Текст книги "Навь и Явь (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 71 страниц)

Но стоило ей подумать об обломке иглы, как по её жилам заструилось тепло, и она с невесть откуда взявшимися силами зашагала, опираясь на плечи Голубы: всё-таки её заметно шатало. Однако вопреки всему в ней открылся неведомый источник бодрости, впрыскивавший ей в кровь светлый, золотистый жизненный сок.

– Вот так, ещё чуть-чуть! Шагай, мы почти пришли! Умница! – хвалила девушка, радуясь успеху. – Дом уже совсем близко!

Переступая порог, Северга споткнулась и растянулась на полу. Голуба засуетилась вокруг неё, а грудь навьи сотрясал негромкий и сиплый смех. Хохотом эти судороги назвать было нельзя – так, тихий скрип умирающего дерева. Во взгляде Голубы опять отразилась эта уязвляющая жалость, смешанная с испугом: видно, она решила, что Северга сошла с ума. А Северга уже и сама не знала, в своём она уме или уже нет… Чувство-чужак, пригревшееся под сердцем непрошеным гостем, переворачивало всё с ног на голову. Она дорого бы дала, чтобы вернуть прежнюю себя – умную, злую, холодную тварь, без всех этих подснежниковых соплей! Прихлопнуть и размазать рукой в латной перчатке этого бесцеремонного жильца с пушистыми крылышками ночной бабочки – так, чтобы даже пыльцы не осталось.

Вместо сильной, неуязвимой, холодной твари на полу в домике сельской знахарки лежали жалкие останки, облачённые вместо доспехов в женскую сорочку, с парой клочков волос на голове – подобие тела, корчащегося и издающего почти спавшимися лёгкими какое-то нелепое подобие смеха.

– Ну давай, ещё чуточку, – уговаривала Голуба. – Вот она, постель-то твоя… Давай, добирайся до своего места.

Как покорить недосягаемую вершину? У себя в Нави Северга взбиралась на самые высокие горы даже без помощи ступенек из хмари, а тут… всего лишь лежанка. Но для слабого тела даже это было непростой задачей.

– Оставь, надорвёшься, – прохрипела Северга, отпихивая от себя Голубу, пыхтевшую от попыток затащить больную на постель.

Снова вышло грубовато. Взгляд Северги упал на веник: вот уж им-то можно так огреть! Не то что тем прутиком в лесу… Впрочем, Голуба не рассердилась, только огорчилась до слёз – в уголках её ясных глаз заблестела влага. Наказывать Севергу веником она даже не подумала, просто отвернулась и принялась с напускной деловитостью развешивать на верёвке выполосканные вещи из корзины. Предоставленная самой себе, Северга сумела приподняться и забросить на постель руку, а с нижней половиной тела дела обстояли неважно. Отдыхая, женщина-оборотень искоса поглядывала на девушку – та даже обижалась очаровательно. Хотелось впиться поцелуем в эти надутые губки, искусать их до крови…

– Ладно, красавица, не серчай, – усмехнулась она. – Прости, ежели что не так. Не получается у меня без тебя на лежанку вскарабкаться. Не пособишь?

Она, мрачная гордячка, просила о помощи? Выходит – да, просила. От Голубы исходил молочно-нежный запах невинности, от него Северга просто пьянела. Это было её личное безумие, всякий раз кружившее ей голову. Скольких деревенских простушек она лишила девственности – не счесть… В этом она находила особую сладость, недоступную в Нави: в родных краях девушки пахли не так пленительно. Появляясь на лесной тропинке перед испуганной девицей, собравшейся по ягоды-грибы, она оплетала её холодными чарами, пуская в ход всё своё тёмное обаяние, и глупышка велась. Сперва девушки принимали Севергу в её воинском облачении за мужчину, но когда открывалась правда – это был неповторимый, ни с чем не сравнимый смак. Некоторые визжали и вырывались, испуганные необычностью происходящего, но находились и такие, кто входил во вкус «противоестественных» ласк и был готов бегать на свидания снова и снова. Впрочем, двух-трёх раз Северге хватало, чтобы пресытиться девушкой, и она отправлялась искать новую неискушённую жертву. Несколько покинутых дурочек даже наложили на себя руки, но на это Северга могла только хмыкнуть и пожать плечами. Они сами делали свой выбор.

Голуба между тем мило покряхтывала, пытаясь закинуть ноги Северги на постель. От прикосновения её рук костлявая сиделка-боль отступила, и женщина-оборотень на время забыла о своей немощи: она растворялась в блаженстве. Пожалуй, запах Голубы дурманил ещё сильнее обезболивающего зелья.

– Ох, беда мне с тобой, – ворчала девушка.

Наконец её усилия увенчались успехом – Северга вся целиком оказалась на лежанке. Укрыв её одеялом, Голуба принялась хлопотать по хозяйству, а Северге оставалось только лежать и думать. Давно у неё не было столько свободного времени, и мысли в голову лезли безостановочно.

– Так… Тебе по нужде не надобно ли? – между тем склонилась над нею Голуба. – А то давай, помогу на горшок слезть.

– Нет, – скривилась Северга, отворачиваясь.

Стыд выгрызал ей нутро. Все похотливые помыслы горестно съёжились, сражённые наповал этой отвратительной беспомощностью. Какие уж там девушки, когда из-под лежанки появился вонючий горшок, напомнив Северге, что она сейчас – просто комок слабой, умирающей плоти? Как только Голубе не противно на всё это смотреть и всё это убирать?

– Давай, оправься, – настаивала девушка. – А то когда потом терпеть сил не будет – не успеешь до горшка-то добраться… Мне ж потом стирать, не тебе.

Оставалось утешиться лишь мыслью, что это – естественно, а значит, не безобразно.

Сумеречная синь сгущалась за окном. В дверь постучали, и Северга застыла в ожидании. Всякий раз, когда кто-то приходил, ей мерещились мужики с острогами, вилами и зажжёнными светочами, пришедшие мстить за своих убитых односельчан. Будь Северга на ногах и при оружии, она бы и бровью не повела, но теперь… Теперь с ней мог справиться даже ребёнок. Слегка успокаивало лишь то, что находилась она сейчас в другом селе, но новости – всё равно что птицы.

– Не открывай, – проскрежетала она сквозь зубы выглянувшей в окошко Голубе.

– Ты чего? Там бабка Вишеня опять за травкой для своего хворого внука пришла, – сказала девушка. – Сейчас я ей всё что надо дам и тебе покушать принесу.

Старушечье бормотание доносилось до напряжённого слуха Северги вместе с холодным дыханием зимы. Дальше сеней Голуба посетительницу не пустила; прошмыгнув мимо женщины-оборотня в кладовку, она вернулась оттуда с холщовым мешочком.

– Бабусь, не забыла, как отвар готовить-то? Заваривать крутым кипятком, настаивать на тёплой печке с заката до рассвета, – прозвенел нежный Голубин голосок из сеней. – Трижды в день давать по три глотка. Можно медку добавлять – и вкус, и польза добрая.

– Помню, помню, дитятко. Благодарствую, милушка моя… Поклон тебе низкий, – прошамкала бабка.

Напряжение растаяло и отпустило, лишь когда дверь закрылась. Пшённая каша с маслом не лезла в горло, но Северга, понимая, что без еды совсем обессилеет, заставляла себя глотать. Голуба кормила её с ложечки, как ребёнка, ласково приговаривая при этом:

– Вот так… Кушай кашку из пшена золотого, солнышком напоенного, землицей напитанного. Коровушка по лугу гуляла, сочную травушку щипала, молочко давала, а я его в маслице сбивала.

С этакими присказками она могла накормить кого угодно и чем угодно. Северга терпеть не могла каш, не считая их за достойную пищу, но в руках этой девушки любая еда приобретала особый вкус и ложилась в желудок тепло и сытно.

– Скажи, для чего вы меня выхаживаете? Какие у вас цели? – поев, спросила Северга.

– Хворая ты, вот потому и выхаживаем, – опустив пушистые ресницы, ответила Голуба.

– А глазки прячешь почему? – хмыкнула женщина-оборотень. – Не верю я в бескорыстие, милая. Это сказки для дураков. Впрочем, можешь не отвечать. Правду ты всё равно не скажешь, а врать тебе тяжело.

Неловкий разговор нарушил хрупкое очарование домашнего вечера. Голуба уселась за шитьё, а к Северге опять подкралась боль – неусыпный страж с пустыми глазницами.

– Невмоготу мне, – прохрипела женщина-оборотень.

– Отвару дать? – встрепенулась Голуба.

– Нет, от него дурман тяжкий, – облизнув сухие губы, качнула головой Северга. – Поговори со мной, что ли.

– Да не знаю я, о чём говорить, – смутилась девушка. – Лучше ты говори, если хочешь, а я послушаю. Расскажи что-нибудь.

***

С чёрного неба, озарённого молниями, сыпались тучи стрел – Северга еле успевала прикрываться щитом, пробираясь сквозь гущу боя к Икмаре, услышав её зов. Под ногами проминались мягкие животы, хрустели пальцы, сапоги вязли в грязи, смешанной с кровью.

Икмаре требовалась помощь.

Войско Дамрад победоносно шествовало по Западной Челмерии; Восточная сразу сложила оружие, согласившись стать частью нового объединённого государства. Облюбовав новый край и желая присоединить его, владычица всегда сначала высылала его главе предложение подчиниться бескровным путём, и только в случае отказа шла войной. Завоевав так несколько мелких княжеств, она прослыла грозной властительницей с непобедимым войском, и некоторые из страха перед ней сдавались без сопротивления – под милостивую и мудрую власть Дамрад, обещавшую мир, богатство, процветание и защиту от набегов соседей.

Объединённое государство, названное впоследствии Дланью, ещё не приобрело свои окончательные границы, но заявило о себе на всю Навь весьма громко и дерзко.

Это был первый настоящий боевой поход Северги. Городок Чáхрев отчаянно сопротивлялся: на защиту вышла не только дружина градоначальницы, но и все жители – те, кто мог держать оружие. Все – смертники, и они знали об этом, но вышли биться.

Наступив в чьи-то выпущенные кишки, Северга поскользнулась и чуть не полетела кувырком. Срубленная голова вытаращилась на неё мёртвыми глазами.

Икмара лежала, пригвождённая к земле копьём – ещё живая, но мученическая зелень её глаз молила: «Помоги». Сцепив зубы, Северга с рыком выдернула копьё, и кровь хлестанула из раны, забрызгав ей лицо. Заткнув дыру в животе спасительным сгустком хмари и остановив им кровь, Икмара прохрипела:

– Ты вовремя. Самой мне было бы не встать.

Они сражались бок о бок: Северга прикрывала раненую однокашницу щитом и мечом, а та обороняла её с тыла. В бой шли наспех вооружённые и необученные горожане, и крошить их в кровавое месиво было любо-дорого.

– С такими защитничками город падёт через час! – хрипло хохотнула Северга.

– Раньше, – отозвалась Икмара.

Они, прошедшие суровую школу головорезов Дамрад, вместе добывавшие яйца драмауков и делившие постель, не боялись ничего. Они слизывали кровь с клинков, хохоча в лицо противнику, и горожане в ужасе роняли оружие.

«Война – это весело», – думала Северга, и удачный поход укреплял её в этой мысли. Они брали город за городом, а где-то далеко, в глубоком тылу, матушка по-прежнему самозабвенно воздвигала свои дома и дворцы, непричастная к «грязным делам».

Северга рубила, колола, отшвыривала тела… Она с головы до ног покрылась чужой кровью. Глухой гортанный вскрик позади – и Икмара повалилась ей на руки с торчащей из глаза стрелой. Та попала точнёхонько в прорезь шлема, пронзив мозг – один из трёх смертельных для навия ударов.

***

Кровавая пелена залила прошлое. Алые потёки запятнали ту дождливую ночь, когда на Севергу в казарме навалились несколько потных похотливых туш с членами наготове; её собратья по школе для воинов решили устроить ей ещё один «обряд посвящения». Они не знали, что Северга вняла совету зеленоглазой женщины-воина держать при себе нож круглосуточно. Клинок погрузился в бычью шею насильника в месте её перехода в плечо и вышел из раны, влажно блестя от крови – не смертельно для навия, но весьма чувствительно. Его сообщники растерзали бы Севергу, если бы в казарму не ворвались старшие ученики. Злоумышленники от ударов полетели в разные стороны. Половина казармы проснулась и взбудораженно гудела, а те, кто находился далеко от места стычки, продолжали дрыхнуть после тяжёлого, полного суровых нагрузок дня.

В ту же ночь все предстали перед главным наставником школы – и несостоявшиеся насильники, и виновница переполоха, Северга. Точнее, сама она себя ни в чём виновной не считала, а вот Боргем приказал бросить её наравне с её обидчиками в яму.

– А меня-то за что?! – захлебнувшись от жарко прилившего к щекам негодования, вскричала Северга.

– Вот за этот вопрос, – хмыкнул Боргем.

Ямы находились под открытым небом, в каждую из них помещалось по одному узнику. Сверху – решётка, несокрушимая даже для удара хмарью, а под ногами – грязь. Подкоп сквозь стены из твердейшего камня был невозможен. Также ямы сообщались друг с другом маленькими слуховыми отверстиями на уровне пола; в эти дырки не пролезла бы и кошка, зато все запахи прекрасно через них переносились. И в этом был особый умысел: мало узнику своей вони, так пусть ещё чужую понюхает.

– Как тут спать? Прямо в это дерьмо и ложиться, что ли? – возмущались обидчики Северги.

– Захочешь спать – уснёшь где угодно, – усмехнулся проходивший мимо старший ученик. – Воин должен уметь отдыхать в любом месте.

По нужде их не выпускали, приходилось справлять естественные надобности прямо в яме. Северга терпела два дня, надеясь, что их скоро выпустят, но этого не случилось.

– Да вы оправляйтесь, не стесняйтесь, – посмеивались сверху старшие. – Только сами потом своё дерьмо убирать будете. Никто за вас этого не станет делать.

На третий день Северга не утерпела. И, как назло, проскользнув сквозь крупную ячейку решётки, в яму шлёпнулась рыбина.

– Твой обед! – крикнули сверху.

Как ни голодна была Северга, она ни за что не стала бы есть пищу, испачканную телесными нечистотами. Рыбина так и осталась лежать на грязном дне ямы, привлекая назойливых насекомых. Рой жужжащих тварей днём и ночью досаждал узнице, и только дождь порой разгонял их. Бывшие обидчики, а ныне собратья Северги по заключению целыми днями переругивались друг с другом и обещали своей несостоявшейся жертве весёлую жизнь.

– Из-за тебя мы здесь спим в дерьме, жрём дерьмо и дышим дерьмом! Вот погоди, выйдем отсюда – во все дыры тебя вы*бем!

– А по-моему, мы здесь из-за вашего неумения держать свои похотливые причиндалы при себе, – не оставалась в долгу Северга. – Сунетесь ко мне – отрежу яйца.

За все восемь дней, которые длилось заключение, она ни разу не притронулась к пище, швыряемой через решётку, и ни разу толком не выспалась. Поили их через день: нужно было ловить ртом струю воды, лившуюся сверху. А однажды Северге пролилось в рот что-то тёплое и солёное. Пока она отплёвывалась, надзиратель, стоя над ямой и посмеиваясь, застёгивал штаны.

Настал день, когда ненавистную решётку отперли. На краю ямы Севергу встретила обладательница зелёных насмешливых глаз, давшая ей самый первый урок во время «обряда посвящения».

– Меня зовут Икмара, я старшая ученица. Тебя закрепили за мной, я буду обучать тебя. – И, подмигнув, добавила: – Неплохое начало. Едва поступила – и сразу в яму! Тебе не помешало бы помыться.

В отличие от новичков, старшие ученики жили в отдельных каморках, оснащённых купелями для омовений. Велев Северге раздеться, Икмара нажала рычаг, и из торчавшего в стене желобка в купель полилась вода – вполне уютно, почти по-домашнему. Северга не заставила приглашать себя дважды: желая скорее смыть следы заключения, она забралась в купель и натёрлась брусочком мыла, сваренного из жира, золы и извести. Дома она привыкла к дорогому душистому мылу, но сейчас была рада и простому. Да что там – она согласилась бы и на стиральный щёлок, лишь бы избавиться от грязи и вони.

– У тебя хорошее тело. – Руки Икмары скользнули по голым плечам Северги, растирая их. – Крепкое, выносливое. В ученье это тебе пригодится.

Она оказалась права. Северге пришлось пройти через множество тяжёлых упражнений, казавшихся поначалу издевательскими – перетаскивание камней было одним из таких. Икмара гоняла Севергу нещадно, до седьмого и десятого пота, до боли в теле и потемнения в глазах. Новоиспечённой ученице не терпелось заняться изучением настоящих боевых приёмов, но наставница сказала:

– Сперва нужно выковать тело, способное на всё.

Старшие ученики обучали младших, а сами учились у мастеров-наставников. Жаловаться не приходилось: так здесь готовили всех, но выдерживали первоначальную «переплавку» далеко не все. Уже через месяц отсеялась пятая часть новобранцев.

Помимо тяжёлых учебных нагрузок Северге приходилось всё время быть настороже: обещание насильников довести дело до конца повисло над ней, заставляя даже спать с ножом под подушкой. Эти ребята затаились, но затишье было худшей пыткой для Северги – намного хуже, чем открытое противостояние.

Однажды к Северге подошёл один из малознакомых новичков и сказал, что его послала Икмара.

– Она ждёт тебя за прачечной. Явись незамедлительно, у неё к тебе важный разговор.

Небольшой пустырь за прачечной казался безлюдным – даже тени Икмары там не было. Северге с самого начала всё это не понравилось, и она заранее достала из-за сапога нож.

– Я обещал выдрать тебя во все дыры – я это сделаю, – раздался грубый голос. – Я всегда держу своё слово.

Из-за чанов с мокнущим бельём показались молодые оборотни. Каждую из этих бесстыжих морд Северга узнала, и все её мускулы закаменели в ожидании схватки, а под ногами словно пронеслась ледяная позёмка. В прошлый раз парни навалились на неё с единственным «оружием» – своими членами, а теперь они вооружились как следует: один помахивал цепью, другой – кистенём, у третьего блестел кинжал… Быстрый взгляд вокруг – на помощь позвать некого, да и не привыкла Северга о чём-то просить. Значит, придётся или справиться самой, или позорно сдохнуть.

– Ну что, ребята, повеселимся?

У «веселья» были зубы, когти и могучие тела с мускулистыми плечами и толстыми шеями, а оружие в считанные мгновения могло превратить Севергу в кучку переломанных костей и окровавленной плоти. Вихрь напряжения, закрутившийся у неё в груди, притянул к себе сгустки хмари, которые собрались в один большой светящийся ком. Никто этому не учил Севергу, она действовала по наитию, защищаясь от окруживших её оборотней; она не прикасалась к главарю и пальцем, просто направила в него этот шар из хмари, и противник далеко отлетел и шмякнулся на землю, точно сбитый таранным бревном. Но были ещё другие – много других! В воздухе что-то свистнуло, и тяжёлый удар горячо обрушился на плечо Северги – рука отнялась и повисла сухой веткой… Другой удар пришёлся в колено, сбив Севергу с ног. И без того тусклый свет Макши заслонили собой широкие туловища.

– А ну, прекратить безобразие!

Этот голос порывом ледяного ветра сдул горячий ком хлещущей боли, в котором задыхалась Северга. Точные, направленные удары сгустков хмари посыпались на оборотней-новичков, вышибая из них дух, и льдисто-зелёный блеск глаз Икмары озарил «поле боя». Обидчики лежали, разбросанные мощным натиском, и среди этих бесчувственных тел, темневших неподвижными глыбами, поднялась на ноги Северга, вся в кровоподтёках, угрюмая, но не сломленная.

– Да, похоже, эти ребята не успокоятся, пока не уработают тебя, – хмыкнула Икмара. – Надо поговорить с их наставниками: видать, маловато они их гоняют, раз у них ещё силы на всякие глупости остаются.

«Всякими глупостями» она назвала жестокое избиение с попыткой изнасилования. Впрочем, не имело значения, как это называлось: «на ковёр» к Боргему опять попали все – и виновные, и пострадавшая. Блестя лысым черепом, главный наставник школы испустил такой рык, что строй новичков пошатнулся, как хлипкий заборчик под ураганным порывом ветра.

– Вы опять за своё?! Запомните: здесь дерутся только тогда, когда Я скажу! Всё остальное – незаконно! Всех – в ямы на десять дней!

Из каменного сумрака стен шагнула Икмара, сдержанно поблёскивая холодными изумрудами глаз.

– Прости, Учитель, но Северга не виновата. Она не намеревалась драться, на неё напали…

– Молчать! – Ковшеобразная нижняя челюсть Боргема выпятилась так, что между его верхними и нижними зубами легко поместилась бы ладонь, ноздри приплюснутого носа затрепетали от разъярённого свиста. – Мне плевать, кто первый начал. Этим тупорылым соплякам следует крепко усвоить: сражаться они должны только по приказу! Они – будущие воины Дамрад, а не шайка разбойников! Порядок – вот что превыше всего, иначе войско превратится в неуправляемую толпу!

Он гневно чеканил слова, вбивая их тычками пальца в воздухе. Икмара отступила, склонив голову в знак покорности; она сделала всё, что смогла, и Северга оценила это.

Она ещё более оценила кусок мяса, осторожно просунутый ночью сквозь решётку ямы. Днём надзиратели бросали еду как попало и когда попало, и та шмякалась на грязный пол, если Северга не успевала её поймать на лету; обычно это была солёная рыбина или кусок чёрствого хлеба – когда как. Зная, что соль усилит жажду, рыбу Северга не трогала, тем более, что вода проливалась в яму не каждый день. Учуяв свежайшее мясо, она сперва не поверила – решила, что это очередное изощрённое издевательство, но шёпот Икмары уверил её в обратном.

– На, поешь… Это половина моего обеда. Раз уж я твоя наставница, то и наказание разделю с тобой.

Кроме мяса были ещё варёные овощи и пресная лепёшка. Икмара велела Северге съесть всё тут же без остатка, чтобы никто не заметил уловки, а потом напоила её водой вдосталь.

От соседей по ямам, впрочем, это не укрылось. Их наставники и не думали им помогать, и на следующий же день во время кормёжки Северга услышала ябедливый голос одного из своих обидчиков:

– А Северге ночью Икмара жратву приносила. Разве так можно? Почему нас кормят всякой тухлятиной, а ей – такое послабление?

– Разберёмся, – ответил надзиратель.

Это была первая и последняя попытка Икмары подкормить Севергу. Но даже не это удручало молодую ученицу – больше всего она опасалась, как бы и Икмаре не досталось от бешеного Боргема. Чего худого, и её бросят в яму… Впрочем, если новичков драли в хвост и в гриву, то старших учеников уже не подвергали таким унизительным наказаниям, да и не за что их было, собственно, наказывать: вышколенные суровым воспитанием Боргема, они почти никогда не нарушали правил. Но Икмара не только осмелилась возражать главному наставнику, но и попыталась смягчить Северге пребывание в яме. Неужели ей это сойдёт с рук? Северга почти не спала, мучимая иголками беспокойства, а тут ещё соседи по ямам – уже не однокашники, а самые настоящие недруги – донимали её своим злорадством:

– Ну что, сука, съела? Думала, тебе легче будет? Не-е-ет, будешь сидеть наравне с нами, нюхать дерьмо и жрать то же, что и все!

А потом над решёткой показалось, вызвав затмение Макши, подпоясанное ремнём барабанно-тугое пузо самого Боргема. Осмотрев внутренность ямы и отметив разлагающуюся кучку нетронутой пищи, он хмыкнул.

– Гордая, значит? Сдохнешь, но с пола жрать не будешь? Ну, поглядим, поглядим.

Впрочем, наученная опытом первого заключения, Северга ловила еду ещё до того, как та касалась загрязнённого нечистотами пола; однако не всегда бросаемое надзирателями было пригодно в пищу: зачастую узникам швыряли подпорченные остатки и объедки. Не утерпишь, сожрёшь – и кучка дерьма в углу увеличится вдвое за одну ночь, а рези в животе окончательно лишат и без того хрупкого сна. Слушая стоны своих соседей, сопровождаемые сногсшибательной утробной вонью, Северга предпочитала голод. Да и зловоние, плотным облаком окружавшее ямы, порой отбивало всякое желание есть.

Она подтягивалась на решётке, чтобы не терять мышечную силу из-за вынужденной малоподвижности в своём вонючем каменном «гробу», причём использовала два способа: двести раз – на руках, ещё двести – вниз головой, прочно зацепившись за ячейки ступнями. Потом – небольшой отдых, после чего – ещё столько же упражнений. Выполняя утром три таких подхода, а вечером – два, Северга и некоторым образом спасалась от скуки, и не давала своему телу сникнуть. Еда порой всё-таки была годной, и силы мало-помалу восполнялись, а когда уж совсем невозможно было притронуться к обеду, Северга глотала комочки хмари: они снимали головокружение и проясняли ум, разливая по телу волны живительного тепла.

По окончании срока наказания Северга, в отличие от своих врагов, выбралась из ямы без посторонней помощи – ничуть не ослабевшая, злая, мрачная и готовая огрызаться. Однако её грозный рык соскользнул в смешной щенячий скулёж, когда она увидела Икмару, встречавшую её у края темницы. На её безмолвный вопрос: «Как ты? Тебе тоже досталось?» – зеленоглазая наставница только устало улыбнулась. И снова – каменная купель, вода с травяным отваром и простое мыло. Намылив мочалку, Икмара сама растирала Севергу, и её чуткие сильные пальцы попутно изучали мышцы ученицы. Одобрительная улыбка отразилась в её глазах.

– После таких отсидок изрядное количество времени уходит на восстановление, но у тебя обошлось почти без потерь. Занималась?

Северга кивнула.

– Нет ничего губительнее, чем неподвижность, – проговорила Икмара, с задумчивой лаской прощупывая каждый бугорок, каждую впадинку. – Тело должно работать. Твоё тело – сокровище. Хотела бы я таким обладать!

Колдовски-ядовитая сладость зелени её глаз приблизилась, и Северга ощутила на своих губах её дыхание. Нечто странное? Нет, скорее, нечто родное и знакомое, давно желанное – то, к чему втайне лежала душа Северги с самых первых проблесков самосознания. Кожа матери цвета топлёного молока и пьянящее совершенство женского тела, нежного и сильного одновременно, прекрасного и грозного, животворного и смертоносного.

В тот же вечер она снова предстала перед Боргемом – замкнутая, недоверчивая, враждебная ко всем и всему. Главный наставник не кричал, не брызгал пенной слюной, не сверкал угольками глаз и не выпячивал устрашающе ковш своей челюсти; глянув на Севергу спокойно и проницательно, он усмехнулся:

– Что, злишься на меня? А зря. Из всего можно извлечь урок. Пройдя через это, ты уже мало чего будешь бояться на свете. Никакой вражеский плен тебя не сломит. Да, да, я знаю, что ты сейчас скажешь, – перебил он открывшую было рот Севергу насмешливым взмахом руки: – «Я лучше сдохну, чем попаду в плен!» Все вы так говорите, забывая о том, что не обязательно умирать. Можно выжить и вернуться. Ступай.

Продолжилось ли противостояние Северги и её недругов? Оно могло длиться бесконечно, но через короткое время после отсидки в яме Чéзмил, верховодивший всей этой шайкой, сорвался в ущелье и разбился насмерть – его расколотый вдребезги череп и разбрызганные по камням мозги не оставляли ему никакой возможности выжить. Особого расследования не проводилось, всё списали на несчастный случай, хотя у Северги вопросов было много, и в частности – почему он при падении не воспользовался мостом из хмари? Значило ли это, что он падал, будучи без сознания? Вывод напрашивался сам, сладко язвя сердце Северги и впрыскивая ей в кровь тёмную радость и холодящее удовлетворение.

Она ворвалась в комнату Икмары без стука. Та нежилась в купели, и Северга застыла в немом восхищении перед грозной красотой её нагого тела, обнимаемого горячей водой. Кожа – нет, не топлёное молоко, темнее; скорее – травяной отвар, чуть-чуть подкрашенный молоком. Каждый мускул читался под нею, пружинисто-твёрдый, шелковистый, тугой. Обманчивая хрупкость ключичных ямок над водой, нахально вздёрнутые коричневые соски… А рука, отдыхающая на краю купели! О, сердце Маруши, что за сила пропитывала эти изгибы! Не грубоватая, а особая, изящно-коварная, опасная, какая могла быть только у женщины-воина. Расслабленное, блестящее от испарины лицо застыло в маске покоя: кисловатая, хитрая зелень глаз пряталась под сомкнутыми ресницами, и даже жёсткая линия сурового, почти мужского рта казалась мягче.

– Что тебе? – бархатно-грудным, растомлённым голосом спросила Икмара, приоткрыв веки.

А Северга уже забыла, что хотела спросить. Откровенная красноречивость её взгляда отразилась в глубине глаз Икмары лукавой искоркой; пошевелившись в воде, она подмигнула Северге.

– Иди сюда. Мне скучно одной мыться, да и спинку потереть некому…

Что это? Просьба, приказ? Впрочем, это не имело значения, потому что Северга уже сбросила куртку-безрукавку и вышагнула из штанов, околдованная и потерявшая волю. Вода мягко, ласково и щекотно обняла и её, а тут ещё – ноги Икмары переплелись с её ногами… Совсем как во время «обряда посвящения», когда та сказала: «Рановато, но мне нравится ход твоих мыслей».

Сейчас, очевидно, было в самый раз.

Влажная ладонь легла Северге на затылок и пригнула её голову вперёд. Эти такие твёрдые на вид губы оказались властными и жадно-ласковыми, а язык – горячим, шершавым и вертлявым. Под водой они сближались, крепче сплетаясь ногами и вжимаясь друг в друга; Икмара закинула ногу Северги себе на плечо, а той пришлось вцепиться в края купели, чтобы не погрузиться в воду. Было жёстко, неудобно, тесно, напряжённо… щекотно. Щёки Северги мучительно и сухо горели, а край купели до боли врезался в рёбра.

Наверно, она не поняла, не распробовала, только смутилась и едва не захлебнулась, когда Икмара толкнула её так, что руки Северги соскользнули с краёв. Пуская пузыри, она забарахталась в воде, и рука наставницы довольно жёстко и безжалостно подняла её за волосы.

– Сложновато для тебя, да? Ну, давай попробуем что попроще…

«Попроще» оказалось больно. Два пальца Икмары обагрились кровью, и она змеино-ловким языком слизнула её.

– М-м… Нет ничего изысканнее сока девственности!

Это позже Северга сама войдёт во вкус и пристрастится к этому «соку», а пока она неловко ворочалась и пыхтела под Икмарой, тщетно стараясь отыскать во всём этом удовольствие. Но когда к двум пальцам присоединился третий, шаловливо защекотав, у Северги вдруг вырвался вскрик. Удар под дых? Вроде нет, но от этого она почти так же сбилась с дыхания. Молния по телу? Пожалуй, да. Молния-вертел, на которую Северга насадилась, как на раскалённую ось. Попадание в точку, растерзавшее её и распластавшее пополам…

А сверху уже задабривал, заласкивал, чаровал и щекотал поцелуй – жарким снегом с неба, стремительным падением в пропасть, пьющим дыхание и отнимающим силы. И – словно жёсткий, размазывающий бросок о холодную стену:

– Так что ты хотела?

Разве не коварство – сперва сладко надломить, запутать, закружить, а потом – вот так рвануть сердце из груди?

– Уже неважно, – прочистив горло, пробормотала Северга.

– Нет, ты хотела что-то спросить, – поворачивая её лицо за подбородок, настаивала Икмара. – Но я тебя, кажется, сбила с толку.

Северге не хотелось впускать неуместные мысли в их щекотное единение под водой, но – слишком поздно: те уже вползли, расстилая ядовитые чёрные завитки щупалец.

– Мне кажется, Чезмил был уже мёртв, когда падал. Живой непременно воспользовался бы хмарью.

Зелень в глазах Икмары заволокло холодной, опасной тьмой, уголок губ приподнялся в усмешке.