Текст книги "Крепы"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

XIII

Я взял свою чашечку и перешел к ним за столик. Я больше ничего не сказал, ждал, пока заговорят они, но они пили кофе и молчали. Наконец кукла лукаво сощурилась и спросила:

– А вы знаете, что вас хотят убить?

– Меня убить? Кто? – Мне стало совсем смешно. – Скажите, это вы в музее исполняете роль куклы или я обознался?

– Нет, вы не обознались, но вы все перепутали. Я – та самая кукла, исполняющая здесь роль девушки.

– Значит, все-таки мистика?! – Я поставил чашечку на стол так, чтобы произвести побольше звона.

– И нечего тут удивляться, – обиделась она. – В старые времена делали механизмы похлеще современных. Вы же сами электронщик, должны знать, что у каждой машины есть душа.

– Значит, магия?

– Да, магия, и нечего тут иронизировать.

Я повернулся к молодому человеку и, с трудом сдерживая нервный смех, спросил:

– И вы механизм?

– Нет, Тимур живой человек, – ответила за него кукла. – Мы любим друг друга, и нас объединяет общее дело.

В ее голосе действительно был какой-то хорошо скрытый металл.

Подросток протянул мне руку, ладонь была потная и квадратная. Немного потупившись, он представился:

– Тимур Саморыга.

– Очень приятно. – Я пожал эту ладонь. – Но поскольку вы не сумасшедший представитель завода и не механизм из музея, то скажите мне, Тимур Саморыга, что означает весь этот бред?

– А что вас интересует?

– Да уж так сразу и не скажешь. – Я опять отхлебнул холодного кофе. – У вас тут много интересного.

Мы немного постояли за столом молча, переминаясь с ноги на ногу.

– Саморыга? – вспомнил я. – Кажется, что-то было в музее?

– Я праправнук великого русского мастера Ивана Прокофьевича Саморыги, – сказал молодой человек. – Ее создателя. – И он смущенно показал глазами на свою спутницу.

Он хотел добавить что-то еще, но кукла резким движением прервала его:

– Тихо, Тимур, молчи! – Она взяла меня за руку. Ее голос стал звонким. – Некогда уже. – Она говорила очень быстро, обращаясь к подростку. – Ты вот что, Тимур, попробуй вывести его другим ходом. А я попытаюсь задержать…

Белый колпак за стойкой повернулся в нашу сторону. Подросток подтолкнул меня к небольшой двери, ведущей во внутренние помещения, но я не собирался никуда бежать, меня просто разбирал смех.

Его хорошо было видно за стеклом кафе – по пустынной улице нелепой и плавной походкой вышагивал робот, механический Ипполит Карпович: фуражка, форменные ботинки, костюмчик из зеленого сукна.

– Идите, – сказала кукла.

– Да никуда я не пойду!

– Вот и глупо! Тимур, тащи его силой!

Она шагнула к двери на улицу и вышла из кафе. Походка у нее была естественнее, чем у робота, но и в ней чувствовалась механическая угловатость.

На миг налетело воспоминание: загаженный пол, железная коробочка стерилизатора, пепельница, полная окурков, шприц, танец выжженных вен на собственной руке…

Дома здесь, как и везде в городе, стояли друг к другу плотно, стена к стене. Улица была как каменный широкий коридор, устланный гладким черным булыжником. Солнце немного отсвечивало в витрине, но видно было хорошо: механические люди остановились друг против друга. Робот, совсем как человек, поправил фуражку, и руки его повисли вдоль тела. Кукла в ответ поправила прическу и сделала реверанс, – ей явно недоставало шелковой юбки.

– Эх, – простонал Тимур. – Он же ее изломает. Ну, ничего… – Потомок мастера потянул меня с такой силой, что трудно было не подчиниться. – Не впервой, отреставрируем!

Что-то переменилось: то ли бармен уронил стакан, то ли вскрикнул один из мальчиков. Я отвлекся лишь на мгновение, Тимур распахнул дверь и втолкнул меня во внутренний коридор. Когда дверь, притянутая мощной пружиной, уже закрывалась за нами, я увидел, как в ярких солнечных лучах катится по чистой брусчатке изящная женская головка, отломившаяся от туловища, и как белые перчатки робота упираются в стеклянную дверь кафе.

– Может быть, в милицию позвонить? – с трудом поспевая за Тимуром, спрашивал я. – Или у вас здесь это не принято?

Миновав небольшую кухню, мы оказались в кабинете директора. Тимур одним движением подвинул огромный полированный стол, с которого посыпались листы бумаги и авторучки, наклонился и поднял ковер. Я увидел уродующий паркетную елочку квадратный дощатый люк.

– Давайте-ка, лезьте сюда, – приказал Тимур.

Люк со скрипом распахнулся. Вниз, во мрак, вели грязные деревянные ступени.

– Подземный ход! – восторженно вскрикнул я.

– А что вы еще хотели увидеть? – Тимур опять подтолкнул меня. – Идите по туннелю прямо и никуда не сворачивайте.

– А вы?

– А я вернусь, иначе они там ее по винтику на сувениры растащат: семнадцатый век все-таки.

Я успел уже немного спуститься, когда он захлопнул над моей головой крышку люка. Было слышно, как он застилает ковер. Погони никакой не было, над головой – тишина. Но не возвращаться же назад? Здесь должен быть другой выход.

Стены подземного хода были выстланы досками, как, впрочем, и пол, и потолок. Через каждые десять метров сверху свисали на шнуре слабые электрические лампочки. Доски белые, новые, свежеоструганные. Они скрипели под ногами, и от них исходил приятный столярный запах, – вероятно, они не представляли исторической ценности. Идти пришлось недолго. Вскоре слева от себя я увидел дверь, обычную дверь, такую же, как в кабинете главного инженера на заводе, но она была закрыта. С минуту я потоптался на месте, хотел закурить, сунул руку в карман, пальцы наткнулись на конверт. Письмо Арины Шалвовны сильно помялось, и я решил его вскрыть.

Записка оказалась коротенькой и совершенно бессмысленной. Полузнакомым почерком Арины было написано:

«Ну вот и молодец. Ты сделал все так, как от тебя ожидали, теперь перестань трястись и толкни эту дверь, что находится прямо перед тобой. Арина».

Я толкнул дверь и замер на пороге. Освещая небольшую комнатку, ярко горела люстра. На полированном журнальном столике стояла початая бутылка красного вина, там же были два хрустальных бокала. А слева от столика, закинув ногу на ногу, сидела моя бывшая жена Марта.

– Ну, что же ты встал, заходи, – сказала она мягко. – Я давно тебя жду.

Арина

I

Я хотела его задержать. Почему? В памяти стоял большой квадратный циферблат с золотыми римскими цифрами – часы над аэровокзалом, а над часами на каменном карнизе сидел воробей – такой радикально черный, каких не бывает в природе, и клюв его отливал металлом. Что-то неприятное было в этой птице.

«И больше ни одной птицы, – думала я. – Город, лишенный птиц. Впрочем, нет. Я видела еще одну, точно такую же, или это была все та же?»

Он сидел в кресле, полуприкрыв глаза, такой же сухой и старомодный, как его саквояж. Под потолком горела яркая люстра. Возле шкафа на полу стоял мой неразобранный чемодан, на столе – две пустые кофейные чашки.

– Вы обратили внимание, – сказал он и посмотрел на меня, – город пустой какой-то, будто все вымерли?

– Может быть, еще кофе? – спросила я.

– Да нет, пойду, засиделся я тут у вас. А то еще в гостиницу не пустят.

Почему я хотела задержать его? Страха тогда никакого не было. Пожалуй, только неловкость. Мне отчего-то неудобно было оставаться одной в этой пустой роскошной квартире. За окнами скопилась ночная мгла. Освещенных квартир было очень мало. Во всем доме светилось только одно окно.

– Действительно безлюдно, – согласилась я. – И спать здесь рано ложатся. Может быть, посидите еще?

Он взял чашечку, но та была пуста.

«Самолет поднялся в воздух в Москве в час дня, и здесь он опустился в час дня, – зачем-то подумала я. – Получается, что час просто исчез, будто его не существовало».

Я подошла к окну и опустила штору. Все-таки мне очень хотелось его задержать. Утром могла вернуться сестра, но мне было наплевать. Я настроилась, я уже хотела сказать ему что-нибудь ласковое, проверенное, но вдруг передумала. На лестнице зазвучали шаги и радостные голоса, что-то зазвенело по карнизу…

«Совершенно незачем тащить его в постель, – подумала я. – Все в порядке. Просто организм плохо адаптируется в незнакомом климате. Утром проснусь и смеяться буду».

– Утром голова у вас будет болеть, – уже в дверях, глупо улыбаясь, заявил он.

– Это от чего же?

– От цветов, знаете, даже смертельные случаи бывают.

– Ладно, идите уж, идите, не беспокойтесь, цветов я не боюсь.

Он ушел, а я подумала, закрывая за ним дверь: «Действительно, что со мной может случиться, ведь как-то живут здесь сестра с мужем, и ничего?»

Все-таки это не было страхом. Я стояла в передней спиной к входной двери, с кухни доносился мелодичный металлический звон, горел торшер. Я с удовольствием вдыхала густой и, казалось, усиливающийся аромат. Даже если и был какой-то страх, то легкий и сладкий, почти неощутимый.

«Что же там звенит? – подумала я. – Нужно разобрать чемодан, достать ночную рубашку – все равно это придется делать… Что же все-таки звенит? – За дверью раздавались звучные шаги: это Алан Маркович спускался по лестнице. – Все же надо было уговорить его остаться. Что же это звенит? Завтра трудный день… Разобрать чемодан… Уговорить остаться… Следовало…»

Тело будто наливалось тягучей дремотой. Я доковыляла до низкого дивана, с трудом переставляя ноги, и медленно опустилась на подушки, глаза сами сомкнулись.

Я понимала, что лежу на диване, но видела и слышала уже иное.

«Я лежу на диване, – повторяла я себе. – В чужом городе, в чужой квартире… Я приехала в командировку… Следует разобрать вещи… Следует переодеться… Я легла на диван, потому что меня отравили цветы… Нет, все приснилось… Я лежу на кровати в больнице… Окна больницы выходят на улицу… На противоположной стороне улицы стоит мой дом. Просто я умираю… Нет никакого города. Нет никаких цветов, все это мне приснилось…»

Я разлепила глаза и посмотрела. Стеклянная бутылка-капельница. Игла в вытянутой на постели руке, под рукой – клеенчатая подушечка. Немного дальше тумбочка, на тумбочке – раскрытая книга и два яблока. Все это принесла мама.

«Она бредит, – донеслось до меня. Голос звучит совсем рядом – знакомый голос; это голос врача. – Что вы видели? – спрашивает он, приближаясь. – Только не поднимайтесь, лежите!..»

И я шепчу в ответ:

«Город, пустой город… Комната, полная цветов… Столько цветов – они так сильно пахнут…»

Его голос доносится уже издалека:

«Не волнуйтесь, сейчас вы заснете, заснете…»

И тут я поняла: сейчас все кончится, и я опять переберусь в этот пустой старинный городок. Очень громко над головой тикали часы, голос врача прозвучал отчетливо: «Отмучилась, пошлите за санитарами – нужно вынести тело из палаты».

Но если я умерла, то отчего же слышу, как он это сказал?..

_____

Как бы перешагнув упругий барьер, я проснулась, с трудом открыла глаза. Две пустые кофейные чашечки на столе. Я лежала на том же диване, и все тот же резкий запах цветов наполнял комнату, но что-то переменилось. Будто сон не кончился. Было ощущение, что я проснулась во сне.

«Я проснулась во сне, – сказала себе. – Потому что это не та комната, это не совсем та комната: книг стало больше, а цветы пахнут еще сильнее…»

Я лежала на диване, а запах постепенно истаивал. Через какое-то время, хотя он и присутствовал еще в воздухе, возникло чувство, что растения как бы замерли, приостановили свою жизнь.

Потирая лицо, я присела на диване, бегло осмотрела книжные полки. Я не могла точно сказать, сколько книг было раньше. Что же изменилось? Чашки на столе те же самые. Я протянула руку к своей. Чашка была теплая, она еще не успела остыть, значит, прошло всего несколько минут.

II

Медленно поднявшись, я подошла к окну. Те же шторы, тот же город за двойными стеклами. Громыхнул на улице гром – собиралась гроза. Но откуда же гроза, когда только что сияли звезды и было ясно и сухо?

Я медленно раздвинула шторы. В глаза брызнул свет – тысячи горящих окон! Вот только что сияли звезды, светились фонари и окна были абсолютно черные. И вдруг – звезд нет, фонари светят вполнакала, и начинается гроза. Я услышала, как на кухне что-то громко звякнуло. Сухо треснул гром. Город за окном будто весь напрягся в ожидании бури. И не было больше тишины. Внизу шаги, голоса. Шум моторов. Кто-то смеялся. А ведь несколько минут назад улицы были совершенно пусты. Но что же это за звон на кухне?

На какое-то время я в оцепенении замерла у окна. Внизу хлопнула дверь подъезда, опять голоса. Я не распахнула лоджию, хотя и хотела это сделать, но воздух в комнате был теперь совершенно чист и почти прохладен: цветы не пахли.

Преодолев минутный страх, я вышла на кухню. Осмотрелась. С того момента, как я сварила здесь кофе, ничего не переменилось. Даже джезва была еще горячей.

На жестяном карнизе снаружи сидел воробей, кажется, тот же самый. Впрочем, нет, теперь он был нормального серого цвета, и клюв его вовсе не отливал металлом. Деревянно стукнул гром, и все за окном слегка озарила молния. Воробей ударил клювом в стекло – раз, еще раз. Это он издавал напугавшие меня звуки.

– Кыш! – неуверенно сказала я и махнула рукой. – Кыш!

Птица вздрогнула – будто поняла. Посмотрела сквозь стекло и, неестественно дернув крылом, провалилась вниз. Не взлетела, а именно провалилась – канула под металлический обрез карниза.

Я неподвижно стояла посреди кухни, и во мне волной поднимался ужас. Опять молния, гром. Я смотрела в окно. Все напряглось, но дождя не было. За стеклами медленно сгущался мрак. С улицы принесло обрывок фразы:

– Дурак! Зонтик, зонтик открой – намокнем!..

Эта фраза царапнула мой слух. Мне почему-то захотелось туда, на улицу, прижаться к кому-то, как в молодости, умещаясь под одним зонтиком. И в ту же секунду совсем рядом раздался механический звук непонятного происхождения. С таким звуком работают некоторые машины. Я смотрела в окно, в надвигающуюся грозу, а сквозь стекло на меня смотрела женщина. С некоторой задержкой я вспомнила, что здесь пятый этаж, и зажала себе рот, чтобы не вскрикнуть.

На меня смотрели черные масляные глаза. Волосы у женщины были жирные, плотно зачесанные назад. Поднятый воротник застегнут на мелкие пуговички. В следующем всплеске молнии я увидела, что через плечо ее перекинута такая же масляная, поблескивающая черным веревка. Я отступила, сделала шаг назад. Странное лицо расплющивалось, все сильнее прижимаясь к стеклу. Продолжалось все это какую-то долю секунды. Наверное, я закричала. Рука, обтянутая узким черным рукавом, прошла сквозь стекло, и ухватилась за край подоконника. Я в ужасе уставилась на длинные сухие пальцы с коротко остриженными грязными ногтями. Было понятно, что еще усилие – и женщина выдавит лицом стекло. Легко проникла внутрь только рука. Там, где она проходила, образовались натеки, похожие на оплавленный полиэтилен. Женщина улыбнулась, у нее были чистые белые зубы. Казалось, она пытается что-то сказать.

В следующую секунду все скрылось за дрожащей, воющей пеленой дождя – даже окна города. Водяной вихрь яростно ударил в стекло. Вода с неба хлынула сплошным, непрерывным потоком. Я шагнула к окну и тронула пальцем то место, где только что была рука, желая убедить себя, что это всего лишь видение, образ, вырванный из подсознания мгновенной вспышкой молнии. Но на стекле осталась неровность, как бы тепловатый натек, а на подоконнике – грязный угольный след.

«Нет, не почудилось – все это было, было столь же осязаемо, как чашечка кофе на столе. Но ведь это пятый этаж…»

Я опустилась на стул. Колотилось сердце, гремел гром. Плотный массив воды надламывали голубыми трещинами зигзаги молний.

«Нужно справиться с сердцебиением, – подумала я. – Нужно встать, выпить воды…»

Но я продолжала сидеть на стуле, положив руки на колени. Потом какой-то шум, возня на лестнице. Все-таки я поднялась, и в эту минуту в дверь позвонили.

«Не открою!… – Сердце больно ударяло в груди. – Нет, лучше открыть. Что я, как дура, буду неизвестно от кого прятаться? Это же просто звонят в дверь, а не лезут сквозь стекло в окно пятого этажа».

Сделав на счет несколько вдохов и выдохов, я заставила себя выйти в коридор. Поискала выключатель, нашла, потыкала в теплую клавишу пальцем. Лампочка не загоралась. Когда Алан Маркович уходил, лампочка была в порядке.

Снова зазвенел звонок, громкий, на всю квартиру. Сквозь тонкое дерево двери было слышно прерывистое, нездоровое дыхание.

– Кто там? – спросила я и, не дожидаясь ответа, рванула железный крючок замка.

За окнами бушевала, ревела буря. На лестничной клетке перед дверью стоял крупный мужчина, с головы до ног укутанный в черный дождевик. Лица его видно не было.

– Сестры нет дома, – отрывисто сказала я.

Он пробурчал что-то нечленораздельное. Я видела приоткрывшуюся под капюшоном обросшую щетиной щеку, чувствовала запах перегара. Из ботинок его на кафель заметно выдавливалась вода.

– Вы пьяны, уходите! – сказала я. – Наверное, вы ошиблись номером квартиры.

Ни слова не ответив, он повернулся и медленно стал спускаться по лестнице.

Рывком я захлопнула дверь. Стукнул автоматический замок. Не в силах сделать и шага, я встала, прижимаясь к двери спиной. Было слышно, как по лестнице удаляются его шаги.

III

В квартире снова что-то переменилось.

«Я умерла, умерла… Капельница, рука на клеенчатой подушечке, книга, два яблока…»

Страшно повернуть голову и посмотреть. Но я отчетливо увидела в полутьме на вешалке широкий черный дождевик. Сверкнула молния. По дождевику медленно стекала вода. Я протянула руку, дотронулась. Это была влажная прорезиненная ткань. Я прислушалась. Шагов на лестнице слышно не было. Зато часто повторялись за окном раскаты грома.

«В этот дождевик только что был одет пьяный, – подумала я. – Но он ушел…»

Все еще прижимаясь спиной к двери, я с силой надавила пальцами на глаза. Комната была освещена, и в желтом проеме, как в раме, я увидела его. За столом, в том самом кресле, где недавно сидел Алан Маркович, расположился незнакомый мужчина.

– Ну, что же вы встали, – неожиданно мягким баритоном проговорил он. – Может быть, сварите мне кофе?

Он был гладко выбрит, он был в безукоризненном сером костюме и голубой рубашке, он был при галстуке. А на ногах – все те же мокрые ботинки.

«Все, точка, сошла с ума».

Я не сказала этого вслух, я только подумала, но он отозвался сразу, будто услышал.

– Превосходно, превосходно вас понимаю, Арина Шалвовна. На вашем месте я бы подумал то же самое. Давайте-ка сварите кофе, успокойтесь, а я потом вам все объясню.

– А эта баба в окне? – то ли спросила, то ли подумала я.

– Да-да. – Голос его прозвучал несколько суше. – Они почти добрались до вас.

Я вошла в комнату и, не спуская с него глаз, присела на краешек дивана.

– А там на лестнице, – непроизвольно показала я рукой, – это были вы?

По окнам все с той же невероятной силой хлестал дождь. На лице ночного посетителя отразилось явное смущение.

– Иногда не получается в приличном виде, – сказал он, и в голосе тоже послышалось смущение. – Вы потом поймете, но, в общем, это тоже был я.

С шелестом падали водяные потоки. Ударил гром, опять звякнуло стекло. Штора все еще была открыта, и я увидела, что на подоконнике сидит воробей.

– Ах, это Кромвель! Впустите же его скорее, ему же трудно!.. – Ночной гость поднялся с кресла и сам растворил дверь лоджии. Воробышек впорхнул в комнату и сел ему на плечо. – Чудесная птица, – объяснил он. – В городе так мало птиц, зато все они разумны. Кошки и птицы – это святое! Кромвель, хочешь семечек?

Воробей покрутил маленькой головкой. Опустившись обратно в кресло, ночной гость достал из кармана горсть семечек и рассыпал по столу. Кромвель слетел на полировку и принялся их быстро клевать.

– Он хотел вас предупредить о появлении крепов, но, наверное, не успел.

– А почему цветы больше не пахнут? – спросила я. – И вообще, откуда вы знаете, как меня зовут?

– А почему бы мне и не знать? Я изучил ваши анкетные данные, милая Арина Шалвовна. Простите, забыл представиться. – Он встал, одернул пиджак, с которым никак не вязались жареные семечки, и протянул мне руку: – Кириллов, Михаил Михайлович.

Я осторожно ее пожала. Рука была живой и теплой.

– Ну, так могу я рассчитывать на кофе?

«Кириллов, Кириллов, что-то знакомое… – Я напрягала память, пытаясь вспомнить. – Где-то совсем недавно я встречала эту фамилию».

Вышла на кухню, помыла чашки, быстро сварила кофе. Страха больше не было, сердце работало почти ровно. От ночного гостя в приличном костюме и мокрых ботинках будто бы исходило спокойствие. Но окружающие предметы, оставаясь вполне материальными, вдруг утратили для меня всю свою реальную значимость.

«Кириллов, Кириллов?..»

– И не ломайте себе голову, – отвечая на мои мысли, весело сказал он. – Вы видели мою фамилию на табличке.

– На табличке? – удивилась я.

– Да-да, золотом по мрамору! Моим именем назван завод.

Я аккуратно поставила чашечки на стол и пристально на него посмотрела.

– Ну, если так, то вы умерли лет сто назад. Насколько я припоминаю, легендарный Кириллов был одним из первых…

– Совершенно верно, легендарный умер одним из первых. – Он с удовольствием прихлебывал кофе. – И могила есть, и памятник – большой, хороший… Школьники каждую пятницу цветы приносят.

– Цветы?

Он демонстративно громко потянул носом.

– Вот видите, не пахнут, – сказал он. – Не пахнут, и слава Богу.

Мне было весело, мне было хорошо. Я трясла головой и пыталась хоть что-нибудь понять в происходящем, найти всему хоть какое-то объяснение.

Кириллов молчал, Кромвель щелкал семечки, прыгая по столу. Когда он склевывал последнюю, ночной гость подсыпал из кармана новую порцию.

– Кушай, птичка, – говорил он добрым голосом, – кушай, набирайся сил.

– Так вы мертвый или живой? – наконец решившись, спросила я.

– Конечно, мертвый. И кстати, – после некоторой паузы сказал он все так же мягко, – сестра ваша тоже, к сожалению, умерла. Случаются несчастья, многие у нас молодыми умирают… Очень, очень высокая смертность.

– Но как же она умерла? – возразила я. – А телефонный звонок? Она же мне звонила! А открытка на день рождения, заводная кукла, белая роза?.. Скажите, это она мне звонила?

– Ну, вот что. – Кириллов подсыпал еще семечек, хотя в этом вовсе не было нужды. – Сперва вы долго и внимательно слушаете и только потом задаете вопросы.

– Так это она мне звонила – Лариса?

– Да успокойтесь вы, она вам звонила, она, Лариса. Вы посмотрите на меня: вот я умер много лет назад и прекрасно себя чувствую, сижу вот, разговариваю… Вполне бы мог и по телефону с вами поговорить. А она, между прочим… – он сделал секундную паузу, подыскивая нужное слово, – только три месяца как скончалась, вот-с… Простая такая могилка, никто не ходит. Нужно вам будет прибраться там…

Зараженная его откровенной веселостью, я хотела возразить, но он не дал мне этого сделать.

– Так что вы послушайте меня, Арина Шалвовна. Не волнуйтесь и послушайте. Конечно, звонила она, ваша сестра Лариса. Но звонила по нашей просьбе, по сути дела, это мы вас и уважаемого Алана Марковича пригласили…

– Это называется пригласили? – перебила я. – Так разве приглашают?

– Ну, если хотите, то мы заманили вас в наш городок. Но, поверьте, причина вполне уважительная.

– А почему именно нас?

– Здесь чудесное стечение обстоятельств. Вы оба имеете у нас умерших родственников… В таком деле чужой человек никогда не пошел бы нам навстречу, чужой человек и не понял бы ничего.

– А вы уверены, что я пойду вам навстречу?

– Не знаю, но хотелось бы верить. – Он долгим ищущим взглядом посмотрел мне в глаза. – Дело, видите ли, очень серьезное, срочное дело…

Опять повисла пауза, было слышно, как Кромвель с удовольствием щелкает семечки.

– Вы продолжайте, – попросила я. – Если хотите, могу еще кофе сварить.

– Нет, кофе, пожалуй, больше не стоит. Ну так вот, вы приглашены сюда к нам, скажем так, – голос его был по-прежнему мягок, но в нем появился какой-то неумеренный пафос, – скажем, для того, чтобы составить полноценный отчет.

– Какой отчет? – искренне удивилась я.

– Отчет о нас, о нашем городе. Вы представьте себе: прекрасно работает почта, междугородный телефон, функционирует аэропорт; мы поддерживаем экономические связи со всей страной и даже за ее пределами – один только завод вычислительной техники моего имени имеет восемь партнеров за рубежом. И все это – при населении в полторы тысячи человек. Долгое время мы наивно рассчитывали, что подобное несоответствие объема производства и численности населения вызовет хотя бы любопытство, но, увы, две эти цифры проходят по разным ведомствам. Вдумайтесь, по официальным данным, в городе проживает всего тысяча четыреста девяносто три человека.

Капли все еще долбили в стекло, но не было больше ни грома, ни синих разломов молний: дождь иссякал. За распахнутой дверью лоджии светился ночной город, и казалось, в нем даже прибавилось зажженных окон. Если смотреть не отрываясь, можно заметить, как, несмотря на поздний час, загораются все новые и новые желтые огни.