Текст книги "Крепы"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

III

Действительно, на каждом доме без исключения красовалась табличка, оповещающая, что перед нами памятник архитектуры. Выполненные в едином стиле маленькие мраморные квадраты с выбитыми на них золотом годами и прочей атрибутикой были пристроены таким образом, что неизбежно привлекали к себе внимание. Мне показалось, что в некоторых случаях таблички укреплены напрасно: обычное здание, стандартный бетон, кирпич, железо, стекло, а справа от подъезда четырехугольное белое пятно – мраморный квадратик. То ли в этом доме кто-то когда-то произнес речь, то ли просто заходил в гости. Несолидно!

Мой план избавиться от сослуживицы торжественно провалился. И дистанцию не удалось сохранить. Без всякой цели мы бродили по городу, я все время старался приотстать, но Арина улучила момент и взяла меня под руку. Все-таки у нее были красивые ноги и приятный голос. Она шла рядом и в красках расписывала квартиру своей двоюродной сестры:

– …Все пять комнат в цветах, везде цветы, на подоконниках, на стенах, в лоджии, и даже в ванной стоят белые розы, представляете?! Нет, это нужно увидеть, белые розы перед зеркальной стеной!

Потом выяснилось, что я еще и виноват. Бежал, оставив ее у закрытой двери, а за дверью – никого. Конечно, она нашла ключ и открыла квартиру, конечно, на столе лежала записка, но моей вины это не умаляло.

– …Представляете, она написала, что будет только завтра утром! Столько лет не виделись!… Задержалась за городом по долгу службы… Представляете, так и написала: «по долгу службы»?!

– Она что же, одна живет в таких хоромах? – вежливо спросил я.

– Почему одна? – возмутилась Арина. – С мужем! Вот детей у Ларочки нет, хотя она и старше меня на два года.

Казалось, мы только что вышли с завода, а я уже знал, что семь бульваров делят город на восемь почти равных частей и все семь были продолжением аллей небольшого парка в центре. Обилие бронзовой и мраморной скульптуры, разноцветные свежевыкрашенные скамьи и тишина, как ночью. Мы медленно брели по одному из бульваров. Было безлюдно, прохожие попадались очень редко. Все было против меня: ветерок, шелест листвы, звук наших шагов.

«А ведь действительно, – подумал я про себя. – Главный инженер прав: такое впечатление, что все на работе».

– Посмотрите-ка! – воскликнула Арина.

На широкой зеленой скамье спал человек. По хриплому дыханию, вырывавшемуся из широко разинутого рта, нетрудно было понять, что он пьян.

– А вы говорили, бездельников нет! – поморщившись, сказала Арина.

Отметив про себя, что ничего подобного не говорил, я осторожно толкнул пьяного в плечо, тот мгновенно проснулся и сел. Он смотрел на меня слезящимися глазами, продолжая все так же шумно дышать. Это был очень старый человек, костюм неприятно провисал на худом теле, во все стороны торчали седые патлы… Ему было, наверное, не меньше ста лет. Он смотрел на меня, пытаясь понять, чего же от него хотят?

– Идите домой, дедушка, – сказал я. – Отсюда вас в милицию заберут.

Я представил себе, как мы с Ариной Шалвовной потащим сейчас этого престарелого пьянчугу к нему домой, и мне стало противно. Но никого никуда тащить не пришлось. Неожиданно рядом возникла маленькая тощая старушка, она покивала нам, схватила старика за плечи и как-то очень быстро и легко поставила его на ноги.

– Ну, Ипполит Карпыч, ну, миленький!.. – говорила она и смотрела на нас извиняющимися, как и у главного инженера, глазами. – Старый, а дурной!.. – Чистенькая и прямая, она словно костылем подпирала собою огромного падающего старика. – Пошли, пошли домой, Ипполит!

Это было даже сентиментально. Старики вдвоем заковыляли через улицу, направляясь к подъезду ближайшего из зданий.

IV

Музей совсем маленький, полутемный. В нем было уютно. Многочисленные часы с музыкальными механизмами, механические куклы шестнадцатого – семнадцатого века, гобелены, табакерки, секретные сундучки, самовоспламеняющиеся мраморные камины, музыкальные шкатулки – все это громоздилось одно на другом и было представлено на маленькой площади в потрясающем разнообразии.

«Тот ли это был Ипполит Карпович?» – размышлял я. Ипполит Карпович, что служил вахтером на заводе. Или просто его тезка? «За» говорили возраст вахтера-алкоголика и его плачевное состояние, «против» – утверждение главного инженера, что вахтер умер. Например, инженер мог пошутить. И вахтер не умер, а ушел, достигнув ста лет, на дважды заслуженную пенсию, – просто главный инженер не знает, что старик жив. Скажем, оклемался после тяжелой болезни. Но не исключался и иной, парадоксальный вариант. Разглядывая две совершенно одинаковые зеркально расставленные на камине крылатые золотые фигурки, я предположил, что в городе еще недавно жили бок о бок старцы-близнецы.

– Как хорошо здесь! – вздохнула Арина. – Вам нравится?

Мы остановились перед огромными напольными часами, покрытыми черным лаком. Как раз пробило четыре, весь музей ожил. Только что мы ходили в тикающей тишине, пугаясь звука собственных шагов, а теперь и наших голосов не стало слышно. За спиной зазвучала клавесинная музыка, зазвенели колокольчики. Можно было вычленить щелчки маленьких барабанчиков, пружинные мелодии. В довершение ко всему перед нами на миниатюрной сцене, тщательно декорированной в виде задней стены часовни – просматривались даже микроскопические лики икон, а в царских вратах угадывалась тончайшая резьба, – хор мальчиков запел псалом. Там же прохаживался маленький священник в белых одеяниях.

– «Днем и ночью ходят они кругом по стенам его…» – повторил я за детскими голосами. Голоса были или казались совершенно живыми.

– Какая восхитительная мистика! – сладко прошептала Арина. – «И коварство не сходит с улиц его», – повторила и она за хором. – Это псалом? – Она посмотрела на меня.

Я кивнул. Это был пятьдесят четвертый псалом – я запомнил его с голоса Марты много лет назад. Человечки были сделаны из дерева, каждый ростом не более спички, но все они открывали маленькие рты, и в глазах деревянных мальчиков откровенно поблескивали живые огоньки. Одеты же они были в маленькие платья из настоящей ткани. Хотелось их потрогать, но трогать экспонаты все-таки нельзя.

Музыкальная какофония прекратилась так же неожиданно, как и началась, звонким эхом угаснув в деревянном футляре часов. Медленно, шаг за шагом, мы двигались по музею.

– Смотрите-ка! – В голосе Арины Шалвовны было больше испуга, чем удивления. Рука ее указывала на пустую нишу.

Я не понял ее жеста, в белой нише не было ничего пугающего, пустая витрина – отсутствовал экспонат. Присмотревшись, я заметил, что стенки ниши в некоторых местах немного перепачканы черным, будто по ним провели углем. Вслух я прочитал табличку:

– «Механический трубочист, середина XIX века». – И ниже мелко: – «По странной прихоти неизвестного мастера эта сугубо мужская профессия в данном случае отдана в руки женщины, в остальном кукла в точности копирует типичного городского трубочиста во время работы». Чего вы испугались? – спросил я. – Видите, трубочиста взяли на реставрацию – наверное, сломался.

В ответ Арина Шалвовна только неприятно пожала плечами и выпустила мою руку.

Следующий маленький зал был пуст. Небольшое, почти кубическое помещение со стенами, оклеенными гладкими синими обоями, и желтым паркетным полом. Трудно было сразу сообразить, что женщина, сидящая на единственном стуле у двери, вовсе не смотритель зала, а экспонат. Меня сбило с толку, что она сидела с книгой в руке.

Кукла поднялась нам навстречу и сделала реверанс, зашуршали шелковые юбки. Книга осталась на стуле. Кукла наклонила маленькую изящную головку, в волосах ее сверкнули золотые украшения. Она улыбнулась и мягким грудным голосом проговорила:

– Перед вами экспонат номер четыре. – Она сделала небольшую паузу. – Меня изготовил русский крепостной мастер Иван Прокофьевич Саморыга, я родилась здесь, в этом городе, в тысяча шестьсот семьдесят пятом году от Рождества Христова. Я – шедевр механики. – Она опять сделала паузу. – Теперь вы можете задавать вопросы.

– И что же, никакой электроники? – язвительно спросила Арина.

– Я – шедевр механики, – повторила кукла. – Я родилась в тысяча шестьсот семьдесят пятом году. – Губы ее выглядели как живые – алые и свежие, но она не улыбалась, она была серьезна. – Тогда, госпожа, электроникой почти не увлекались – вы должны это знать.

– Можно вас потрогать? – спросила Арина. От обращения «госпожа» ее передернуло.

– Экспонаты трогать руками запрещено, но вы мне не верите, и я сделаю для вас исключение.

Механическая красавица протянула моей спутнице маленькую изящную ручку, украшенную перстнями и кольцами. Арина тоже протянула руку. Кукла действительно была фарфоровой.

Окна в этом маленьком зале плотно задрапированы черными глухими портьерами. Из обступившей полутьмы на меня смотрели живые кокетливые глаза молоденькой богатой девушки хорошего рода.

V

Идти к Марте чертовски не хотелось, но я должен увидеть своего сына. Собственно, я пытался настроить себя на то, что хочу его видеть.

Мы вышли из позолоченного полумрака музея и медленным шагом двинулись вперед. Город оказался совсем маленьким: мы даже не заметили, как пересекли его из конца в конец. Подняв голову и прочитав название улицы на торце одного из зданий, я убедился в его соответствии адресу на конверте.

– Вы зайдите, – предложила Арина. – А я посижу, подышу воздухом. Если никого нет, то я здесь.

Она опустилась на скамейку, закинула ногу на ногу, закурила, а я, подавив раздражение, поднялся на второй этаж, нажал кнопку звонка. Долго никто не открывал. Потом в глубине квартиры послышалось что-то похожее на стон, и тут же шаги Марты. Я сразу узнал ее легкую нервную поступь.

– Кто? – За дверью стояла моя бывшая жена. Это было совсем на нее не похоже: раньше она распахивала дверь не спрашивая.

Я не ответил и еще раз надавил кнопку звонка.

– Кто там? – повторила Марта, и я понял, что голос ее, в отличие от походки, сильно переменился. Он стал суше, в нем не было больше привычного раздражения.

– Это я, Алан. Я приехал, – с усилием выговорил я.

За дверью несколько минут было тихо, потом Марта сказала:

– Извини, Алан, я не могу тебе открыть. Уходи. Приходи завтра, – она помолчала, – вечером, часов в восемь.

Я еще с минуту постоял на лестничной площадке. Услышал ее удаляющиеся шаги, и опять мне показалось, что в глубине квартиры раздался приглушенный стон.

– Что – никого? Я так и знала! – Арина поднялась со скамьи и снова взяла меня под руку. – Пойдемте пить кофе! Я сварю вам отличный кофе!..

Я не сопротивлялся. Через пятнадцать минут она уже открывала ключом дверь в квартиру своей двоюродной сестры. В лицо пахнул тяжелый цветочный запах, мне захотелось повернуться и быстро уйти, как в прошлый раз, когда я оставил чемодан.

В прихожей Арина по одной скинула туфли и повернулась ко мне:

– Ключи сестричка у соседки оставила, – сказала она. – Одну записку к двери приколола, другую на стол положила в комнате… – Брезгливо двумя пальцами она взяла со столика, показала мне смятый истоптанный листок. – Мол, чувствуй себя как дома, никто не придет, никто тебя ни о чем не спросит… – В голосе Арины была какая-то неуверенность, еле ощутимая скованность. – Хорошо здесь! Но, честное слово, я уже думаю, лучше было сразу в гостиницу. Позвонила бы ей завтра оттуда… А теперь вроде как-то и неудобно уходить.

– Голова утром болеть будет, – сказал я. – Очень сильный запах.

Цветы действительно были повсюду: в коридоре, в комнатах, в зеркальной ванной; они увивали огромную лоджию, накрывая внутреннее пространство квартиры шевелящейся прохладной тенью. Красное вечернее солнце стояло прямо за стеклами, а в комнате при этом царил полумрак. И еще – везде были часы, разные: настенные, напольные, вмонтированные в электронику, старинные и современные, в металлическом корпусе. И повсюду расставлены одинаковые маленькие черные будильники, рассыпаны в этой цветочной квартире, как черные капельки камня в японской икебане. Было в них что-то неприятно раздражающее, в этих часах. Потом я понял: все часы показывали разное время. Расхождение небольшое, в пределах пяти минут, но все эти часы не совпадали с моим хронометром.

Большая квадратная комната помимо цветов и часов была наполнена еще и книгами. С трех сторон до потолка поднимались застекленные стеллажи. С четвертой – распахнутая лоджия.

– Красиво? – спросила Арина без энтузиазма в голосе. – Будете кофе?

Я покивал. Опустившись в кресло, закрыл глаза. Если не считать назойливого тиканья, было тихо. Потом я услышал, как Арина что-то переставляет на кухне.

«Марта не захотела даже открыть дверь, – думал я. – Возможно, у нее были на это веские причины? Ну конечно, причина была. Допустим, любовник? Глупости! Если бы у нее там сидел любовник, моя бывшая жена распахнула бы дверь пошире и настойчиво пригласила бы войти. Вряд ли за пять лет ее характер настолько переменился. Но тогда что же? Какое-то дело? Вероятно, дело не для чужих глаз… Завтра в восемь…»

Я открыл глаза и посмотрел на свой хронометр: было без пяти минут шесть. К тикающему благоуханию этого дома примешивался запах кофе.

Только в половине девятого мне удалось вырваться. Арина никак не желала меня отпускать, готова была развлекать своей болтовней и поить кофе до утра, кажется, она даже готова была лечь со мной в постель, только бы я не уходил. Но я ушел. Арина Шалвовна немало раздражала меня. Понятно, ей было страшно оставаться одной в чужой квартире, до отказа набитой цветами и врущими часами, но при чем тут я?!

Вернувшись в свой гостиничный номер, я обнаружил белый цветок в горшочке, появившийся в мое отсутствие. Он стоял на подоконнике и сразу бросился в глаза, как только я открыл дверь. Высокий и влажный, он источал все тот же знакомый аромат.

Я вызвал горничную, и по первому моему требованию цветок убрали. Я снял с постели казенное покрывало, сложил его, медленно разделся и с наслаждением растянулся в прохладной постели. Сна не было. Я ощутил пустоту в желудке и вспомнил, что ни разу за целый день не поел. Поднялся, прошел босиком до столика, выпил стакан воды из графина и опять прилег. На этот раз я уснул мгновенно.

VI

Солнце казалось белым. Оно медленно взбиралось вверх, растягиваясь по прозрачному голубому небу, и жгло уже далеко не по-утреннему. Снизу, из ресторана, поднимались дурманящие запахи. Распахнув окно, я натощак закурил, чего делать, вероятно, не следовало.

Отчетливый аромат жареного мяса, стук ножей – там крошили салаты, что-то с шипением лилось на сковородку, что-то гремело… Сладкая дурнота входила в мое окно. Голова чуть закружилась. Я посмотрел вниз.

По крыше желтого особняка в сторону петуха-флюгера медленно двигалась черная фигурка.

«Трубочист, – определил я. – Если город старый и в нем много печных труб, почему бы и не быть трубочисту?!»

Порывшись в саквояже, я достал бинокль. Он небольшой, величиной с театральный, но дает десятикратное увеличение. Всегда таскаю его в поездки – подарок директора завода электронной оптики.

– Ну, где же ты, черненький? Куда ж ты делся? Неужели уже в трубу залез?

Приложив окуляры к глазам, я пытался выловить трубочиста, но ничего не выходило: сильно рябили белые листы раскаленного железа. Потом я рассмотрел изящно загибающийся конек крыши. Рука, сжимающая бинокль, чуть дрожала, отчего голубое небо раскалывалось на кусочки и попадало в глаза. Работник коммунального хозяйства исчез. Я отнял бинокль от глаз и обнаружил, что черная фигурка на месте, причем она проделала уже половину пути к флюгеру. Я засек, где именно находится трубочист, и опять навел свой бинокль. Все-таки увеличение было излишним: пылающее железо, низкий кирпичный край черной трубы… Очень осторожно, стараясь делать это как можно медленнее, я повел окуляры по всему коньку крыши, до конца, и остановился на металлическом флюгере, на огромном красном петухе. Я почти услышал, как он скрипит. Крыша была пуста.

– Ну, где же ты?

Посмотрел опять, отведя бинокль от глаз. Конечно, он был на крыше, он добрался уже до флюгера и схватился за него рукой. Его не интересовала труба. Я видел, как он сошел вниз и теперь медленно спускался по узкой лесенке вдоль стены.

Внимание привлек шум мотора. К особняку подкатил красный микроавтобус и остановился, не выключая двигателя.

Все-таки мне очень хотелось рассмотреть лицо этого трубочиста. Я снова упрямо приложил бинокль к глазам и наконец увидел его, приближенного оптикой. Глухой костюм… Все же увеличение было избыточным: я мог рассмотреть каждую пуговицу в отдельности. Не сразу понял, что это женщина лет сорока. Черные густые волосы собраны на затылке. Она смотрела куда-то вниз и вдруг подняла голову. Я увидел ее круглые, как две маслины, черные глаза, вздрогнул и опустил бинокль. Почему-то припомнилась табличка в музее над пустой нишей. Глаза трубочиста были начисто лишены радужной оболочки – один огромный черный зрачок.

Стоя у раскрытого окна, я наблюдал, как она забралась в автобус. Фыркнула выхлопная труба, и автобус, резко развернувшись, выехал на улицу. Я хотел проследить за ним, но в дверь постучали.

Вошла горничная в коричневом платье, белом фартуке и белой наколке. Вежливо улыбаясь, она простукала казенными туфельками и поставила на подоконник белый цветок в горшочке.

– Вы напрасно держите окно открытым: очень пыльно, – сказала она. – Доброе утро!

Это была другая горничная, вероятно, сменившая вчерашнюю, так что снова пришлось объяснять, что цветок в номере мне не нужен. Взамен цветка я попросил принести телефонную книгу и, как только горничная вышла, снова схватился за бинокль. Наплывающие снизу густые запахи ресторана смешивались с легкой бензиновой гарью и переплетались между собой, образуя некое гармоничное единство. Это было как музыка. От кухонной симфонии рот мой непроизвольно наполнился слюной. Глаза заболели – так сильно уже светило солнце. В его белом мареве картинка города сверкала металлом и стеклом почти нестерпимо, но пыли не было и в помине.

«Почему они так навязчиво предлагают мне этот цветок? – потирая глаза, подумал я. – И почему я так упорно его отвергаю? Ну, почему отвергаю, – это-то как раз понятно, это после Арины. Но почему они навязывают?»

Почему-то я боялся потерять из виду красный микроавтобус, но он никуда не делся. Лихо прокатил полквартала и остановился. Из кабины вышел водитель. Еще раз помассировав глаза, я попробовал рассмотреть его в бинокль (не знаю почему, с какой стати, но меня охватило жгучее любопытство). Шофер взял квас и что-то говорил старухе продавщице. Пол-литровая граненая кружка в его руке немного дрожала. Я слегка повернул бинокль: хотел заглянуть внутрь машины, но стекла микроавтобуса отражали солнце. Тогда я повел бинокль по окнам домов.

Банальные окна городских квартир в час, когда все на работе. Хорошо просматривалось внутреннее убранство этих квартир: стандартная обстановка – пожалуй, даже более стандартная, чем следовало. Одинаковая планировка комнат, одинаковые шкафы, одинаковые диваны, одинаковые полированные столы. Все это немного не вязалось с печным отоплением, старинными стенами, флюгерами и башенками. Нигде, ни в одном окне я не заметил жизни: ни одного человека – ни старика, ни старухи, ни ребенка.

«Должны же быть, в конце концов, хотя бы инвалиды, пенсионеры, – размышлял я. – Ну, допустим, все нормальное население сейчас на работе, хотя и это трудно допустить… Но где же все остальные?»

В поле зрения бинокля была чужая комната, почти такая же, как и все предыдущие. Я задержался на ней, желая проверить еще одну свою мысль, но как ни искал, нигде не обнаружил никаких цветов.

И тут я увидел девушку.

Двинь я руку мгновением раньше, и я бы ее не заметил. Дверь в глубине комнаты распахнулась – наверное, это была дверь из коридора, – и мне навстречу шагнула молоденькая блондинка в шелковом красном халатике. Она так же, как и несколько минут назад трубочист, смотрела прямо на меня. Волосы ее были рассыпаны по узким плечам, воротничок расстегнут. Она не могла меня видеть, но смотрела именно на меня. Губы ее шевельнулись, она показала мне язык – ей было смешно. Конечно, это совпадение, думал я и, совершенно уверенный в своей безопасности, не отнимал бинокль от глаз. Тогда она поднесла кулачки к лицу и согнув пальцы, изобразила, что смотрит в бинокль. И это тоже я принял за совпадение, хотя на лице ее было прямо-таки написано: ну, как хочешь, тебе же хуже!

Под неслышную мне музыку, обнажая смуглые стройные ноги, она кружилась по комнате. Раздувался красный халат. На мгновение она приостановилась и лукаво, как бы снизу вверх, взглянула на меня. При следующем повороте красная шелковая ткань распахнулась. Я и не заметил, когда она успела расстегнуть пуговицы.

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул я, стараясь побороть возникшее вдруг смущение. – Да войдите же, черт вас побери!

Горничная, простучав туфельками, положила на стол телефонную книгу. Но когда она вышла, я воспользовался не массивным гостиничным справочником, а своей собственной записной книжкой. Я искал телефон Арины: накануне она просто вынудила меня его записать. В запахе, идущем снизу, из ресторана, обозначалось что-то острое и горячее. Я набрал номер. Долго раздавались длинные гудки, никто не подходил. Я ощутил легкое беспокойство, набрал номер еще раз – результат тот же.

«Куда же она могла деться? Может быть, вернулась двоюродная сестра, или Арина Шалвовна ударилась по магазинам? Что я о ней знаю?..»

Подстегиваемый вкусными запахами, голод усилился и разыгрался уже не на шутку. В желудке слегка покалывало. Завершив свой утренний туалет, я еще раз подошел с биноклем к окну. Прошло довольно много времени, но микроавтобус стоял на том же месте и шофер все так же пил квас.

«Любопытно, которая это кружка?»

Непроизвольно я вел бинокль по уже знакомым окнам, пытался найти девушку в красном халате. Ну куда же она подевалась? Квартиры за окнами были пугающе одинаковыми, даже однотонными: одинаковая или близкая по цвету обивка, одни и те же обои, но нигде никаких цветов.

«Должны же быть хоть какие-то цветы, – размышлял я. – По элементарной статистике. В конце концов, алоэ, кактусы?..»

Мой хронометр показывал ровно десять часов утра. Уже собираясь убрать бинокль, я случайно обнаружил людей. На плоской крыше под навесом собралась небольшая компания. Навес полосатый, оранжево-белый; круглый столик и кресла вокруг него выглядели очень уютными. Там было три человека: двое мужчин и мальчик лет десяти. Мне показалось, что мужчины что-то оживленно обсуждают, а мальчик ест мороженое. К столику подошла женщина, она что-то сказала мальчику, обернулась… Я узнал Марту.

За спиной звякнул телефон. Я с интересом разглядывал свою бывшую жену, моментально позабыв и о трубочисте, и о женщине в красном халатике. На Марте был глухой черный комбинезон и черная косынка, завязанная сзади. Мне стало так интересно, что я даже умудрился разглядеть лакированные старомодные туфли на ее ногах. За спиной звонил телефон. Марта что-то объясняла мальчику. Вероятно, это был мой сын – Олег.

Опустив бинокль на подоконник, я резко отвернулся и снял телефонную трубку. Думать об этом не хотелось.

– Доброе утро, – загудел в ухо динамик. – С вами говорит Геннадий Виссарионович. Извините, вы не застали меня вчера, я был на филиале.

– Ну зачем же извиняться, – воспротивился я. Рука невольно сжала бинокль. – Надеюсь, сегодня мы увидимся? – Опять я смотрел на свою жену и на сына – то на нее, то на него. – Думаю, минут через двадцать – тридцать буду у вас на заводе.

– Ну зачем же, зачем же вы так? На заводе?! – загремел в ухо Геннадий Виссарионович. – Вы же еще не завтракали! Если сразу поедете, то и поесть не успеете.

– Да-да, конечно, – негромко проговорил я.

Олег был чем-то расстроен, а Марта на чем-то настаивала. Ложечка упала в розетку, и немного белого мороженого расплескалось по столу. Я пытался понять эту сцену.

– И кроме того, – сказал Геннадий Виссарионович, – через двадцать минут вы приехать никак не сможете!

– Почему же? – спросил я.

– Потому что не сможете оторваться от окна.

– От какого окна?

– Я предлагаю лучший вариант. Мы встретимся не через двадцать минут, а через пять, и не на заводе, а в ресторане гостиницы. Столик я заказал.

Чтобы отложить бинокль, пришлось сделать над собою усилие. Я снова набрал номер Арины, и снова в цветочной квартире трубку никто не снял. На пятнадцатом гудке я оставил эту затею и быстро спустился в ресторан.