Текст книги "Навь и Явь (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 71 страниц)

Отец, протрезвевший за ночь на улице, проголодавшийся и озябший, поскрёбся в дверь дома с первыми лучами рассвета. Дом доложил о его приходе и спросил распоряжений, но Северга не спешила. Она нежилась в купели с тёплой водой и выскакивать по первому требованию не намеревалась, и вскоре отец, потеряв терпение, начал барабанить в дверь кулаками и пятками, крича:

– Открывай, безмозглый каменный короб! Я не чужак, не гость! Я живу здесь, ты не можешь меня не пустить!

«Безмозглый короб», однако, ждал распоряжений новой хозяйки, не велевшей никого пускать до особого приказа, и новоиспечённый вдовец, потеряв все полномочия, превратился из постоянного жильца в крайне назойливого гостя. Устав шуметь, он присел на ступеньки крыльца.

– Да что это такое?! – слезливо жаловался Барох утреннему зябкому воздуху и озарённой молниями воронке в небе. – Мало того что овдовел, так теперь ещё и домой не пускают… Ни пожрать, ни выпить, ни согреться… И кто не пускает? Родная дочурка, чтоб её драмауки сожрали!

Наконец дверь открылась. Сперва Барох увидел высокие сапоги с холодно поблёскивавшими чешуйками брони, потом – стройные и сильные, великолепные бёдра, обтянутые чёрными кожаными штанами, кожаный пояс с пряжкой и кожаную же облегающую безрукавку, не прикрывавшую пупка. Скрещенные на груди мускулистые руки и пальцем не шевельнули, чтобы помочь ему встать, а у Бароха, как назло, вступило в поясницу. Годы разгульной и невоздержанной жизни давали о себе знать и превратили его из умопомрачительного красавца в обрюзгшего бедолагу, заросшего седеющей щетиной, с залысинами на лбу, брюшком и вечным похмельным недомоганием.

– Ну что, доченька, выгнала батьку, да? – кисло ухмыльнулся он, струхнув от грозного вида женщины-воина, прислонившейся плечом к дверному косяку. – Даже погреться не пустишь?

– У тебя свой дом есть. – Угрюмые чёрные брови Северги даже не шелохнулись. – Волю матери я не нарушу, отдам тебе все причитающиеся по завещанию деньги и ключи от твоего нового жилища.

Перед Барохом упал, увесисто звякнув, туго набитый монетами мешочек и связка ключей с подвеской из гладко обточенного кусочка мрамора в форме яйца.

– Этими ключами воспользуешься в первый раз, чтобы подтвердить свои права на дом. Дальше он будет уже сам открывать все двери. Где он находится, ты знаешь. Денег хватит на первое время, а там… Кормись сам, довольно сидеть на чужой шее.

Подобрав деньги и ключи, Барох с кряхтением кое-как разогнулся. Боль в пояснице скрутила его не на шутку.

– Ничего… Ничего, твой батька ещё кое на что годен, – проскрежетал он зубами. – Вот увидишь, бабёнки ещё будут виться вокруг меня, чтобы заполучить в мужья!

Северга хмыкнула, вся олицетворённое презрение.

– Да на что ты там годен, пень ты трухлявый! Кто согласится посадить себе на шею великовозрастное дитё, пропившее последние мозги? Впрочем, если дело выгорит, искренне порадуюсь твоему успеху. Удачи.

И дверь захлопнулась.

***

Не зная, куда деть свой отпуск, Северга скучала дни напролёт, думая о красотке, которую она лишила девственности прямо на улице Чахрева, среди обезглавленных тел. Прикинув так и сяк, она пришла к выводу, что ей не хватает под боком кого-то тёплого. Выйдя рано утром на крыльцо в полном воинском облачении и натягивая перчатки, Северга приказала дому:

– Никого не впускать до моего возвращения.

Её путь лежал в завоёванный Чахрев.

Она без труда отыскала то место: дожди даже ещё не смыли кровь с мостовой. Потом всё помнящая хмарь ей подсказала, куда девушка направилась после, и вскоре Северга, перемахнув высокую ограду, служившую скорее для обозначения владений, нежели для защиты, уже стучала в дверь довольно богатого трёхэтажного дома, похожего на её собственный. Дом, конечно, отозвался приятным хрустальным перезвоном, но никто и не думал отдавать ему приказ впустить гостью. Северга нутром чуяла – внутри кто-то притаился в страхе.

– Милая, не прикидывайся, что тебя нет дома! – насмешливо крикнула она, зная, что её голос слышен хозяевам, передаваясь по звуководу. – Это я! Помнишь меня? Ты, кажется, обещала накормить и напоить меня. Предложение ещё в силе?

Никто не отозвался, а волна страха отчётливо передалась по хмари, вызвав у Северги довольную ухмылку. Обходя вокруг дома и всматриваясь в окна, она разглядела тень девичьей фигурки, и близость цели обожгла её жарким биением в низу живота. Она хорошо знала устройство таких домов на примере собственного; при попытке проникновения на окнах молниеносно падали мощные, тяжёлые решётки, которые могли и пригвоздить замешкавшегося злоумышленника. Открыть или выломать их не было никакой возможности: в Нави умели делать решётки, способные противостоять сокрушительной силе оборотней; таким образом, дом превращался в своего рода крепость. Подыскав крупный камень среди обломков городской стены, Северга обернула его петлёй из хмари и рассчитанным броском разбила окно первого этажа. Тут же с лязгом и грохотом упали решётки. Каменная глыба сослужила свою службу: подперев собой решётку, она оставила достаточный зазор, чтобы Северга могла сквозь него пролезть.

Грохот её окованных сталью сапогов гулко раздавался в притихшем доме. Снова мелькнула тень, и испуганный стук каблучков заставил Севергу резко ускориться: ведь стоило девушке заскочить в комнату и приказать дому держать дверь запертой, ничто не помогло бы Северге её вскрыть. Крепостью дом был как снаружи, так и изнутри. Чтобы вышибить такую дверь, требовался таран и усилия дюжины воинов.

– Попалась, пташка.

Северга поймала девушку в нескольких пядях от двери: ещё мгновение – и та спряталась бы в надёжном укрытии. Её юная, свежая кожа изысканно пахла дорогим мылом, пушистый плащ льняных волос мягко щекотал Севергу, заставляя её рычать в предвкушении. Впрочем, лёгкой добычей красавица становиться не собиралась: томная глубина её глаз подёрнулась звериным блеском, а белые клыки обагрились кровью Северги. Пришлось сделать ершистой девице больно.

– Не трепыхайся, зверёныш, – хмыкнула женщина-воин, зализывая прокушенную руку, а здоровой поддерживая повисшую без сознания девушку, сражённую ударом хмари. – Целее будешь.

А пол между тем грозно загудел, и волны гула передавались мелкой дрожью по нервам похитительницы. Похоже, дом перешёл в состояние защиты, а это значило, что следовало быть начеку, чтобы не попасть в смертоносную ловушку. Падающие решётки и огромные топоры, внезапно открывающиеся под ногами ямы с длинными копьями-шипами и тому подобные прелести – всё это учили обходить в школе головорезов Дамрад: старшие ученики на завершающей ступени осваивали и ремесло взломщика на самом высоком уровне. Все возможные места расположения ловушек будущие воины зубрили наизусть, а проходить через них невредимыми могли к концу обучения уже с закрытыми глазами. Защитное устройство этого дома оказалось, впрочем, не самым изощрённым: всего две решётки, три топора, одно пронзающее сердце копьё и одна яма с железными кольями – всего семь ловушек, тогда как особо продвинутые дома могли скрывать в себе и до сорока, а то и пятидесяти всевозможных опасных неожиданностей.

Прохождение через череду этих препятствий не составило бы Северге никакого труда, если бы не было осложнено драгоценным грузом у неё на руках. Прижимая к себе бесчувственную девушку, похитительница проскользнула под решётками, причём вторая пригвоздила подол девичьего домашнего кафтанчика. Пришлось оставить его на месте. Яма с кольями была, видимо, рассчитана на невнимательных увальней, а Северга проскочила над ней по мостику из хмари. Под первый топор она поднырнула, второй перепрыгнула, а третий таки отрубил ей край плаща. Копье свистнуло у пригнувшейся Северги над головой, зацепив одну из её косичек.

– Глупый дом! – крикнула она. – Своими ловушками ты подверг опасности и свою хозяйку! Если бы не моя ловкость, девчонка уже давно была бы мертва или ранена. Или тебе важнее поймать вора любой ценой?

Когда она протаскивала свою добычу через окно, подпиравший решётку камень вывалился. То ли дом внял её доводам, то ли защитное устройство дало сбой – как бы то ни было, вместо того чтобы упасть, решётка поднялась, оставив девушку невредимой, и Северга благополучно вытащила её наружу.

– Всё хорошо, моя красавица, – проговорила она грубовато-ласково, укладывая её на повозку и укрывая своим плащом. – Твой дурацкий дом в попытке меня поймать чуть не угробил и тебя, но под конец, кажется, понял свою ошибку, что делает честь его разуму.

Слышала ли её девушка? Она лежала, отправленная в глубокое забытье рассчитанным ударом, и Северге это было на руку: меньше возни в дороге. Перекинувшись в зверя и впрягшись в повозку, она помчалась домой.

Девушка пришла в себя на роскошной постели под балдахином. Обведя вокруг себя непонимающим взглядом, она поморщилась от головной боли, а потом, увидев похитительницу, вздрогнула, съёжилась и натянула на себя одеяло, как будто оно могло её защитить.

– Твоё гостеприимство оставляло желать лучшего, милая. – Северга, взявшись за столбы балдахина, качнулась вперёд и с наслаждением и хрустом потянулась. – Надеюсь, моё ответное гостеприимство тебе понравится. Я – Северга. А как твоё имя?

Девчонка надула губки и отвернулась, изображая отвагу и гордость.

– Не хочешь представиться? Хорошо, как тебе будет угодно. Тогда мне придётся выбрать тебе прозвание по своему усмотрению. Я буду звать тебя… Ну, скажем, маленькой прошмандовкой. Как тебе? – И Северга вопросительно-насмешливо двинула бровью.

О, какой огонь сразу полыхнул в этих прекрасных и загадочных, как озёрная глубина, глазах! Северга про себя посмеивалась, но держала на лице невозмутимое выражение.

– Я не эта… как ты изволила сказать, – процедила девушка сквозь очаровательно ровные и белые, жемчужно-мелкие зубки. Повторить это слово ей было, очевидно, противно. – Меня зовут Довги́рда.

– Совсем другое дело, – кивнула Северга. – Добро пожаловать в мой дом. Если будешь умницей, у нас с тобой всё будет замечательно.

– Моя мать – госпожа Яктóра, казначейша и помощница градоначальницы, – прошипела Довгирда, колко сверкая глазами. – Она найдёт меня и спасёт, а тебя разорвут на клочки!

– Насколько мне известно, все власти Чахрева сейчас под стражей, – сказала Северга, присаживаясь на край постели. – Если они откажутся сотрудничать, их казнят. Мне очень жаль, милая… У твоей матушки в ближайшее время не будет возможности заняться твоими поисками.

Пухленькие губки Довгирды посерели, словно вымазанные пудрой, и затряслись, но она прикусила их, изо всех сил стараясь не заплакать. Юное создание хорошо держалось, вызывая в Северге смутное тёплое чувство сродни уважению.

– Ты моя стойкая маленькая девочка, – задумчиво проговорила она, касаясь тыльной стороной пальцев нежного пушка на её щеке. – Хоть ты и весьма коварно поступила со мной в нашу первую встречу, всё же ты мне нравишься. Ты засела у меня в мозгу, словно заноза… Красивая заноза.

Рявк! Огрызнувшись, девушка по-волчьи клацнула зубами, но Северга, смеясь, успела отдёрнуть руку. Прояви она медлительность – и пары пальцев она бы точно лишилась.

– Какие мы грозные, – хмыкнула она. – Ты по душе мне, маленький волчонок. С норовом, но тем занятнее будет тебя укрощать. Спляшешь для меня?

– Как бы не так, – рыкнула пленница. Или гостья? Северга сама не определилась.

Воздушно-прозрачное, мерцающее золотыми блёстками покрывало для танца она тут же изодрала в лоскуты и попыталась выпрыгнуть в окно, но наткнулась на решётку: Северга предусмотрительно привела в готовность защитное устройство. Впрочем, она велела дому не пускать в ход ловушки, а только укрепить все выходы и входы. Затравленно озираясь, Довгирда осела на пол и обхватила колени руками.

– Малышка, я вовсе не хочу истязать тебя и причинять боль, – мягко проговорила Северга. – Я хочу, чтобы всё было хорошо.

– Что тебе от меня надо? – В голосе девушки слышался нервный надрыв.

– Мне очень одиноко и скучно. – Северга присела около неё, снова пытаясь погладить светловолосую милашку по щеке. – Мне нужна женщина. Наложница. А возможно, если всё хорошо сложится, и постоянная подруга.

– Если тебе нужна наложница, роди дочь и делай с ней всё, что хочешь. Так у вас, кажется, заведено? – Девушка гордо и неприязненно отвела взгляд.

– Твой совет мог бы быть дельным, если б не три обстоятельства: во-первых, слишком долго ждать, а я хочу заиметь грелку для постели и сносную собеседницу за столом уже сейчас; во-вторых, я воин, и мой ребёнок будет обречён на сиротство; в-третьих – я не большая поклонница родственной связи, хоть это и одобрено самой Владычицей Дамрад.

Разговаривали они на общенавьем языке, но и западночелмерский говор был для Северги вполне понятен. Милое картавое произношение девушки даже нравилось ей. В первый день она не стала навязывать Довгирде своё общество слишком надолго, снабдила её едой и питьём и оставила в покое, а сама отправилась на прогулку. В том, что сбежать ей из дома не удастся, Северга была уверена.

Убежать девушка не смогла, но и к еде не притронулась. Загнанным зверьком она сидела в своей комнате, и слов из неё было не вытянуть и клещами: развлекать Севергу беседой она явно не собиралась. Усевшись за полный кушаний стол, Северга у неё на глазах принялась есть.

– Присоединяйся, – предложила она девушке.

Та отвернулась, но нервный трепет её ноздрей выдавал голод с головой. Северге хотелось узнать, как скоро падёт эта крепость. Она не сомневалась: рано или поздно гордость будет послана подальше под действием настойчивого жжения в желудке.

Эта картина повторялась семь дней кряду: Довгирда не трогала оставляемую ей еду и не разговаривала с хозяйкой дома, не выказывая при этом признаков истощения – ни осунувшихся щёк, ни голодного блеска глаз. Ходить ей при этом разрешалось по всем комнатам, кроме денежного хранилища; также в доме имелась богатая библиотека, из которой сама Северга прочла за всю жизнь книг десять, не больше: до поступления в школу воинов она предпочитала лазать по горам и купаться, а потом ей стало не до чтения. Заскучав, она решила проверить одну догадку.

Как мать не утруждалась стряпнёй, заказывая уже готовую еду на дом, так и Северга каждое утро принимала у доставщика из той же проверенной харчевни корзину свежей, ещё горячей снеди. Нежданно-негаданно заглянув среди ночи на кухню, где съестное лежало в изобилии, она обнаружила там Довгирду. Застигнутая врасплох девушка уронила тонкую лепёшку с завёрнутым в неё мясом, которую она жевала, и залилась очаровательным румянцем, а потом на её глазах злыми алмазами засверкали слёзы. Северга беззлобно рассмеялась.

– Ах ты, хитрюга! И давно ты так ловчишь? Пускаешь мне пыль в глаза – мол, лучше сдохну с голоду, но покажу, какая я гордая! Я было поверила, забеспокоилась даже. А ты тут втихомолку наворачиваешь… Думала, отщипнёшь кусочек, чтобы никто не заметил в общей куче? Ты права, лепёшек я действительно не считаю. Но дом-то всё видит, глупенькая ты моя.

Довгирда порывисто отвернулась и закрыла лицо руками.

– Да ладно тебе. Кушай на здоровье. – Северга приблизилась к ней, встав у неё за спиной. – Заметь, это не я морю тебя голодом, это ты сама зачем-то передо мной представление разыгрываешь.

Её руки опустились на вздрагивавшие девичьи плечики. Довгирда вся напряжённо застыла, но не дёрнулась, и Северга скользнула ладонями ниже, на талию… Но, похоже, она поторопила события: гостья зашипела, оставила у неё на шее горящие полоски царапин и убежала в свою комнату. Северга не стала её преследовать. Ей хотелось добиться добровольной отдачи: в насилии, как она убедилась, было мало интересного. Хотя что есть похищение? Тоже насилие, но в такие тонкости Северга не вдавалась, ей было достаточно того, чтобы руки девушки сами поднялись и обняли её за шею, а колени раздвинулись, допуская к источнику «сладкого сока». В первый раз она, кажется, не успела в спешке как следует распробовать Довгирду и надеялась теперь вкусить её прелестей основательно, ничего не упуская.

Ночное разоблачение подействовало благотворно: на следующий день Довгирда неуверенно, как бы нехотя присоединилась к Северге за столом. Улучшение наблюдалось также и в разговорчивости: они даже перебросились несколькими словами.

– У тебя много книг, – заметила Довгирда. – Можно мне их читать, чтоб хоть как-то развеять скуку?

– Здесь всё к твоим услугам, – ответила Северга. – Ты, видимо, образованная девушка, любишь книжки… А у меня вот с детства науки как-то не пошли. Не сказать чтобы я была совсем тёмной, грамоте я обучена, да только применять её мне особо негде.

Она не спешила. На следующий день их разговор продлился почти час: Северга попросила Довгирду рассказать о прочитанном. У девушки оказалась потрясающая память, и она почти слово в слово передала содержание страниц из сборника летописей, на который пал её выбор. Закатное небо с огромной воронкой выглядело завораживающе и жутковато, и Довгирда залюбовалась им, стоя у окна. Решив не упускать такой красивой возможности, Северга склонилась и накрыла её губы своими. Поначалу эти мягкие, словно тёплый хлеб, губки раскрылись под её натиском, а в следующий миг Северга еле успела спасти свой язык от острых зубов красотки.

– А ты опасный зверёк, – засмеялась она, вдогонку успев шлёпнуть Довгирду по заду.

На следующий день дом доложил о приходе гостьи. Предварительно заперев девушку в комнате, Северга впустила посетительницу – величавую зрелую женщину, облачённую во всё чёрное. Откинув наголовье длинного плаща, отделанного по краям золотой каймой, гостья открыла строго и гладко причёсанную голову: золотой узел кос отягощал ей затылок, а на висках это золото смешивалось с серебром. Морозно-голубые, глубоко посаженные глаза, чёткие брови с серьёзной складочкой, сурово сжатый тонкий рот, безупречно правильный нос с хищными ноздрями, страстная ямочка на крупноватом для женщины подбородке – всё это выдавало в ней железную волю и привычку к властности, сдерживаемую новыми печальными обстоятельствами.

– Я проделала нелёгкий и опасный путь к твоему дому, но я нашла тебя, – проговорила незнакомка. – Мне известно, что здесь находится моя дочь Довгирда.

– Госпожа казначей? – Северга озадаченно выгнула бровь. – Это то, о чём я подумала? Ты в своей прежней должности?

– Да, ты не ошиблась, – кивнула гостья. – Я свободна и вернулась к работе. И выражаю признательность за то, что ваши воины не подвергли город разграблению и сожжению.

– А смысл нам бесчинствовать на новоприобретённой земле? Чтобы потом всё самим восстанавливать? – хмыкнула Северга. – Что ж, я рада, что ты проявила разумность. Было бы жаль оставлять твою прекрасную дочурку сиротой.

Яктора при этих словах осталась неподвижна, только глаза оживились и напряжённо сверкнули.

– Зачем ты забрала мою девочку? Что ты с нею сделала? Да, вы – завоеватели, но это не значит, что вам можно всё! – Сдержанная горечь и негодование звенели в её голосе, холодные ясные глаза затуманились гневом, кулаки стиснулись… Казалось, ещё чуть-чуть – и гостья ударит Севергу.

– Вам было предложено присоединиться к нам миром. Вы выбрали путь обречённого на поражение сопротивления, – холодно отчеканила Северга. – А твоя дочь в тепле и сытости, читает книжки и спит до полудня.

– Прошу тебя, верни её. Я могу заплатить выкуп, у меня достаточно денег! Умоляю, только отпусти!

Да, не любила эта женщина просить, и в этом Северга находила её сходство с собою. Даже в словах мольбы звенела ледяная сталь привыкшего приказывать голоса. Однако, едва вымолвив это, мать Довгирды пошатнулась: на её пальцах, судорожно скользнувших под плащ, влажно заблестели алые пятна. Рана была, судя по всему, совсем свежей. Заткнув её новым куском хмари, Яктора вновь подняла на хозяйку дома тяжёлый, замутнённый болью взгляд.

– Да, похоже, твой путь действительно был нелёгок, – проговорила Северга. – Мне по душе твоя стойкость. Где-то у меня было одно снадобье, которое снимает любую боль…

У неё ещё сохранилась баночка мази из желтков яиц драмауков. Вручив её гостье, она сказала:

– Хорошо, я отдам тебе твою дочь, но только после того как она разделит со мною ложе. А ты будешь спать в соседней комнате, не мешая нашим утехам.

– Ты чудовище, – прошипела казначейша, отшвырнув банку. – Не нужно мне твоих снадобий! Отдай мою дочь, или…

– Или – что? – Северга склонилась над осевшей на пол женщиной. – Сдаётся мне, ты не в том положении, чтобы ставить условия.

Несмотря на болезненную рану и кровопотерю, у Якторы достало сил проследовать за ней к комнате Довгирды. Едва дверь открылась, мать и дочь бросились навстречу друг другу, но Северга воскликнула:

– Дом, решётка!

В дверном проёме с лязгом упала решётка, по одну сторону которой оказалась Довгирда с Севергой, а по другую – Яктора.

– Матушка, ты жива! Тебя отпустили из темницы? – радовалась девушка даже вопреки разделившей их преграде. – И госпожу градоначальницу тоже?

– Да, дитя моё, пришлось принять новую власть, – ответила мать. – Прежде всего я думала о тебе… Сама я не боюсь смерти, меня волнует только твоя судьба. Всё хорошо, скоро мы с тобой пойдём домой… только потерпи чуть-чуть.

Довгирда тянула к ней руку сквозь ячейку решётки, но Яктора отдалялась, не сводя с неё печального и усталого взгляда.

– Матушка, ты куда?! – закричала девушка. – Не уходи! Не оставляй меня!

– Всё будет хорошо, не бойся. – Когда-то властное, а теперь совершенно сломленное выражение лица Якторы озарилось слабой улыбкой. – Ты, главное, не вырывайся. Чем больше сопротивляешься, тем больнее будет…

Когда она скрылась из вида, Довгирда с ужасом повернулась к Северге, впечатываясь спиной в решётку.

– В комнате, где сейчас находится твоя мать – ловушка, – шепнула женщина-воин, касаясь её губ своим дыханием. – Падающий потолок с копьями. А дверь заперта. Ей не уйти, это верная смерть. Если ты скажешь мне «нет», моя сладкая девочка, я отдам дому приказ, и твоя мать умрёт. Ну, что?

Стоило видеть, как выражение полудетского испуга и растерянности сменяется на пленительном личике Довгирды отчаянной, обречённой решимостью. Пушистые опахала ресниц трепетно закрылись, напряжение длинной изящной шеи обмякло, плечи опустились… Её наполняла отрешённая, жертвенная готовность ко всему, и в сердце Северги разлилась грусть.

– Хотела бы я иметь такую мать, как у тебя, – вздохнула она.

Глаза Довгирды открылись, полные недоумения. Теперь уже ничто не мешало свершиться полноценному поцелую, и Северга, воспользовавшись замешательством девушки, с наслаждением нырнула языком в её ротик. Сладострастное напряжение, слившееся с нервным в безумную игру, достигло точки кипения, перелилось через край и волнами захлёстывало Севергу, накрывая её множественными вспышками.

Неистово целующиеся губы разомкнулись. Дыхание Северги сбивчиво хрипело, в висках стучало, ноги блаженно подкашивались, как после яростного соития. Придя в себя и отступив на шаг, она глухо приказала:

– Дом, убрать решётку.

Довгирда недоверчиво-потрясённым взглядом проводила поднимающуюся преграду, совсем недавно мешавшую ей воссоединиться с матушкой. Застыв с немым вопросом в широко распахнутых глазах и нервной полуулыбкой на дрожащих губах, она воззрилась на Севергу.

– Иди. Вы обе свободны, – сказала та. – Я оценила твоё маленькое представление с голодовкой… Как видишь, я тоже умею устраивать розыгрыши, хотя моё понятие о смешном, наверное, мрачновато для тебя. – Северга дрогнула уголком губ в угрюмой ухмылке. – Телесно я уже познала тебя там, на улице твоего родного города, поэтому не думаю, что открою для себя что-то новое. А сейчас произошло то, что доставило мне иного рода наслаждение, быть может, малопонятное тебе. Больше ничего мне не нужно. Вместе нам всё равно не суждено остаться: мой отпуск подходит к концу, скоро мне снова отбывать на войну, где меня, к твоей радости, однажды убьют. Давай, ступай к матушке. И цени её, пока она рядом.

Девушке хватило нескольких мгновений, чтобы прийти в себя. Она бросилась прочь из комнаты, а Северга, плюхнувшись на кровать и закинув руки за голову, устало отдала приказ:

– Дом, выпустить их.

А звуковод услужливо донёс до неё голоса с крыльца:

– Она так быстро отпустила тебя, дитя моё… Я не понимаю! Она что, пошутила?

– Она не тронула меня, матушка, только поцеловала и отпустила. Я тоже ничего не поняла. Пойдём скорее домой! Ой, у тебя кровь…

– Пустяки, девочка. Заживёт. Идём.

***

– Ничего, ничего, старушка, жить будешь.

Зима, шатёр, костры, жажда. Смутно знакомое пятно лица, загрубевшая рука на покрытом испариной лбу Северги. Горький отвар, а на искорёженном под обломками рухнувшей каменной стены теле – толстый слой желтковой мази.

Гырдан. Его руки ободраны до крови: ими он, ломая когти, расшвыривал камни, чуть не ставшие её могилой.

– Чудом череп цел остался, а всё остальное до свадьбы заживёт.

Разлепив колючие губы, Северга прохрипела ссохшимся горлом:

– До чьей свадьбы?

– Да хоть до нашей с тобой, – тепло фыркнул Гырдан в щекотной близости от её уха. – Я знаю, ты не очень жалуешь мужчин, но, может, не все они такие ничтожества?

Стоило пройти через десяток походов, чтобы оказаться в сотне у Гырдана. С него начался её путь воина и им же чуть было не закончился, но не таков был Гырдан простак, чтобы легко отдать Севергу в лапы смерти.

– Ты, пожалуй, единственный из мужчин, на кого мне всегда хотелось равняться, – сорвалось с её пересохших губ неожиданное признание. – Я всегда жалела, что ты не мой отец.

Может, ей впоследствии и пришлось бы пожалеть об этих высокопарных словах, но сейчас вся наносная суровость сошла с неё, как скорлупа, а душа обнажилась. А Гырдан усмехнулся, вороша шершавыми пальцами её волосы:

– У тебя ко мне только дочерние чувства?

Хороший вопрос. Северга всегда с отвращением думала о соитии с мужчиной, но Гырдан у неё отторжения не вызывал. Его запах сроднился в её памяти с запахом хлеба и мяса, он был основой, на которой зиждилось её становление как воина и как личности. Это было что-то родное, вечное, нерушимое. Это текло в её крови.

Впрочем, сейчас следовало сосредоточиться на выздоровлении. Через седмицу – бросок войска через горы, к этому времени нужно было не только встать на ноги, но и успеть полностью окрепнуть. Северга злилась, что Гырдан только смачивал ей губы и язык, не давая глотать воду, а он терпеливо твердил:

– Сейчас лучше не есть и не пить: тебя может вырвать. Ты же не хочешь захлебнуться собственной блевотиной во сне или беспамятстве?

Когда он, сморённый усталостью, задремал, Северга выползла на снег. Гырдан сказал, что на её теле не осталось живого места, но, судя по тому, что оно ещё могло ползать, кое-какие живые места всё же сохранились. Шатры и костры, дремлющие воины, вкусное варево в походных котлах. Пальцы судорожно вцепились в пушистое снежное покрывало, зубы заломило от холода. Снег таял на языке капелькой холодного света.

Время стоянки стремительно истекало. Раны затянулись медленнее, чем обычно – за три дня вместо одного; однако попробовав встать, Северга едва не ослепла от вспышки безумной боли. Даже о нескольких самостоятельных шагах не могло быть и речи.

– Видимо, кости неправильно срослись, – сокрушённо качал головой Гырдан. – Тебя бы к костоправу хорошему. К тётке Бенéде. Она кости ломает и правильно их ставит… Но она живёт в Верхней Гéнице, туда семь дней пути. Даже не знаю…

А между тем подошла пора трогаться в путь. Последняя ночь ворожила метелью над шатром, а Гырдан возился около Северги, раздвигая ей колени и причиняя ей этим ещё большую боль.

– Ты… что творишь, гад?! Спятил? Нашёл время… – Руки у неё, к счастью, не так сильно пострадали, и кулак свистнул в вершке от его скулы – воин еле успел уклониться.

– Успокойся, это не похоть. Я попробую подлечить тебя, как умею, – пыхтел он, вскарабкиваясь на Севергу и расстёгивая штаны. – Отдам тебе чуток своей силы, авось, не так больно будет.

– Мазью… намажь!

– Мазь кончилась. Тихо… Верь мне, детка. Потерпи.

Северге показалось, что её таз раздавливает огромная каменная глыба. Чтобы не орать от боли, она вцепилась зубами себе в руку. Гырдан пыхтел, роняя капли пота, и они смешивались у Северги на лице со слезами.

Наконец он отвалился в сторону.

– Всё…

На зубах у Северги розовела кровь: она прокусила себе руку насквозь. Раздавленная, как лягушка, она даже помыслить боялась о движении, но когда Гырдан осторожно поправил её ноги, ожидаемой вспышки боли не последовало. Легчайшая изморозь седины на его волосах за считанные мгновения, взбесившись снежным бураном, полностью выбелила несколько косичек.

– Ты… – пробормотала Северга, дотрагиваясь до этой сияющей в сумраке седины.

– Ничего, старушка, ничего, – устало улыбнулся он. – Крепости во мне ещё довольно. Главное, чтоб тебе полегчало.

К утру Северга смогла кое-как встать, но передвигалась хромой прыгающей походкой.

– Мда… Какие уж тут горы, – озадаченно промычал Гырдан. – Если не разгуляются, не разомнутся твои ноги, воин из тебя – никакой.

– Я… разомнусь, – скрипела Северга зубами. – Всё будет как надо.

Она отправилась в бросок вместе со всеми, но скоро стало ясно, что даже при помощи хмари ей горы не преодолеть. Заснеженные склоны ранили её своей неприступной враждебностью, подкарауливали коварством, убивали непостижимым высокомерием. С горечью Северга вспоминала ту лёгкость, с которой ей прежде повиновались ноги, а она даже не замечала этого и не ценила… А идти нужно было наравне с остальными, не отставая и никого не задерживая. Боль вернулась, и Гырдан велел двум воинам взять Севергу на носилки. Во время привала он сказал решительно:

– Ну, голубушка, застряли мы с тобой. Не ходок ты, а бросить тебя я не могу.

– Не мучайтесь со мной. Прикончите – и все дела, – глухо проронила Северга, уставившись в свод шатра, озаряемый светом жаровни. – Я калека. Какой от меня теперь прок…

– Нет, так дело не пойдёт, – вздохнул Гырдан. – Вот что… Отправим-ка мы тебя к Бенеде. Я, как только смогу, тебя навещу.

С горами пришлось распрощаться. Северга горько завидовала быстрым лапам соратников, впряжённых в повозку: ей самой такая скорость и свобода была уже недоступна. Через семь дней и ночей повозка остановилась в глухой деревушке, во дворе добротного дома, построенного простым каменщиком, а не вдохновенным зодчим. Над Севергой склонилась высокая, могучего телосложения женщина средних лет, с грубым мясистым лицом и коричневой бородавкой на щеке. Из бородавки рос длинный чёрный волос. «Да… Такая и жгутом скрутит, и узлом завяжет, и все кости переломает!» – подумала Северга не без уважения. Одни ручищи цвета обожжённой глины чего стоили!