну семечку, но положил ее обратно.

– Значит, вам повезло, господин призрак?

– Действительно, есть что-то общее с призраками, – задумчиво согласился он. – Но призраки – редкость, они бесплотны – дуновение воздуха, случайное, краткое видение в темном зале, где свершилось злодеяние, а мы вот, будьте любезны, вполне из плоти и крови, продукцию в три смены выпускаем, пьем, спим, все как полагается…

Когда в комнату вошла немолодая женщина в халате и тапочках, я совершенно не удивилась. Волосы женщины были накручены на бигуди. Она взглянула на меня и сказала:

– Павлик, ну-ка быстро ужинать! Ну, куда же ты запропастился?!

Вероятно, я успела привыкнуть к неожиданностям, и меня не удивило то обстоятельство, что эта женщина вошла в квартиру незамеченной и даже умудрилась переодеться и накрутиться. Вместе с ней в комнате появился и окреп резкий, неприятный запах дешевых духов.

– Добрый вечер, – сказал Михаил Михайлович. – Вы уж извините нас, задержались немножко.

– Да что вы, что вы? Какие тут извинения!.. Такое серьезное дело… вы же не для себя, вы же для всех нас, я понимаю… Вы сидите, сидите, не беспокойтесь! Но где же Павлик? – Она осмотрелась. – У него ангина, я вскипятила молоко, а он спрятался.

– Вот видите, как неудобно получилось, – громко прошептал Кириллов, наклоняясь ко мне через стол. – Здесь, оказывается, ребенок болеет. Нужно нам с вами, Арина Шалвовна, куда-нибудь перебраться.

– Если нужно, то давайте, – так же шепотом согласилась я. – Мы полетим? Или, может быть, пойдем сквозь стены?

– Нет-нет, вы все перепутали. Перемещаемся мы, как все люди, ногами. Проблема, скорее, во времени. Оно у нас, у призраков, – он улыбнулся, – немножко другое. Кроме того, теперь ночь, везде или спят, или работают. Мы могли бы с вами посидеть в кафе, но уже поздно, все закрыто. Впрочем, есть ночное кафе для шоферов. Сделаем так. Вы сейчас выйдете по улицу и пройдете, никуда не сворачивая, два квартала. Это будет первый переулок направо, там я и буду вас ждать.

Вот только что он сидел передо мной в кресле, застенчиво улыбался и моргал своими зелено-карими глазами, и вдруг его не стало. Он просто исчез. В открытую дверь я увидела, что пропал и дождевик с вешалки. Мокрые следы его ботинок тоже испарились с ковра. На месте Кириллова в кресле сидел мальчик с перебинтованным горлом. В руках он держал стакан с молоком.

– Мама, здесь пенка плавает! – писклявым голосом вдруг сказал мальчик. – Я не буду пить!

– Ну как не стыдно, – сказала я. – Выпей сейчас же!

– А вы, тетенька, мне не приказывайте! – возразил он. – У меня родная мама есть, пусть она и воспитывает.

Я оделась и вышла на улицу. Ярко горели фонари, их было множество, и они поражали своим разнообразием – от тяжелых чугунных (в граненых стаканах таких фонарей маслилось белое пламя) до современных, мягко выгибающихся белой дугой, с мощной лампой, закрытой оранжевым фильтром. Еще несколько часов назад совершенно пустой, город теперь был просто набит людьми. Если бы не все происшедшее, я бы решила, что попала на большой карнавал, вроде венецианского. Но только здесь все было русское: крестьяне в лаптях и домотканых рубахах, монахи. Мелькали шубы, валенки, сапоги, волчьи шапки; прошла мимо, постукивая, инкрустированная тросточка. Я обратила внимание на мужской кожаный ботинок на пуговках. Спешили бабы в широченных юбках. Непричесанные дети в дырявых рубашках палками гоняли по тротуару консервную банку. И нищие, нищие – никогда я не видела столько нищих, и каждый как пародия на свое время. На углу я остановилась и долго рассматривала проститутку в надвинутом на бровь берете с пером: приподняв край шелкового платья, она выставила напоказ ножку в чулке. Эта чудачка мне даже подмигнула.

«А может, город и не был пуст, может, я просто их всех не видела, пока не проснулась во сне? Ведь теперь я проснулась во сне. Заснула в цветочном аромате, упала на диван… И проснулась».

Щурясь на фонари, я пыталась припомнить ту больницу, ту другую жизнь, жизнь с другой памятью, где я умерла.

Увлекая за собой открытую коляску, по мощенке процокала лошадь. Железные подковы высекали из камня искры. С шумом прокатилась большая желтая машина, сверкнули в глаза и исчезли ее оправленные в никель фары.

«Интересно, – подумала я, – а как же животные? Лошади, например? Что-то не видела я сегодня утром ни одной лошади».

V

Рядом с дверью здесь тоже, почти как и везде, была мраморная табличка: «Ночное кафе для водителей. Памятник культуры и архитектуры. Охраняется государством». У самой двери стоял грузовик с нелепым железным кузовом – машина из тех, что я видела и раньше, до пробуждения.

«Вероятно, в городе не производят некоторых видов техники – автомобилей, например, – и не покупают. Только вот эти, странные, – медленно соображала я. – Иначе на улицах просто негде было бы развернуться…»

Как раз когда я входила в кафе, в машине на секундочку вспыхнул свет, с подножки кабины соскочил шофер в мятом полосатом костюме. Он запер дверцу и последовал за мной. Шагнув за тяжелую дубовую дверь в духоту пивной, я, настраиваясь, вдохнула в себя кислый запах. Глаза привыкали к полутьме. За большими столами, обитыми клетчатой клеенкой, сидели водители: сплошь вытертые кожаные куртки и надвинутые до бровей кепки. Из больших тяжелых кружек они прихлебывали пиво, многие курили. Сквозняка не было, и дым густо зависал под потолком. Слышались оживленные голоса, скрипели большие тяжелые стулья. За крайним столиком я увидела знакомого таксиста, того самого, что вез нас от аэровокзала. Я шарила глазами по лицам, но Кириллова, как показалось в первую минуту, в пивной не было.

«Не добрался еще, – решила я. – Ну хорошо, а что же я буду делать в этой чисто мужской компании?»

Впрочем, компания не была чисто мужской. Слева от знакомого таксиста за столиком сидели две женщины и мужчина. Лицо одной из женщин тоже показалось мне знакомым. Но мое внимание привлекла вторая – бросались в глаза красные брюки и красное пончо. Она была значительно моложе своей приятельницы. За спиной скрипнули петли, стукнуло дверное кольцо. Вошел шофер грузовика. Даже не посмотрев в мою сторону, он присел за столик к тем двум женщинам и заказал себе пиво.

– Вы уж извините, извините меня, – пьяно забормотал кто-то совсем рядом. – Простите меня, Арина Шалвовна, виноват, но, знаете, не всегда попадешь в то состояние, в коем пребывал… Без сомнения, сам виноват! – Пьяный тряс головой. – Пил, знаете ли, при жизни, сильно…

И тут я поняла, что это Кириллов. Я не узнала его, потому что это был не совсем он. Михаил Михайлович устроился почти у самой двери. Когда вошла, я практически наткнулась на него, но во что он превратился?! Измусоленный грязный костюм, взлохмаченные сальные волосы, отечное лицо, покрытое двухнедельной седоватой щетиной. Он был вдребезги пьян.

– А вы хоть помните, о чем мы с вами говорили двадцать минут назад? – спросила я, присаживаясь рядом с ним.

Он достал из кармана горсть семечек, насыпал их на мокрую клеенку стола и свел глаза к переносице. С трудом ворочая языком, проговорил:

– Арина Шалвовна, я вполне!.. Вот хлебну еще пивка, и окончательно все восстановится… – Михаил Михайлович поднял свою кружку и громко, со смаком отхлебнул, отчего глаза его действительно слегка прояснились. – Здесь все наоборот, – самодовольно соврал он. – Живые, они от алкоголя только дуреют, а мы, мертвецы-покойники… – Он зажмурился и еще отхлебнул.

Пиво было хорошим, хотя и теплым. Мне принесли полную кружку, и я лихо сдула на клеенку, на рассыпанные семечки узорную тонкую пену.

– Вот хлебну еще пивка… – повторил Михаил Михайлович. – И буду как стеклышко. Отвечу на все ваши вопросы до единого, в лучшем виде…

Я спросила:

– А лошади, они тоже не умирают?

– Лошади?.. Да, лошади, они тоже… Не умирают… Но их маловато… Живности у нас вообще в городе маловато. Животные помещаются одно в другое, вроде матрешки… Люди, видите ли, не помещаются, а лошади помещаются… Ведь как выходит? Один человек умер, и один человек пришел… А подохнет десять кошек – вернется одна… Но она у-умная зато какая станет!.. Хотя бывает, конечно, и с людьми. – Голос его понизился до шепота. – Помрут два идиота, а получится один – умный…

– А птицы? – спросила я.

– Птица у нас вообще одна… – сказал Михаил Михайлович веско. – И та – воробей! – Он перевернул пустую кружку и поставил ее на клеенчатый стол донышком вверх. – Нужно еще пивка!..

Вопреки обещанию, Кириллов вскоре окончательно опьянел. Поскальзываясь на залитом полу и все время падая на людей, он неясным образом все же достиг столика и даже донес очередную кружку. Посмотрев на меня уже совершенно зелеными глазами, он бухнул кружку на стол с такой силой, что на руки мне выплеснулась пена, и вдруг как заорет:

– Только правду! Правду! Ее одну! Так, чтобы вам поверили! – Он упал на стул. – Это нужно как воздух!..

Водители за столиками стали оборачиваться в нашу сторону, мне сделалось неловко.

– А вы ему задавайте, задавайте вопросы! И пожестче, пожестче! – доверительно, как старой знакомой, посоветовал один из водителей.

– Девушка, а давайте к нам, – послышался голос помоложе. – Мы тоже грамотные!

– Поручили Михалычу, пусть он и излагает, – перебил кто-то.

Мой основной собеседник тупо глядел перед собой и слегка покачивался. Он был уже не в состоянии поднять даже кружку. Я спросила как можно жестче:

– Для чего были нужны цветы в комнате?

Кириллов, уронивший было лицо на клеенку, воспрянул и попытался ответить. Он говорил тихо и много, хотя каждое слово давалось ему с огромным трудом.

– Это же страшно вспомнить, что вы там во сне видели. Я вот не знаю, что вы там видели, но мне тоже страшно!.. А без этого никак… Видите ли, нас, призраков, простым глазом не видно… Нужна… прививка…

– Ну хорошо, но почему цветочный запах ослаб после моего пробуждения?

Под действием моего сурового голоса он заметно приходил в себя.

– Да, запах ослаб. – Опять потянул к себе кружку. – Вдохнули бы лишнего… Можно же и не выдохнуть, а мертвые вы нам не нужны…

«Я бы умерла там, в несуществующей больнице, под несуществующей капельницей, с рукой, лежащей на несуществующей клеенчатой подушечке, глядя на несуществующие два яблока, принесенные мамой…»

От этой мысли меня всю передернуло.

– Ну хорошо, а тот старик-пьяница, Ипполит Карпович, – он тоже призрак?

– Вот он-то как раз живой! Состарился, вышел на пенсию, работать не может. Умер бы молодым – не пришлось бы робота делать. Но он исключение; у нас в городе очень высокая смертность.

– И никто ничего не знает? Вы вот так живете уже двести лет, и никто об этом не знает?

За столиками тихо гудели голоса. Скопившийся под потолком густой сигаретный дым все опускался и опускался вниз, отчего в пивной становилось еще темнее.

– Вы карту нашей области видели? – Михаил Михайлович рисовал пальцем на мокрой клеенке, расшвыривая семечки. – Вы видели, как мы здесь интересно расположены? Ближайший населенный пункт, деревня Заброды, за шестьдесят километров, вокруг солончаки и лес. Был лагерь строгого режима, да и тот сорок лет назад эвакуировали. Правда, есть новых несколько человек, приехали к нам, осели, некоторые даже уже умерли.

– А к вам приезжают не в командировку?

– Например, потомок мастера Саморыги, великого нашего механика, Тимур… Тоже приехал… Отчет, – вдруг сказал он. – Нам нужен отчет. – Выдавив из себя это последнее слово, Михаил Михайлович уложил голову на стол, закрыл глаза, и как я ни повышала голос, он больше не реагировал.

– Какой отчет?! – почти кричала я. – Как получаются сдвоенные лошади? Кто такие эти крепы?

Но Кириллов только посапывал во сне. Скопившийся в теле призрака алкоголь окончательно добил его.

– Кто такие крепы? – еще громче повторила я.

Вероятно, этого не следовало говорить даже тихо. Я крикнула и осеклась, потому что как-то сразу в пивной прекратились все разговоры. Возникло напряжение, тишина, в которой лишь скрипели стулья.

Я потрясла Кириллова за плечо, ударила по щеке, но Михаил Михайлович только выпустил пузырь из носа и повернул голову, поудобнее устраивая ее на клеенке.

Из-за столика в углу поднялась уже замеченная мною компания, все четверо разом. Женщина в черном, женщина помоложе в красном и двое мужчин – полосатый водитель грузовика и еще один, судя по кожаной куртке, тоже шофер. Они были рядом, когда я узнала ее лицо. Узкий ворот, застегнутый на горле, черная веревка через плечо, но главное – глаза. Черные, как две перезрелые маслины, и лишенные радужной оболочки. Именно эти глаза я и видела там, за окном, за секунду до бури.

VI

Как я оказалась на улице, в памяти сохранилось плохо – какой-то сумбур. Запомнилось только, что водители поднялись из-за своих столиков, загораживая меня от зловещей четверки, и кто-то шепнул:

– Бегите туда, откуда пришли!

И кто-то добавил:

– В ту же самую квартиру!

И кто-то крикнул уже вдогонку:

– Только не садитесь в красный микроавтобус!..

Свет в пивной погас, что-то засверкало. Со столов со звоном посыпались пивные кружки. Я дернула за кольцо, вырываясь наружу из этого кислого запаха и из темноты, а за моей спиной завязалась драка.

Бежала по улице, не разглядывая прохожих и не останавливаясь. Вокруг кипел все тот же карнавал, и нельзя сказать, что он был неинтересен. Просто страх гнал мои ноги все быстрее.

Дверь подъезда. Ступеньки. Пятый этаж. Звонок.

Мне открыла все та же женщина в халате и тапочках, правда, она уже успела вытащить из волос бигуди. В руке она держала расческу.

– Можно войти? – неуверенно спросила я.

– Конечно, проходите, проходите… Устраивайтесь. Мне уже звонили, просили, чтобы я вас впустила. И зачем просить о такой ерунде? Мы уж потеснимся как-нибудь, только бы гостю было хорошо.

Мальчик так и сидел в кресле. Я заметила, что молоко он еще не выпил.

– Может, вы покушать хотите? Я как раз говядину охлажденную купила, – усаживаясь напротив меня, лепетала хозяйка. – А то, может, чайку? Мужа, жалко, нет. Он в третью смену сегодня – мастером работает на заводе игрушки!..

Лоджия была все так же распахнута. В нее входил теплый ночной воздух. Хозяйка долго и занудно рассказывала о своем муже, о сыне, таскающем из школы одни двойки…

– И обед приготовить надо, и постирать. А когда? Если сама работаешь по восемь часов, да дорога двадцать минут в один конец?..

Звезды сквозь переплетения цветов выглядели непомерно яркими, крупными и становились все ярче и ярче. Я сидела на диване. Чувствовала, как смыкаются от усталости веки. Было понятно: в городе давно ночь, скоро утро. Я не спала сутки, не считая короткого наркотического забытья.

– А может, вы спать хотите? – угадала мою мысль услужливая хозяйка. – Так я сейчас вас устрою.

Нечасто и с трудом размыкая глаза, я смутно улавливала происходящее: хозяйка взбивала подушку, мальчик бесконечно долго пил молоко, худой ручкой он теребил на шее бинт. Звонили в дверь, совсем рядом, под ухом звонил телефон, сквозь комнату проходили какие-то незнакомые люди, и, кажется, опять была гроза. Гремел за окном гром, черноту разламывали молнии.

Наконец я очнулась и села на диване, растирая глаза.

– Я уж будить-то вас не стала, – сказала хозяйка. – Хотела постелить, но вы уснули. А первый сон всегда второго слаще.

Хозяйка стояла в дверях, а на месте мальчика в кресле сидела совершенно незнакомая красивая молодая женщина.

– Вы извините, Арина Шалвовна, что я вот так, среди ночи… – Она слегка пожала мою протянутую руку. – Меня зовут Марта, мы большие подруги с вашей сестрой. В стационаре лежали вместе, койки рядом были.

– А где она? – спросила я еще сонно.

– Ваша сестра пока не вернулась, а у меня к вам, Арина Шалвовна, просьба. Тут такая дурацкая ситуация, я срочно должна переговорить со своим бывшим мужем, а он встал в коридоре и войти боится. Время уходит, а я никак не могу ему сказать, чтобы толкнул дверь.

– Бывший муж? – спросила я, еще плохо соображая. – Понимаю. Какая дверь?

– Это совсем не важно – какая дверь. Он приехал за сыном, хочет забрать его с собой, а я хочу, чтобы ребенок остался. Как вы считаете, ребенок должен жить с матерью?

– Конечно.

– Жить-то Олежке осталось всего года три-четыре, ну куда его забирать?.. – продолжала она. – Я уж думаю, умер бы он скорее, все бы разрешилось…

– Но я-то тут при чем? – спросила я, откидываясь на спинку дивана. У меня опять смыкались глаза.

За окном полоснула длинная молния, ее излом был виден даже сквозь занавеску.

– А вы напишите ему записку. Сейчас напишите, а завтра утром уходить будете, оставьте мальчику.

– Ну ничего не поняла!.. – Наверное, я была похожа на идиотку и все еще пыталась проснуться. – Хотя ладно, если дело касается здоровья ребенка, то я напишу все, что вы захотите. Кому нужно написать?

– Моему бывшему мужу, Алану Градову.

– Поняла! – Я тряхнула головой – мне все-таки ужасно хотелось спать. – Давайте бумагу.

Откуда-то из сумочки Марта достала чистый лист и авторучку.

– Ну, что пишем? – Я взяла авторучку и посмотрела на хозяйку.

– Давайте так: « Ну вот и молодец, ты сделал все, что от тебя ожидали… А теперь перестань трястись и толкни эту дверь…»

Я подписалась одним только именем.

– А теперь, пожалуйста, еще на конверте напишите.

Марта подсунула мне конверт, и я написала под ее диктовку: « Алан, вскрой это письмо сегодня, не раньше пяти часов вечера».

– Вы понимаете, стоит перед дверью и боится, – вкладывая письмо в конверт, сказала она, будто оправдываясь.

В ответ я только пожала плечами. Я устала, мне было все равно.