Текст книги "Крепы"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

Стационар

I

Самолет не делал посадки в местном аэропорту, он даже не уменьшал высоты. Серебряная игла в голубом пространстве над городом, пронесшийся гул – вот и весь самолет.

Гул еще звучал. Алан Маркович опустил бинокль: не хотел он больше смотреть на этот город. Третье утро командировки оказалось кошмарным. Руки немного дрожали, здорово стучало в висках. Снизу из ресторана в распахнутое окно все так же лились дурманящие запахи пищи. Они поднимались волнами. Звон ножей, гул, но уже не самолета, а электрической мясорубки, голоса поваров – ни слова не разобрать. На подоконнике, прижатый распахнутой рамой, стоял цветок. Все тот же цветок в узком глиняном горшке, белый и влажный.

В дверь постучали. Вошла горничная в коричневом платье, фартучке и наколке. Не поворачиваясь к ней, он потребовал:

– Уберите цветок. – Он видел ее только краешком глаза. Горничная дернула плечом. – Я не понимаю, – раздраженно сказал он. – Кто здесь ходит по ночам? Вчера я ложился спать – этого не было! – Он указал на цветок пальцем. – Утром проснулся и увидел это на подоконнике. – Горничная снова дернула плечом и постукала, стоя на месте, туфельками. – Ну что вы плечами пожимаете?! Что вы плечами пожимаете?! – Он повернулся. – Я спросил, кто и зачем заходил в мой номер ночью?

Все-таки запахи кухни были как наваждение, подводило желудок. Он крутил в руке бинокль и вопросительно смотрел на горничную.

– Неужели вы ничего не видите? – поинтересовалась она.

– А что я, по-вашему, должен видеть?

– А мы так надеялись, – сказала горничная. Вид у нее был несчастный.

– На что? На что вы надеялись?! – Он повысил голос. – Ну, предположим, вчера вечером я был навеселе и вернулся в гостиницу не совсем в том состоянии… – Алан Маркович ощутил боль в висках. – Извините меня, я действительно чего-то не замечаю…

Горничная поправила свою наколку и вышла. Когда дверь затворилась, он опустился на стул, на этот раз спиной к окну.

«Схожу с ума, – думал он. – Зачем я перед ней извинился? – Он вспомнил происшедшее накануне, и ему стало совсем уже дурно. – И цветок этот опять…»

Почему-то первой в памяти возникла фарфоровая голова: она катилась по черно-синей мощенке, казалось, прямо под ноги; рядом сверкало стекло кафе с идиотской табличкой: «Памятник архитектуры конца двадцатого века».

«Все-таки это был другой самолет, он не делал посадки… Ненавижу! – Алан саданул себя кулаком по колену и почувствовал боль. – Уже третьи сутки непонятно что! Сейчас я мог бы сидеть у себя дома или, как минимум, в самолете!.. Но где – дома? – Солнце лежало на противоположной стене желтым ярким углом и слепило даже в отражении. Всплыло воспоминание о галлюцинации, и он задрожал от ярости. – Меня таскают по городу, показывают богоугодные заведения!.. А потом на десерт угощают сильным галлюциногеном! – Он пощупал нёбо кончиком языка. Сухое. – И этот их сотрудник… как его, Геннадий Виссарионович…»

Чтобы не видеть солнца на стене, он закрыл глаза. И тут же в памяти возникла отчетливая цветная картинка: металлическая коробочка стерилизатора, окурки на полу, отвратительный мокрый жгут на собственной тощей руке и обледенелое стекло, сквозь которое пробиваются искорки фонарей.

– Ну зачем же я так напился? – спросил он себя, потирая одновременно оба виска. – Но как я мог с нею не выпить – бывшая жена все-таки!

Вино было местного производства. Марта объяснила ему, что вино настаивают на тех же цветах.

«Цветы… цветы… цветочная квартира… Боже, как болит голова! Я должен позвонить Арине Шалвовне! Нужно что-то вспомнить… Что-то я позабыл, было вчера что-то еще…»

Громко и продолжительно звонил телефон. Алан, не открывая глаз, протянул руку, нащупал стоящий на столе аппарат, но в последний момент передумал и трубку снимать не стал. Пытаясь справиться со своим состоянием, посмотрел на часы.

«В конце концов, – подумал он, – рабочий день еще не начинался. – Он прищурился, стараясь разглядеть под исцарапанным стеклом черные стрелочки. – Впрочем, уже восемь тридцать. – Телефон продолжал звонить. – А если это Марта?.. Мне нечего ей сказать, она сама виновата!»

Он сидел на стуле спиной к открытому окну, и поднимающееся солнце согревало его затылок. Он уже ненавидел этот город, но еще больше он ненавидел самого себя.

«Механические куклы, роботы, школьники, взрывающие на уроке физики атомную бомбу; женщина-трубочист, которую видно глазом, но не видно в бинокль; другая кукла, сбежавшая из музея!.. Не в них дело, дело во мне, в моем отношении… Почему я не удивляюсь? Да я просто не могу ничему удивиться, плыву, как целлулоидный пупс, брошенный в лужу, двигаюсь, как заводной танк по коврику в детской комнате!.. Да у меня от всего, что случилось, волосы должны были десять раз поседеть и выпасть, а мне хоть бы что – голова с похмелья болит! Откуда это безразличие, и хочу ли я от него избавиться?.. Наверное, хочу, раз об этом думаю».

В жизни он никогда не кололся героином, даже не знал, как это делают, – только читал и видел в кино. А теперь, как от иглы, зачесалась рука. Алан Маркович поймал себя на том, что хочет вернуться туда, в несуществующую замусоренную квартиру. Он даже представил себе грязный пол, на который ему хочется лечь. Шприц, ампулы, жгут.

«Горничную, что ли, вызвать? – спросил сам себя. – Так ведь и не унесла цветок!»

Телефон не переставал звонить. Отражение солнца на стене меняло свою форму, вытягивалось, но оставалось таким же ярким. Алан Маркович протянул руку и снял трубку. Он поморщился, пошарил вокруг себя в поисках сигарет.

– Доброе утро, – сказала Арина. У нее был чрезвычайно жизнерадостный голос.

– Ну конечно, доброе… – Рука продолжала слепо шарить в поисках сигарет. – Куда вы пропали и что это за дурацкая записка?

– Я не пропала, – сказала Арина. – Я здесь, в гостинице, вчера переехала.

Сигареты так и не удалось найти, в кармане оказались только мелкие деньги, табачные крошки и почему-то семечки.

– Я вот что хочу сказать, – звенел в телефонной трубке голос Арины. – Мне только что звонил этот, ну как же его?.. Нерусское такое сочетание имени и отчества!..

– Геннадий Виссарионович?

– Точно, он. Мы договорились встретиться через двадцать минут у входа в гостиницу. Он обещал подогнать машину.

– Хорошо, – вздохнул Алан Маркович. – Я спущусь.

Положив трубку, он все-таки повернулся к окну. Оторвал пальцами один лепесток, смял его и понюхал. Над игрушечным городом медленно вставало солнце. Растертая в пальцах белая мякоть не источала сильного запаха, аромат цветка был даже приятен, и в нем совершенно утонули острые запахи ресторана. Теперь он вспомнил все, во всех деталях – все, происшедшее накануне, включая встречу со своей бывшей женой в подвале винного института.

II

Он толкнул дверь и замер на пороге. В небольшой комнате ярко горела люстра. На журнальном столике – початая бутылка красного вина, два хрустальных бокала. Возле столика сидела, закинув ногу на ногу, его бывшая жена Марта.

– Ну, что же ты встал – заходи! – сказала она. – Я давно тебя жду.

– Ты меня ждешь? – Алан посмотрел почему-то на ее красивые длинные ноги, на желтые, из тонкой кожи, туфельки, осторожно перевел взгляд на молодые руки, на лицо…

– Хорошо сохранилась? – спросила она. Губы ее были чуть подкрашены, как он любил. Говорила она спокойно, как-то уж слишком спокойно. – Садись, нам нужно поговорить, у меня слишком мало времени.

Туфельки на низком каблуке и широкое светлое платье не понравились Алану. Платье было чуть коротковато для ее возраста, а туфельки выглядели очень дорогими. Левая туфелька постукивала по полу, выдавая волнение. Знакомая жилка на горле, напрягаясь, как бы поддерживала голову.

– Где мы? Что это за место? Попал, понимаешь, в какую-то дурацкую историю, ничего не могу понять!..

Помявшись в дверях, он все-таки вошел и опустился в свободное кресло. Кресло было теплым – таким теплым, будто его в течение нескольких часов согревало чье-то присутствие.

– Ты хочешь знать, где мы? – Алан кивнул, Марта подняла бокал. – Мы находимся в подвале винного института. Ты помнишь, наверное? Когда мы поссорились, я поехала на край света работать по специальности. – Она взглянула на него поверх бокала, из-под ресниц – такой знакомый взгляд. – В данный момент я на работе, отпросилась на час. – Она медленно осушила свой бокал. Воспользовавшись паузой, Алан хотел уже задать вопрос, но она его опередила. – Пожалуйста, – протянула она, – только не спрашивай, как ты сюда попал! Записка глупая, она ничего не значит. Мне просто надоело, что ты все стоишь с той стороны двери… Пожалуйста, не клади ее на стол! Мы же договорились с тобою встретиться в пять, сейчас как раз пять.

Он вытянул часы: действительно, было пять часов. Скомкав конверт, он все-таки положил его на столик, после чего выпил свое вино.

– Когда ты познакомилась с Ариной? – сухо спросил он.

– Как глупо, – простонала она. – Не знакома я с твоей Ариной, видела ее один раз. Но вообще, не в этом дело.

– А в чем дело? – спросил он.

– У нас слишком мало времени. А мне нужно очень многое сказать. Ты вот что, – она подтолкнула по столу свой бокал, – налей мне еще вина.

– Так ты накачаешься и ничего не скажешь! – Алан Маркович послушно взял бутылку и налил.

– Не бойся, не накачаюсь. – Марта выпила и кончиками пальцев промокнула свои красивые губы. Она смотрела на него. – Ты хочешь забрать у меня сына – подожди, не возражай. – Пальцы на губах дрожали. – Ты захочешь, и очень скоро. – Он смотрел на ее пылающие щеки – все-таки она была очень хороша. – Может быть, ты еще откажешься от своего намерения, я хочу с тобой договориться… Ты можешь потребовать от меня любую компенсацию.

– Глупость какая! – Алан отвел глаза, он хорошо представил себе форму этой компенсации. – Как ты себе это представляешь? Ты мать, суд решил в твою пользу…

– Конечно… Суд присудил. Но после смерти матери юридически ребенок переходит к отцу, то есть к тебе.

– Ну так это после смерти матери!.. – сказал он весело и посмотрел на нее сквозь бокал. – В чем проблемы?

– Пойми меня правильно, – с нажимом сказала Марта. – Четыре месяца назад я умерла. – Она опять сделала большой глоток, и губы мокро заискрились. – И пожалуйста, не рассчитывай лечь со мной в постель, не получится. Я сказала, любой вид компенсации, кроме этой.

«Она тоже сумасшедшая, – подумал Алан Маркович. – Конечно, компенсации не будет. Но душевнобольных лишают родительских прав. Может быть, действительно есть шанс забрать мальчика? Со мною ему будет лучше».

– Если ты увезешь сына, – продолжала Марта, – я больше никогда его не увижу. А если нет, – рука ее нервно мяла ворот, – тогда он спокойно умрет здесь, и мы навсегда останемся вместе. Он так и будет мальчиком, он никогда не вырастет. Поверь, это очень приятно – умереть молодым!

Люстра светила довольно ярко. Марта сидела в кресле напротив него. И вдруг она исчезла. Алан даже не успел испугаться, не успел даже перевести взгляд и какое-то время не отрываясь смотрел на мягкую обивку кресла.

Початая бутылка на месте, оба бокала – на столе. Дверь закрыта. А женщины не стало. Алан Маркович налил себе из бутылки остаток вина и залпом проглотил. В это мгновение Марта появилась снова, но немножко другая: то же платье, те же дрожащие пальцы, потирающие щеку, только в завитках ее волос путались серебряные шарики на цепочках – серьги, а на ногах не было туфель. Марта сидела босая.

– Извини, – пробормотала она смущенно. – Контакт со слепыми – очень трудное дело, невозможно сохранить форму. Со звуком еще ничего, он стабилен, а вот чтобы ты меня видел… – Она нервно сдавила в ладони пустой бокал. – Ну скажи, зачем ты велел вынести из номера цветок? Общались бы как люди, нормально. Ты же все равно пережил иллюзию смерти!.. Помнишь таблетку? Это же такая глупость – пережить иллюзию смерти и не прозреть.

– Слушай, ты не исчезай больше! – Он протянул руку и осторожно пощупал ткань ее платья.

– Дай закурить! – Он протянул ей сигарету. – Ты помнишь, я рассказывала тебе свой сон… Когда-то, давно… – Она прикурила от поднесенной спички. – Как я падаю со скалы и умираю?! Ну вспомни, это важно. Пять лет назад мы с тобой разбежались. Я приехала сюда, остановилась в гостинице, и ночью мне снится тот же самый сон, только удара в конце нет. Просыпаюсь и вижу – в моем пустом номере обосновались еще три человека.

Она прервалась. Алан смотрел на жену, смотрел, как легко облачко дыма, отделившись от ее губ, растворяется в воздухе, и против своей воли снова стал думать о компенсации.

– Ну, я слушаю, слушаю, – сказал он, сам не закуривая, а только бесконечно разминая и разминая сигарету.

– Прошлое не исчезает, – продолжала Марта. – Ты должен это понять. – Она резко стряхнула пепел. – Ничто не исчезло… Растение сгнивает и смешивается с почвой, а его запах, изгиб его стебля, куда исчезают они?.. Я, когда проснулась в первый раз в этом городе, в гостинице, все это увидела… Он материален, он существует, этот изгиб цветка… запах… Простым глазом его не видно, он как бы за секундной гранью.

После некоторой паузы Алан сказал:

– Ну хорошо, я согласен, прошлое всегда с нами. Но я хочу понять другое. Ты сама меня пригласила. – Сигарета в его пальцах наконец разорвалась, и табак посыпался на колени. – Зачем? Если ты не хочешь отдать мне сына?..

– Почему я написала? – Голос Марты сделался задумчивым. – Это просто. В тот день, когда ты уехал, почтальон положил в твой почтовый ящик судебную повестку. Если бы ты не уехал, то знал бы уже, что я умерла и тебе предлагают выполнить отцовские обязанности. Это во-первых. – Она затушила свою сигарету в бокале, и та зашипела. – Но есть еще одно дело… меня попросили… ты должен составить отчет.

От слова «отчет» Алану стало не по себе.

– Слушай, давай по порядку, – попросил он. – Начнем с записки?

– Записка. Пойми, я не могла ни крикнуть тебе, ни выйти в коридор. Время уходит, а ты стоишь с той стороны двери и боишься. Оказалось проще вернуться во вчерашний вечер и попросить эту даму написать записку.

– Значит, вернуться во вчерашний вечер проще, чем выйти в коридор?

– Ну ты же видел, – в ответ на его скептицизм почти простонала она. – Ну ты же видел меня в бинокль на крыше под тентом. Ты видел Олега. Оптика искажает, и с ее помощью можно увидеть то, что недоступно глазу.

– Предположим, – сказал Алан, – я действительно кое-что видел. Но, по-твоему, выходит, что ребенок нанюхался здесь чего-то – этих цветов. И если я увезу его с собой, он везде будет видеть это самое прошлое? – Сухой язык прилипал к нёбу, и последние слова дались с трудом. – Везде будет видеть?

III

Ему очень хотелось услышать далекий гул самолета, но было тихо. Только тикали собственные старенькие часы, и в окно лился возбуждающий запах ресторанной кухни.

«Нельзя, нельзя этому верить, – думал он, быстро одеваясь и запирая дверь номера. – Но ведь должно же быть какое-то объяснение? Все это явно не сон, но возможна наведенная галлюцинация… – Быстро выйдя из номера, он бросил ключи на столик дежурной по этажу. – Скажем, большая группа гипнотизеров… Писали же о чем-то подобном? Массовое внушение… „В водопроводную воду группой экстремистов подмешаны наркотики!..“ Ерунда, никакая это не галлюцинация – я слишком хорошо все помню. Все до безобразия подлинно, одна эта баба-трубочист чего стоит?!»

Почти у самых дверей гостиницы стояла знакомая машина. Но самого Геннадия Виссарионовича нигде не было видно. Алан остановился на ступеньках, поджидая, но тут же вслед за ним из гостиницы вышла Арина.

– Привет, как спалось? – размахивая черной дамской сумочкой, весело спросила она.

– Отвратительно. – Его несколько удивило изменившееся к нему отношение этой женщины. Она первой сбежала по ступенькам и распахнула переднюю дверцу машины.

– Поехали!

Алан забрался на заднее сиденье.

– Ты уже познакомилась с этим типом? – спросил он. – Я имею в виду Виссарионовича.

На лице Арины Шалвовны возникла короткая гримаса неловкости, она поджала губы.

– Поехали, – повторила она.

Машина вздрогнула, заработал мотор. На водительском месте никого не было, хотя сиденье было продавлено.

Ничего не понимая, Алан Маркович увидел, как сам собой повернулся ключ зажигания, а потом так же сама собой пошла вниз педаль газа.

– Вы уж извините, но он, кажется, вас не видит, – сказала Арина. – Куда мы теперь?

– В стационар, – отчетливо прозвучал голос Геннадия Виссарионовича. – Нужно было сразу, еще вчера туда ехать. Я прошу прощения, задумался. Понимаете, очень трудно привыкнуть к новому состоянию. Я-то сам себя вижу и совершенно не чувствую, что вы меня не видите.

– А это больно, наверное? – спросила Арина Шалвовна и осеклась. Она смотрела на бледное, усталое лицо сидящего за рулем человека: под глазами черные мешки, выбиты два передних зуба, багрово-фиолетовые синяки на шее тщательно замаскированы шелковым платочком.

– Да нет, ничего, терпимо вполне, – отозвался он. – Странное какое-то чувство. Вроде все то же самое, а не то. В стационаре это дело легче проходит. – В голосе его звучали веселые нотки. – Я ведь жертва убийства: геройски погиб, так сказать, при исполнении служебных обязанностей. И вот видите, отдохнуть даже не дали. У нас перед смертью и после смерти полагается двухмесячный оплаченный отпуск, а я прямо на следующий день к работе приступил.

«После смерти он стал значительно разговорчивее, – думал Алан, поглядывая то на пустынную улицу за стеклом, то на само собой поворачивающееся колесо руля. – Экстрасенсы-отравители, гипнотизеры! Сильное внушение, вот только спрашивается – зачем?»

Со все возрастающим интересом Арина смотрела в окно. Трудно, почти невозможно было привыкнуть к этому фантастическому городу. Она понимала, что Алан Маркович видит светофоры и они кажутся ему бессмысленными на пустынных улицах. На самом же деле светофоры располагались в точках наибольшего напряжения. На перекрестках скапливались в одну кучу автомобили, кареты, само-движущиеся коляски начала века – все они гудели, ржали лошади. Она хорошо видела, как огромное рубчатое колесо заехало на тротуар и как пальцы в шоферской перчатке с раструбом сдавили коричневую грушу клаксона. И везде были люди. Они пролезали меж застрявших машин, двигались по тротуарам, толкались, ругались. Поднятая на двух жердях старинная реклама, вывеска с «ятями», грубо намалеванная на куске холста, – и тут же, в разноцветном сплетении неоновых трубок, – пульсирующий телеэкран. Бриллиантовая нить в огромной искусственной женской руке проходила сквозь стекло витрины – это уже была голограмма. На большом фанерном щите выведены красные буквы: «Братья Симаковы. Жидкий пчелиный мед. Лекарство от любой болячки».

Ночью был дождь, и повсюду подсыхали лужи. Металлические шины экипажей, шипастая резина машин, деревянные колеса, копыта. Тысячи ног, поднимающие фонтаны брызг, плоские радуги, летящие из-под одних колес под другие.

– А какой ливень был! – сказала Арина. – Вчера ночью.

– Ливень? – Алан Маркович вопросительно посмотрел на нее.

– У вас нет сигарет? Мои кончились.

– Он его не видел, – сказал Геннадий Виссарионович. – Это был «Софокл» – самый сильный ураган в нашем городе. В первый раз он пронесся здесь в тысяча восемьсот девяносто седьмом году. Вы напрасно улыбаетесь, погибли сотни людей, между прочим, крыши с домов срывало! Но это было позавчера, а вчера просто дождик, самый обыкновенный.

– Приятный, – покивала Арина.

– Да, свежий, – согласился невидимый Алану водитель. – Я прошу прощения, но сейчас мы ненадолго заедем в школу.

Алан почувствовал, как в нем поднимается раздражение. Он напряженно всматривался в пустые, залитые солнцем улицы. Ни одной машины, ни одного прохожего. Только в ушах шумела тишина и где-то в кронах проносящихся мимо деревьев – отдаленные птичьи голоса. Он напрягал глаза и слух, он массировал виски, цеплялся за ручку дверцы и через какое-то время все-таки ощутил: это было почти невесомо, но это витало в воздухе: слабые гудки автомобилей, шорох колес и какой-то живой, множащийся гул.

– Почему опять в школу? – стряхивая наваждение, поинтересовался он.

– Это другая школа, не та. Та, где мы были вчера, – это единственная в городе школа для живых детей, а эта – обычная средняя.

– Значит, мертвецов вы обучаете отдельно? – язвительно спросил Алан.

– Именно так, – вздохнула пустота над рулем. – К несчастью, очень нелегко совместить в одном учебном заведении и прошлое, и настоящее.

И действительно, школа оказалась пустой – совершенно стандартной, светлой и пустой. Только на грани слуха гудение в длинном коридоре. Потом, будто звонок, детские крики, топот многочисленных маленьких ног. Но, конечно, все это Алану Марковичу мерещилось. В остальном же эта школа выглядела гораздо естественнее предыдущей: затоптанные полы, в раздевалке – сломанная вешалка, в туалете – въевшийся в стены дым и окурки. Никаких дорогих учебных пособий, никаких ковров и никаких компьютеров.

Несмотря на раннее время, Алан Маркович чувствовал все возрастающую усталость. Он поднялся на второй этаж, Арина отстала. И опять ему показалось, что где-то очень далеко звенит звонок. За спиной хлопнула дверь, он повернулся.

Никого. Он стоял в пустом, ярко освещенном коридоре. Солнце в окна, на кабинетах таблички: «История», «География», «Биология». Осторожным движением он приоткрыл дверь в класс биологии. Пустота – ни учителя, ни учеников. Сквозняк тяжело колыхал большую цветную таблицу, висевшую на доске. И в этом пустом классе отчетливо и негромко прозвучал голос учителя:

– Можно садиться.

Грохнули парты. Алан Маркович увидел, как опустились их крышки.

– Ну… – сказал невидимый учитель, – кто подготовился? У нас сегодня, как видите, гости. Говорите честно, кто подготовился хорошо?

Алан медленно отступил назад. Он уже хотел закрыть дверь, когда голос Геннадия Виссарионовича громко спросил его в самое ухо:

– Ну, теперь-то вы что-нибудь поняли?

– Нет, не понял, – сквозь зубы выдавил Алан. – Ничего я не хочу у вас здесь понимать! – Тяжело ступая, он быстро спускался по лестнице. – Отстаньте от меня, отвяжитесь!

Он вышел из здания школы и забрался в машину на свое место.

«Это галлюцинации, галлюцинации, – повторял он про себя, как заклинание. – Галлюцинации! Меня отравили наркотиками…»

Больших трудов Арине стоило удержать улыбку, когда она смотрела на этого человека, забившегося на заднее сиденье. Он выглядел больным и напуганным. Он выглядел жалким, этот Алан Маркович Градов.

«Впрочем, его можно понять, – размышляла она, тоже забираясь в машину. – Зрячему всегда жаль слепца, красивому всегда жаль урода. – Она посмотрелась в зеркальце и слегка поправила свою прическу. – Он ведь не видит, бедненький, этих карнавальных толп и не слышит шума фонтанов».

– Поехали? – спросил Геннадий Виссарионович.

– Конечно, – кивнула Арина.

Она отчетливо услышала, как Алан Градов скрипнул зубами на своем заднем сиденье.

«Он не видит этих лошадей и экипажей. – Арина опять во все глаза смотрела на улицу. – Вот этого ехидного слуги на запятках не видит… Ах, какая рожа! Вон того бравого солдата без ноги, в форме Первой мировой, для него тоже не существует, и вот этой старушки в черной шали, и ее горячих пирожков…»

На всем пути город обеспечивал их машине зеленую улицу, но теперь, зажатая между телегой с зерном и матово поблескивающим «мерседесом», она все-таки остановилась. Покачиваясь, подошел нищий, заглянул в заднее окошко.

Нищий был одноглаз, и этот его единственный глаз буквально буравил сжавшегося на заднем сиденье Алана Марковича. Градов не видел нищего – он видел пустую улицу, улицу, перекрытую красным сигналом светофора.

«Вон яркая вывеска с зелеными буквами: „Арбузы и дыни только от Абрамовых“ – а для него она только тень на стене», – с грустью подумала Арина.