Текст книги "Навь и Явь (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 71 страниц)

– Я повержена в прах тобою, а не войском твоей супруги, – молвила она с улыбкой. – Я потеряла всё – своих воинов, дочь-наследницу, свой дом. У меня ничего не осталось, на моих руках кандалы, но почему-то я чувствую себя как никогда свободной. Проиграть войну жителям Яви для меня позорно и горько, но отдать победу тебе – нет. Если твоя рука занесёт надо мной карающий меч, я покорно и спокойно склоню под него голову. Принять поражение и смерть от тебя – награда, а не наказание.

Когда эхо последнего слова смолкло под сводами Престольной палаты, настала звонкая, чистая и какая-то грустно-солнечная тишина, хотя за окнами чернела ночь. В тёмных, бархатно-мягких глазах Жданы растаял колючий ледок, и она сама шагнула к коленопреклонённой Дамрад, пренебрегая предостерегающим движением супруги.

– Встань, прошу тебя, – лаская слух владычицы, прожурчал её голос.

– Нет, моя победительница, прости, но я останусь на коленях, – ответила Дамрад. – Это единственный способ, коим я могу выразить своё преклонение и почтение. Касаться тебя я не смею.

Стражницы преградили Ждане путь, не позволяя ей подойти к Дамрад ближе, чем на расстояние в три шага, и она грустно отступила, устремляя взгляд на Лесияру.

– Прошу, пощади её, – проговорила она с тихой, нежной мольбой в голосе. – Пусть ей сохранят жизнь.

– Всем сдавшимся навиям жизнь будет сохранена, – заверила её княгиня. – Дамрад признала поражение, и у нас нет причин проявлять излишнюю жестокость и мстительность.

Ждана кивнула, спрятав взор под поникшими ресницами, а потом согрела Дамрад весенним теплом легчайшей, едва заметной улыбки:

– Я не держу на тебя зла.

– Твоя душа для меня непостижима, – проронила владычица Длани. – Но благодарю тебя за эти слова. Они останутся со мной до конца.

***

Снег сходил быстро, и обнажалась тёмная, влажная грудь земли, местами покрытая соломенно-рыжеватой стернёй прошлогодней травы, сквозь которую уже начинала кое-где пробиваться молоденькая зелёная травка. В низинах стояла талая вода, а бугорки уже начали подсыхать под щедрым, ярким солнцем. Лесияра прогуливалась под руку с Жданой по саду, нежась в янтарном тепле взгляда любимой женщины.

– Ты не утомилась, лада? – спросила та, с ласковой заботой заглядывая княгине в глаза.

Рана давно затянулась, не обезвреженной волшбы в груди не осталось, но изредка сердце при вдохе словно пронзала тонкая, острая игла, а ночами оно порой отзывалось глухой, ноющей болью. Впрочем, на такие пустяки Лесияра не обращала внимания, а когда Любима спрашивала, наматывая на пальчики её серебристые пряди: «Что с твоими волосами, матушка? Почему они так быстро стали белыми?» – княгиня отвечала с улыбкой: «Просто зима нынче очень суровая выдалась, счастье моё. Дохнула она на меня – вот я и поседела».

– Денёк сегодня славный, любовь моя, – проговорила Лесияра, склоняясь к губам Жданы и с нежностью завладевая ими в поцелуе.

Прекрасный весенний день перетёк в тихий вечер, когда княгине доложили, что её внимания добиваются несколько женщин-навий. Лесияра велела проводить их в Престольную палату, надела торжественное облачение для приёмов и предстала перед посетительницами. Посольство насчитывало около дюжины рослых, стройных, молодо выглядящих жительниц Нави; слово взяла красивая обладательница длинного золотого плаща волос и светлых, морозно-голубых глаз, показавшаяся княгине грустной и задумчивой.

– Государыня! Мы пришли не от имени воинов, а от мирных переселенцев из Нави. Навь гибнет, и мы мечтали, чтобы Явь стала нашим новым домом. Мы хотим умереть здесь. Наша судьба в твоих руках, госпожа. Мы готовы работать, восстанавливая разрушенное, дабы искупить вину нашего народа перед вами. Среди нас есть зодчие, и мы приложим все наши умения, чтобы отстроить то, что разрушила война.

Говорила она с лёгкой, льдисто-ломкой тенью иноземного произношения, но бегло и правильно. Лесияра невольно залюбовалась её стройной, светлой, берёзовой статью и льняным отливом распущенных волос.

– Как твоё имя, навья? – спросила она.

– Меня зовут Олириэн, госпожа, – с поклоном ответила та. – Я – зодчий, в Нави я возводила постройки. Мой опыт работы велик, и я могу предложить свои услуги в восстановлении Зимграда, разрушенного нашей повелительницей Дамрад.

– И сколько же вас, желающих остаться? – осведомилась княгиня.

– Около трёх тысяч, государыня. Мы не имеем зловредных намерений, просто хотим жить и работать.

Взор княгини задумчиво скользил по точёным, исполненным достоинства и сдержанной, прохладной красоты лицам навий. Ни злобы, ни враждебности не таилось в них, и, наверное, со стороны этих трёх тысяч было весьма мудро послать на переговоры именно их – изящных, тонких, вкрадчиво-проникновенных.

– У меня к тебе ещё одна просьба, госпожа, – сказала Олириэн. – После того как Зимград будет восстановлен, я бы хотела построить город в Белых горах. Это моя личная мечта, и если ты позволишь ей сбыться, моё земное предназначение будет исполнено.

– Что ж, ваше желание мне ясно, – с кивком молвила Лесияра. – Но в одиночку я такое важное решение принимать не могу, мне нужно созвать совет Старших Сестёр. Вы можете на нём присутствовать и отвечать на вопросы моих старших дружинниц и советниц, ежели таковые у них возникнут.

Княгиня отправила к Сёстрам посыльных с приглашением явиться во дворец. Кошки одна за другой прибывали на вечерний совет, пили по чарке вишняка и рассаживались по лавкам. Все с настороженным любопытством поглядывали на красивых навий в иноземных нарядах, сидевших отдельно, по левую руку от княжеского престола.

– Я собрала вас, Сёстры, чтобы обсудить одно неожиданное предложение наших… выразимся так, гостей из Нави, – начала княгиня, когда вся старшая дружина оказалась в сборе. – Разоружённое войско Дамрад, как вы знаете, начало продвигаться в сторону Мёртвых топей, за коими лежит старый закрытый проход, но около трёх тысяч мирных навиев пожелали остаться у нас. Передаю слово их главной представительнице, госпоже Олириэн.

Светлоглазая навья поднялась со своего места и с поклоном молвила:

– Не зови меня госпожой, государыня: я – твоя нижайшая и покорнейшая подданная. – И её голос зазвенел ледяным горным ручейком, обращаясь к кошкам: – Приветствую вас, многоуважаемые Сёстры. Как совершенно верно сказала княгиня Лесияра, мы и правда хотели бы поселиться в Яви, но нахлебниками для вас не станем. Предстоит много работы по восстановлению городов и деревень, пострадавших от действий нашего войска, и мы готовы трудиться на пределе наших сил и возможностей, чтобы весь урон был как можно скорее возмещён.

Слушая, Лесияра снова не могла отвести взгляда от иномирной красавицы – высокой, статной, облачённой в светло-голубой наряд, состоявший из длинного кафтана довольно необычного покроя – с широким вырезом спереди, от нижнего края до пояса. Этот вырез открывал её длинные ноги в облегающих штанах с золотыми галунами и небесно-синих сапогах выше колена. Пышные у плеч рукава к кистям сужались и оканчивались клиновидными клапанами, прикрывавшими руки навьи с тыльной стороны. Изящные заострённые уши Олириэн покрывала серебристая, как нежный пушок сон-травы, поросль шерсти.

– Но ежели старый проход закроется следом за ушедшим войском Дамрад, вы окажетесь запертыми здесь, – заметила Мечислава.

– Так и случится, – спокойно кивнула Олириэн. – Но мы будем счастливы жить и умереть в Яви. И мы надеемся, что наше присутствие никого не обеспокоит, а наша работа принесёт пользу. И пусть то горе, которое наш народ причинил народу Яви, поскорее изгладится, а ненависть и вражда исчезнут. Мы не одобряем тех способов, которыми владычица Дамрад пыталась добиться для навиев спасения из нашего трещащего по швам мира, и последовали за нею только потому, что оставаться в Нави опасно: неизвестно, сколько она ещё сможет продержаться. Мы скорбим о погибших и осуждаем войну. А пришли мы сюда в надежде, что нам позволят взять на свои плечи груз искупления вины за содеянное владычицей Дамрад и возместить понесённые вами убытки.

– Воистину нелёгкий груз вы собрались взять на себя, – молвила Лесияра. – И цель ваша благородна и достойна уважения. Сколько же среди вас зодчих?

– Считая меня, сорок пять, государыня, – ответила Олириэн. – Мы умеем делать всё – от необходимых расчётов и чертежей до управления строительными работами. Зимград во время отстройки можно хорошо обновить, проложить водопровод, разбить прекрасные общественные сады для прогулок и украсить их каменными изваяниями и извергающими струи чашами – водокидями. По ночам камень будет излучать сияние, и улицы станут светлыми. У меня есть с собой некоторые наброски того, как всё это может выглядеть в итоге.

Она развернула и установила складную подставку-треногу, на деревянной откидной крышке которой разместила большую бумажную тетрадь в обложке. На листах чернилами и красками были изображены городские улицы, широкие и прямые, обильно озеленённые; в тенистом саду били струями чаши-водомёты, мраморные статуи белели среди кустов, всюду стояли резные лавочки со спинками. Набережная Грязицы на рисунке преобразилась и расширилась, одетая в камень и забранная затейливой узорчатой оградой, а берега соединял широкий, могучий мост. Вместо разрушенных хором Вранокрыла навья-зодчий предлагала возвести замысловатую и изящную совокупность дворцов и палат – тоже с садами, статуями и водомётами. Кошки с любопытством рассматривали рисунки, а Лесияра, потрогав уголок плотного, гладкого и известково-белого листа, спросила:

– Это ваша бумага, из Нави?

– Так точно, государыня, – поклонилась Олириэн. – Я взяла её с собой из дома вместе с чертёжными принадлежностями и красками. Ежели пожелаешь, мы можем и у вас наладить производство такой.

– Это было бы прекрасно, – кивнула Лесияра. – Ну что ж… Облик города, который ты представила перед нами, чуден, непривычен, но завораживающе красив. И в целом твоё предложение весьма заманчиво. Однако что скажут Сёстры? Предлагаю проголосовать: те, кто за то, чтобы соотечественники Олириэн остались и трудились у нас, поднимите ладонь. Те, кто не поддерживает эту мысль, покажите скрещенные ладони.

После некоторых раздумий «за» проголосовали две трети Сестёр, а остальные либо показали крест, либо затруднились с ответом.

– Ну что же, большинство высказалось положительно, – подытожила княгиня. – Я поддерживаю и разделяю их мнение полностью. Со своей стороны постараюсь обеспечить уважительное отношение к вам, а все попытки оскорбления вас словом либо действием будут пресекаться. Дело, ради которого вы здесь остаётесь – хорошее, предстоящий труд – огромный, а тот, кто усердно и неустанно трудится, у нас всегда в почёте.

После совета правительница Белых гор позвала всех присутствующих, в том числе и навий, к ужину, уже поданному в трапезной. Нарядно одетая, приветливая и по-весеннему обворожительная Ждана встретила и Сестёр, и гостей поклоном и улыбкой.

– Моя супруга, хозяйка и хранительница моего сердца и домашнего очага, Ждана, – представила Лесияра жену навьям.

Олириэн приветствовала её с подчёркнутой почтительностью. Пока Лесияра называла имя и цель прибытия навьи, та стояла перед Жданой навытяжку, после чего низко поклонилась и коснулась губами её руки.

После ужина Лесияра предложила навьям остаться во дворце на ночь, дабы те отдохнули перед обратной дорогой. Те с поклонами и витиеватыми благодарностями приняли приглашение.

– Я привезла тебе подарок, государыня, – сказала Олириэн. – Помимо моего основного дела, зодчества, я немного увлекаюсь живописью. Большая часть моих работ осталась дома, в Нави, но некоторые я переправила сюда. Надеюсь, ты не откажешься их принять от меня в знак моего глубокого почтения и восхищения твоим великодушием.

Из повозки гридинки Лесияры перенесли около четырёх десятков картин. С них на зрителя смотрела Навь во всей её мрачноватой, угрюмой красоте: горы и долины рек, озарённые тусклым солнцем, больше похожим на луну; морозные мерцающие сокровища подземных пещер, застывшие водопады, виды городов; изображения томных девушек-навий, полулежащих в обстановке комнат… Все картины объединяла общая черта – гнетущая сумрачность.

– Что поделать, такова Навь, – молвила Олириэн. – По сравнению с вашим миром она намного более тусклая.

– Но она не лишена и своеобразного очарования, – заметила Ждана, задумчиво рассматривая вид замёрзшего водопада, будто он напомнил ей о чём-то грустно-трогательном. – Мне жаль, что ваш мир на грани гибели… И жаль также, что ваша правительница Дамрад захотела решить вопрос переселения путём завоевательского жестокого набега.

– Я ни в коей мере не оправдываю нашу владычицу, – проговорила Олириэн. – Однако население Нави очень многочисленно. Мы не смогли бы разместиться здесь, не потеснив изрядно хозяев. Вряд ли все народы Яви захотели бы добровольно делиться с незваными пришельцами своими землями: они и между собой-то их поделить не могут. Вероятно, Дамрад из этих соображений и исходила, задумывая поход на Явь.

– К счастью для нас и на беду Нави, её затея провалилась, – подвела итог Лесияра. – Впрочем, не будем о печальном. Благодарю тебя за этот подарок, Олириэн. Я даже знаю, где разместить картины: отдадим их в Заряславскую библиотеку, пусть они украсят её стены. Эта библиотека – детище моей дочери Светолики. Это не только собрание книг, но и высшее училище, в котором преподаются разные науки.

– Среди нас есть и учёные, – сказала Олириэн. – Думаю, они будут рады пообщаться и обменяться опытом и знаниями с вашими хранительницами мудрости.

– Вот видите, насколько мирное сотрудничество лучше и плодотворнее вооружённой вражды, – с улыбкой молвила Ждана.

– Без всяких сомнений, – поклонилась навья. – Твои несравненные уста изрекают истину, прекрасная госпожа.

С этими словами она снова церемонно склонилась над рукой Жданы и запечатлела на её пальцах в высшей степени почтительный поцелуй.

***

Обезоруженное войско навиев, сопровождаемое отрядами кошек, тёмной рекой медленно и безрадостно текло по своему пути к Мёртвым топям, а Дамрад ехала в крытых носилках, которые тащили на жердях дюжие псы. Покинув Воронецкое княжество и перейдя Белые горы, унылая вереница воинов вступила в Светлореченскую землю. Передвигались вечером и ночью, а утром и днём отдыхали с завязанными глазами: как назло, солнечная погода установилась непоколебимо.

– Кто будет закрывать проход, госпожа? – спросил Рхумор, шагая рядом с дверцей. – Кому-то придётся остаться здесь навек…

Ночное небо мерцало пологом звёзд, прохладный ветерок гладил щёки Дамрад, а спереди и сзади дышали и тяжело топали потные и смердящие воины.

– Подай мне мой походный письменный прибор, – подумав, велела она.

Приказ был незамедлительно исполнен, и старший муж поднёс к окошку дверцы зажжённый светоч. Положив на колени гладкую, обитую тонкой кожей дощечку, а на неё – листок бумаги, Дамрад окунула перо в чернила и набросала несколько строк. От покачивания носилок почерк пьяно приплясывал, да и владычица по-прежнему была под хмельными парами: не лезла ей в горло твёрдая пища, от тошноты переворачивались кишки, и единственным источником сил для неё стал «жидкий хлеб» – забористое, духовитое пиво, которое ей доставляли кошки из холодных белогорских погребов.

Рхумор принял листок, небрежно и устало зажатый между двумя когтистыми пальцами супруги, пробежал глазами. Его лицо застыло мраморной маской, брови резко выступили на нём чёрными шелковистыми полосками.

– Что я скажу Свигневе? – глухо сорвался с его посеревших губ вопрос.

– Скажи ей, что я её люблю! – Дамрад почти выплюнула ему в лицо ответ и зашлась в остром, пронзительно-стальном смехе, надламывавшем рёбра.

Свигневе, оставшейся управлять делами Длани в отсутствие матери, предстояло взойти на престол, мужьям Дамрад назначала ежемесячное денежное содержание, а наложников оставляла ни с чем. Радужный оттиск заверил её последнюю волю.

– Госпожа, пусть лучше это буду я, – пробормотал Рхумор. – Не приноси себя в жертву, прошу тебя!

– Я заварила эту кашу, мне и расхлёбывать, – справившись с нездоровым смехом, прорычала сквозь зубы владычица. – Я запрещаю тебе обсуждать моё решение. Оно принято. Назад пути нет, точка. Всё, не докучай мне.

Властный взмах пальцев – и Рхумор отстал от носилок, после чего Дамрад некоторое время покачивалась на летуче-звёздных волнах привычного хмеля и тошноты. Может, перед шагом в бездну стоило немного протрезветь? Нет, на ясную голову эта дорога была бы непереносимой.

– Госпожа, – всхлипнул нежно-серебристый, мягкий, как шёлковая подушечка, голос Лукоря, золотоволосого и синеглазого младшего мужа. – Рхумор показал твоё завещание… Прошу, не делай этого, не покидай нас! Прикажи закрыть проход любому из нас! Или кому-то из воинов… Пусть это будет кто угодно, только не ты! – Всхлип, шмыганье носа.

Сквозь хмельную раздражительную усталость в душе Дамрад проклюнулся цыплячий коготок растроганности.

– Лукорь, дитя моё, не разводи тут сырость, – грубовато ответила она. – Ну, иди сюда, золотце… Дай, поцелую.

Лукорь на ходу просунул в окошко дверцы заплаканное миловидное лицо, и Дамрад, крепко чмокнув его в губы, оттолкнула и откинулась на спинку сиденья.

– Ну, будет с тебя. Ступай, не трави душу. Да прикажи ещё пива мне подать.

Через некоторое время кошка-стражница протянула в окошко полную кружку с пенной шапкой.

– Всю дорогу не просыхаешь, – насмешливо заметила она. – Как в тебя столько помещается-то? Бездонная бочка…

– Ничего, недолго мне осталось вас стеснять своим присутствием, – хмыкнула владычица, приникая ртом к кружке.

А над рядами навьего войска зычно нёсся приказ:

– Подтянуться! Бег трусцой!

«Уф-уф-уф», – пыхтели воины в доспехах, переходя на лениво-тряский бег. Потным смрадом от немытых тел понесло ещё сильнее, и Дамрад морщилась, прикрывая нос платком.

Мёртвые топи уже не дышали хмарью на сто вёрст вокруг, та словно ушла в глубину трясины. На зов её поднималось слишком мало – уже не проскользнуть по ней над поверхностью болота, как по невидимому мосту. Может быть, одиночный оборотень ещё как-нибудь и проскакал бы горным козлом по радужным пузырькам, как по камушкам, но для целого войска такой опоры не хватало. Как ни крути, нужно было прокладывать гать.

Для Дамрад потянулись одинаковые, выхолощенные, тусклые дни ожидания. Пока одни раздетые по пояс, вонючие воины валили прилегающий к топям лес, с хрипом тащили и укладывали брёвна в дорогу-настил, другие ловили дичь им на пропитание, так как кошки снабжали войско поверженного врага только хлебом и водой. Владычица в шалаше из хвороста тянула своё пиво, погружаясь в колышущийся, плывущий, горько-дымный мрак. Тело усохло, лицо припухло, печень ныла; наручники с неё давно сняли, но тошнота не проходила, и когда Рхумор предложил ей поджаренную на углях зайчатину, её едва не вырвало от одного запаха.

– Госпожа, что же с тобой такое? – сокрушался старший муж. – Ты таешь на глазах.

– Ничего, недолго осталось, – хмыкнула Дамрад.

В последние два дня строительства гати она перешла на воду с растворённым в ней мёдом, а в её желудке с горем пополам начали удерживаться сухари. Отёк с мертвенно-жёлтого лица сошёл, а тело понемногу наполнялось необычной, крылатой лёгкостью и щекочущим предчувствием развязки.

Переход по гати занял два дня, а точнее, две ночи. Среди тёмного ельника пряталась каменная площадка всего с десяток саженей в поперечнике; поскольку старый проход был во много раз меньше нового, то и для его закрытия требовались не четыре жизни, а всего одна.

– Всем отойти, – хрипло каркнула Дамрад, отдаваясь покачиванию еловых верхушек и впитывая душой колыбельную звёздного неба.

Теперь, когда Калинов мост был закрыт, стало возможно распечатать старую дыру без опасения, что сразу два прохода нарушат хрупкое равновесие Нави и вызовут её стремительную гибель. Подступив к краю площадки с трёхсаженной каменной глыбой посередине, Дамрад шепнула:

– Откройся.

В звонко-холодной, гулкой тишине ночи послышался чей-то удивлённый голос:

– И только-то?

– Заткнитесь там! – глухо прорычала владычица. – Да, в те древние времена, когда проход был запечатан, всё было намного проще. И сами люди, и слова заклинаний.

Земля отозвалась гулким треском и протяжным, страдальческим стоном, и площадку опоясала серебристо светящаяся трещина. «М-м-м», – горько, погребально гудело небо, роняя звёзды-слёзы, и те цеплялись за еловые лапы гаснущими светлячками. Каменная глыба, ослепительно вспыхнув острыми, колкими лучами, рассыпалась тающими угольками. Свет медленно померк, и на месте площадки разверзлась тёмная, отражающая звёздное небо дыра.

– Проход открыт, – вороньим пером упал холодный отзвук голоса Дамрад. – Путь в Навь свободен, вперёд!

Ветерок чуть колыхал её плащ, ниспадавший с поникших плеч. Повинуясь приказу, воины двинулись к проходу и погружались в него строем – по пятеро в ряд. Звёздно-липкая тьма межмирного отверстия поглощала их беззвучно.

– А ты, владычица? – спросил кто-то из воевод.

– Я поставлю точку в этой войне, – с улыбкой-трещиной на иссохших губах ответила Дамрад. Колючим комом из её напряжённого, осипшего горла вырвался властно-ледяной приказ: – Вперёд! Не останавливаться!

Голос сгустился почти до мужского хрипа, до звериного рыка, голова клонилась вниз, отягощаемая рогатым шлемом, и она сняла его. Ряд за рядом, шаг за шагом – всё меньше становилось воинов на этой стороне, а на череп Дамрад уже не давил стальной груз власти. Её гладил ветерок свободы, простой голос неба шелестел в ушах, а строгие ели в чёрных нарядах улыбались ей. «Я не держу на тебя зла», – рокотали они глубоким гулом земных недр.

– Госпожа, – сиротливо обернулся Рхумор на краю.

– Шагай, – оскалились клыки Дамрад. – Завещание не потеряй. Войско теперь подчинено Свигневе.

Лукорь брошенным щенком проскулил, стиснув руки в замок:

– Госпожа, не покидай нас… Не оставляй меня. Я люблю тебя больше всех…

– Иди, золотце, – мягче, чем Рхумору, ответила Дамрад. – Боюсь, ни ты, ни я толком не знаем, что это такое – любовь.

– Пошли, Лопоухий, – потянул его за рукав старший муж.

У ночи появился острый, холодный и язвительный язык – кинжал, который Дамрад любезно одолжила для обряда одна из кошек. Слизнув под корень одну длинную серебристую прядь волос с головы владычицы без владений, он победоносно устремился в небо, а прядь выскользнула из пальцев и упала на краю прохода.

– За юг, – слетели с полынно-горьких губ слова.

Сухой звук отрезаемых волос – и вторая прядь белой змейкой свернулась на кромке, ощетинившейся прошлогодней травой и пожелтевшей хвоей.

– За восток, – сказала Дамрад.

Кошки стояли с оружием наготове и ждали – высокие, непреклонно-красивые воительницы в лунно мерцающих доспехах. Среди них не было той, чьи косы Дамрад так и не увидела под накидкой, но чьё прощение незримой иглой вышило на небосклоне новые крылья.

Север и запад также обзавелись своими прядями, и кинжал, спрятавшись в ножны, вернулся к владелице. Ветер налетел на полы белого плаща и поднял их, будто мягкие совиные крылья; раскинув оперённые руки, Дамрад приняла в распахнутые глаза пожар звёздного хоровода в небе и провозгласила:

– Запечатываю проход!

Древняя простота этих слов заструилась по жилам жарким ядом, разрывающим тело на сотни кусочков, разложенные по сторонам света пряди-змейки взвились огромными сияющими ящерами и переплелись в затейливой пляске. Они опутали Дамрад шевелящимся раскалённым клубком, и кошки-воительницы заслонились руками от ослепительного света.

В прохладном молчании еловой ночи и бесстрастном покое звёздного шатра родился новый утёс, напоминавший женщину, вцепившуюся себе в волосы и в мученическом крике устремившую лицо к небу. Сверху медленно падали, задумчиво кружась, не то хлопья пепла, не то пушинки, не то снег… Снегу сейчас, впрочем, взяться было неоткуда. Это обрывки разорванной тишины ложились со звоном на еловые лапы и плечи кошек, а земля гудела печальным утробным басом, словно тысячи певцов слились в едином протяжном «о-о-о» на могильном кургане какого-то воинственного князя.

***

Радимира натягивала лук и посылала стрелу за стрелой. Пыль скрежетала на зубах, забитая хмарью грудь горела ядовитым жаром, но дотянуться до баклажки с водой из Тиши было некогда. Навии в яростном безумии рушили Зимград, хороня жителей под обломками домов; те из людей, кто успел выскочить на улицу, растерянно метались, сталкиваясь друг с другом. Бабы кричали, прижимая к себе детишек, мужчины пытались швырять камни и палки в беснующихся разрушителей, но отлетали прочь, получая невидимые удары хмарью.

От нестерпимого звона в ушах Радимира потеряла чувство тверди под ногами. Упав на колено, она нащупала на боку заветную баклажку и выпила несколько глотков живительной воды; сразу стало легче дышать, тугая переполненность в лёгких начала отступать. Отвар яснень-травы действовал сильнее, но его уже было не достать: все запасы чудо-травы израсходовали. По улице под откос катились брёвна от разрушенного дома, догоняя бегущих с воплями горожан и сбивая их с ног…

Радимира бросилась в богатую часть города с каменными домами. Её взгляду открылся ужасающий вид: от построек остались только развалины с одной-двумя стенами, словно какой-то великан швырялся по Зимграду огромными железными шарами. Верный лук натянулся, стрела запела и вонзилась под лопатку оборотню, который с остервенением посылал из своих рук тёмные сгустки силы в полуразрушенный дом; с рыком обернувшись, навий запустил жутким чёрным шаром в Радимиру, но женщина-кошка мягко откатилась в сторону, вскочила на ноги и метким выстрелом в глаз уложила врага.

Удар в спину выбил из неё дыхание с неукротимой мощью таранного бревна, и Радимиру выбросило в высокую траву. Вокруг шелестел залитый солнцем цветущий луг, струи ветра обнимали и ласкали грудь, а навстречу Радимире шла она – та, кого ей довелось целовать только в снах. Иссиня-чёрная коса отливом вороньего пера блестела на её плече, а ясные незабудки очей прожигали душу насквозь дыханием белогорских вершин… Она шагала сквозь волны высокой травы, обдавая Радимиру тёплой силой своей улыбки, и нельзя было спастись от надвигавшейся солнечной неизбежности поцелуя.

– Радимира! Радимира, ты живая?

Над ней склонилась рыжая Ковена и трясла её, поливая из своей баклажки водой. Закрывшись рукой от струи, женщина-кошка встряхнула головой и села на хрустящих обломках того, что когда-то было домом. Череп гудел, как медный таз, по которому ударили кувалдой.

– Живая, – засмеялась Ковена. – Ну и хорошо. А там Дамрад взяли!

Следом за своей дружинницей Радимира шагнула в проход. От роскошных княжеских хором осталась только гора обломков; в оцеплении кошек стояла высокая навья в белом плаще и рогатом шлеме, вся седая и бледная – припудренная пылью с головы до пят. У её ног простёрлась убитая девушка-оборотень; восемь тёмных кос дохлыми змеями разметались вокруг её головы, а из глаза торчала стрела. Гордая Шумилка бросила на начальницу детски-самодовольный взгляд: мол, знай наших!

– Ты, что ли, главную навью взяла? – усмехнулась Радимира.

– Она самая, – ответил кто-то из кошек.

– Ну, красотка. – Радимира хлопнула молодую лучницу по плечу. – Напишу на имя государыни доклад о твоём подвиге. Награду получишь.

Ночь выдалась бессонной и жаркой: охваченных бешенством отчаяния навиев выкуривали из города и сгоняли в обнесённые зачарованной нитью кучки – пригодилась волшебная пряжа Берёзки. Всего в живых под Зимградом осталось около пятисот вражеских воинов.

Лучи утренней зари осветили унылый вид разрушенной столицы. Кошки разбирали завалы и вытаскивали оттуда погибших и раненых; улицы оглашал женский плач, от которого сердце Радимиры покрывалось ледяной корочкой ожесточения… Истекающая кровью маленькая темноволосая девочка хрипела, придавленная деревянной балкой. Радимиру обожгло гневом и жалостью, и она, отбросив балку, осторожно приподняла малышку. Её затуманенные болью глазки мертвенно отражали небо, а в движениях посеревших губ угадывалось слово «матушка».

– Звери… Просто звери, – вырвалось у Радимиры сквозь стиснутые клыки. – Сейчас, сейчас, моя маленькая… Я попробую что-нибудь сделать.

– Не шевели её, у неё хребет сломан, – раздался вдруг сильный, как горная река, и такой же чистый, молодой голос.

Женщина-кошка подняла глаза… К ней в серебристо-седых лучах блёкло-розовой зари шагала ОНА – пристально-синеокая, с чёрной косой, неотвратимая и прекрасная, только вместо цветущего моря высокой травы она торжествующе и властно рассекала холодные струи тумана – неостановимая и неуязвимая победительница.

– Олянка? – сорвалось с губ Радимиры, поражённой в грудь тёплым солнечным лучом-стрелой.

Видение усмехнулось и оказалось незнакомой молодой навьей, почему-то не боявшейся дневного света. Её ошеломительная, снежно-свежая, сиятельная и величественная красота обрушилась на Радимиру горным оползнем, и она безропотно отдала девочку. Навья склонилась над ребёнком, и щёточки её опущенных ресниц лоснились собольим мехом. На ней был серый женский навий кафтан и чёрные сапоги выше колен, а на плечах небрежно висел незастёгнутый опашень местного, воронецкого пошива.

– Я – костоправка, – сказала эта красавица, пробегая чуткими пальцами с длинными, хищно заострёнными ногтями по телу девочки. – На бедняжке живого места нет… Сейчас я всё сделаю, потерпи, крошка.

Верхняя губа незнакомки дрогнула, открывая белоснежный клыкастый оскал, прекрасное лицо застыло в напряжённой сосредоточенности, а в следующий миг девочка вскрикнула от боли, дёрнувшись всем телом.

– Сейчас, сейчас всё пройдёт, – ласково зашептала навья, доставая из мешочка на шее радужно переливающийся прозрачный камень.

Таких самоцветов Радимира никогда не видела и названия им не знала. Навья прикладывала камень к местам переломов и внутренних повреждений, и он отзывался тёплым, солнечно-мягким сиянием. Девочка перестала кричать, из её глаз ушёл мертвенный туман боли, а вскоре она смогла и подняться на ноги, как ни в чём не бывало. Такого чудесного мгновенного исцеления не давал даже самый мощный поток света Лалады.

– Матушка! – заплакала девочка, принимаясь вдруг царапать брёвна. – Там мои матушка с батюшкой, сестрицы и братец!

Хлёсткая синь глаз навьи огрела Радимиру, будто кнут.

– Ну, что стоишь? Помогай!

Её светлоокой власти хотелось подчиняться безоговорочно, и Радимира расшвыривала брёвна, совсем не чувствуя их веса. Незнакомка тоже оказалась не из хилого десятка – ворочала тяжёлые балки, будто тростинки: в ней дышала сила оборотня, но совсем не злобная и не опасная, хоть и внушающая уважение. Вдвоём они разобрали завал и нашли под ним едва живых родителей девочки; её сестрёнок и годовалого братца тоже удалось найти, но одна из девочек была мертва: её измятая, окровавленная грудь и пробитый череп не оставляли никаких сомнений, что тут не поможет даже волшебный камень. Навья сокрушённо склонилась над тельцем, коснулась бледного, разглаженного неземным покоем личика, вздохнула… Смахнув светлую слезинку со щеки, она принялась исцелять оставшихся в живых людей. Не касаясь их и пальцем, одним усилием стиснутых челюстей и оскаленных клыков она складывала переломы, а камень восстанавливал искалеченные тела на глазах у потрясённой Радимиры.