Текст книги "Крепы"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

XII

Я хотел было уже опустить крышку люка над своей головой, как воздух красным пунктиром рассекла автоматная очередь. Пули с визгом рикошетили от стен, крошили камень. Еще одна очередь. Я посмотрел в щель. Один из солдат проснулся и в беспамятстве бил из автомата, а рядом с ним завязалась драка.

Я чуть не закричал от восторга, когда его рассмотрел. Это был Валька Самохин. Валька Самохин погиб в сорок первом здесь, под Москвой. Такой же, как и тогда, сорок лет назад, молодой и здоровый, он держал в одной руке одного беспризорника, в другой – другого и широко улыбался. В противоположном конце, почти у самого пролома, в который я вгонял машину, под грудой детских тел барахтался и метал огромные свои красные кулаки Серега Шмырь, погибший с Валькой тогда же, в сорок первом, – кажется, в одном бою.

Кто-то сильно надавил на крышку люка, и меня сшибло с ног. Падая, я выронил пистолет, который, оказывается, до сих пор сжимал в правой руке. Коптилка, к моему удивлению, продолжала гореть. Но и без нее я все прекрасно видел. Призраков не было. На полу сидел только Валентин Сергеевич. Он смотрел на меня и моргал, по щекам его текли слезы. Завуч поднял руки, и я увидел, что запястья его одеты в грубые деревянные колодки, скрепленные бечевкой.

– Освободите меня! – всхлипнул завуч. – Руки болят!..

Я очень хотел посмотреть, чем же завершится потасовка между моими боевыми друзьями и этой бешеной детворой, и пытался снова приподнять крышку люка, поэтому от колодок завуча освобождал Олег.

– Больно… Больно… – стонал тот.

– А разве ваш педагогический опыт ничего вам не подсказывает? – спрашивал мальчик, распутывая веревки.

– Что он мне должен подсказывать? – очумело вскинулся Валентин Сергеевич.

– А хотя бы то, что при детях плакать не следует!

Люк неожиданно распахнулся, и меня с такой силой двинули в лицо, что я снова упал, и в подвал, шумно дыша, один за другим ввалились два человека.

«Живы! – хотел было я сказать. – Ребята!..» – сказать – но тут же осекся, потому что вспомнил, что оба они, и Валька, и Серега, давно уже умерли, что передо мной вовсе не люди, а тени людей, те же самые призраки.

– Сучье племя! – сказал Валька и знакомо, исподлобья глянул на меня. – Всего искусали… – Он показал ободранную руку, выглядывающую из разорванного рукава. – Погоди, погоди… Егор?

Я кивнул. К горлу подступили слезы: я ведь даже обнять друзей не мог!

– Серега, это Егор?

– А ты что, умер уже? – безо всяких эмоций в голосе спросил Серега Шмырь.

– Да пока нет, – сказал я. – Но, наверное, скоро.

– Вот умрешь, тогда и поговорим.

И тут проклятый завуч забился в истерике. Он-то ведь не видел ничего, кроме коптилки и собственных колодок:

– Прекратите!… С кем вы там разговариваете? Прекратите… Вы сведете меня с ума… – вопил он.

– И это тоже не слишком педагогично! – сказал Олег и не очень вежливо попросил: – Вы не могли бы, Валентин Сергеевич, заткнуться, пока однополчане разговаривают?

Под гимнастеркой у Вальки были намотаны окровавленные мокрые бинты, и Серега, наверное, битый час аккуратно эти бинты менял. Он объяснил, что приходится существовать в таком виде: с теми же ранами, от которых погиб. Вот и молодость сохранили, но толку-то что – все искалеченные… Он рассказал, что и он, и Сергей вот уже сорок лет по доброй воле являются, как он выразился, призраками-хранителями. Каждый из них – а в столичной группе есть еще шестьдесят ветеранов – выбрал по одному молодому солдату и, оставаясь невидимым, опекает его, помогает, по возможности, избавляя от неприятностей. Он сказал, что, когда я умру – если, конечно, останусь здесь, – я тоже смогу включиться в работу. Дело хорошее, нужное, самое то для нас, ветеранов, хотя и других полезных дел в мире хватает.

– Да что ты ему объясняешь? – зло перебил Валька. – Пока не помрет, все равно так дураком и останется.

– А когда помру? – спросил я.

– А когда помрешь, там посмотрим… Когда помрешь, оно по-разному…

Как Игорь и обещал, спустя какое-то время обстрел возобновился. Снаряды ударили по зданию, и над подвалом загрохотало. Призракам, конечно, ничего не грозило. Но и мы с Олегом, и спящие солдаты могли погибнуть.

XIII

– Хватит рыдать, наконец! – сказал я жестко, не выдержав стонов и всхлипов завуча. – Нате, понюхайте! – И я ткнул ему под нос мятый цветок, вынутый из кобуры.

Взяв мой пистолет, Олег ушел куда-то в глубину подвала и вскоре вернулся. Мальчику удалось долить воды в пластмассовую обойму – пистолет в его руках был мокрым. Я достал пакетик с героином, и Олег пополнил боекомплект. Призраки-хранители минут за пятнадцать до этого исчезли, и мне стало немножко грустно.

– Можно попробовать пробиться, – сказал мальчик, вполне профессионально поднимая пистолет стволом вверх. – Только теперь стрелять буду я, у меня это лучше получится. У меня все-таки опыт имеется по обращению с таким оружием, практика большая.

Нанюхавшись моего цветка, Валентин Сергеевич явно прозрел, потому что глаза его тут же полезли из орбит и ошалело завращались.

– Что это? – спросил он шепотом. – Объясните мне, где это?

– Высунься и посмотри! – сказал Олег, помахивая пистолетом. – Еще не то увидишь, – и он показал стволом на закрытый люк. Затем, обращаясь ко мне, спросил: – Ну как, полковник? Будем пробиваться с боем?

– Будем! – кивнул я.

Снова началась канонада. Теперь снаряды ложились редко, но неизменно точно. Нас попросту могло завалить здесь обломками. В какой-то момент я услышал, как просыпаются солдаты, хотел крикнуть, но передумал: если маленькие покойники отпустили их, то пусть уходят. Сквозь пол доносился нервный голос разыскивающего нас Игоря, и я все время боялся, что он оступится, провалится в подвал, а тогда их снова усыпят. Потом я услышал топот сапог, удаляющийся рокот танковых двигателей – и все смолкло.

«Все-таки непрофессиональная у нас армия, – думал я. – Ничего не жалко, только бы перед комиссией покрасоваться.»

Глупый завуч вылез из люка первым и, оторопев от сверкания люстр, почему-то не поднялся на ноги, а пополз на четвереньках. Потом выбрался я и помог Олегу. Наверху нас сплошным кольцом окружили маленькие колонисты. Они хохотали, корчили нам рожицы, показывали «носы». Один даже спустил штанишки и выставил на всеобщее обозрение синюю попку.

– Дети! – умильно скривился Валентин Сергеевич и, сев на полу, повернулся ко мне. – Егор Кузьмич, а что, собственно, нам могут сделать дети? – и попросил как-то уж очень жалобно: – Поедемте домой, Егор Кузьмич, а то я тут совсем с ума сойду!

– Домой хотите? – выступая из толпы детей, ехидно полюбопытствовала Антонина.

– Хотим, хотим! – покивал завуч.

– Нет! – сказала она властно. – Идите назад. – Она вытянула руку, указывая на открытый люк. – Туда, в подвал! Мы наденем на вас колодки. На всех троих. Вы слишком опасны!

Повернувшись, я увидел, как пластмассовый пистолет выпал из разжавшихся пальцев Олега. Накинув на горло мальчика длинную веревку, его душили одновременно человек пять. В ту же минуту толпа расступилась и появились неуклюже строенные Герман и стюардесса.

– Ну что? – спросила Антонина. – Как там?

– Она ничего не помнит! – сказала девица, с наслаждением избавляясь от непосильной ноши – человеческой одежды. – Вроде бы она совершенно безопасна. Пока безопасна. А этого, – бывшая стюардесса показала на меня, – мы немножечко придушили… Но он героином, сволочь, плюется! – Она подошла ко мне вплотную и, глядя глаза в глаза, добавила: – Не плевался бы, насмерть бы задушили! – и протянула руку к моему горлу. Я попятился. – Ну, куда же ты, куда? – почти пропела она.

Продолжая пятиться, я уперся в стену – дальше отступать было некуда. В женской руке появилась какая-то палка – кажется, ручка от кресла; она стала медленно изгибаться, нацеливаясь на мое горло.

– Погоди… Сейчас! – шептала девица. – Это ведь совсем не больно. А там и познакомимся по-человечески, полковничек. Если ты, конечно, захочешь со мной знакомиться!

Фрачный мальчик, склонившись, сцепил свои руки на шее завуча. Завуч кряхтел, извивался, пытаясь вывернуться.

– Дети, вы не должны этого делать! – хрипел он. – Так нельзя…

Возникший откуда ни возьмись столб света, превосходящий по яркости даже люстры, ничуть меня не удивил. Я задыхался, и как иллюзорное, так и реальное пространство готовы были уже сомкнуться в головокружительный звездный мрак, как вдруг в белом луче что-то скользнуло, и от него отделился легкий силуэт. Меня тут же отпустили, я помассировал шею…

В центре толпы стояла наша Анна. Девочка была совершенно голой, кожа ее блестела, и по ней медленными белыми струйками стекала мыльная пена. Судя по выражению лица, она сама ничего не понимала. И тут Олег крикнул.

– Анна! Эльвира! – В голосе его прорывался восторг победы. – Тим!

Соскользнули из ниоткуда и ворвались в центр улюлюкающей толпы еще две фигуры: женщина в черном, с черными же, не имеющими белков глазами и черной веревкой через плечо, и коренастый парень в клетчатом костюме.

– Это крепы, полковник. Не бойтесь. Я их люблю! – крикнул Олег. – Они очень хорошие… Они самые лучшие из мертвых – самые живые!..

XIV

Не помню я подобной боли – ни в войну, после ранения, ни потом. Даже во время самых тяжелых приступов такого не было. Но, что любопытно: боль превзошла возможный предел, а вот сносил я ее на этот раз довольно стойко. Вероятно, человек, знающий, что через несколько часов ему предстоит умереть, смотрит на мир совершенно иначе, будто уже откуда-то оттуда. Я еще помогал выталкивать джип в пробоину; что-то говорил по поводу бензина – надо, мол, отлить себе из бака милицейской машины, объяснял даже, как пользоваться шлангом. Но вести машину я уже не мог, и за руль села Анна. Странная черная женщина и клетчатый мужичок остались в усадьбе; под грохот снарядов они, похоже, довольно лихо расправлялись с юными мертвецами. Завуч лежал на заднем сиденье в какой-то неестественной позе, лицом вниз, и все еще боялся пошевелиться.

– Возьмите! – Олег вложил в мою руку пластмассовый пистолет. – Это поможет!

Я сунул себе в рот теплый красный ствол, сдавил его зубами и нажал на курок. Не укол, конечно, но какое-то облегчение все-таки наступило. Машина наша уже перевалила за кольцевую дорогу и катила по темному городу.

– Сперва ребенка забросим! – сказал я. – А потом домой!..

Никто мне не ответил: Анна почему-то сосредоточенно смотрела на шоссе – в ее глазах отражался свет встречных фар, – а завуч только постанывал. Потом машина остановилась.

– Выходите, Валентин Сергеевич! – Анна неприязненно повела плечом.

Ни словом не возразив, завуч выбрался из машины, и мы поехали дальше. Не знаю, о чем я тогда думал, а может, и не думал вовсе – уж слишком хороша была боль.

– Егор Кузьмич, идти сможете? – спросила Анна, притормаживая у нашего подъезда.

– Но я же попросил – сначала мальчика! – пытался возразить я. В затылок будто дунуло теплым воздухом, и одновременно я ощутил прикосновение детской руки.

Олег не открывал дверцы, но стоял он уже снаружи и смотрел на меня сквозь стекло.

– До свидания! – сказал он. – Спасибо за все… Но домой мне пока нельзя, извините!

И взял под козырек, подбросив маленькую ладошку к стриженому виску.

Все-таки я не смог самостоятельно выйти из машины. С помощью Анны я наконец повернул свое непослушное тело, поставил его на ноги и потащился к подъезду. Краем глаза я заметил две детские фигурки: оживленно жестикулируя и, кажется, обсуждая наш бой, они удалялись по улице меж деревьев.

– Он что же, умер – Олег?.. – спросил я. Язык еле ворочался во рту.

– Умер! – сказала Анна. – Задушили его… Опоздали мы с Эльвирой. Но это же совсем не страшно… – Прислонив меня к внутренней стенке лифта, она уже закрывала дверь. – Вы ведь тоже скоро умрете.

«Когда? – хотел я спросить, но перенес этот вопрос немного вперед, в будущее. – Потом спрошу, успеется!..»

Оказывается, был еще вечер. Вечер того дня, когда я, выпросив машину и пропуска, отправился на полигон. Накрутили что-то нам с часами эти пионеры-мертвецы. Анна помогла мне добраться до комнаты, и я лег, даже не сняв сапоги – только портупею расстегнул.

– Вы бы прилегли, Егор Кузьмич, – сказала Анна, опускаясь рядом. – Вам будет легче сосредоточиться.

– А ты думаешь, нужно сосредоточиться?

– Да, нужно лечь на спину, положить руки вдоль тела…

– Глаза закрыть?

– Нет!

– А я почему-то думал, что, наоборот, надо будет расслабиться. Всегда хотел сделать это с закрытыми глазами…

– Почему?

– А знаешь, Аннушка, очень неприятная это работа – чужие глаза закрывать. Не хотелось бы никого обременять…

– Тише! – шепнула Анна. – Вам лучше теперь помолчать!

– Ты умирала? – спросил я. Каждое слово давалось с невероятными трудом, я словно бы задыхался от боли, но никакой боли вроде как бы и не было.

– Разве это важно?

– Не знаю… Просто хочется спросить совета у бывалого человека…

– Это я-то бывалый человек?.. Егор Кузьмич… Вы расслабьтесь. В стационаре это даже приятно. Сбрасываешь с себя все лишнее. Остается только самое необходимое…

– Самое необходимое – это, по-моему, очень скучно! – сказал я.

– Самое необходимое – это самое приятное! – Я чувствовал у себя на лбу ее нежную легкую руку. – Вообще, варварство! Такой большой город – и нет стационара.

– Так ведь и во всем мире нет! – возразил я. – Насколько я понимаю, единственный был в вашем городе, да и тот сгорел.

– Сгорел!

– Я так понял, ты и подожгла?

– Возможно. Этого я не помню…

– А все-таки мы дали им бой, – сказал я в неожиданном приступе благодушия. – Долго не очухаются!

– Вы помолчите лучше, – прервала меня Анна. – А то вы очень нервничаете… Это плохо… Молча легче…

– Думаешь, легче?

– Помолчите, Егор Кузьмич, прошу вас. Потерпите. Совсем немножко осталось.

Настало время задать наконец главный вопрос, и я спросил:

– Когда?

– Думаю, скоро! Думаю, еще минут двадцать… Двадцать пять… Больше не получится. Да вы и сами чувствуете, наверно.

– Чувствую! – подтвердил я и добавил: – Спасибо, ты мне здорово помогла!

По всему телу, от подметок сапог до головы, прошла горячая волна, будто в мою черепную коробку поддали кипятку, и он тут же остыл, свернувшись ледяным комком. Я не понял, что уже умер, но время дальше как бы разделилось на три потока. Я видел в зеркале лицо старухи, ее больные, несчастные глаза; я продолжал, глядя в потолок, что-то говорить Анне, она что-то мне отвечала, и вполне вразумительно; и одновременно я будто повис над собственным телом. Я видел, как это тело приподнялось на постели.

«Судорога, – отметил я. – Последняя!… Сейчас это произойдет… Но у всех это „сейчас“ когда-то наступает…»

Следующее ощущение было сладким, я почувствовал лицо Герды, ее губы, прижавшиеся к моей перепачканной вонючей гимнастерке, – все соединилось в этом нехитром чувстве, надолго вытеснив то, что касалось собственной памяти и движения.

XV

Я бежал из собственного дома, потому что больше не мог оставаться там ни минуты. Во-первых, горе старухи было просто непереносимо, а я никак не мог ей сказать, что цел, что все в порядке, что я нахожусь здесь, рядом, в этой же комнате, а во-вторых, мешало сильное желание лечь на кровать и совместить одно свое тело со другим своим телом, прямо какая-то лютая потребность, атавизм, что-то вроде ощущения голода при переполненном желудке.

– Будьте осторожны! – шепнула мне на прощание Анна. – С непривычки это тяжеловато…

Спускаясь в лифте, я зачем-то ощупал свое тело. Прекрасно все прощупывалось: можно было даже потереть между пальцами ткань гимнастерки, вот только при нажатии кнопки лифта палец прошел сквозь щиток и лифт двинулся не сразу. Почти ничего нового. Боли нет, легкость непривычная и какой-то шум в голове. Будто звучат одновременно где-то в отдалении сразу несколько голосов. Речь шла обо мне. Я услышал все, что в данный момент говорилось о моей персоне, понял это и не смог сдержать улыбки, выловив из какофонии голос завуча.

– Я, как учитель… Я, как гражданин, – говорил тот. – Товарищ лейтенант, я, как гражданин, повторюсь…

«Дурак», – подумал я.

– Повторите, будьте так любезны! – подавив зевок, отозвался кто-то посторонний – наверное, тот самый лейтенант.

– Значит, так, – сказал завуч. – Я могу дать показания по поводу…

Я улыбался, когда слушал весь этот бред. Наш Валентин Сергеевич, высадившись из джипа, отправился, оказывается, вовсе не домой, а прямиком в милицию, где, опасаясь, что о нем могут плохо подумать, ни о какой мистике не вспомнил, зато доложил, что ему доподлинно известно, что такой-то распространяет среди детей наркотики. И что наркотики эти находятся у данного лица дома, в стенном сейфе. Что в течение всей предыдущей ночи он, Валентин Сергеевич, был невольным свидетелем оргии в усадьбе на полигоне и что меры следует, по его мнению, принимать немедля.

– Нужно поехать, осмотреть там, на полигоне… – закончил он и подытожил: – Нужно арестовать Градова и полковника этого, Егора Кузьмича. Фамилии, извините, не знаю…

Оказывается, я легко мог заглянуть в будущее – тоже дело приятное. Я ясно увидел, что добился-таки своего уважаемый завуч: выписали ордер на мой арест, приехали и нашли покойника. Число-то в своем заявлении Валентин Сергеевич перепутал, не догадался, что ночь наша была чистая фикция – липовая ночь – и для живых она не в счет.

В результате следователь, желая оправдаться перед прокурором, которого в два часа ночи разбудил для получения ордера, закатал бедного Валентина Сергеевича в психиатрическую больницу. Отвезли его в Белые Столбы прямо из отделения, как говорится, без пересадки. А что до Алана Марковича, то о нем и вовсе позабыли.

Милицию на полигон Игорь, конечно, не пустил, и полуобгоревшее тело Олега солдаты нашли только через неделю.

С любопытством обследуя ближайшее будущее, как можно, например, осматривать незнакомый тебе парк аттракционов, я одновременно перемещался по городу. Город был тот же, привычный, только вот грязи стало значительно больше. А что удивительного! Ведь, убирая труп собаки или кошки, дворник не в состоянии убрать его тень, так что везде полно мертвых животных. Небо над головой как-то неестественно отливает фиолетовым. Звезды в нем белые, жгучие, неприятные.

– Егор! – услышал я совсем рядом знакомый голос и обернулся. – Ну вот ты и умер. Я знал, что ты умрешь! – Валька шел ко мне сквозь кусты, на ходу поправляя свои окровавленные бинты. – Пойдем, Егор. Пойдем, без нас все равно тебе здесь не разобраться. Ты молодец, – он поощрительно похлопал меня по плечу. – Молодец, что остался, а не ушел туда…

– Куда? – спросил я. – Разве можно было куда-то уйти?

XVI

Кривые стены, затесавшиеся между бетонных корпусов темный кирпич и гнилые бревна несуществующих построек, неприятные натеки, развалины пострадавших от военных бомбежек зданий… в некоторых местах они буквально висели в воздухе над землей, в черноте этой ночи, и можно было подняться по разломанной, никуда не ведущей лестнице, можно было постучать и войти.

В низком фиолетовом небе плавали темные рыбы аэростатов, то тут, то там посверкивали над головой вспышки снарядов. Летели искры из буржуек, несуществующие стекла были заклеены бумажными лентами, и руки закутанных по-военному женщин разливали кипяток, мало похожий на чай, но все же величаемый чаем. Таким был город, в который я попал. Часть призрачных квартир помимо чьей бы то ни было воли пространственно совпадала с квартирами, где жили живые, и мне было больно смотреть, как бледная, давно умершая молодая, красивая мать склоняется над своим спящим шестидесятилетним сыном и гладит его по головке, а он во сне поворачивается к ней лицом и, не просыпаясь, открывает глаза, чтобы ее увидеть. Мне постоянно приходилось делать над собою усилие и вспоминать, что я тоже умер.

– И много вас здесь? – спрашивал я, принимая налитую до краев граненую рюмку и глядя на Сергея.

– Да не так чтобы очень… – Он единым духом проглотил свою водку и хлопнул донышком о стол. – Знаешь, на что это похоже? – Мы сидели в маленькой комнатке образца сорок первого года, и меня не покидало ощущение, что на дворе снова сорок первый. – Это, в общем, дрянь все… Мы ведь все тут вроде привидения. Ну, знаешь, как это обычно в литературе: убьет граф кого-то, вот и бродит потом триста лет по замку, мучается и народ пугает… – Он опять налил; я ему не мешал и не перебивал его. – Вроде убивали в законе, по приказу, на войне… врага убивали! И почему мы теперь, как тот граф по замку, по своему городу ходим? Скажи – за что?

– Кто город держит? – спросил я после долгого молчания. – Солдаты?

– Нет… не только. Энкавэдэшников полно… их больше нас будет, сильно больше, но, сам понимаешь, какие тут отношения. А в общем, разные злодеи, уголовники тоже… Но, честное слово, хуже этих, из интерната, нет. – Он здорово захмелел, лицо его покрылось пятнами, из-под бинтов сочилась кровь. – Дети! – язвил он. – Цветы жизни… Это же беспредел какой-то – что они творят… Все по фигу! Управы на них нет!..

– А как же призраки-хранители молодых солдат? – осторожно спросил я.

– Конечно! – скривился Валентин. – Какие из нас хранители… Да, хочется! – Он так шарахнул кулаком по столу, что подпрыгнули рюмки, тарелки, бутылка чуть не упала. – Хочется, но чем я могу ему, солдату этому, помочь? Напугать могу – это запросто, а уберечь?.. Как? Что мы можем?..

Сосредоточившись, я снова поймал голоса. Обсуждали мои похороны. Потом сразу, почти без перехода, я услышал речь Игоря Максимова на моей могиле. И остро захотелось присутствовать там, увидеть, как все это проходит. Сколько раз пытался себе представить – и не мог!

– Иди… – сказал Валентин, очевидно, угадав мои мысли. – Пойди посмотри… Пойди к своей старухе… – Он пытался говорить не запинаясь, но у него это не очень выходило. – Знаешь, как я тебе завидую? Нет, не знаешь… – И он покрутил пальцем в воздухе. – Ты не знаешь…