Текст книги "Крепы"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

VIII

Из двух предложенных условий я принял одно. Я позволил дико озирающемуся и дрожащему от ужаса Валентину Сергеевичу спуститься назад, в подвал, и опустить крышку. Пистолет же я не отдал. Сунул его назад в кобуру, а кобуру демонстративно застегнул. Но это всех удовлетворило.

Осторожно ступая по ковру – где-то под ним должна была находиться ловушка, – потом взбираясь по лестнице на второй этаж, я, как старый болван, все шире и шире разевал рот от удивления. Отстроились, надо сказать, пацаны – кто хочешь позавидует. Знал бы двадцать лет назад, когда руководил здесь стрельбами, снес бы к ядрене фене этот домик под самый фундамент, чтобы не баловались. Благо, не знал.

Что горело в этих огромных люстрах – непонятно, по крайней мере, не свечи – слишком ярко для свечей, но и на электричество что-то не очень похоже. Глядя с лестницы на покачивающиеся светильники, я чуть не ослеп. Будто груда алмазов под мощным прожектором. Назначение половины предметов, которыми было уставлено здание, неясно: странные стулья на двух крутящихся ножках, несоразмерные какие-то столы, гамаки на штангах, свисающие с потолков, шторы всех оттенков, старинные мягкие кресла, какие-то телевизоры, какие-то торчащие из стен усики с маленькими шариками на концах, и повсюду – грязные тарелки, по полу разбросана мятая одежда. В одном месте на стене я увидел большую чернокрасную мишень, утыканную попорченным столовым серебром, а ниже – боевой арбалет, на котором остались чернильные отпечатки детских пальцев.

– Прошу! – распахивая высоченные двустворчатые двери, объявил фрачный подросток и сам прошествовал вперед.

– Хорошо живете, ребята! – оценил я, рассматривая большую комнату, обставленную, в отличие от остальных помещений, почти строго под восемнадцатый век.

– Хорошо! – довольно согласился фрачный мальчик и плюхнулся в огромное кресло. – Вам, стало быть, нравится у нас? – Он испытующе глянул на меня. – Надеюсь, вы не очень огорчитесь, если вам придется провести остаток жизни в этих прекрасных стенах.

– А если огорчимся? – спросил я.

– Тогда остаток будет совсем маленьким. Мы вас не выпустим. Вы опасны. Вы должны это уяснить. Мы, детская колония имени барона Александра Урбицкого, не хотим рисковать своим существованием.

– Не садитесь на эту мебель и смотрите, куда наступаете… – прошептал мне Олег в самое ухо. – Все это – липа! Все это для живых пустое место… Дырка в ковре.

Телефон стоял на полу. Он был пыльный и очень старый на вид. К стене от него тянулся провод. Опасаясь привлечь внимание, я глянул на него только раз.

Конечно, слышал я об этой колонии – старая байка, но почему-то во всех деталях она всплыла в мозгу только теперь. Вспомнилось, как мы шутили во время стрельб – черный солдатский юмор:

«Постреляем младенчиков? Постреляем… Картечки бы для младенчиков, ракетой не попасть…»

Усадьба официально была подарена детскому приюту Александром Урбицким, известным московским заводчиком и ярым контрреволюционером (впоследствии расстрелянным в застенках Чека), еще в конце шестнадцатого, но заселение произошло лишь два года спустя. Сюда в июле восемнадцатого года свезли детей погибших русских офицеров. В основном это были офицеры царской армии, и революции их дети не очень-то нравились.

Разыгравшаяся в этих стенах трагедия была кровава и ужасна. По доносу местных завистливых мужичков в колонию прибыл спецотряд ВЧК, отряд, укомплектованный главным образом рабочими парнями, старшему из которых было не больше девятнадцати лет.

Как разворачивались события в деталях – неизвестно, однако известно, что зверская попытка перебить офицерских сынков и дочек окончилась взаимной резней. Из молодых чекистов вернулись только двое, из четырехсот колонистов в живых не осталось ни одного.

– Присаживайтесь! – Фрачный мальчик, закинув на край стола свои сверкающие штиблеты, сделал широкий жест рукой.

Я как следует огляделся. Дети, в большинстве своем разряженные, как клоуны, постепенно просачивались в комнату. Дети офицеров и дети-чекисты – все вместе. Я еще подумал, разглядывая коричневую кобуру на поясе одного такого безусого голубоглазого парня, может ли мне повредить проржавевший наган в руке покойника? Выбрав стул похуже, почти черный, с провалившимся прогнутым сиденьем – в отличие от остальной мебели, он вызывал хоть какое-то доверие, – я покрутил им в воздухе и, убедившись, что мебель хоть и трухлявая, но настоящая, поставил его поближе к телефону и присел. Олег остался стоять, он только подвинулся ко мне и взялся рукой за спинку стула.

– Обманут! – сказал он мне на ухо. – Они меня сначала хорошо приняли… Сейчас издеваться будут… Вы ничего не ешьте и не пейте… Это для смеху только еда!

– Значит, вы нас не выпустите? – спросил я, обращаясь к фрачному мальчику. По всей видимости, он здесь и заправлял.

– Нет, не выпустим… – Мальчик поднял руку над головой, щелкнул пальцами и скомандовал: – Антонина, стол!

Через открытые двери, оттесняя любопытных колонистов частью назад, в коридор, частью внутрь комнаты, втянулся длинный обеденный стол, накрытый, как и внизу, белой крахмальной скатертью. Стол выглядел нелепо и был так уставлен тарелками, что при движении некоторые из них падали на пол. Разноцветные фрукты, над огромной фарфоровой супницей – аппетитное облачко, над каждой тарелочкой с бифштексом – такое же облачко поменьше, но даже ни намека на запах.

– Антонина, музыку! – Пальцы снова щелкнули в воздухе, и тягучие звуки клавесина покачнули портьеры на окнах.

Разница, наверное, была больше, скорее всего, минуты две-три – по крайней мере, я успел протянуть руку и под общий хохот испачкать пальцы, провалившиеся в румяное яблоко, – но мне показалось, что с того момента, как зазвучал клавесин, и до того, как в стену ударил первый снаряд, не прошло и двух секунд.

IX

Впечатление было такое, будто рушится кинотеатр: падают стены, провис и загорелся экран, а цветная проекция, искажаясь и временами исчезая, возобновляется все снова и снова, покрывая летящие обломки неестественным подвижным налетом. Облако пыли и гари заполнило помещение. Стол с яствами мигнул и восстановился. Он завис над большим проломом, который на глазах зарастал ковром; еще секунда – и пролома не стало, как не стало и дыры в стене. Я отметил это место, чтобы по ошибке не наступить туда и не провалиться. Бедный завуч! Каково было ему лежать в подвале и, ничего не понимая, слышать, как рушится над головой здание – это, конечно, в том случае, если его снова не усыпили, если какой-нибудь ехидный подросток не придавил грязным пальчиком его сонную артерию.

Воспользовавшись общим грохотом – а музыка, несмотря на обстрел, так и не смолкла, – Олег склонился к моему уху и зашептал:

– Я придумал, как нам выбраться… Нам нужна помощь… Я могу позвонить по междугородке в наш город… Мне кажется, они нам помогут.

– Чем же это они нам помогут? – удивился я.

– Придумают что-нибудь… – резонно возразил мальчик. – У них там целый город, умных людей хватает…

– Может, ты и прав. А что это за Антонина?

Олег наморщился, будто проглотил что-то кислое:

– Женщина! – сказал он. – Взрослая женщина… Воспитатель. Ее здесь изнасиловали семьдесят лет назад. Лучше с ней не связываться. Эти идиоты с их шуточками и то лучше…

– А где она, почему ее не видно? И почему они ей приказывают?

– Не знаю…

Рядом с фрачным мальчиком появились еще двое: подросток в кожанке и коричневой фуражке со звездочкой и долговязая барышня в широченном белом платье, вся обвешанная золотом и бриллиантами. Эта троица здесь явно главенствовала, и теперь под обстрелом они заворачивали настоящий пир. Появилось еще несколько столов. Визг, грохот и звон заглушали музыку и рев разрывающихся снарядов. Компания была совершенно неуправляема. Но через некоторое время веселье пошло на убыль. Обвалилось, наверное, не меньше половины стены. Дети завертели головами. На месте облома, закрывая звездное небо и горящую деревню вдали, натягивались шелковые обои.

Воспользовавшись моментом, я поднял руку, и все послушно стихли.

– Нужно что-то сделать! – сказал я громко. – Если ничего не делать, артиллерия разнесет ваше здание.

Блеснули злобой черные глаза. Наган выпрыгнул из кобуры, тонкая ручонка схватила нитку жемчуга и с силой дернула. На меня показывал грязный палец фрачного мальчика:

– Ты! – крикнул он. – Полковник! Ты виноват!

Дети с горящими глазами вскакивали из-за стола. Смыкаясь в жутковатую колышущуюся волну, они медленно подступали ко мне. По опыту я знал: если такие пальчики возьмут веревку или кусок дерева – им все равно что: кусок резины, пластика, шнурок от ботинка – и затянут на моем горле, то конец полковнику. Однажды такое уже случилось – дома, в кабинете, они пытались меня задушить. И ведь задушили бы, если бы не старуха.

Стоя за спинкой моего стула, Олег прошептал:

– Стреляйте!

Но стрелять не понадобилось. Музыка вдруг стихла, и в неожиданной тишине глубокий женский голос произнес:

– Хватит! Он, между прочим, прав… – Женщина говорила совсем тихо. Она стояла в распахнутых дверях – тоже почти девочка, лет двадцати двух на вид, бледненькая, волосы стянуты в пучок. Строгий черный костюм, некрасивая пыльная обувь на ногах – все говорило о том, что она так ни разу и не переоделась с тех пор – семьдесят лет не меняла своей внешности. – Пусть позвонит в часть своим друзьям. И пусть они прекратят обстрел. В противном случае нам всем придется переезжать в город. – Она обвела взглядом притихших детей. – Или, может, в город хотите?

Девица в белом скривила губы и швырнула свое ожерелье на стол, оно с легким треском рассыпалось по скатерти. Наган с неохотой вернулся в кобуру. На лицах большинства детей прочитывались неуверенность и смущение.

– А ты, Лида, между прочим, кажется, куда-то собиралась? – сказала Антонина, обращаясь к девице в платье. – Пойдешь?

– Пойду! – Ухватив за ухо ближайшего мальчишку, девица в платье что-то ему приказала и пинком отправила в открытую дверь. – Я все помню, – сказала она и сделала издевательский реверанс. – Я никогда не забываю о своих обязанностях.

Через минуту мальчишка вернулся. В вытянутой руке он держал пять крупных тюльпанов: три белых и два черных. «Жаль, что я не наткнулся на эту оранжерею раньше, когда мы осматривали дом, – соображал я. – Она должна быть где-то здесь, наверху». Еще двое мальцов притащили ворох тряпья и бросили на пол. Антонина в ожидании тихонечко постукивала туфлей.

– Кто со мной? – спросила девица.

Она скинула свои шикарные наряды, злобно раскидала драгоценности и, вытянув из кучи пыли знакомую синюю форму стюардессы, быстро переоделась. Антонина наклонилась, взяла пилотку и нахлобучила ей на голову. Плечи девочки просели, как от невероятной тяжести, – бедняжке было не под силу удержать на себе всю эту ношу. На лице ее появились темные пятна, как от заживающих ожогов, и черты его переменились. На синем лацкане блеснул золотой самолет.

– Звоните! – потребовала Антонина, обращаясь ко мне.

– Позвоню, позвоню… Ведь это вы лишитесь здания… А мы с Олегом, – я осторожно сжал руку мальчика, – можем лишиться жизни.

– Мы тоже можем лишиться жизни, – сказала Антонина. – Мы тоже в некотором смысле смертны. Звоните! – и она указала на телефон.

Ушло много времени, пока мне удалось дозвониться до Игоря: сначала просто не хотели соединять со штабом, потом заупрямилась телефонистка на коммутаторе. Еще один снаряд ударил в стену – благо, били мелким калибром. А двое псевдолетчиков были уже полностью укомплектованы. Стюардесса и Герман, с трудом передвигаясь, вышли и исчезли из виду. В руках стюардессы были знакомые цветы: три белых и два черных тюльпана.

X

«У мертвых и живых разные пути… – вспомнилась мне фраза, процитированная по телефону Аланом Марковичем в ответ на какое-то мое возражение. Кажется, я утверждал, что в части его рассказа отсутствовала логическая последовательность. – Ну, конечно, – соображал я, все крепче и крепче прижимая к уху телефонную трубку, она была металлической и холодной. – Не такие же цветы, а те же самые цветы… Герман и стюардесса отправились сейчас в прошлое поговорить с Анной. Мертвые передвигаются во времени иначе!»

– Егор Кузьмич, ты? – прорезавшись наконец, в трубке зашумел в мое ухо голос Игоря. – Что еще у тебя стряслось? Куда ты подевался? Я звонил твоей жене, хотел предупредить, что сегодня на полигон не стоит… Откуда ты звонишь?

– Игорек, ты меня извини, – сказал я спокойно. Опять посыпалась с потолка какая-то каменная труха, и поползли, затягиваясь над головой, дыры. – Но я не имел возможности связаться с Гердой. Понимаешь, Игорь, я как раз сейчас в центре твоего полигона.

– Опять люди в зоне обстрела, – вздохнул он, и я понял, что подобное ему не впервой. – Где именно?

– В усадьбе!… Слышишь… – Я отвел трубку от уха и дал ему послушать очередной взрыв. – Если можно, прекратите пока стрельбу. Сделайте паузу, а?

– Ну чего ты туда полез? – Все-таки он разозлился. – Что тебя туда понесло?

– Игорь, это хорошо, что понесло, – мягко осадил я его. – Очень хорошо. Я, между прочим, здесь не один, а с мальчиком.

– С каким мальчиком?

– С маленьким. – Зажав трубку, я спросил Олега: – Сколько тебе лет? – и он показал на пальцах. – С десятилетним мальчиком.

– И как же это он туда попал?

– Тебе лучше знать… Каким вообще путем на секретные объекты попадают дети? Как ты думаешь? Как ты думаешь, Игорь, если бы его здесь убило, кому бы от этого стало лучше? Так что уж постарайся, чтобы по усадьбе хотя бы палить перестали!

Обстрел прекратился минут через пятнадцать после того, как я повесил трубку. Вероятно, время действия цветка было весьма ограниченно. Я понял это потому, что роскошь вокруг, как и мертвые дети, становилась все прозрачнее и прозрачнее, голоса затихали.

– Вы меня видите? – склоняясь ко мне, спросила Антонина. – Возьмите, – она протянула мне цветок. – Понюхайте и держите его при себе.

Она присела рядом и смотрела на меня. Я понюхал цветок. Иллюзия уплотнилась. У Антонины были грустные темно-карие глаза, большие и, в общем-то, детские. Мне, честное слово, стало жаль эту девушку. Я услышал, как Олег отошел от моего стула, услышал, как волочится по полу телефонный провод, услышал, как защелкал диск, и, рассчитывая, что слух у мертвых устроен как-нибудь иначе, попытался эту несчастную Антонину отвлечь.

– Это вы подожгли самолет? – спросил я.

– Нет… Но он загорелся по нашей вине. Когда на узком пространстве слишком большое скопление мертвых, рано или поздно начинается пожар.

– Но вы воспользовались одеждой мертвых пилотов?

– И кожей! – Она все так же неподвижно смотрела на меня, только подперла голову рукой, я отчетливо уловил, как Олег прошептал в трубку:

– Алло! Алло! Станция?

Остальные дети продолжали свою возню, правда, теперь все это выглядело, как при замедленной съемке.

– Нас же не видно! – сказала она.

– А вы хотите, чтобы вас увидели?

– Да! Мы выращиваем цветы… Летом мы попробуем высадить эти цветы на газоны… И тогда…

– А зачем вы, вообще, напали на самолет?

Ее глаза вспыхнули, а губы разорвала хищная улыбка:

– Но вы же знаете, Егор Кузьмич, – впервые она назвала меня по имени, – в самолете находились крепы! Крепы – это же так опасно.

– Кому опасно, вам или живым?

– И нам и живым. Они не считаются ни с нашими законами, ни с вашими. Они вне закона, и с ними ничего нельзя сделать.

– Насколько я понял, вы только что отправили делегацию к Анне?

– Догадливый вы! – протянула Антонина. – Да… Нужно же хоть что-то выяснить… Мы хотим знать их планы. Если не относительно живых, то хотя бы относительно нас.

– Кто это – мы? – Я скептическим взглядом обвел помещение: некоторые дети уже спали, положив головы на стол, кто-то лениво пытался отбивать от стены мяч.

– Мы – это мертвые, – сказала Антонина. – И те, кто нами движет!.. – Она резко повернулась и крикнула: – Положи трубку!

Олег сидел в уголке на полу, что-то быстро и очень тихо говорил в телефон. Антонина поднялась, еще минута – и она бы вцепилась в мальчика. Детские лица поворачивались в нашу сторону.

– Стреляйте! – крикнул Олег и уже громко добавил в трубку: – Если вы ничего не можете сделать, попросите Эльвиру… Попросите, чтобы полосатый Тим… Иначе!..

Вытянув из кобуры пистолет, я, прежде чем выстрелить, успел засунуть в нее цветок. Есть правило: во время боя руки должны быть свободны. Воды в пистолете оставалось мало, и стрелял я прицельно, с малого расстояния, практически в упор.

Антонина успела уже дотянуться до горла Олега, когда одежда на ней от моего выстрела вспыхнула и задымилась. Я знал, что не причиню никому никакого вреда: я только хотел выставить всех из комнаты и забаррикадироваться. Тонкая водяная струя из моего пистолета черной полосой разрезала крахмальную скатерть, стол распался. Дети с шумом кинулись в двустворчатые двери, сминая друг друга. Двое, мальчик и девочка, подхватив за ноги поверженную, на вид безжизненную Антонину, вытащили ее из комнаты последней. Олег все так же сидел на полу с телефонной трубкой в руке.

– Ну как? – спросил я.

– Разъединило. Они ничем не могут нам…

– Как ты думаешь, они сквозь двери легко проходят?

Олег бросил железную телефонную трубку и поднялся на ноги.

– Не всегда. Но там внизу есть еще один мраморный болван. У вас в обойме что-нибудь осталось?

– Осталось, – вздохнул я. – Именно, что-нибудь. На полвыстрела! Знаешь, я не понимаю! Не понимаю, чего они хотят? Во всем этом нет никакой логики…

На мой истерический вопрос Олег ответил очень серьезно, глухим каким-то голосом и даже чересчур спокойно:

– Это игра, – сказал он. – Они же дети. Только враг настоящий.

Не нужно было прислушиваться, чтобы уловить знакомую тяжелую поступь. Очередной каменный болван, оживленный мертвецами, поднимался по лестнице.

XI

Через пролом хорошо было видно, как подъезжают танки и занимают круговую оборону. Зачем Игорю понадобилось это устраивать, для меня так и осталось загадкой; вероятно, он хотел для начальства, для какой-то очередной комиссии сымитировать освоение новых элементов учебной программы и тем самым скрыть подлинную причину вторжения в усадьбу. В темноте сверкали прожектора. Подкатил грузовик, и было видно, как из-под темного мокрого брезента выскакивают солдаты.

«Дурак! – усмехнулся я. – А еще военный… Они не смогут даже увидеть противника, не то что стрелять на поражение. Впрочем, Антонину, вероятнее всего, эта буффонада остановит. Не похоже, чтобы она стала стращать тупоголовых военных безголовыми мраморными болванами. Могут ведь не понять и с перепугу снесут на всякий случай все здание под самый фундамент».

Подкатил новенький бронированный джип. Из джипа вышел Игорь. Он поправил фуражку, втянул голову в плечи и быстрым шагом, в сопровождении тощенького адъютанта, направился к центральному входу.

– Интересно, что они подумают, когда найдут там милицейскую машину? – спросил Олег.

Тяжелые удары мраморного кулака в дверь прекратились. Еще минуту назад монстр готов был разбить наши головы, но с появлением танков утих.

– Там еще и ваша машина…

– Ничего они не подумают! – сказал я. – Они военные, им думать не положено. Они сперва посмотрят, а потом, скорее всего, взорвут, чтобы не смущала.

– Что, военные со всем непонятным так?..

– А что еще с ним, с непонятным, делать-то?.. – Мне стало весело. – Я, к твоему сведению, тоже военный. В отставку уходил, между прочим, в звании полковника.

В свете прожекторов и переносок солдаты быстро занимали дом. Приоткрыв дверь, я видел, как внизу, в первом этаже, мелькают их зеленые каски. Шум танковых двигателей приутих, но не смолк. Игорь поднялся по лестнице, посветил мне в лицо, потом посветил в лицо Олега и, заметив фигуру слева от двери, сказал:

– Это ж надо додуматься! Ну зачем… – Он был явно раздражен. – Зачем вы все сюда лезете?

Мраморный болван был однорукий, выщербленный, но зато, в отличие от предыдущего, имел голову. Пустые белые глазницы смотрели на меня в свете ручного фонарика.

– Ты зачем сюда залез? – спросил я у Олега издевательски назидательным тоном.

– Интересное место, – подыгрывая мне, отозвался мальчик.

– Да хватит вам ерничать! – оборвал Игорь. – Поехали! Через двадцать две минуты, – он сверился с ручными часами, – будет следующий обстрел. Извините, отменить не смогу. Комиссия у нас, знаете, из генштаба. А кстати, что это там за милицейская машина внизу? Ты что, Егор Кузьмич, милицию вызвал?

– Нет, – сказал я, послушно спускаясь за ним по лестнице. Я больше не нюхал цветка, и темнота вокруг стала медленно сгущаться. – Просто заехали пьяные милиционеры на полигон во время учений. Попал снаряд или ракета – не знаю уж что… Машина загорелась… Милиционеры, бедняги, погибли…

Игорь только крякнул, но тут влез дотошный тощий адъютант:

– Когда это произошло?

– Ну, не знаю… – Мы уже стояли внизу возле «канарейки». – Может, месяц, а может, год назад. Не на этих учениях! А вот и милиционер. – Я заглянул внутрь машины: там медленно всплывала над сиденьем мышиного цвета форма и покачивалась мятая фуражка. – Можешь познакомиться с призраком, если есть охота!

Но ответа я уже не получил. Фонарь в руке Игоря дрогнул, и он широко и натужно зевнул. С мягким шлепком адъютант упал на пол в кирпичную крошку. Вытянув из кобуры цветок, я вдохнул его острый аромат – иначе было бы не разглядеть остального.

Снаружи все еще гудели на холостом ходу моторы танков, а внутри, в здании, уже воцарилось полное спокойствие. Победа маленьких покойников над вооруженными силами была совершенно очевидна. Солдаты валялись на полу, как разбросанное обмундирование; на груди каждого из них сидели мальчик или девочка, и эти мальчик или девочка, облизывая шершавые губы, зажимали сонную артерию на горле крепко спящего воина.

– Мы не можем позволить вам уйти! – Антонина указала рукой на вновь распахнувшуюся крышку люка. – Давайте пока туда!