Текст книги "Крепы"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

VII

Крупный розовощекий мужчина радостно и долго тряс мою руку в своей пухлой горячей руке.

– Алан Маркович, если не ошибаюсь? Очень, очень рад знакомству!.. – Он был само благодушие. – А я Геннадий Виссарионович, тот самый! Ну, что же мы с вами встали, пойдемте!

Терзавший меня голод мгновенно прошел, как только я оказался за столом. Соблазнительные, дурманящие запахи, поднимавшиеся к моему окну из кухни, здесь, в зале, полностью отсутствовали. Мы ждали официанта. Геннадий Виссарионович оживленно рассказывал анекдоты, я осматривался. Во всем ресторане был единственный цветок в горшочке, белый тюльпан, и стоял он на нашем столе.

– Будьте так любезны, – обратился я к подошедшему официанту. – Унесите тюльпанчик!

– Цветов не любите, Алан Маркович? Ведь не любите?! – Мой новый знакомый смотрел из-под пушистых белых бровей то ли с иронией, то ли с раздражением. – А напрасно, напрасно вы к ним так, к цветам. Вот и из номера тоже велели цветок убрать, а почему?

Я попробовал быть резким, желая сразу, одним ударом прекратить все это панибратство:

– Вы что, следите за мной?

– Да, в бинокль. – Он пристально посмотрел на меня. – Вы, Алан Маркович, не обижайтесь: у нас провинция, здесь все всё про всех знают, все на виду, ничего не скроешь. Придется привыкнуть.

– Надеюсь, что привыкать не понадобится, – все тем же ледяным тоном ответил я и прибавил помягче: – Через пару дней дела закончу, на самолет – и домой!

– Конечно, конечно, через два дня, – Геннадий Виссарионович покивал. – И домой… Конечно.

Притворившись, что увлечен бифштексом с жареной картошкой, я сделал вид, что не замечаю его иронии.

– Надеюсь, вы легко найдете себе другого партнера? – Уже деловым голосом поинтересовался я. – Наша фирма готова выплатить неустойку. Поверьте, это всем будет выгодно. – Твердо решив сразу взять быка за рога, я выкладывал свои сомнительные аргументы. – В любом случае контракт по поставкам будет разорван. Но лучше уж полюбовно. Вы же понимаете, электроника – штука тонкая, всегда найдется к чему придраться. – Я посмотрел на своего собеседника. – Давайте не будем сами себе создавать сложности.

– Не то чтобы сложности, – сказал он. – Ну, как бы это выразиться помягче…

Мясо было приготовлено восхитительно – парная телятина под соусом. Я работал ножом и вилкой сосредоточенно, как на официальном приеме. Все эти бесконечные загадки раздражали меня, но аппетит все-таки не портили. Геннадий Виссарионович замолчал. Я нацелился располовинить остаток мяса, и тут вдруг нож выскочил у меня из руки, отлетел в сторону и звякнул об пол. Наверное, я выглядел растерянным.

– Вот видите, а вы говорите – домой! – сказал Геннадий Виссарионович и подмигнул. – Хороший у нас ресторан, правда?

«Так просто они меня не отпустят, – с тоской подумал я. – Провинция! Будут бороться до последнего. На самом деле, где они найдут другого покупателя на свою продукцию? Город останется без работы. Город умрет. Так что будут биться, будут доказывать, что „компьютер из русской глубинки – лучший компьютер в мире…“ Ну ладно. Пускай доказывают. А я, как сволочь, буду стоять на своем, потому что я тоже не хочу потерять работу».

– На завод поедем? – потеряв интерес к бифштексу, спросил я.

– А зачем нам на завод? – Геннадий Виссарионович давно уже управился со своей порцией и теперь подчищал тарелку кусочком хлеба. – Вы, Алан Маркович, не совсем понимаете. Мы бы хотели познакомить вас… Продемонстрировать, так сказать, наши достижения в действии. Ведь, честное слово, машины-то наши на порядок превосходят мировые стандарты. Хотя, ясное дело, поверить в это трудно.

– Хотите, чтобы я поверил? – Я наклонился и поднял нож. – Что вы собираетесь мне показать?

– Так… Несколько точек в городе. Посмотрите. Я вас и убеждать не стану. Без комментариев, просто посмотрите наше оборудование в работе.

– Много мест?

– Прилично. Адресов двадцать, так что насчет двух дней… боюсь, не управитесь.

Народу в ресторане было немного. Непонятно, для чего нужно было заказывать столик. У окна, слева от нас, завтракала пара молодых людей. Что-то меня в них заинтересовало, но я не сразу понял, что. Подросток лет шестнадцати – семнадцати, патлатенький, с глупой рожей, и рядом с ним интеллигентного вида девушка в вельветовом костюме. Девушку я уже где-то видел… Конечно, видел. Я видел ее точную копию в музее механической игрушки!..

Предощущая неприятную тряску в автобусе, я почти обрадовался, когда Геннадий Виссарионович распахнул дверцу легковой машины.

– Собственный транспорт, – самодовольно сообщил он. – Вы как желаете кататься, на переднем сиденье или на заднем? Должен предупредить, с переднего хорошо видны часы на башнях, а с заднего – на стенах.

Я сочувственно смотрел на своего спутника, пока он устраивался на водительском месте, и, поймав мой взгляд, он смутился.

Как и накануне, прохожие на улицах отсутствовали, не было и машин. Только изредка навстречу попадался, казалось, один и тот же грузовик с нелепым металлическим кузовом. С третьего раза я все-таки определил, что номера у грузовиков разные.

«Но в гостинице люди были, и в ресторане были, – думал я, разглядывая пустой город. – Мало, но были. Вероятно, это только приезжие, а остальные, как и было сказано, все на рабочих местах».

И тут я вспомнил об Арине Шалвовне. Попросив остановиться, вышел у телефона-автомата и набрал уже утвердившийся в памяти номер. Вслушиваясь в бесконечно длинные гудки, я повернулся внутри кабины и глянул на улицу. Геннадий Виссарионович пристально смотрел на меня сквозь стекло машины.

VIII

– Ну, выбирайте сами, куда поедем: больница, роддом, школа, банк, часовой завод…

– Школа, – оборвал я.

Когда мы входили в гостеприимно распахнутые двери школы, он сказал:

– У нас к вам просьба, Алан Маркович. – Он даже придержал меня за рукав. – Заметьте, не у меня, а у нас, у всего руководства.

– Какая просьба?

– Да не беспокойтесь, просто нам хотелось бы, чтобы вы написали отчет для вашей фирмы – подробный, правдивый отчет обо всем, что увидите. – Он еще раз повторил: – Сухой точный отчет.

– Ну, естественно, а как же!.. Я, собственно, для этого….

– Вы не совсем поняли, – смутился Геннадий Виссарионович.

– Я все понял, – жестко сказал я. – Что хотите делайте, а через два дня я улетаю!

Мы прошли по мелкому красному кафелю гулкого вестибюля, поднялись по лестнице, устланной ковровой дорожкой, и устроились в кабинете завуча. Шли уроки, какое-то время держалось напряженное молчание. Вдруг Геннадий Виссарионович поднялся со своего стула, встал передо мной и негромко, но твердо сказал:

– Нужен сухой, подробный отчет, иначе вам никто не поверит.

Блуждая взглядом по учебным пособиям, я подумал, все ли в порядке у него с головой.

После звонка появилась завуч. Средних лет, плотная блондинка, пожалуй, с излишней строгостью одетая.

– Мы вас ждали, – сказала она деловито и сухо. – Хотите пройти по классам?

– Ну зачем же по классам?! – возразил я. – Хотелось бы осмотреть машину.

– И только?

Геннадий Виссарионович почему-то молчал, завуч поджала губы.

– Конечно, – сказала она. – Но мне кажется, – между словами она делала изрядные паузы, – чтобы хорошо разобраться в машине, нужно сначала увидеть детей. – Она напирала. – Или вы считаете, что нами можно пренебречь?! Здесь, между прочим, школа! Детское учреждение! – Голос ее нарастал. – Кроме того, целесообразно было бы осмотреть сперва классные дисплеи и рабочие места.

– Надо, – буркнул Геннадий Виссарионович, подталкивая меня в спину.

– Ну что вы, что вы, конечно, – спохватился я. – Давайте осмотрим классы, любопытно даже.

С самых первых минут, с самого аэровокзала меня не покидало легкое, лежащее где-то на самой глубине сознания беспокойство. Такое бывает: стоишь на одном месте, разговариваешь с приятелем, и вдруг хочется сорваться и убежать… Делаешь неуверенный шаг, а на то место, где ты стоял, падает кирпич. В школе ощущение это слегка усилилось.

Обычный, длинный коридор шел через весь этаж. По одну его сторону светлые квадратные окна, по другую – белые двустворчатые двери. В воздухе стояло еле различимое живое гудение. Определить его источник было невозможно.

– Что это? – спросил я. – Машина?

Но мне не ответили. Школа была богатой: наглядные пособия, действующие модели, специальное освещение и даже ковры повсюду. В каждом кабинете компьютер выводил на дисплей любую необходимую информацию. В части классов парты были оборудованы персональными рабочими местами.

Без предварительного стука мы тихо вошли в класс. Шел урок рисования. Я сразу понял природу гудения, услышанного той еще в коридоре. Звук воспроизводили сами дети. Как в этом, так и в следующих классах все ученики, не открывая ртов, очень тихо гудели.

Загремели парты: ученики приветствовали завуча вставанием.

– Садитесь, садитесь! – замахала она рукой. – Продолжайте урок!

Встретившись взглядом с молодой учительницей, я с трудом скрыл смущение. Именно ее я видел сегодня утром, бесцеремонно разглядывая в бинокль чужие окна. Теперь на ней было красное пончо и узкие красные брючки, подчеркивающие худобу ног.

– Я провожу урок по программе, – звонким голосом сказала она. – И попросила бы посторонних удалиться! – Она еще раз взглянула на меня и, как мне показалось, подавила смешок.

На большом квадратном экране дисплея была контрастно высвечена обнаженная натура: голова срезана верхним краем экрана, по худой ноге бесконечно долго падает красный шелковый халат…

– Это ваше изображение? – спросила завуч, обращаясь к учительнице.

– Да, мое, – отозвалась та. – Так легче поймать ошибку, и кроме того, они имеют возможность делать наброски как с изображения на экране, так и с живой модели. Кроме того, – голос учительницы сделался нервным и громким, – школа экономит средства – я не получаю ставки натурщицы.

– Наша школа не ограничена в средствах, – обрезала завуч.

Когда мы оказались в коридоре, она заговорила, оправдываясь:

– Видите ли, у учителей неизбежно возникают трудности. К несчастью, дети слишком много думают… Они слишком много думают о нас, и это не всегда хорошо… – Она горько вздохнула. – Потом это проходит.

– А почему они гудят? В знак протеста, что ли? – спросил я, но завуч мне не ответила.

В следующем классе, куда мы вошли, был спертый, тяжелый воздух: скорее всего, здесь не работали кондиционеры. На окнах – плотные светонепроницаемые шторы, все залито белым неоновым светом, почти не дающим тени. Дети были совсем маленькие – четвертый или пятый класс. Каждое рабочее место обеспечено маленьким профессиональным монитором. Мальчики и девочки сосредоточенно работали. Иногда дети отрывались от клавиатуры, что-то записывали в маленькие блокнотики. И при этом продолжали гудеть.

Учителя в классе не было. Я взглянул на большой дисплей. Формулы и цветные графики на экране сменялись со скоростью циркового фокуса. Сосредоточился, пытаясь разобраться, но зарябило в глазах, от напряжения даже закружилась голова, я ничего не мог понять.

– Где учитель? – спросила завуч. – Почему педагога нет на месте?

– Он умер, – не поднимаясь со своего места, ответил ближайший ребенок.

– Давно? – спросила завуч.

– Вчера вечером. – Это была светленькая, коротко стриженная девочка, она отвечала, не отрываясь от экрана.

Я попытался припомнить, что происходило в моем детстве, когда умирал школьный учитель. Как минимум, общее напряжение и поборы на цветы.

На уроке истории завуч устроила нас на пустующей задней парте, сама села сбоку. Погрузившись в воспоминания, я не сразу посмотрел на экран, а когда взглянул, то увидел, что он просто завешен картой. Им не пользовались. Карта была старая, с желтыми полосами на сгибах, и по ней гуляла обыкновенная указка. Я вздохнул с облегчением: обычный урок в обычной школе, немолодой усталый учитель, поочередные вызовы к доске и ответы с мест; даже то, что дети гудят, воспринималось как-то более естественно, нормально. Я подумал, что это они все-таки в знак протеста. Но когда прислушался к ответам, то понял, что школьники несут полную чушь. Они охотно и быстро указывали неверные даты, с уверенностью, но совершенно неграмотно работали с картами, увлеченно излагали мало относящийся к теме материал, притом учитель удовлетворенно кивал. Чем оживленнее говорил ученик, тем довольнее кивал учитель.

– Метод исторического несоответствия, – шепотом объяснила завуч. – Очень эффективен.

Во время перемены мы курили на лестнице возле открытого окна, и опять во мне зашевелилось беспокойство. В школе было неестественно тихо, никто не бегал, не раздавались обычные крики, только шорох шагов в коридорах и все то же гудение. Прикуривая вторую сигарету, завуч сказала:

– А теперь пойдемте на физику.

– Может быть, достаточно? – вяло воспротивился Геннадий Виссарионович, убирая зажигалку в карман. – По-моему, и так все ясно.

– Что вам ясно? – сухо спросила завуч. Смотрела она почему-то не на него, а на меня.

Прозвенел звонок, но в кабинет физики нам войти не удалось. Входить было некуда. Это был очень странный кабинет. Здесь не было парт, но все пространство занято: лежала, извиваясь, игрушечная железная дорога, в воздухе кружили два дистанционно управляемых вертолетика, мелькало что-то еще. По условно нарисованным мелом дорогам двигались игрушечные автомобильчики, я заметил колонну танков, медленно идущую из угла к центру, к серому картонному зданию. По полу, среди построенного из кубиков города, ползали несколько подростков, по виду десятиклассников, и у каждого из них в руках была коробочка дистанционного управления, а к отвороту синей куртки булавкой пришпилена маленькая резиновая кукла. С восторгом, высовывая языки, десятиклассники орудовали своей техникой, манипулировали дорогой, вертолетами и машинами. Они громким шепотом спорили друг с другом, разрушали и тут же воздвигали из кубиков новые здания. Педагог сидел на единственном здесь стуле возле окна. Когда я заглянул, он сказал:

– Смирницкий, ты дурак, куда едешь?!

– Сам дурак! – огрызнулся школьник.

Убедившись, что я увидел все это безобразие, завуч осторожно притворила дверь.

– Откуда я могу позвонить? – спросил я.

– Лучше из моего кабинета.

– Я позвоню?

– Конечно-конечно.

Опять набрал номер цветочной квартиры, и опять на том конце были длинные гудки.

– По-моему, это бесполезно, – усмехаясь, сказал Геннадий Виссарионович.

– Откуда вы знаете, кому я звоню?

Вместо ответа он спросил:

– Скажите, Алан Маркович, вы не заметили чего-то общего в поведении детей, какой-то странности?

– Не моя область, – обрезал я. – Давайте-ка лучше займемся нашими прямыми обязанностями и осмотрим компьютер.

Я был неприятно удивлен. По ряду показателей рабочая станция, расположенная в специальном помещении на втором этаже, рядом с кабинетом завуча, соответствовала последним, еще не выпущенным на рынок разработкам АйБиЭм. Чтобы убедиться в этом, я потратил полтора часа, а чтобы снять раздражение, выкурил еще одну сигарету.

– Ну и как же все это понимать? – весело спрашивал Геннадий Виссарионович. – Откуда, откуда претензии? Скажите, что у нее болит?

Я смял окурок и смотрел на него, ничего не отвечая. Я был смущен.

– И что, в остальных девятнадцати пунктах нашей программы меня ожидает то же самое?

– Нет, – возразил он, отводя глаза. – Возможно, будет и другое. Вы еще посмотрите?

– Да что здесь смотреть?! – Я отбросил свисающий кабель. – Уже посмотрели: и по классам погуляли, и с завучем покурили!..

Из кабинета рядом я опять позвонил Арине. На этот раз было занято, в трубке пищали короткие гудки.

– Опять никого? – заискивающим тоном спросил мой сопровождающий.

– Да нет, теперь вот, видите, занято, – отозвался я.

Полистав телефонную книгу, лежащую на столе – точно такую же принесла мне в номер горничная, – я нашел телефон Марты и набрал его. Случайно в зеркале увидел, как вытянулось и побледнело лицо Геннадия Виссарионовича.

– Как это занято? – почти пролепетал он. – Там не может быть занято!

Марта сама взяла трубку.

– Привет. Я, представь, тебя видел сегодня, у тебя усталый вид.

– Когда видел, где?

– Случайно посмотрел в окно. Вижу, под навесом сидят два мужика и мальчик, потом и ты появилась в поле зрения… Скажи, Марта, мальчик – это Олег?

– Так, – сказала она. – Этого еще не хватало.

– Когда мы увидимся?

– Сегодня я не могу. – Марта заговорила сухой скороговоркой очень занятого человека. Первые ее фразы были сказаны иначе. – Завтра, если хочешь – завтра, можно даже утром или днем, а сейчас – извини…

Сухой, лишенный чувства голос Марты напомнил мне что-то – что-то не из нашей жизни. Я хотел понять, что это, но она уже бросила трубку.

Геннадий Виссарионович был все так же бледен. Дрожащей рукой он налил себе из графина воды и выпил.

– Чего это вы испугались? – зло спросил я.

– Сердце… сердце немного прихватило.

Громко, на всю школу, зазвенел звонок. В учительской, куда мы вошли, стало тесно. Обычная учительская, обычные учителя… Я немного успокоился. Уже знакомый учитель физики поставил на стол игрушечный самосвал и негромко сказал:

– Какой хороший получился город, даже жалко его.

Пол под ногами покачнулся, потолок слегка вздрогнул, и от плывущей под потолком люстры обозначилась наискось к окну трещина. Кто-то из учителей язвительно спросил:

– А зарядом обычного типа они не могли обойтись?

Геннадий Виссарионович уже тащил меня за рукав.

– Пойдемте, пойдемте скорее!

– А что произошло?

– Видели город в кабинете физики? Они на него только что атомную бомбу сбросили… Шучу, конечно.

Уже миновав большой прохладный вестибюль, а за ним и двери на улицу, я краем уха уловил обрывок разговора двух младших школьников:

– Двести рентген, – говорил один. – Опять переливание крови всем делать будут.

– Если двести, то не будут – мало, – отозвался другой. – Триста, триста пятьдесят – вот тогда бы делали.

IX

На улице по-прежнему ни одного человека. Остановившись возле здания поликлиники, я обратил внимание на урну. С круглого ее бока свисали банановая кожура, обрывок газеты; вокруг полно окурков.

Значит, люди все-таки есть! Кто-то же съел этот банан, смял эту газету? Какие-то люди курили эти сигареты, и их было немало… Взгляд мой остановился на еще дымящемся окурке, не более минуты назад вбитом каблуком в асфальт.

Заглушив мотор и заперев свою машину, Геннадий Виссарионович довольно бесцеремонно втащил меня в высокие стеклянные двери и поволок вверх по мраморной лестнице, по пустому больничному коридору. Он просто вцепился в мою ладонь, не давая остановиться.

– Послушайте, да послушайте, вы! Куда вы меня тащите? – воспротивился я. – Или мы опаздываем на торжественный сбор больных?..

Он остановился, отпустил мою руку и резко сказал:

– Не сами ли вы хотели уложиться в два дня?

Здесь тоже не было видно ни одного человека. Некоторые двери заперты, иные, наоборот, гостеприимно распахнуты, но если в школе Геннадий Виссарионович чувствовал себя более или менее нормально, то теперь он откровенно нервничал. Он искал главного врача, и никак не мог его найти, а спросить было не у кого. В конце концов мне надоело без толку бродить по пустым кабинетам, и я уперся. После чего Геннадий Виссарионович отправился искать главврача один, предложив мне подождать в коридоре, на втором этаже.

Нетрудно было понять, что происходящее со мной далеко выходит за рамки обычной командировки, но разбираться во всем этом не было никакого желания. Сделав пять шагов по коридору в одну сторону, потом пять в обратном направлении, я опустился на стул. Воздух вокруг был спертым, напряженным – таким он бывает, когда в поликлинике собирается большая очередь. На стене, прямо передо мной, приколот план эвакуации в случае пожара, и слева от него – несколько плакатов по личной гигиене. Рядом с моим стулом были еще стулья, но на них никто не сидел. Правда, возникало впечатление (так криво и уютно они стояли), что люди вот только минуту назад все разом поднялись и ушли. Я понял, что пахнет потом, пахнет множеством замерших в искусственной неподвижности тел.

«Невероятно, но машины действительно великолепные. Пусть великолепные. Я все равно должен разорвать контракт. Пойду к этому лысому главному инженеру и буду настаивать. Скажу: что лучше полюбовно, чем через суд. Что я могу еще ему сказать? Не хотите по-доброму – воля ваша. Извините, но срок моей командировки кончается завтра».

Я вздрогнул, когда за дверью в кабинете врача кто-то громко застонал, и женский голос отчетливо произнес:

– Спасите, спасите меня, доктор!

После царящей вокруг тишины это было, как минимум, неожиданно.

– Помогите мне, доктор! – истерично и громко завопила женщина. – Помогите мне!

Я поднялся со стула, зачем-то пощупал его красное ледериновое сиденье – оно было теплым. Встал перед дверью, на которой висела обычная табличка: «Участковый терапевт». После минутного колебания я постучал. В причитающем женском голосе чувствовался неподдельный ужас.

Я постучал еще раз, после чего толкнул дверь. В просторном кабинете за столом сидел врач. Это был старичок: седые волосы, маленькие смешные очки на большом носу, впалые щеки. Он поправил ворот и сказал, поворачиваясь ко мне:

– Ну, не могу я… Все понимаю, но не могу.

Он смотрел прямо на меня, но как бы сквозь, не видя. Потом он перевел взгляд на экран маленького монитора, стоящего на столе.

– Ну, незачем кричать, я всегда был сторонником медицинской тайны… Мы же не на базаре с вами.

Он пощелкал клавишами. Изображение на экране переменилось: когда я вошел, там был рентгеновский снимок черепа, теперь появилась какая-то часть «истории болезни» и цветной рисунок сбоку.

– Я выпишу вам обезболивающее. – Непонятно было, к кому он обращается. – Но не морфий – морфий выписать не могу, как ни кричите. У вас, милая моя, тяжелая форма ложной жизни. Вы должны понять, что вы уже умерли. Умерли. И морфий – это для вас гибель.

Я стоял в проеме распахнутой двери и почему-то смотрел на монитор, а в коридоре за моей спиной раздавался отчетливый кашель, сопение, скрипели стулья…

– Мне не нужно никакого морфия, – сказал я и попятился. – Извините.

Мне показалось неудобным находиться в одном кабинете с человеком, столь живо беседующим с монитором. Доктор уже писал рецепт.

Мигнул и ровно засветился белый матовый плафон коридорной лампы. Это тоже было бессмысленно: в окна еще падало достаточно света. В коридоре было пусто. Я плотно прикрыл за собой дверь, и тут же за ней женский голос крикнул:

– Я не хочу, не хочу умирать!.. – Судя по звуку, женщина ударила по столу чем-то тяжелым. – Нет!..

– Водички, водички попейте, – сказал врач. – Успокойтесь, милая моя. Вы уже умерли. С этим нужно смириться. – Я непроизвольно попятился и опять опустился на стул. – Думаю, у вас все будет хорошо. Ну, умрете еще раз. Ничего страшного! Второй раз это же совершенно не больно, и как врач я настоятельно рекомендую вам умереть побыстрее. Вот умрете, тогда и приходите, если, конечно, боли останутся. Тогда и поговорим. Но морфий я вам и тогда выписать не смогу. Правда, думаю, вы и не попросите.

В конце пустого белого коридора хлопнула дверь, матовый плафон померк.

«О каком отчете он говорил? Какой, к черту, может быть отчет?! Ведь он имел в виду не машину!..»

Раздались уверенные шаги, я сразу понял, что это и есть главврач. Мужчина в медицинской шапочке и белом халате протянул мне руку.

– Петр Сергеевич, – представился он довольно приятным голосом. – Пойдемте со мной, Геннадий Виссарионович уже в машинном зале.

– А позвонить откуда-нибудь можно? – спросил я.

– Вполне. Позвонить можно из любого кабинета, можно из моего. Впрочем, в машинном зале тоже есть телефон.

В течение часа я бессмысленно тестировал машину, она, как и ожидалось, была великолепна. Я опять набрал номер цветочной квартиры, и опять, во второй раз, загудели в трубке короткие гудки.